Глава 11 ДАЛЬНОБОЙЩИК

О Володьке говорили, что он объездил все дороги, какие только имеются на земле. Он знал так много о них и мог рассказывать бесконечно.

Лишь последние несколько лет этого человека видели дома. Все предыдущие годы только слышали о нем. На каких только машинах он не работал? То подъезжал на черном, респектабельном «ЗИМе», то на «Чайке», на «Волге». Поест наспех, сунет в запас пакет с едой и снова исчезает вместе с машиной. Когда объявится снова, этого не знает никто.

Он приезжал домой внезапно, как ураган. Лишь на короткое время. Никогда не ночевал. И даже полнотелая, добродушная жена не сумела бы ответить, когда она ждет домой мужа. Вся их жизнь была из сплошных встреч и расставаний. От того завидовали Володьке все соседские мужчины, что ему даже поругаться с женой некогда. Едва появился — тут же исчез…

Но, несмотря на это, росли в семье двое дочек. Лицом и характером — капля в каплю — отец.

Володька до бесконечности любил их. И в любой машине, в какой он работал, была у него перед глазами их фотография. А потому, как говорил сам, он никогда с ними не разлучался.

Кого он возил, куда и зачем, человек рассказывал редко и крайне скупо. Знала семья, что возит их отец начальство. Куда прикажут. Он свои маршруты не обсуждает. В будни и в праздники всегда занят. Какие там выходные? На них приходилась основная нагрузка.

В доме, в саду и в огороде управлялась жена, а потом и дочки помогать стали. Росли они, как все дети на этой улице, — спокойными и работящими. Учились. И никогда не забывали здороваться с соседями.

Вся улица считала, что живет эта семья тихо, не зная никаких потрясений и бурь. Да и чего им тревожиться? Бабам много ли надо? А мужик бывает дома наскоками.

Зато не пьет! И не дерется!

— И главное, вот ведь досада! Налево сходить никакой возможности! — жалели Володьку соседи-мужики.

— Ничего! Вот как на пенсию выйдет, тогда и наверстает свое! — говорил печник Тихон, улыбаясь в бороду. И не спрашивая согласия, выложил во дворе шофера печку, поставил над нею навес.

— Вари, Наталья, варенье. Готовь на воздушке еду, чтоб не задыхаться летом от жары в избе. Да оно и сподручней, когда в доме две печки. Все быстрее справиться можно. Он сел за столик рядом с хозяйкой. — Тяжко тебе, голубушка? Вовсе извелась! Всюду сама! Когда же Володька машину на прикол во дворе поставит? И станет жить хозяином, а не гостем?

— Ой, дедунь, не гневи Бога! Как получается, так и живем. И на Володю я не в обиде. Ему куда как хуже, а все терпит и не жалуется. Только дожить бы до пенсии, тогда оба отдохнем, — поставила, перед стариком борщ и жареную рыбу, блины со сметаной и чай. Знала, предложи деньги — обидишь человека.

— Сколько ж лет мы с тобой в соседстве живем, а ты не меняешься. Все такая ж, как тогда! — оглядел старик Наталью. И той вспомнилось свое, дорогое и давнее.

Она только закончила кулинарное училище, когда их — выпускниц, послали сервировать банкетный зал, где помимо начальства будут гости из-за рубежа. Страшно было. А так хотелось доказать заграничным, что и здесь — в провинции умеют делать вкусные вещи и готовить не разучились, не растеряли свое умение.

Наташка пекла торт. И решила сделать его необычным, нетрадиционным. Вот тогда смастерила она из теста корзину. Из теста и крема громадный букет роз сделала. Всю ночь старалась. Каждый лепесток и листок вывела. Букет получился как живой. Главное было доставить его в банкетный зал, не повредив и не нарушив, целостность. Никто не решался взяться за это. И только Володька осмелился. Глянул на торт, поначалу не поверил, что сотворен руками человеческими. Захотел познакомиться с мастерицей. Когда увидел Наталью, онемел от удивления. Совсем юная девчушка! Так похожая на распускающуюся розу в своем букете. И решился… Перевез торт. Когда на стол поставил, долго не решались притронуться к нему гости. Жалели красоту букета, восторгались. Лишь к концу банкета насмелились, и все хвалили мастерство кондитера.

Нет, не ел торт Володька. Шофер дежурил в машине. За стол его никогда не приглашали. Он думал о Наташке. Запала она в душу парня. Стояла перед глазами неотступно. Но… Как увидеть ее, где найти? И словно услышали его. Дали адрес, по какому нужно поехать и привезти девчушку сюда…

Наташку взяли на работу в столовую, куда могли попасть далеко не все. Но Володьке разрешалось. Теперь он виделся с нею каждый день. Так длилось с год. Иногда им удавалось вырваться в кино. Девушка, как и сам Володя, очень уставала на работе, но в выходные встречалась с парнем. Она лишь через полгода узнала, где он живет. А к концу зимы согласилась стать его женой и перебралась к мужу — в неброский, но крепкий дом на окраине города. Тогда здесь еще жила свекровь — мать Володьки, хмурая, строгая женщина, умевшая держать в своих руках дом и огород, сад, еще успевала работать в банно-прачечном комбинате, к тому же умела держать в руках дочь и сына, какие, несмотря на возраст, беспрекословно слушались ее.

Окинув взглядом невестку, сказала сухо:

— Давай вживайся. Ничего особого в том нет. Коли сыщешь в душе тепло, дочкой жить станешь. Если сердце холодное — враз увижу.

Наташа поначалу съежилась. Поняла недосказанное. Но вскоре забыла. Что слова? В семье живут одними заботами. И когда свекровь заметила растущий живот невестки, без слов принялась вечерами шить распашонки и чепчики, загодя обметывала пеленки. И однажды Наталья услышала, как она бранила Вовку:

— Почему дозволяешь ей с работы пехом идти? Иль подвезти не можешь? Гля, какой гололед на улице! Ить поскользнуться может. Скинет дите! Нешто сердца не имеешь? Упроси свово начальника! Ить не зверь понять должон. А не умолишь, уйди в другое место. Не дозволяй бабе рисковать собой…

Вовка с того дня каждый день возил жену. А когда Наталья родила и приехала домой с дочкой, свекровь забрала внучку в свою комнату и без просьб, без лишних слов, сама растила Аленку, принося к матери лишь на кормежку.

Мало общалась Наталья со свекровью. После родов хотела определить Аленку в ясли. Но бабка не дала. Насупилась, взяла внучку на руки и пробурчала:

— Не успеет человек в свете объявиться, ужо его сгубить хотят. А за что? На кой ей казарма? Не дам! Со мной взрастет! Мне через месяц на пензию. У тебя как раз отпуск кончится. Кто доглядит ребенка лучше — свои иль чужие?

Володька в этот разговор не вмешивался. Боялся матери, не хотел обижать жену. Знал, мать не переспорить. А и сумеет она убедить Наташку. Так оно и случилось.

Аленке шел третий год, когда Наталья, забеременев, решила сделать аборт. Поделилась со свекровью. Та всполошилась. Отругала невестку зло. Рожать велела.

Вовка тогда чуть не взвыл, узнав, что жена родила вторую дочку. Так ждал сына. Но мать, глянув на него строго, словно пощечину влепила, сказала, свое;

— На что нам бездельники в доме? Вся жисть — на бабах держится! А мужики на что годны? Радуйся, в семье помощницей прибавилось! От мужиков едино морока да заботы. Вот родите трех внучек мне. А когда подрастут, можно и мальца! Они сами его выходят.

Володька похолодел от ужаса:

— Четверых детей! Да как их прокормлю? Хватит этих!

— Потому говорю, не надо мужиков! Ишь, зашелся! Как прокормишь? Твоя это печаль? Коль не можешь, на что женился? Смотри, Натка, не делай аборты! Грешное это дело — детву гробить! Не сможет растить, нехай не лезет в постель к тебе! А и чего сетуешь? Места в доме хватит. Сестра твоя замуж ушла. Ее комната свободная. В ей не то двоих, десяток детей поместятся. А хлеб каждому Бог дает.

Наташка была благодарна свекрови за поддержку. И только Володька все реже появлялся в доме. Его командировки стали затяжными, бесконечными. Поначалу он уезжал на два-три дня. Потом неделями не появлялся. Возвращался на ночь и снова уезжал. Наталья стала подозрительной и однажды решила проверить мужа. Поздним вечером пришла в гараж, спросила сторожа, на месте ли машина, на какой работал Вовка:

— Где ж ей быть? Стоит родимая! Еще в шесть ее поставил и ушел. Нешто домой не вернулся? — посетовал старик.

Наталья, вернувшись домой, рассказала свекрови все.

— Выходит, бабу на стороне завел иль друзей непутних! Приключеньев ему захотелось? Ладно, дочка! Ты помолчи. Я сама управлюсь с ним, — оборвала намек на уход из семьи, пообещав разыскать сына. И вскоре ушла, так и не объяснив, куда и к кому направилась.

Уже под утро приехала она домой вместе с Вовкой. Тот прятал лицо от жены. Ушел в комнату сестры, не смея высунуться.

— С друзьями был. Слава Богу — не хуже! Получил от меня. И тем досталось. Смотри, не выпускай его с рук! Все мужики шелапуги. Пока

в кулаке его держишь, шелковый да послушный. Чуть отпустил, враз на сторону норовит убежать.

Володька ушел в ночь, сутуля плечи, вобрав голову в воротник куртки. Он шел, не оглядываясь, ругая всех оставшихся за плечами.

— Не хнычь, Натка, наберись терпенья. Не кидайся за ним следом. Мужиков только так учить надо. Либо образумится, либо упадет. Но ни в том, ни в другом подмогать не стоит. Пусть сам выберет, чтоб никого не упрекал, — сказала мать глухо. И добавила: — Коль человека родила я, скоро одумается. Коли не человек, стало быть, и жалеть не об чем. Рано иль поздно, кинул бы семью.

— А что у вас с мужем случилось? — спросила свекровь Наташка. У той лицо пятнами взялось:

— Кобель он был! Окрутил меня, молодую дуреху. Я и поверила. А он через год таскаться стал. Не легше этого вот! И тоже работой прикрывался. На занятость валил все. Я его жалела, покуда по мне не поползли. А я ж не знала, кто они такие? Пошла к врачу. Тот глянул, чуть со смеху не сдох. Рот клизмой затыкать стал. А я оправдываюсь, что моюсь всякий день, но, верно, с переживаний у меня воши на транде взялись. И чем их не вывожу, не помогает. Выписал он мне мазь да заодно и правду сказал. Откуда эта напасть взялась. Я опять своего уговаривать. Зачем бедокуришь? Не озоруй! Не срами меня и себя. Ведь дети у нас. Чем больше уговаривала, тем чаще баб менял. И до того, что они ему домой звонить стали. Вот тут-то насмелилась. Взяла каталку в руки. Да так выходила гада, так промяла и прокатала, чуть живой с моих рук вырвался. И бегом… Куда б ты думала? Не-е, не к блядям, на них сил не осталось! К моим родителям, чтоб к себе назад забрали. Они и пришли за мной. А я не пошла. Уперлась, и все, на том. Сказала, кто виноват, тот пущай уходит. Поведала им про все. Они благоверному тоже в бока напихали и пообещали властям его сдать. Этого он боялся пуще смерти и притих. Но ненадолго. Через год снова потянуло кота на сало. Я враз сообразила. От него бабскими духами запахло, каких он мне никогда не покупал. Я уже знала, чего он может нахвататься от блядей. И решилась поговорить с ним в последний раз. Пришел он домой уже под утро. Я впустила и спрашиваю: «Где был, скотина?» Он на меня как рявкнет: «На работе! Для семьи тружусь!» Снял он шарф. Я глянула. Батюшки! Вся шея в засосах. И такое зло меня взяло, такая досада. Оттого в глазах помутилось. Все, что было под руками, на его башке и роже перебила и поломала. Откуда силы взялись. Как швырнула его — дверь с петель соскочила. Он — во двор! Я за ним с метлой. Тут топор на пути. Ухватила. Он приметил. И со страху забор перескочил. По улице припустил бегом. Ну, я не стала догонять. Воротилась в дом. Вскоре на работу устроилась. Сама жить стала. Детей растила с Божьей помощью. Вовка, а он меньшой, уже в школу пошел — в третий класс, когда его отец снова появился. Просился к нам, чтоб оставили. Да кто поверит блудящему? Я и выставила. Каталка всегда под руками была. И тут ее нашарила. Вот и вспомнил нынче, зачем прогнала?

— А он живой?

— Куда ж денется? С блядями и нынче хороводится старый кобель. У добрых людей на ладонях мозоли не сходят. У этого козла — на яйцах. Иного дела не знал. Баб сменил столько, что у самого волосьев меньше. И уже не остановится. Он, когда сдохнет, через год на другое кладбище бегать станет, если ему черти яйцы не оторвут.

— А если Вовка не вернется, — испуганно икнула Наташка.

— Этот змей воротится. Только не спеши его прощать. Бабам нельзя быть слабыми и доверчивыми. Никогда мужика не перекармливай. Ничем! Поняла? Чтоб, срыгнув, тебя не замарал. Держи в голоде.

Наташка решила последовать совету свекрови и осталась у нее.

Та, пережив с мужем свое горе, понимала невестку, жалела и помогала во всем. Соседям и знакомым обе говорили, что Вовка в командировках мотается. И ему недосуг сидеть дома.

— Где ж он устроился, что так долго его не видно? — интересовался Петрович.

— Далеко ездить приходится. Вся жизнь на колесах, как у бродяги! — скрывали правду женщины, с тоской глядя на улицу.

А может, и впрямь когда-то одумается и вернется домой…

Ни мать, ни Наталья не искали его, не спрашивали о Вовке у его друзей и на работе. Лишь иногда до них доходили всякие слухи о нем, смешные и стыдные. Но время глушило боль и раздражение. Никто не перепроверял сплетни. Хватало забот и без них.

Но однажды… Готовилась семья, как и все, к Новому году. Девчонкам купили по кульку конфет, чтоб с елки не срывали другие — шоколадные. Саму елку нарядили заранее. И только собрались в баню, услышали, как возле дома машина остановилась. Хлопнула дверца. Кто-то открывает ворота во двор.

Наташка выглянула из-за занавески. Свекровь, глянув на нее, поняла все без слов.

— Мам! Кто это? Дед Мороз? — кинулись к окну девчонки и замерли в ожидании.

— Держись, Натка! Не прыгай на шею враз. Не спеши прощать. Ведь то, что легко далось, недолго помнится. Эту хитрость все бабы знают. Пусть на сердце кошки скребут, а ты не подавай вида. Ведь он вернулся! Значит, клюнул его в сраку жареный петух. Не спеши его успокоить. Пусть помучается. И не выходи во двор встречать его! Пусть сам войдет, — успела сказать свекровь.

Пока Вовка обметал снег с обуви, Наталья теряла терпение. Но едва вошел, окинула беглым взглядом, отвернулась равнодушно.

— Здравствуйте! Мои хорошие! С наступающим вас! Я вот тут гостинцев привез вам. И обновки! Давайте ко мне ближе! Как вы тут? Вспоминали? Иль забыли совсем? — поцеловал мать в щеку, взял на руки девчонок, потрепал по плечу Наталью. Та приметила скупую слезу, выскочившую на щеку свекрови. Поняла, как невыносимо тяжело далось ей это ожидание. Она думала, что мать уже простила сына. Ведь обе они, втай друг от друга, ждали его. Наталья с трудом сдерживала радость. Но вдруг услышала:

— Скажи-ка, сын, с какими глазами пришел ты сюда? Ведь дом — не пивнушка, откуда уходят, когда захотят, и вертаются, когда приспичит. У нас — семья! — глянула сердито, холодно. И взглядом отправила внучек в другую комнату.

— Послушай, мать! Я шёл к тебе, не надеясь увидеть свою семью. Но она меня дождалась. Значит, я нужен. И меня, пусть непутевого, все же любят. Спасибо им великое. Не надо отчитывать, как мальчишку. Я давно вырос. Смирись с таким, какой есть. Во всем остальном сам разберусь с семьей. Хватит тебе поучать нас. Если б не любил я вас — не вспомнил бы и не вернулся!

— Почему детям не помогал?

— Я им откладывал на сберкнижки. Обеим. Каждую свободную копейку. И хватит допрашивать! Ты не следователь! — начал злиться Володька.

— Бабуль! Отдай папку! — высунулась из-за двери Аленка. И не дождавшись бабкиного согласия, с визгом прыгнула на шею к отцу, обняла, прижалась. Младшая колени обхватила ручонками. И ей тепла хотелось — родного, отцовского.

— Папка! Ты больше не поедешь в командировку от нас, правда? А то мы так скучали, все окна заплакали. Почему долго не вертался? Бабушка с мамкой каждый день про тебя молились и свечки зажигали. Чтоб не заблудился. Ты и увидел, правда?

— Правда, дочка! — снял куртку, разулся. Занес в дом тяжеленные сумки и чемодан, с каким ушел из дома.

— Мам, Наташа, разберитесь с сумками! Там гостинцы и подарки всем! — подошел к жене. — Прости меня дурака! Ты самая лучшая на свете! — обнял Наташку, та глянула на свекровь, спрашивая взглядом, как быть? Но старуха не захотела заметить. Отвернулась. — Наташа, я все понимаю. Сразу не простишь и не забудешь. Я слишком виноват. Если сможешь, поверь, больше не повторю. Я был слишком наказан за свою глупость. Когда-нибудь расскажу сам. Но не теперь.

— Эх-х, Вовка! Мне за детей обидно, за мать. Ушел и забыл, словно их и не было.

— Я всегда вас помнил, Натка! Не терзай! И любил. Только обратный путь длиннее и труднее. Он как жизнь заново. А начать ее надо, взвесив силы — хватит ли их?

— Ты только себя спросил? А нас?

— Подожди, Наташа, пусть время пройдет. Оно всех вылечит.

…Не столько время, сколько дети помогли взрослым примириться. Володьку теперь было не узнать. Каждый день он возвращался с работы вовремя. И, поставив машину во дворе, шел в дом хозяином. Он уже не оглядывался на хорошеньких бабенок. Не реагировал, когда его окликали. Не соглашался на командировки. И даже пиво не брал в рот. Он сам отвел в школу Аленку, помогал сажать и убирать огород, отремонтировал дом. Перестал общаться с друзьями. А потому неподдельно удивился, когда к ним в окно постучался ранним утром незнакомый человек. И назвавшись посыльным, передал просьбу явиться для разговора к городскому начальству.

— Зачем я им понадобился? — спросил посыльного. Тот плечами пожал:

— Не знаю…

— Сегодня нужен? Или завтра?

— Я на машине за тобой. Отвезем и вернем.

Володька разбудил Наталью: Указал на машину.

— Поеду узнаю, что нужно? Ты не переживай. Я скоро вернусь! — вышел из дома, застегнув на ходу куртку.

Наташка с тревогой поглядывала в окно, на часы. Время шло, а Вовка не возвращался.

Приехал он после обеда, задумчивый, и сразу позвал жену:

— Наташ! Меня зовут на прежнее место! Ну да! Откуда из-за матери вылетел. Предлагают новую машину. Ну и зарплату не то, что нынешняя. Хоть из прорухи немного вырвемся. Ну, глянь, все пообносились. Да и в доме — жуть смотреть. Телевизор совсем накрылся. На новый — никак не удается скопить. Не успеваем латать дырки. И ты, и я из сил выбиваемся. А толку нет. Тут хоть и поездки, и командировки, но каждая оплачена.

— Снова баб заведет! Обрастет сучками, как кобель репьями! Не пускай его! Слабый он! Чуть в пузе потеплеет, штаны снова расстегнутся! — дала голос мать.

— Хватит меня срамить. Что было, то ушли Нынче если кто связывается с бабьем, то деньги за них гребут. Даром не обслуживают, — попытал перевести разговор на шутку.

— Выходит, ты теперь целыми сутками занят станешь? Днем на одной работе, ночью — в кобелях подрабатывать!

— Можно и наоборот! — смеялся Вовка.

— Я тебе всю макушку ощиплю, охальник Ишь, до чего додумался, срамник! — взялась ухват.

— Да ведь пошутил! Какие бабы! Кому они нужны? Да и до них ли мне? Просто там зарплата больше, потому с женой советуюсь. Но время работы не нормировано. Теперь поездок даже больше будет, чем раньше.

— Не отпускай его, Натка! Не соглашайся.

— А как обойдемся? Девчонкам сапожки к зиме купить надо. Старые малы стали. Опять же куртки истрепались. Да и мне сапоги нужны. На что купим? На наши зарплаты никак не выкроить. А и девчонок не отпустишь в школу в тапках. Устали мы с Вовкой. Копили на телевизор, а тут стиралка сгорела. Едва на ней мотор заменили, девчонкам учебники купить надо. Теперь вот краску — для окон и дверей. Сама видишь, все облупились. Для себя уже боюсь просить. Да и у Вовки последние брюки с задницы сползают. Ни одной приличной рубашки не осталось. Даже шарф порвался. На ботинки без слез смотреть нельзя. Уже с год, как носки отвалились — жрать просят. Он их каждый вечер то зашивает, то заклеивает.

— Еще жалеет этого барбоса! Зачем его наряжать? Мужик не должен выглядеть лучше пугала! Ни один с их того не стоит. Дай ему трусы без дырок, чтоб не сглазили, и нехай идет на работу. Ему едино, в машине сидеть. Меньше с ей выскакивать станет. Иль забыла все? Вырядила, ровно куклу. И что стряслось? Блядями, как барбос блохами, весь оброс! Не балуй гада облезлого. Хорош станет и в мешковине!

— Ой, мам! Ну не надо так! Нас дети слышат! Зачем при них отца позорите?

— Затем, что он прощелыга и кобель! Не верь ему! Не пущай! Не давай вольную! — закашлялась бабка.

И все же Володька уже на следующий день подъехал к дому на сверкающей «Волге». Подвез Наташку с работы, торопливо поел. Сунул в карман хлеб с салом и, вскочив в машину, умчался обратно.

— Куда его черти понесли не спрося? — выглянула свекровь из кухни.

— Дежурит он сегодня. До самого утра.

— Это где? У забытой бляди?

— На работе! Я сама с начальством говорила.

— Ну, тогда сама смотри, — смирилась бабка. И сказала, что завтра с утра пойдет на базар.

Наталья не спросила, зачем ей туда нужно? А свекровь долго пересчитывала деньги, заперевшись в своей комнате. Целый год она их копила. А вот теперь решила сама купить сапоги внучкам — к зиме. Может, сумеет найти подходящие. Только бы денег хватило, переживает старая.

Утром вздохнула облегченно, увидев спящего сына. Тот уже вернулся с дежурства и сразу в постель завалился.

— Выходит, впрямь измотался, устал. Ну спи! — пожалела сонного. Не спящему — не прощала и никогда не жалела Вовку.

Сколько лет прошло, она не могла смириться с предательством мужа, какого любила больше собственной жизни. Оттого и возненавидела, не простив ему подлости. И не только его, а всех, кого природа наделила мужичьими достоинствами званьем. Она, даже через много лет, не впустила свой дом ни одного мужика. Лишь сыну открывала двери. Ни с одним не разговаривала и не здоровалась.

В тот день, когда навсегда закрыла двери дома за мужем, она похоронила в себе женщину — до конца жизни. Эта ненависть не раз выливалась на сына. Она не могла простить ему даже внешнего сходства с отцом. И шпыняла не щадя.

«…Ох, как скользко нынче на дороге. Может, и стоило бы попросить Вовку, чтоб подкинул рынку. Но тогда он обязательно стал бы допытываться, зачем мне понадобилось одной на базар идти? Еще и увязался б следом. Зачем мне этот геморрой?» — думает старуха, тяжело передвигая корявые, слабые ноги.

Они в последнее время совсем отказывались слушаться. Дрожали, разъезжались в разные стороны, как у старой клячи. Бабка ругала их последними словами, хваталась за стены, сдвигала ноги, спотыкаясь, шла дальше, но быстро уставала, выбивалась из сил, садилась отдыхать. Она чувствовала, что дни ее сочтены.

«Только бы не стать обузой детям, не мучить Наташу! Ей и так в жизни нелегко достается. Пусть бы смерть забрала меня сразу, не терзала, не приковывала б беспомощную к постели — на долгое время, чтоб не связать собою руки никому, — думала бабка. — Вот куплю внучкам обновки. Больше уже, видно, радовать не приведется. Зато обувка как кстати сгодится!» — снова подвернулась нога. Старуха едва успела схватиться за прилавок. Удержалась. И, оглядев обувь, тут же увидела, что искала. Нашлись и размеры, даже цена подошла. Как раз хватило…

Продавщица положила сапоги в пакет. Бабка прижала его к себе. Пошла обратно.

— Скоро внучонки со школы придут. Наденут сапожки, выскочут на улицу пофорсить перед соседями. Ох, сколько радости будет, — миновала рынок. И — на подходе к остановке поскользнулась. Не стоило так спешить. Шофер увидел и ждал ее. Но она не верила мужикам и побежала. Когда падала, не за что стало ухватиться, и ударилась головой об обледеневший асфальт. В глазах красные шары замелькали. Они закружились, потом стали гаснуть, чернеть: — Господи! Благодарю, что услышал и забираешь меня без мук для ближних, — улыбнулась впервые за много лет.

О ее смерти сообщили семье уже через час. Нашли пенсионное удостоверение при бабке. И доставили старушку вместе с сапожками — домой. В последний путь Агриппину Михайловну провожали всей улицей. Мужики и женщины, даже дети.

Старушка лежала в гробу строгая, совсем сухонькая, изможденная. Но впервые ни на кого не ругалась и не гнала от своего гроба.

— Мам! А я все боялась, что бабулька вскочит из гроба, сыщет где-нибудь каталку и как набросится на мужиков, какие ее закапывали, как

закричит на Них: «А ну, пошли отсель все, козлы облезлые! Чтоб духу вашего тут не воняло!»

— Не надо, Аленушка! Твоя бабуля была мне, матерью. Она несчастный человек! Но поверь доченька, всем нам в этой жизни будет очень не хватать ее… Как жаль, что я не удержала ее по незнанию. Отпустила одну. Без нее сама сиротой осталась, — вытирала невольные слезы Наталья И до самого утра никак не могла успокоиться.

Володька после смерти матери стал молчаливым, угрюмым. Лишь через неделю заметила Наталья, как посеребрила его голову седина.

— Ты знаешь, иногда обижался на нее. Не понимал, как сберегла она семью нашу. Как безгранично, молча любила тебя. И защищала… Меня не щадила. Какою мудрой была! Жаль, что поздно я все понял. Когда ничего уж не вернуть.

— А твой отец! Почему он не пришел на ее похороны? Или ты не захотел позвать? Или потому что она его не хотела видеть?

— Нет, Наташа! Отец умер давно. Лет двенадцать назад. Спился и замерз у пивного ларька. Пролежал там всю ночь. Его похоронили, как бродягу.

— Зачем же ты матери наврал, будто у него другая семья, он любим и счастлив?

— Я мстил ей за насмешки в свой и в его адрес! Мне было больно за него. Я жалел отца. Она того не понимала. По-другому не мог и не хотел ей досадить. Знал, что каждой женщине обидно, если бросивший ее человек — счастлив с другой. У него не было второй семьи, разве только соседи на погосте, такие как он, несчастные, закончившие жизнь под чужим забором.

Наташка понятливо вздохнула. Теперь ей пришлось самой управляться и в доме, и на работе. Времени почти не оставалось. Когда приехал или уехал из дома муж — не помнила. Ложилась спать измотанная, разбитая. А через пару месяцев взмолилась:

— Володя! Не могу так больше! Сил нет. Работаю, как вол. С семи утра до семи вечера. А зарплата, вслух сказать, что выругаться. На нее три дня не прожить. Зовут меня в частный ресторан. Обещают хорошо платить. И нагрузка там поменьше. На работу не к семи, к девяти утра. И до девяти вечера. Зато работать стану через день. Здесь я уже с ног валюсь. Не получаем мы мамкиной пенсии. Ее очень не хватает. Куча дыр появилась. И хотя твоя получка стала больше, а незаметно этой добавки…

— Знаешь, я это сам вижу. И тоже хочу уйти в грузоперевозки, дальнобойщиком. Говорил с мужиками. Они не сетуют. Получают неплохо. Особо те, кто за границу ездят. Чем я хуже? Вон Леха Шитиков уже квартиру купил. За год! А Валерка привез из Германии три машины. Загнал их и враз на ноги встал, все свои дела поправил. Года три помотаюсь, выровняемся, можно снова где-то в городе устроиться. Как ты?

— Тебе не стоит! — вспомнилась свекровь.

— Наташка, ну, подумай сама! Любой дальнобойщик вдесятеро больше имеет. А если дураком не быть, то еще лучше! И тебе не надо будет вкалывать!

…Через неделю Вовка уговорил жену, перешел в дальнобойщики. А Наталья — в частный ресторан. Теперь она работала через день и успевала управиться по дому, отдохнуть к предстоящей смене.

Вот так решив постирать куртки дочурок, стала вытаскивать все из карманов и онемела, достав сигареты.

«Аленка! С чего это тебя на курево потянуло? — бросило женщину в жар. — Всего тринадцать лет! — вспомнилось бабе. И посмотрела на часы. Дочери должны были вот-вот вернуться из школы. — Давно ли она балуется куревом? А может и Маринка вместе с нею втянулась? Неужель еще при бабке курила? Нет! Та обязательно проследила б и сказала мне. Надо поговорить с обеими и не со рваться…»

Девчонки впорхнули в дом, ничего не подозревая. Торопливо сели к столу. Что-то рассказывали Наташа не слышала.

— Мам! Что с тобой? — заметила Аленка плохое настроение женщины. Та положила перед нею сигареты.

— В твоей куртке нашла. Собралась стирать ее. Что ты мне скажешь?

Аленка покраснела до макушки. Маринка сидела, вобрав голову в плечи.

Наталья присела рядом. Ждала. По столу почувствовала, как дрожат ее девчонки.

— Давно курите? — спросила глухо.

— Как бабушка умерла.

— С чего закурили?

— Плохо без нее, мам! Вас почти не видим дома. А она всегда с нами была. Сказки рассказывала, помогала, советовала. Когда не стало бабульки, мы будто сиротами остались. Доброго слова не слышим. Даже кажется, что мы вовсе не в радость, а в горе вам. Скорей бы вырасти, — хлюпнула носом Аленка.

— На сигареты у меня воровали?

— Пока еще нет! Нам бабуля деньги давала. С пенсии. На обеды в школе. И папка — на мороженое. Мы их не прожирали. Копили. С них купили сигареты…

— Обе курите?

— Маринка еще не умеет. Блюет и кашляет. Не получается у нее, — созналась Аленка.

— А тебя кто надоумил?

— Девчонки из класса. Увидели, что плачу по бабульке, решили успокоить, дали закурить. Полегчало. Перестало болеть сердце. Ведь мы к ней на могилу каждый день ходим. И говорим с нею.

— Как? — не поняла Наталья.

— Вслух. Все рассказываем ей. Про дом и школу. Про подружек и тебя…

— Не про девчонок! Не ври! Ты ей про мальчишек говоришь. За это она тебя дождем залила насквозь. И меня обмочила! — выдала Маринка сестру.

— У тебя уже мальчик есть? — изумилась Наталья.

— Все девчонки в классе уже на дискотеку с мальчишками ходят. Что тут такого? Чем я хуже всех?

— Тебе только тринадцать лет! — напомнила Наталья строго.

— Мам! А у нас в классе две девчонки сифилисом болеют. Когда проверяли всех врачи, много чего нашли, — встряла Маринка.

— А у тебя? — похолодела Наталья от страха.

— У меня ничего нет! За это мне благодарность вынесла учительница. При всем классе. А девчонки теперь меня обзывают — пещерной. Еще — ископаемой. Обещаются в пробирку затолкать и поставить в музее.

— Курить брось. Слышишь? Иначе отцу скажу.

— Ладно, не грози. Я еще не втянулась, — пообещала дочь. И с того дня Наташа не спускала глаз с девчонок. Заняла их домашней работой, учила готовить, стирать, убирать. А ночью рассказывала девчонкам, как познакомилась с их отцом, как они встречались.

— Мам! А ты сразу папку полюбила или потом? — спросила Маринка.

— Сразу он мне понравился. Полюбила позже.

— А за что? — насторожилась, затаила дыхание младшая.

— Он самый хороший был! Все умел. Ничего не боялся. Он лучше всех водил машину. Бывало, он едет с начальством куда-нибудь далеко — в глухую деревню. Другие оттуда целый день выбирались. А наш через пару часов уже в городе. Случалось, всю ночь на колесах. А утром прибежит — улыбается, усталости ни в одном глазу. Хоть сейчас на танцы с ним иди. Такое лишь сильным людям дано. Я от него за все годы грубого слова не слышала. Он всегда был внимательным, заботливым, добрым.

— А бабуля за что его все это время ругала?

— Она ненавидела всех мужчин. Оттого и вашему отцу от нее доставалось.

— Мам! А ты у отца единственная? — спросила Аленка.

— Не знаю, были у него женщины кроме меня или нет, но второй жены он не завел. Как ваша бабуля говорила: «У мужиков баб столько, сколько репьев на штанах. Пока не Стряхнул — помнил. А очистился и забыл. Сколько бы их не имел, к нам возвращался».

— Мам, а когда была маленькой, ты любила какого-нибудь мальчишку? — спросила Маринка.

— Конечно! Своего брата. Дядьку вашего.

— Нет! Чужого?

— Нравился мне один. Но он другую любил. Это еще в седьмом классе было. Та девчонка стала моей подругой. И я перестала его замечать.

— Ну а еще раньше?

Нет, Маринка! Я дружила с мальчишками, но не любила никого. Мы, случалось, вместе с ними хулиганили. Воровали цветы у соседей! Вместе купались в реке. Зимой катались на санках, лепили снеговиков. Бывало, удирали все вместе в кино. И все.

— А в кино целовались?

— Мы? Нет! Дрались! Вот это бывало. Учебниками, портфелями, на кулаках. А потом выросли. Уже не дрались. Но и хулиганить перестали.

— Мам! А кто с вас первым целоваться захотел? Ты или папка?

— В таком, Маришка, девочка не должна быть первой.

— А почему?

— Неприлично это!

— Значит, мне надо ждать, пока он насмелится? А если он боится, тогда до самой старости ждать? Нет! Я так не хочу! А если другие девчонки смелее меня будут?

— Ты это о ком? — спохватилась Наталья.

— Ей мальчишка нравится, из ее класса. Он трусливый. А Маринка любит его.

— Он не трус! — заплакала младшая.

— Дочурки мои милые! Не спешите! Не торопите свою весну! Не убегайте из детства второпях. Задержитесь в нем. Стать взрослыми успеете. А детство, оно короткое, как сказка. Захотите потом вернуть его хоть на минутку, да не получится. Поверьте, не все сладко в этой жизни у взрослых. Куда как больше слез проливаем, чем радуемся. А потому не спешите убегать в самостоятельность. Сначала научитесь всему. Ведь и в мое и в ваше время повзрослевшие мальчишки ценят в девочках — умение. Легкомысленные лизушки только для забавы, на короткое время нужны. В жены берут серьезных, кто не разменивает себя под заборами. Так было и будет всегда. Мальчишки — народ коварный и злопамятный. Увидят вас в компании легкомысленных, курящих, свои выводы сделают. Порезвятся, попользуются. А отойдут на пару шагов, забудут даже имя. Это в лучшем случае. Другие еще сплетничать начнут. Наговорят, наболтают, чего не было. Потому уже сегодня берегите имя свое. Сдерживайтесь. Не давайте себя опозорить.

— Мам! А разве у тебя никого, кроме папки, не было? — спросила Аленка.

— Никогда! Я даже мысли такой не допускала. Да и попробовала б! Меня ваша бабуля тут же из дома выкинула б! И не только отцу рассказала, а и вас отняла б!

— Значит, ты бабки боялась?

— Не только! Я люблю Володю, как прежде. И никогда ни с кем его не сравнивала. Он и сегодня — самый родной и лучший.

— Как принц?

— Даже лучше, дороже всех принцев на свете.

— Счастливые! — вздохнула Аленка.

— Подожди, дочурка! Встретишь и ты свою любовь. Самую лучшую, настоящую. Не торопись целовать случайного. Их много. А у тебя один должен быть. Сбереги для него сокровенное, чтоб твой поцелуй стал наградой и счастьем. Не разбрасывайся этим. Стань лучшей, самой дорогой и любимой. Не смотри, не бери пример с легкомысленных пустышек. Ими не дорожат, их не любят и не приводят в дом. Они — на ночь. А любимые — на всю жизнь.

— А ты скучаешь по отцу?

— Конечно. Я всегда его жду.

— Мам! Скажи, а разве это стыдно любить в тринадцать лет?

— Это еще не любовь. Мне в первом классе казалось, что полюбила соседа по парте. Потом другой нравился. Никто из них о том не узнал. А полюбила твоего отца. Впервые по-настоящему. И сразу поняла. Вот и у тебя — пока увлечение. Серьезное — впереди.

Уснула Маринка, уткнувшись головенкой в щеку Натальи. Та еще долго разговаривала с Аленкой. Они договорились, что дочка бросает курить. Не будет проситься на дискотеку, наляжет на уроки, чтобы в будущем году поступить в электронный техникум.

Уснули они уже за полночь. И не услышали, как во двор въехала громадная фура. И Владимир выскочил из кабины, постучал в окно.

Наталья проснулась. Выглянула. Щеки взялись ярким румянцем. Женщина, запахнув халат, выскочила в коридор. Открыла двери. Обвила теплыми руками шею мужа. Пятнадцать лет прожито с ним.

— Вовка! Бродяга мой! Как долго тебя не было! Как соскучилась по тебе, любимый мой! — оглянулась, приметила две пары любопытных, озорных глазенок. И повернувшись лицом к двери, сказала громко: — А мы все тебя ждем! Все скучали. Давай скорее в дом — наш хозяин и принц.

— Папка! Где ты так долго был?

— В Германии, Маринка!

— Ты там про нас не забыл?

— Разве можно? Вы в сердце моем всегда и всюду! Такое не забыть, не потерять нельзя, — ответил смеясь.

Нет, не довелось Володьке отдыхать неделю дома. Уже на третий день поздним вечером вызвали его к шефу. Срочно просит приехать к нему. Водитель торопил:

— Прыгай в машину, дело неотложное. Каждая минута дорога.

— Наташ, не знаю, что случилось. Ты не беспокойся. Может, скоро вернусь, — сказал жене на бегу.

Уже от своего начальника узнал, что его сменщика, возвращавшегося с грузом из Германии, остановили на белорусской трассе рэкетиры, забрали весь груз, убили водителя. Машину бросили на дороге.

— Хотя бы фуру надо привезти. И сменщика похоронить. Жаль человека! Теперь с охраной ездить будешь. Не привелось тебе отдохнуть. Но что делать? Поработай один, пока второго водителя подберем. Сам понимаешь, желающих много, да не каждого можем взять, — вздохнул человек.

— Наташка, милая моя, мне ехать надо! Не обижайся. Беда стряслась, — рассказал о случившемся. Женщина в комок сжалась:

— Володя! Не гонись ты за этими деньгами. Не приведись с тобой такое! Я не переживу. Подумай о детях. Что с ними станет? — заплакала горько.

— Я с охраной буду работать. Она вооружена. Двое их со мной. Так что не тревожься! — успокоил жену, напомнив, что его мать никуда не выезжала из города, а разбилась насмерть на гололеде.

Наташка умолкла на время. Согласилась с доводами мужа. Помогла собраться в дорогу, проводила. Но тяжесть от услышанного не давала покоя. На работе немного забылась, отвлеклась. А дома то и дело к окну подскакивала, всматривалась, вслушивалась в каждый звук. А ночью и вовсе разревелась у окна. Не услышала, как подошла к ней Аленка, обняла и спросила:

— Чего плачешь?

Наташка поделилась с дочкой. Та достала пачку сигарет:

— Закури, успокойся. Это хорошо помогает.

— Ты так думаешь? — Взяла прикуренную сигарету, затянулась дымом. Потом еще.

— Если отец сказал, что под охраной будет работать, бояться нечего. Теперь охранников всюду берут. Даже в фирмы. Неспроста это. Кому захочется терпеть убытки? А водителю с рэкетом не справиться в одиночку. Конечно, мог проехать не останавливаясь. Но рэкетиры под милицию и гаишников одеваются. В форму. Попробуй их отличи? Но с охраной не пошутишь. У них оружие. Всем приемам обучены, — говорила Аленка.

— А ты откуда знаешь? — удивилась мать.

— У нас многие мальчишки мечтают попасть в охрану. Потому ходят в секции по борьбе. Всякие там самбо, каратэ, дзю-до, ушу. Ну и рассказывают, для чего им это надо. Иногда в спортзале меж собою как сцепятся! Смотреть жутко. Как звери, никакой жалости друг к другу нет. Ладно, пацаны. Но и девчонки туда же. Меня звали в секцию на занятия. Я отказалась. Решила компьютер освоить. Противно смотреть на этот ураган жестокости. Знаешь, мам, они еще взрослыми не стали, а уже растеряли все тепло, — умолкла и только тут приметила, что мать выкурила половину сигареты и даже сама не заметила.

— Я хочу что-то рассказать тебе, — придвинулась Аленка к матери и попросила: — Только можно и мне закурить? Одну…

Наталья слегка кивнула головой, насторожилась. Аленка, закурив, заговорила тихо:

— Он мне давно нравится. С третьего класса. Я тоже думала, что это пройдет, как детское увлечение. Я так заставляла себя забыть и не замечать его. И тогда он стал мне сниться во сне. Я сама себя ругала всеми бабулиными словами, грозила себе, обзывала. Чтоб не влюбиться в него, хотела возненавидеть, но ничего не получалось. Сколько пакостей сделала ему. Высмеивала, издевалась, грубила. Он считал меня злейшим врагом. И не понимал, за что я ему устраиваю гадости, презираю? Я ночами ревела. А в школе все начинала сначала. Сказалось бабулино внушение. Я честно дралась сама с собой…

— Зачем, Аленушка? Ведь любовь — это дар жизни, самой судьбы. Не всякому известно это чувство. К чему гнать из себя светлое? Эх, дуреха моя! — поцеловала дочь и спросила: — Ты с ним целовалась?

— Ну да! С кем же еще?

— Выходит, помирились?

— Как тебе сказать честнее? Было двадцать третье февраля. Всем мальчишкам сделали подарки. А ему не хватило. Не досталось. Он стоял такой растерянный. Мне жалко стало его. Сама не знаю, как получилось. Я подошла и поцеловала, при всех. Мальчишки по сторонам враз разбежались в страхе. Думали, что голову ему откусила. Не поверили своим глазам. И спрашивают: «Женька! У тебя все на месте? Ты целый? Иль отхватила чего-нибудь?» А он улыбается. Такой счастливый, словно ему все подарки разом отдали. И сказал мальчишкам: «Эх, вы, олухи! А я самый лучший подарок получил. Жаль, что короткий!» И так на меня посмотрел, я этот взгляд его всегда буду помнить. Он все слова заменил. За все мои зареванные ночи, за все сомнения и муки, все слова бабули из памяти выбил. И мне впервые в жизни стало жутко стыдно. Я выскочила из класса. За мной — девчонки. Меня трясет. Ведь сколько лет его мучила. А они по-своему поняли. Мол, чего трясешься? Подумаешь, чмокнула пацана! Мы уже трахаемся давно. И не дрожим. А это — плевок! Успокойся! Первый шаг сделан! Давай не робей! А то так и засохнешь в целках! Я от них ушла. Но все уроки чувствовала, как Женька смотрит на меня. Когда выходила отвечать к доске, видела его глаза. А на Восьмое марта он сразил всех. Принес цветы, целый букет роз. Мне одной. В нем была маленькая записка: «Я люблю тебя!» Он сам, конечно, не решился б. Но пацаны подзудели: «Эй, Женька, слабак! Ссышь девки! Даже поцеловать «метелку» не можешь? Что за мужик? Всех нас подводишь! Разве всухую дарят розы? Воспользуйся случаем!» И он поцеловал. Тоже при всех. Коротко. Но тут же отскочил. Думал, дам по морде. Я с места не сдвинулась. А пацаны орали: «Женька! Повтори! Чувихе понравилось!» Но он не рискнул. Да и я уже взяла себя в руки. В этот день у нас было всего три урока. Мы всем классом вывалились на улицу. Я оглянулась. Женька стоял рядом. Он взял мой портфель. И пошел проводить. Нам вдогонку смеялись мальчишки. А он не слышал. Я лишь на полпути про Маринку вспомнила. Мы вернулись за нею. Он взял и Маринкин портфель. Проводил до самой калитки. Но бабуля увидела. Погналась за ним с кочергой. Теперь ее нет. Я еще сильней люблю Женьку. Можно он будет провожать меня? — глянула умоляюще.

— Нет!

— Почему? Ведь между нами ничего плохого не случится! Я обещаю тебе! — дрогнул голос девчонки.

— Только провожать — не разрешу. Пусть приходит к тебе домой! Дружите! Не прячась в кустах и за забором. Друзей не надо стыдиться и прятать от семьи. Или ты не уверена в себе?

— А если отец его увидит?

— Аленушка! Он очень добрый и умный. Он все поймет. Это хорошо, что ты сумеешь дружить со своим мальчишкой наперекор всему классу Сохрани дружбу чистой. Не спеши, присмотрись к нему. У вас будет обоюдная возможность. Пусть Женя приходит к тебе и на каникулах, и летом.

— Мам! А завтра можно ему прийти?

— Так воскресенье! Ты в школу не пойдешь Иль забыла?

— У него есть телефон. Я могу пригласить, если разрешишь? — спросила тихо.

— Зови! — согласилась Наталья и приметил на улице знакомую фуру. Обрадовалась. Указал дочери: — Смотри, отец едет!

— Эх, а я думала, сегодня с Женькой увижусь, — вздохнула дочь.

— Твои планы не будут сломаны! — пообещала Наталья и пошла открывать двери.

Владимир вошел хмурый. Разделся. И на во просительный взгляд жены ответил:

— Привез сменщика. Смотреть жутко. Издевались гады над человеком. Эх, попадись они мне в руки — монтировкой всех угробил бы. В фирм переполох. Сказали пару дней отдыхать, покуда похоронят. Там снова в путь. Опять в Германии потом в Польшу. Но, может, до этого времени под берут напарника? Правда, слушок уже прошел, шоферы не решаются, не спешат к нам. Те, кто хотели устроиться, разбежались. Испугались люди. С месяц понадобится, чтоб все улеглось. А може и больше. Кто знает, сколько одному придется вкалывать?

— А охрану дали?

— Когда с грузом поеду, конечно, дадут. Уж познакомился с ними. Хорошие, крепкие мужики Из крутых. Морды в лобовое стекло не помещаются. Головы бритые. Все в коже, в защитных очках Ну, я не поверил, что ко мне закрепили. Одеть не по-дорожному. Вот и ляпнул, что наша работа иную одежку требует. Чего вырядились, ровно на дискотеку? С рэкетом махаться, это вам не в кабаке с бабьем флиртовать. Они оглядели меня молча, усмехнулись, ничего не ответили. А тут, как на грех, наш автослесарь подвыпил и к начальнику попер. Хотел права качнуть, почему ему премию не платят. Секретарша не пускает. Он ее матом обложил и нахрапом в двери. Тут один из этих бритых как саданул слесаря, тот родною жопой двери в коридор открыл и по коридору до самого конца юзом катился. Я охренел. А тот бритый даже не оглянулся. Спокойно так закурил, извинился перед секретаршей за шумок и свинячьего выродка — слесаря. И сказал мне: «Ты, дядя, с выводами не спеши. Сегодня сам поедешь. Порожний никому не нужен. А и покойника у тебя никто не стыздит. Его ни пропить, ни продать некому. Не в ходу пока такой груз. Сам и туда, и обратно смотаешься. Зато дальше — без нас ни шагу. Мы и за груз и за тебя своими головами отвечаем. Понял? Ну и хорошо.

В дороге попривыкнешь к нам. Куда мы друг от друга денемся? Плохие мы иль нормальные, потом поймешь. Но работать все равно вместе. Так что — до рейса!» И расстался я с ними «по петухам».

— А может, все у вас получится? Молодые теперь, конечно, внешне отличаются. Но сутью своей — хорошие люди. Только надо постараться понять их, — оглянулась на Аленку, та заговорщицки подморгнула матери. Она торопила Наталью с основным разговором, но та не спешила. Подала ему полотенце, чтоб вытер лицо и руки, усалила за стол. Кормила. Аленка сгорала от нетерпения.

И лишь когда отец лег на диван вздремнуть, Наталья словно только вспомнила:

— Послушай, Володя, я и забыла совсем. К на сегодня гость придет. Друг нашей Аленки. Они учатся в одном классе.

— Ну и что с того? Пусть приходит! Лишь б они тут на ушах не стояли! Тебе он не помешает Нет! Мне тем более, — отвернулся ко всем спиной и вскоре уснул.

Он даже не повернулся на другой бок, не проснулся, когда пришел Женька. Вместе с Аленкой мальчишка слушал музыку, тихую, прозрачную Аленка угостила Женьку пирогом с клубничным вареньем. Они долго говорили о чем-то вполголоса.

— Как здорово здесь у вас! Тихо, спокойно И нет городского надрыва и суеты. Словно все это осталось далеко позади — на другой планете А тут — иная жизнь, будто взятая взаймы у сказки. Как хорошо, что есть на земле такая улица, это дом и ты… Совсем иная, не та, что в школе.

— Хуже?

— Что ты! Много лучше и естественней, чем в классе. Там мы все играем во взрослых, таки опытных знатоков. А ведь все это — чистейшей воды — налет и наигрыши. Рисуемся друг перед другом. Фальшивим себе и другим. Но это пройдет скоро. К сожалению, все мы заканчиваем школу расстаемся. Ты будешь поступать куда-нибудь?

— В электронный техникум, уже в будущем году.

— А я в автодорожный — на механика, — глянул на Аленку и спросил: — Но мы будем видеться? Мне можно к тебе приходить и дальше?

— Конечно, — ответила краснея.

— Знаешь, я тоже тебя приглашу к себе. Но не много надо подождать. У меня… Понимаешь, случилась беда в семье. Моего отца — шофера, убили рэкетиры. Мы… Короче, завтра похороны. Пусть время пройдет, мои немного успокоятся. И я познакомлю тебя с моей семьей.

Женька не сразу понял, что случилось с Аленкой. Она побледнела, сникла. А потом сказала тихо:

— Наши отцы работали на одной машине. Наверное, это так. Ведь наш сегодня привез своего сменщика мертвым — с трассы. Он вез груз из Германии. А в Белоруссии — на трассе, машину остановили…

— Все так. Я ушел ненадолго, чтобы не свихнуться. Мне все не верилось, пока не убедился своими глазами. Мне так не хочется уходить, но нужно. Не обижайся, — подошел к двери, и тут из комнаты в прихожую вошел Владимир:

— Женька! Так это ты — друг Аленки? Послушай, сынок, приходи! — обнял мальчишку за плечи как родного и, проводив до самой калитки, сказал, пожав руку: — Крепись! На нас, мужиках, вся жизнь держится! Ты не один. У тебя и мы имеемся. И тоже любим тебя и ждем…