Кэрны пошла пятая весна. За эти годы она во всем научилась понимать хозяина, когда тот с ней заговаривал. Теперь она уже доподлинно знала, чего от нее хочет человек, к тому времени состарившийся. Это видела полукровка и жалела хозяина по–своему, как могла. Ведь даже в стае стареющего вожака долго кормят волки. А Кэрны помогала кормиться человеку. Она стала его глазами, его силой, удачей. Многое изменилось в жизни человека и Кэрны за прожитое время. Были радости, были и беды — общие. Иногда.

Однажды человек сказал Кэрны, что его сын поневоле стал оленеводом. Не смог больше охотиться. Хозяин жаловался на судьбу, вздыхал. Полукровку это трогало…

— Понимаешь, девка, руку ему волчица откусила. В тундре. А может, волчий вожак. Едва живой он тогда вернулся, сынок мой. Крови много ушло. Спасибо, собачки выручили. Сама знаешь, в тундре человеку без ружья

совсем нельзя. А как стрелять, когда руки нет? Вот и получилось, что выгнала его стая из тундры. Насовсем… Вернулся он в нее не охотником, а оленьим пастухом…

Полукровка давно заметила это увечье. Узнала свое сразу… Потому всегда старалась держаться на расстоянии от сына охотника. Зная, что даже в стае такое не простили б. Волки злое долго помнят. А вдруг и этот — возьмет, да и сдавит горло Кэрны уцелевшей рукой. Хоть и не знает, что именно она — виновница беды, все ж лучше близко не подходить.

— Волков нынче много в тундре развелось. Шибко шалить они стали. Надо нам помочь моему сыну, — продолжил хозяин свою речь, глядя на полукровку.

Кэрны насторожилась. А он, погладив ее, сказал:

— Не серчай, что придется отдать твоих волчат. Всех четверых. Слышишь? Без них не выстоять ему против стаи…

Полукровка отошла в угол избы. Легла там. Отвернулась от человека. А тот говорил:

— Увечному легко ль в тундре, да еще пастухом, в табуне? Там с двумя руками не всяк выдюжит. То волки нападут, то слепни гоняют оленей. От одних только успевай отстреливаться, из–за других — оленей сутками в табун собирают. А в ночных дежурствах каково? Жизни не обрадуешься… Но ведь он мужик, однако. Детей имеет. Без дела не может дома сидеть. Пусть волчата твои сыну моему ружье заменят. В упряжке ходить не будут. Оленей стеречь помогут. Дело нехитрое. А случись лихая минута — может, не оставят его…

Кэрны о своем думала. Коль плохо будет ее волчатам, всегда смогут уйти от человека в тундру. Ведь свободными обещает оставить их хозяин. А волчата уже совсем большими стали. Взрослыми. Даже… щенки от них появились у нартовых сук. По белым пятнам на лбу безошибочно узнала их Кэрны и вылизывала, будто волчат. Сама полукровка ни с кем не спаривалась. По природе, по крови своей не смогла признать ни одного из кобелей. А волки боялись и обходили «матеревшую полукровку. Равных тундра не дарила. Затерялся в ней след белолобого. А может, и его порвала волчья стая. И живет он лишь в волчатах белой отметиной. Волчата… Они хорошо помогали человеку. Как и Кэрны, ловили в тундре пушняк. Полукровки не раз

расправлялись с волчьими стаями, не подпустив их к человеку, к упряжке. А вот теперь… Нет, Кэрны не ожидала, что хозяин решится расстаться с ними. Ведь не раз говорил сыну, что волчата и Кэрны — это и есть его жизнь. А зачем тогда он хочет отдать ее?

Человек подошел к Кэрны, сел на полу рядом, сказал, будто угадав недоумение полукровки.

— Тебе о своих печаль. А мне сын — дороже жизни. Так ты уж не противься…

Наутро человек направил нарты по незнакомым местам. В сопки, за перевал. Кэрны бежала вяло. Она не ловила горностаев, снующих совсем рядом, не обращала внимания на лис и песцов. Просто провожала своих волчат. Первых и… последних в жизни. Те бежали впереди нарт, все еще оберегая их от неожиданностей. Ловили пушняк, отдавали его за кусок мяса человеку и снова бежали впереди ездовиков, не чувствуя, не догадываясь ни о каких переменах. Они с недоумением оглядывались на Кэрны, не понимая причины ее мрачной понурости.

Полукровка вяло бежала вслед за нартами к перевалу. Вот упряжка остановилась у его подножия. Человек стал кормить собак: сопку на голодное брюхо не одолеть. Для себя хозяин развел костерок, подвесил над ним прокопченный чайник, сел поближе к огню, подобрав под себя ноги, ожидая, когда вскипит вода. Пока псы управлялись с юколой, человек грелся чаем. Изредка оглядывая ездовиков, думая о чем–то своем. Кэрны наблюдала за ним. Может, вернется? Но нет…

Ездовики потащили нарты по крутому боку сопки. Натягивались постромки на собачьих спинах, ошейники передавливали глотки, а упряжка все тянула вверх человечью поклажу, выбивалась из сил. Иные ездовики падали и тут же вскакивали под окрик хозяина, рычание вожака. Падал и человек. Упряжка ждала его молча. Случалось, хозяин скатывался вниз, поскользнувшись на выступе; тогда ездовики повизгивали, но не бросались на выручку. Связанные человеком в одну упряжку, собаки ничем не могли помочь ему. А тот трудно вставал, шел вверх снова. Кэрны не оглядывалась на охотника. Она следила за своими волчатами. Вот они уже наверху: одолели подъем и теперь поджидают ездовиков. А те не раз еще — где кувырком, где на боку — срывались вниз, волоча за собой нарты, сбивая с ног хозяина.

Через несколько дней пути увидела Кэрны внизу, у подножия сопки, — оленей. Их было так много! Больше, чем волков в тундре! Олени!.. О, Кэрны помнила их пахнущее тундрой сочное мясо и горячую, будоражащую кровь. Когда она была свободна… Но разве сейчас она не вольна в охоте? Уж если за никчемных горностаев хозяин нахваливал ее и волчат, то как он будет рад настоящей добыче! Какой хватит всем: и ей, и волчатам, и хозяину, никогда не пахнувшему живым оленем…

И полукровка помчалась вниз, туда, где пасся табун. Здесь ему некуда убежать! А если и попытается — всегда найдется слабый. Его–то она и завалит. Главное — не опоздать в прыжке… Кэрны неслась, напрочь забыв обо всем, что роднило ее с собаками…

Кэрны приглядела себе молодую важенку. Та смотрела на приближавшуюся полукровку и не двигалась с места. Наверное, от испуга, — решила полукровка и, обнажив клыки, бросилась на добычу. Важенка вмиг подскочила, увернулась и… Кэрны будто кто за загривок схватил, приподнял от земли и с силой швырнул на кочку. Это важенка задними копытами угодила… Прямо по боку. И тут же над головой полукровки грохнул выстрел. Кэрны припала к ягелю, вжалась в него, лежала не шевелясь. Боль и страх парализовали. Нужно было зализать бок, но она боялась пошевелиться.

Кэрны вдруг услышала голос своего хозяина — тот звал ее. Полукровка приподняла голову. Охотник бежал к ней:

— Жива! Вот это хорошо. А то я уже испугался. — Человек присел около Кэрны, гладил ее дрожащую спину. Но едва коснулся бока, как волчица зарычала. — Зачем к олешкам кинулась? Они — не дикие. А как и ты — человечьи…

К Кэрны и хозяину подходили люди. Здоровались с охотником, ругали Кэрны. Но вот подошел и сын хозяина. Его полукровка узнала сразу. Люди говорили о своем. А волчица, осмелев, вылизала бок, встала. И увидела, что ездовики бегают среди оленей и те совсем не боятся собак. Даже внимания на них не обращают. Значит, давно знают друг друга, — решила волчица и стала искать волчат. Может, они хитрее? Но ее полукровки лежали в шаге от старого хора[5] и даже не смотрели на него, отдыхали. Вид, запах оленей их не дразнил. Кэрны только теперь поняла почему. Ведь табун, каждый олень в нем, пах человеком. А волчата хоть и были моложе, но знали давно: все, что пахнет людьми, не принадлежит зверю. Возьми, отними — человек накажет. Кэрны усвоила это по–настоящему лишь сейчас.

Человек… Он сумел поймать ее в капкан. Смог привязать к своему дому. Не ремнями, их бы она перегрызла вмиг… А теперь вот — едва не убил ее.

Полукровка лежала тихо, поодаль от табуна, людей, собак и наблюдала за волчатами. Те грызли кости, какие им дал сын хозяина, и радовались, что трудности пути позади, а в обратную дорогу не надо торопиться. Их не настораживало, что сын хозяина гладит по загривкам. Что уже кормит их. Считая своими. Не свободными тундровиками, не волчатами, а псами…

Кэрны пригнула морду к самой кочке, закрыла глаза: ей не хотелось видеть никого. Хозяин не собирался в обратный путь. Может, и ее он решил оставить своему сыну? Кэрны вздрогнула. Привыкать к новому хозяину — это все равно, что свыкнуться с ошейником. Такое хуже, чем жить в стае, где слишком часто меняются вожаки…

А может, все люди одинаковы? Полукровка вспомнила запах рук своего хозяина. Они пахли тундрой, ездовиками, теплом и… едой. А рука его сына пахла усталым потом, чаутом, болью. И эта рука должна была заменить ее волчатам руки прежнего хозяина! Одна рука на четверых волков… Трудно ей придется, удержит ли? Впрочем, хозяин любит своего сына. Может, тот не так уж плох? Хороший охотник не подарит плохому человеку даже паршивого щенка. А тут — волки… Значит, уверен человек, что у его сына волчатам будет хорошо. Но Кэрны от этого не легче.

Неожиданно кто–то толкнул ее в бок. Полукровка вскочила. Старый вожак упряжки стоял рядом, держа в зубах громадную кость. Это он ей принес. Подкрепиться. С того дня, на болоте, вожак стал очень добр к полукровке и часто выручал ее по–своему, по–собачьи. Грел, когда ей было холодно, делился юколой, не давал в обиду своре. Вот и теперь вспомнил.

Кэрны на него обижаться не за что. Потому и кость приняла. Вожак улегся рядом. Смотрел на волчицу. А та старательно дробила клыками мосолыгу. Та пахла оленем… Какой не сумел, не захотел уйти от человека.

К ночи люди собрали оленей из распадков, отогнали от речки. Неподалеку от сбившегося табуна разожгли костер. Человек, полукровка давно это подметила, не может без огня. То ли боится, то ли мерзнет. Вот волкам огонь — одна помеха. Даже страшатся они его. А человек и собаки льнут к костру в тундре. Значит, чужие они в ней…

Кэрны заметила наступление ночи по пронизывающему холоду, спустившемуся в тундру с сопок. Ночь незаметно слила оленей с людьми и тундрой. Стала гулкой. И полукровка ожила, повеселела. Настало время ее охоты. Кэрны встала. Боль в боку утихла. Она, внюхиваясь в запахи, возбужденно закружила по тундре, заслеженной людьми, оленями и собаками. Ловить человечьего оленя Кэрны не решалась и поэтому подалась подальше от табуна. Ей хотелось увести с собой и волчат. Но те лежали у костра, млея от тепла, и ни за что не пожелали бежать с ней.

Кэрны заметила, что у огня остался лишь ее хозяин и ездовики с полукровками. Остальные люди были около оленей. Кэрны вяло поплелась в тундру. Охотиться в одиночку сложнее. И все ж это истинное удовольствие — снова хоть на минуту почуять себя совсем свободной…

Полукровка быстро поняла, что люди неспроста отогнали оленей от узкого извилистого распадка. Он начинался в животе лысой сопки и там водилось много волков. Туда же, в глубь распадка, вели и медвежьи следы.

Волки… Их запах она уловила сразу. Люди согнали серых с места их логов. Ружьями. Но лишь на время. Волки не уходят, не отомстив. Это Кэрны знала. И поняла, что не миновать беды тем, кто находится здесь. По запаху определила, что в распадке, где–то в сопках, живет большая стая. Испуганная людьми, не сразу она вернется сюда. Но обязательно нагрянет. Внезапно. Оправившись от страха, забыв потери.

Кэрны уходит от распадка поближе к табуну. Ведь ненароком можно и на стаю нарваться. Такая встреча не сулила ничего хорошего.

Она не спеша бежит вокруг табуна, словно запоминает границы запретного. Люди после разговора с охотником подобрели к полукровке. Она внюхивалась в запах каждого. Издалека, на всякий случай. Вот один человек около важенки присел. Та лежит, вздыхает. С чего бы? Кэрны остановилась. И вскоре услышала слабое чихание. Ясно: новый олень на свет появился.

Полукровка бежит дальше. Вот и другой человек. Худой. Одни кости в шкуре. Маленький. Напади на такою стая — ни один волк не наелся б досыта. Зато и злости в нем больше, чем у больших и сильных. Он напоминал Кэрны больного волка, самого паршивого в стае. Всегда голодного, гонимого. Этот человек постоянно кричал. На всех: на людей, на оленей, на тундру. И чем громче кричал, тем меньше его слушали.

Полукровке он сразу не пришелся по нутру. Вот и теперь… Никого вокруг. Так этот — на себя кричит. А зачем? Волчица, не оглядываясь, бежит прочь от пугливого, а значит — слабого.

А это кто разговаривает? Кэрны подошла поближе. В темноте по запаху узнала сына своего хозяина. С ним двое ее волчат. Успел приучить к себе! Вон как тихо говорит с ними. Но что будет дальше?.. Полукровка, решив не мешать, тихо исчезает. Там, чуть поодаль, костер. Около него — хозяин. Можно будет лечь чуть в сторонке, коротать ночь. А утром вместе с ездовиками и хозяином снова отправиться в путь. Куда захочет человек. Но подальше от распадка. Там — беда. Она может нагрянуть на табун в любое время. Хорошо, если уцелеют ее волчата. Но может случиться… Что? Чья это тень? Нет, это не ее волчата, не их запах и бег… Нет. Теней много. Вот еще. Они неслышно бегут туда, где важенки телятся. Сейчас те не могут встать. И волки это знают. Они не пощадят никого. И собаки не чуют. Ветер идет от них.

Кэрны знала — ей не справиться с целой стаей. А люди не видят. Стая — хитрее… Волки уже у важенок. Утром люди увидят следы волчьего пира. Решат, что это она, Кэрны, привела стаю. И тогда несдобровать ни ей, ни волчатам…

Полукровка огляделась. И вдруг, неожиданно завыла во весь голос так, как это делает испуганная волчица. Прошло время волчьих свадеб. И люди, испугавшись, кинулись на голос волчицы. Вскоре загремели выстрелы, загорелись факелы, залаяли собаки. Взъяренные полукровки дрались с волками. К утру лишь немногие из стаи ушли в распадок. Остальные — порванные, пристреленные — лежали среди кочек, уткнувшись в мох голодными пастями. Только одну важенку успели порвать. Но сожрать — Кэрны помешала. Уцелевшие запомнили ее запах, голос. Убегая, они кусали след полукровки, оставленный на ягеле…

А люди до самого утра хвалили ее. Одну. Она почуяла. Она предупредила. И помогла…

Хозяин гладил Кэрны по загривку. Другие кормили ее мясом убитой важенки. Полукровка ела неохотно и поминутно косилась в сторону распадка.

— Погоди, Кэрны. Через неделю уведут отсюда табун в другое место. Пусть все важенки спокойно отелятся. Мы побудем, поможем дежурить. А когда табун уйдет, вернемся домой, — говорил хозяин.

Волчата быстро поняли, за что хвалили их мать люди. И теперь носились вокруг табуна, рычали на следы сбежавших волков. А к вечеру легли у костра, высунув языки. Эта ночь выдалась пасмурной. Оглохшей старухой прилегла она на кочки, укрылась серым, мокрым одеялом тумана. Кэрны едва различала костер, хотя он был в одном прыжке от нее. Она слышала голоса людей, хорканье оленей, повизгивание собак. Но ей снова не спалось. Полукровка отошла поближе к важенкам. Здесь было совсем тихо. Но среди ночи ее подняли рычание, лай, выстрелы, человечьи крики.

Волчица помчалась на шум. И… Ее волчонок… Самый крепкий из четверых. Все, что осталось от него — белолобая морда, да и та подранная медвежьими когтями. Самого лохмача убили люди. Вон, как гора, лежит. Кэрны прилегла, положила морду меж лап. Глухо застонала. Волчонок, как и она когда–то, тоже не рассчитал сил. Думал, что, став взрослым, справится, не подпустит медведя к старому хору, но космач был слишком злым и голодным. Сбежал хор. И тогда зло свое на волчонке выместил медведь. Люди немного опоздали.

Хозяин что–то говорил своему сыну. А маленький человечек грозил кулаками, ругал мертвого медведя…

Кэрны будто постарела за ночь. Осунулась. И человек, заметив эту перемену, указал сыну на полукровку. А уже на следующий день упряжка бежала в село, все дальше и дальше от табуна.

Кэрны часто оглядывалась. Может, и придут волчата? Может, нагонят нарты? Она не знала, что табун в тот же день перекочевал в другое место. Далеко. За три перевала. Вместе с ним ушли и ее волчата.

Шли дни, недели. Кэрны больше ни разу не была в табуне. Но оленеводы время от времени наведывались в село и уже зимой пришли однажды все вместе.

— Пригнали оленей в кораль. Там теперь забой будет. Завтра пойдем к ним, — сказал хозяин полукровке.

Запах крови, хорканье оленей Кэрны услышала издалека. Она насторожилась. Кто–то обижает табун! Это полукровка поняла вмиг. И, опередив человека, помчалась к коралю.

Кэрны не знала, что такое забой. Она видела, как люди берегли оленей. А тут… Эти же люди гонялись за олешками, с чаутами[6]. Ловили их. Убивали. А тот ругливый, маленький, накинул чаут на шею олененку и потянул к себе. Кэрны внимательно наблюдала в беге. Вот человечек потянулся к голенищу, выхватил нож и… Полукровка перемахнула ограду, в один прыжок оказалась рядом, клацнули клыки…

Маленький человек покатился по снегу, ругаясь так, что Кэрны удивилась. Но не испугалась и не убежала. Стояла, оскалив клыки, рыча, напружинясь. Олененок уже убежал к табуну, спрятался среди взрослых оленей.

Люди бросились к маленькому человеку. Тот стонал, а полукровка удивлялась: с чего это он? Ведь даже не укусила, просто передавила руку, заставила выпустить нож. Ну и сбила с ног ненароком. Что тут такого? Ей в стае, в тундре куда как хуже доставалось! И ничего. А этот — хуже зайчонка кричит. Интересно, как он вообще решается выйти в тундру? Ведь его она и не так поприжать может…

— Ну что там с бригадиром? — услышала полукровка голос хозяина.

— Да ничего. Немножко испугался, однако…

Кэрны хотела уйти, но маленький человек схватился за ружье, направил его в полукровку. Кэрны опередила: утнув голову, будто в драке с волком, кинулась на человека. Сшибла. Тот перелетел через волчицу, упал плашмя. Кэрны налетела сверху…

— Кэрны! Кэрны! — услышала она голос хозяина. И промедлила. А человечек… Полукровка едва увернулась от ножа и, рыкнув на людей, помчалась в тундру.

Люди… Как их понять? То берегут оленей пуще жизни своей. То этих же оленей сами убивают. А ведь и ее волчонок с медведем из–за них схватился. Стоило ль?

Два дня жила полукровка в тундре. А на третий — немного утихла обида. Да и не могла Кэрны злиться на охотника. Слышала, как он сам ругал маленького человечка. И полукровка, покружив вокруг села, поплелась знакомой тропинкой. К человечьему жилью. Ставшему ее постоянным логовом. Хозяина не было дома. Лишь ездовики уныло бродили по двору в ожидании охотника. Тот вернулся лишь вечером. Сердитый, неразговорчивый, он накормил собак, полукровку, а сам долго сидел на крыльце. Курил молча. Задумчиво смотрел на собак, на волчицу. И лишь ночью, ложась спать, как всегда, позвал Кэрны в избу и сказал ей:

— Нельзя на людей кидаться. Даже когда они не правы. Молодого олешка и верно, нельзя убивать, но человека — тем более. Поняла?

Кэрны опустила крутолобую башку. Не трогать человека? Но она и не трогала. Напугала только. А ей и это запрещают. Значит, люди хотят, чтобы их только защищали. За это они кормят. Но не хозяин ли внушал ей часто: человек — не волк, он растит оленей, чтоб их много было.

Кэрны вздыхает, отворачивается от человека. Скорее бы в тундру, с хозяином! Видно, и ему трудно понять людей, убивающих не на охоте.

Но лишь к весне, убедившись, что сын не нуждается в его помощи, человек направил нарты к ближнему зимовью. И, поняв, послушавшись Кэрны, не направил нарты через реку, готовую вскрыться в любое время, а повел собак кругом, тундрой. Радуясь, что безопасный путь выбрал.

Кэрны, как и прежде, носила человеку придавленных ею соболей и горностаев, даже лису из норы вытащила. Хозяин теперь не давал ей за это мясо, но хвалить никогда не забывал.

Полукровке не составляло труда ловить пушняк, и она без сожаления отдавала его человеку все годы. Вот и сейчас, едва догнала песца, хотела прокусить горло, вдруг — крик. Кэрны бросилась к нартам. Но… Человека в них не было. Собаки сбились в клубок, со страху хвосты поджали. Где ж хозяин? Кэрны бежит наугад. Здесь… Берлога. Собаки ее не почуяли. Нарты перевернулись, и охотник вывалился, угодив в медвежье логово.

Кэрны заглянула. Берлогу медведи оставили совсем недавно. Могут вернуться. Скоро. А человек? Берлога глубокая. Самому хозяину не выбраться — зацепиться не за что. А как будут ездовики без человека? Да и она? Кэрны бегает вокруг берлоги, не зная, что и предпринять. И рада бы помочь, но как? Она уже пыталась ухватить его за шиворот, как волчонка за загривок, но не дотянулась…

— Кэрны! Кэрны! Тихо! — просит человек. И полукровка приостановилась. — Кэрны, чаут! Чаут принеси, — требует охотник. Полукровка поняла. Вернулась к нартам. Вырвала чаут, свернутый в кольцо, из–под мешков. Принесла его. Кинула в берлогу.

Охотник размотал чаут и, оставив у себя один конец ремня, второй — петлей забросил на кривобокую березу, склонившуюся над берлогой. И вскоре вылез. Кэрны радовалась. Надо ж, по ремню лазать умеет! Такое не под силу ни одному волку, даже вожаку. И недоумевала: ведь сам выбрался, а хвалит ее, непонятно за что. Странные эти люди…

До глубокой осени все было, как и прежде. Кэрны вместе с ездовиками и человеком жила на берегу реки. Человек ловил рыбу. Но однажды не заметил, как затонувшая в реке коряга зацепилась за лодку. Запоздало хотел оттолкнуться багром. Но не тут–то было. Лодку развернуло течение и перевернуло на бок. Человек успел лишь коротко вскрикнуть и исчез в воде. К хозяину заспешили собаки. Впереди всех был вожак упряжки. Совсем уже старый больной кобель. Он подплыл к перевернутой лодке. Нырнул. И, схватив зубами человека за одежду, с трудом вытащил из–под коряги и, выбиваясь из сил, поволок к берегу. Вожаку помогали упряжные псы. Вскоре они вытащили его на берег. Тот не шевелился, не дышал. Руки и лицо его стали серыми, как вода в реке. И вожак, оцепенев от горя, лизал холодные пальцы человека, его шею, глаза.

Ездовики подняли вой. Но хозяин не слышал. Он лежал головой к воде, словно упал нечаянно, подвернув ногу на прибрежном камне. Порою казалось, что он вот–вот встанет. И пойдет куда–нибудь по своим делам. Но этого так и не случилось. И тогда Кэрны подошла к человеку, обнюхала лицо. Что–то сообразив по–своему, ухватилась за одежду хозяина и, уперевшись всеми лапами, перевернула его на живот. Изо рта пошла вода. Липкая, серая. Кэрны ждала.

Когда–то и ей, спасаясь от волков, пришлось прыгнуть в реку. Долго она плыла. Сдали силы — тонуть стала. Сдавило грудь, недоставало воздуха. А к берегу не подплыть. Там стая. Развернулась к другому. Голову над водой держать все тяжелее. Вода в пасть льет. Тогда зеленый берег показался ей таким же серым, как волчьи морды. Кэрны, выбравшись из него, кашлянула, почувствовала, что из пасти вода вылилась. Полегчало. Полукровка тогда повеселела. Чихая и кашляя, легла на брюхо, мордой вниз, и ждала, когда из нее вся вода выльется. Ох, и мутило же ее в то время. От слабости не только лапой — хвостом не могла пошевелить. Долго отходила. Зато после ела сразу за пятерых. Может, вот так и человек отлежится и встанет. Но хозяин не шевелился, и Кэрны начала всерьез беспокоиться. Она ткнулась носом в щеку хозяина. Охотника тут же вырвало. Но он был без сознания…

А собаки не выли — кричали от горя. Они боялись остаться без хозяина. Кэрны с грустью смотрела на них. Вот ведь, живого от мертвого отличить не могут. Не столько боятся за хозяина, сколько не хотят остаться без юколы. За нее они много лет лямку тянули. Вот и оплакивают все и вся заодно. Глупые псы — Кэрны отвернулась.

Ездовики орали так, что даже тундре надоело слушать. И тогда… О! Этот запах Кэрны узнала сразу. Да и с чьим его можно спутать!.. К ним подходила стая. Большая. А растерявшаяся от горя свора, неподвижный беспомощный человек и полукровка разве могли противостоять такой стае?

Кэрны понимала, что ей нечего терять. Человек сам отдал ее волчат другому. Не будь такого — теперь все было бы иначе. А собаки… Кэрны оглядела их. Зарычала. Те приутихли. Полукровка села рядом с вожаком в коротко взвыла, подав сигнал опасности. Свора насторожилась. Шерсть на загривке Кэрны встала дыбом. Предстояла схватка. Долгая и жестокая. Вероятно, она станет последней для псов и полукровки. Успеет ли прийти в себя человек? Впрочем, и очнись он — проку от того мало. Чтобы отбиваться от стаи, нужны силы. А где их возьмет хозяин? Может, так вот, не очнувшись, легче будет умереть и ему. Ведь скольких сам убил? Счету нет. На то и охотник. Оно и у людей случается последняя охота. Не все ж в тундре одерживать верх человеку. Когда–то она покажет свои клыки. И выпадет ружье, и ослабеют руки, и остановится сердце, остынет кровь. И разорвет стая того, кто был страшен ей еще совсем недавно. Лишь раздробленные кости застрянут белыми занозами среди кочек. Это все, что останется от человека, от охотника. Тундра такое видывала не раз.

Кэрны втянула воздух. Да, стая уже совсем близко. Теперь хоть замри, хоть перестань дышать — волки придут все равно. Уже не на голос — на запах. Они не собьются. Даже собаки это поняли. А человек? Он еще не пришел в себя…

Вот за стлаником мелькнула широкая спина вожака. Прыжок у него сильный, красивый. Матерый волк, и к тому же не стар. Вожаку своры с ним, конечно, не справиться. Еще спина! Бегут. Сейчас обогнут выступ берега и… увидят человека.

Кэрны подскочила к нему поближе. За нею — свора. Полукровка ткнула носом хозяина в лицо, но тот не открыл глаза, не пошевелился. Кэрны заметила: волчий вожак замедлил бег. Приостановился. Принюхался. Полукровка оглянулась на вожака своры — лохматого, большого кобеля с кривыми трясущимися от старости лапами. У него спина, и бока, и вся морда в рубцах и шишках. Да и глаза вожака подводить стали. Сожгла их тундра, ослепила ранними веснами блеском снега. Теперь — слезятся. Добычу, как и юколу, не глазами — носом видит. А что это за вожак? В пасти у него лишь половина зубов цела. Да и те желтые, стерты наполовину. Ну да разве виноват он, что служил человеку не только силой, брехом, глазами и зубами, но и каждым вздохом, всей требухой своей. Теперь за того же человека придется поплатиться и старой шкурой. Волки приближаются осторожно. Но вот вожак стаи призывно взвыл, и часть волков кинулась к Кэрны, а остальные… Полукровка не видела их. Но вожак, а с ним и упряжные кобели бросились к ней на выручку.

Первый тощий волк, совсем облезлый и злой, хватил Кэрны зубами за лапу. Полукровка подскочила, впилась клыками в бок. Тут подоспел вожак своры. Он придавил тощего сверху, вцепился в загривок с рычанием. Худой взвыл. Кэрны успела порвать ему шкуру. Но тут на нее налетели сразу две волчицы. Молодые. Сильные. Полукровка отшвырнула одну, но вторая вмиг насела сверху. Кэрны упала и, поймав нападавшую за заднюю правую лапу, прокусила насквозь. А тут опять та, отброшенная, подоспела. Хватила по брюху полукровку. Та полоснула ее когтями снизу. Волчица откатилась. Едва полукровка вскочила, как та, с прокушенной лапой, подкралась сзади. Кэрны едва увернулась и тут же грудью сшибла волчицу. Ее стал трепать набежавший ездовик. Кэрны огляделась. О! Тундра! Такой схватки еще не приходилось видеть никогда. На каждого ездовика пришлось не меньше чем по три волка. Собаки дрались отчаянно. Клыками и когтями, изворотливостью и силой.

Кэрны рванулась помочь вожаку своры. На него насели четверо волков. И пес стал сдавать. Полукровка не успела ему помочь. Долговязый, хмурый волк вывернулся неизвестно откуда. Он прыгнул на загривок и, не перевернись Кэрны на спину, быстро бы разделался с ней. Но ей повезло. Волк не ожидал, что окажется мордой к морде. И полукровка снизу стиснула его горло, прокусила. Но выбраться, скинуть его с себя не довелось. Кто–то подскочил спереди. Ухватил так, что нос Кэрны и верхние клыки оказались в чьей–то пасти. Кэрны рванулась, судорожно сцепила клыки: чьи крепче, те и возьмут. Но тот, спереди, стоял, а не лежал на спине, как полукровка, и крутил башкой. Кэрны задыхалась. Ну хоть один глоток воздуха! Тут кто–то из ездовиков подоспел. И чужие клыки разжались мгновенно. Кэрны встала. Увидела, что драка все набирает силу. Она бросилась к человеку. К нему уже подкрались два волка и рвут одежду.

Кэрны сбивает одного в реку так, что он летит в воду кувырком. Второй, ощерившись, бросается к полукровке. Та тяпнула за шею. Волк, пятясь, рыча, отступил. Но тут выбрался из реки второй. Он стал кружить вокруг, присматривая, где б рвануть без промаха. Кэрны вдруг припала, сделала ложный выпад вправо и тут же сдернула с плеча волка широкую полосу шкуры. Тот взвыл. Закрутился на снегу, скуля. Кэрны поспешила к вожаку своры. Но поздно. Волки на глазах разорвали его в куски. И, завидев полукровку, рванулись к ней. Кэрны знала: убегать нельзя и бросилась навстречу первому, самому сильному, матерому. Это был вожак стаи. Кэрны прыгнула, норовя сбить грудью. Но вожак устоял. Только резко отскочил, чтобы не получить повторного удара. И тут же, перехватив кинувшуюся на него полукровку за загривок, швырнул ее на снег, себе под лапы. Придавил морду. Кэрны не могла открыть пасть. Двое других волков караулили каждое ее движение. Полукровка взвизгнула, когда когти вожака впились ей в морду. Дернулась. Вожак нагнулся, чтоб перекусить ей горло, расслабил лапу, и Кэрны, уловив секунду, вскочила. Пасть к пасти сошлась с вожаком стаи. Но тот вдруг перестал рычать. Сел на снег. Стал втягивать носом воздух. Полукровка глянула на него внимательней. Это был белолобый. Он вырос. Шерсть его огрубела. Белолобый стал почти неузнаваем… И он не враз узнал полукровку. Лишь ее запах, почти забытый, остановил его от окончательной расправы.

Белолобый встал. Подошел к полукровке. Обнюхал ее бока, спину, морду, лизнул. Присев рядом с нею на снег, поднял морду кверху. Завыл протяжно волчью песню об одиночестве в тундре. Все эти годы… Кэрны и рада б была подтянуть. Рассказать о годах жизни у человека. Вон он — полукровка оглянулась. Волки подошли к ее хозяину. Человеку уже никто не мог помочь. От всей упряжки остались лишь две рыжие, патлатые суки, огрызавшиеся на наседавших волков. О человеке они забыли. До него ль? Себя б спасти. Вот и крутят хвостами, норовят сбежать в стланик, подальше от стаи. Но волков много. От них не уйти. Окружив рыжух, взяв их в кольцо, сомкнулась стая на короткое мгновение…

Лишь куски рыжей шерсти дружно полетели во все стороны, да короткий истошный визг напомнил всему живому, что ничто не вечно в тундре, кроме нее самой.

Кэрны сбила волчицу, норовившую добраться до человечьего мяса. Кэрны зарычала. И не миновать бы новой схватки, да белолобый подоспел. Усмирил. По–своему, как подобало вожаку. Волки отошли от охотника, уступив его белолобому и Кэрны.

Полукровка оглядела знакомый берег. Клочья шерсти, собачьи и волчьи, окровавленные, лежали на корягах, песке, кочках. Не стало своры. А человек… Вот он — все еще не ожил. Если и придет в себя, в радость ли ему это будет? Сама–то Кэрны чудом уцелела. Случись на месте белолобого другой вожак, валялись бы теперь в ягеле ее клочья. Стая быстро бы отделила в полукровке собачье от волчьего. С этими, уцелевшими, она не только сама, но даже с помощью человека не смогла бы справиться. Стая уменьшилась лишь на треть. Где не взять силой — нужна смекалка. И Кэрны, зная законы стаи, легла на спину человеку, как на свою добычу. Какую по праву подруги вожака могла никому не уступить. Только бы не пришел в себя человек именно теперь. Сейчас это было бы совсем некстати. Ведь он попытается встать. А тогда… Уж лучше пусть лежит тихо. Вот так…

Белолобый подталкивает Кэрны в бок, лижет ей морду, зовет в тундру. Она не шевелится. Тихо, еле слышно порыкивает на вожака. Кэрны знает, уйти с ним теперь нельзя. Стая поймет, что она оставила добычу, и тут же разорвет человека. Даже костей не оставит. Хотя и маловато его одного на стаю… Но придется–таки отступиться волкам. Главное — не двигаться — вон стая уже своих порванных собратьев грызет. Но этим не набьешь брюхо всем… И Кэрны лежит, не шевелясь. Пока белолобый рядом, волки не тронут ее, а значит — и человека.

Вскоре стая опять стала кружить вокруг человека и Кэрны. Полукровка вжалась в спину хозяина. А белолобый зарычал на волков. Зло, угрожающе. Стая сбилась. Отступила. Вожак рыкнул громче. Словно понял полукровку. И волки, истолковав поведение вожака по–своему, убежали, оставив человека, Кэрны и белолобого наедине с тундрой.

Полукровка знала: волки теперь не вернутся. Станут ждать вожака поодаль. И, успокоенная, подошла к белолобому. Несмело обнюхала его: нелегко жилось вожаку в тундре. Вон сколько рубцов прибавилось на боках, спине и морде. Следы поединков с волками. Трудно быть вожаком стаи. Ее подчинял он себе лишь своей силой да собачьей смелостью. Почуяла Кэрны следы рысьих и медвежьих когтей. А вот здесь, на брюхе, олень рогами след оставил. Долго болел после этого белолобый. Самому в тундре выживать приходилось. Никто не помогал. Не было у него подруги. Не было и волчат. Холодным, одиноким ветром жил он и умирал. Взматерел в горе, озлобился на жизнь… Полукровка робко лизнула его в бок. Прижалась к нему спиной, как когда–то давно… Вожак долго пробыл с Кэрны. Он радовался встрече с полукровкой. И все подталкивал, звал ее в тундру, в стаю. Но Кэрны не уходила от охотника.

Полукровка знала, что вожак разделит с нею добычу и логово. Защитит от стаи. Но никогда не рискнет из–за нее своею шкурой и жизнью. Это может лишь человек… Вожак разделит добычу пополам. Но никогда не отдаст все, как человек. Вожаку она нужна лишь в зимы. Лишь до весны заботился б о ней. А человек помнил о Кэрны всегда.

Белолобый торопил. Он знал: полукровка уже привыкла к человеку. Но тот теперь не имеет власти над нею. И не сможет больше поймать волчицу в капкан. Человек недвижим, почти мертв. А белолобый — вот он. Живой. В силе. Вожак. Ему послушна целая волчья стая. У человека же нет никого. Ни одной собаки. И самого могло не стать. Вообще… Это он, вожак, не отдал его стае. Ведь когда–то этот охотник мог убить белолобого. Там… В реке. Да оставил вожака. Дал шанс выжить. Вот и он тоже дает ему выбор. Либо выжить, либо умереть. Но самому. Как того захочет сам человек. Но полукровку вожак ему не оставит. Слишком долго жил он один, без волчицы. Ни одна не подпустила его к себе. Не имел белолобый логова. Одинокой тенью скитался по тундре. Часто голодный и больной. Его гнали от себя матерые волки. Лишь молодые, первогодки–сироты слушались белолобого и, сбившись в стаю, шли за ним. Ведь взрослым волкам, имеющим своих волчат, некогда обучать чужую молодь охоте и жизни в тундре. Лишь белолобому было не до выбора. Своих волчат, от полукровки, отнял человек. Свое им привил. И разрывали они волков, помогая человеку. Белолобый взрастил бы их по–своему. Нет, он не учил бы нападать на людей. Ведь и чужих волчат — свою стаю оберегал он от людей неспроста. Боялся и их учил бояться. Но не только это заставляло белолобого обходить человека. Где–то в крови вожака, а может, даже в сердце — жила память о жизни в человечьем жилье. О временах, когда люди не были врагами, а их глаза и руки не хотели убивать. Да было ли такое? Но если нет, то почему же при виде человека так хотелось ему подставить под его руку свою морду и спину? Почему он никогда не водил стаю к человеческому жилью? Это изумляло волков. Вот и сейчас… Только истошный собачий вой, каким отпевает свора улетевшую человеческую жизнь, привлек сюда стаю белолобого. Собаки, утратившие хозяина, все равно станут добычей тундры.

Человек… Его вожак обходил и в ночи. От одинокого — отводил стаю. Голодную, злую. И даже когда угасал огонь костра и человек беззащитным оставался наедине с тундрой, белолобый не вступал с ним в поединок. Знал, нельзя зверю нападать на человека. Не знал лишь почему.

Человек… Он приходил в тундру с ружьем и много раз целился в белолобого. Вожак убегал, чтобы не обнажать клыки на человека. Может, и от того, что один из них кормил его волчат. Что не убил их…

Но теперь — нет. Полукровка должна уйти с ним. Ведь человек все равно умрет, даже если сейчас он еще жив. Да, белолобый уведет отсюда свою стаю и уже отогнал ее, но придет другая. Те волки не пощадят ни человека, ни полукровку… Но почему медлит она? Белолобый куснул ее за бок легонько, поторапливая. Кэрны встала. Оглядела хозяина. Тихо взвыла, словно прощаясь с ним. И послушно пошла за белолобым.

И вдруг до слуха полукровки донеслось тихое, как песня снегов, озябших в тундре, как потерянная надежда, как плеск сонной реки:

— Кэрны–ы–ы, Кэрны–ы…

Белолобый хотел преградить путь подруге, не пустить ее к человеку. Ведь она уже согласилась! Она пошла с ним! В тундру! В стаю. Но Кэрны не оглянулась на вожака. Виновато угнув голову, она, не колеблясь, пошла на зов охотника.

Белолобый смотрел, как полукровка прилегла рядом с человеком. Тот хотел привстать, с трудом оперся на руку, но упал лицом в прибрежный песок. Тяжелый стон прокатился камнем по воде и замер на другом берегу реки. Охотник опять лежал без движения…

Нет. После памятного случая, когда он, неискушенный, был ранен ножом, никогда белолобый не нападал на человека. Не мерился с ним силами. И ничего не отнял у него. Но человек, этот, даже сейчас, умирающий, отнимает у вожака его единственное, его подругу. У нее скоро снова появятся его волчата. И их тоже хочет отнять человек!

Вожак зарычал. Он сделал прыжок. И, оказавшись рядом, совсем близко от охотника, обнажил клыки. Так проще! Шея открыта. Руки слабы. Они не смеют, они не должны, они не смогут помешать вожаку. У каждого в тундре своя жизнь. Свои тропы, свое начало и свой конец. Пусть плохо будет тому, кто немощным попытается встать на тропу зверя!

Щелкнули клыки. Белолобый отлетел в воду. Там, в реке, лишь в последний миг понял, что подруга поднырнула под его прыжок, защищая человека, и через рваную рану в глотке выпустила жизнь из белолобого…

Надоевшее ожидание заставило двоих волков вернуться к месту схватки. На это они решились лишь к утру. И увидели, как человек, опиравшийся на ружье, будто па палку, садился в нарты на другом берегу реки. Второй помогал ему. Но кто с ними, волки? Нет. Ведь только собаки носят ошейники…

Впрочем, трое из них, белолобые, были так похожи на вожака стаи…

Впереди упряжки стала Кэрны. Она повела ездовиков к селу. Последний тундровый снег налипал на лапы. Полукровка выкусывала его на бегу, не останавливаясь. Она не оглянулась на волчий вой, донесшийся с противоположного берега реки. Кэрны вела нарты тропой, проложенной собаками. И людьми. Она не озиралась на тундру. В ней Кэрны ничего не искала, никого не ждала. Лишь крупные, совсем собачьи, слезы — сдувал с ее морды шальной тундровый ветер и рассыпал их в пыль…