СГОВОР
Когда совсем стемнело. Яровой с попутным катером поехал в Адо-Тымово. Решил поначалу наведаться к леснику, вернее, к его внуку Юрию. Послушать, что нового он скажет. А уж потом добраться в Адо-Тымово.
Катер, пыхтя и чихая, разрезал облупленным носом упругие волны Тыми. За бортом важно проплывала тайга. Деревья смотрелись в реку тихо, задумчиво. То ли слушали тихие вздохи реки, то ли сами о чем-то ей шептали. И, казалось, что река с тайгою, обнявшись в ночи, секретничали, как две давние подруги, две сестры.
Вот на берегу в кустах светлячки ожили, проснулись. И кажется, словно там, в темноте, зажглись крохотные лампочки.
А вот куропатка голос подала. Дети уже вывелись. Уже норовят из- под крыла матери ускользнуть. Но куда? Ведь ночь стоит. Надо спать.
«Спать», — шепчет береза, склонившись к кусту зелеными кудрями своими.
«Спать», — шелестит бамбук жесткими стеблями, сгибаемый чьими- то осторожными шагами, — кто-то уже вышел на охоту. Спать он будет днем. А сейчас надо жить и ловить тех, кто спит и не чует беды.
«Спать», — скребанула подводная коряга по днищу катера.
Спать… Но в деревьях слышится голос сороки. Предупреждает кого- то. Близка опасность! Прочь сон. Иначе он может стать вечным.
Тайга… Видно, за ее величавость и снисходительность, за смех и плач — любят ее лесники и зовут дитем своим и матерью, домом — началом жизни и могилой — последним пристанищем.
Тайга… Человек всегда тянулся к ней и боялся ее. Катер ткнулся носом в знакомый берег. Яровой спрыгнул на землю. Пошел знакомой тропинкой к дому лесника.
В тайге темно и сыро. Все притихло. Молчит. Кажется, жизнь замерла. Но нет! Что это? Кто там бежит? Кто мчится напролом, Яровой?
Следователь вглядывается. Но в темноте не видно ничего. Лишь тропинка, хорошо протоптанная меж деревьев, вьется из-под ног тонкой змейкой.
Вдруг в ноги Яровому кто-то ткнулся. Прижался испуганно, дрожаще. Яровой нагнулся.
Заяц… Он сидел на ботинке, прижавшись к ногам спиной и косил па куст, откуда доносилось тихое ворчанье лисы. Это она гналась за косым. А тот, убегая, нашел защиту у человека. И теперь сам не знал, что лучше — что хуже? Стрекануть бы в кусты. Да силенок маловато. Вон какой худой зайчишка! Не успел еще жир нагулять. Но лисе до этого нет дела. Сама, видно, не лучше зайца…
Следователь постоял немного. Потом свистнул громко, как когда-то в детстве.
Лиса пулей умчалась в тайгу. Заяц, поджав уши, стреканул в другую сторону. И снова стало тихо.
Яровой пошел своей дорогой. Вокруг него шептались тихонько деревья. Видно, на ночь рассказывали малышам-саженцам добрые сказки, чтоб те поскорее забыли о прошедшей зиме.
Вот и зимовье. Здесь уже спят. В окнах темно. Аркадий стукнул в окно. В доме кто-то тут же встал. Услышали.
Дверь Яровому открыл Юрка.
— Проходите, — пригласил он.
Парень подозвал следователя к полке. Достал тетрадь. В ней были фотографии лошади с веткой, возчика.
— Неплохо получилось, — похвалил Аркадий.
— Садитесь. Мне много надо рассказать вам, — говорил Юрий.
Яровой слушал. Парень обстоятельно рассказывал:
— В тот день, когда вы на тракторе уехали с деляны, Сенька тут же послал ветку с кобылой. Вот фото. На бревне та же стрела и такая же засечка была, как и в прошлый раз. Сенька ушел из будки снова в полночь. Его бригада сожгла ваш шалаш, а потому он туда, в то место, и не сворачивал. Сразу пошел к реке. Тот тип в лодке уже ждал его. Я слышал, как он спросил бригадира:
— Что случилось?
Тот рассмеялся и ответил:
— Лягаш уехал. Видать, совсем.
Юрий помолчал немного, потом продолжил:
— Но тот, второй, ответил ему, что радоваться рано. Что вряд ли этот лягавый уедет так просто, что видно он поехал в Ноглики. Трясти Володьку. И тогда Сенька сказал, что припадочный может заложить всех, что его надо убрать. А тот, в лодке, ответил, что надо выждать. Нет причин для беспокойства. Ничто не доказано. А Володьку могут хватиться и тогда — крышка. А это — улика. От нее не отвертишься. Пусть лучше лягавый спрашивает его. Володька — покуда нормальный — ничего не скажет. А то, что в приступе начнет болтать — так это в больнице, лягавый туда не пойдет. А если и пойдет, ни хрена не поймет из услышанного. К тому же Вовкин бред никто не имеет права принять за истину. Он же псих.
— Погоди, обо всем этом они где говорили? — спросил Яровой.
— Разве я не сказал? Второй тот, из лодки вылез. Вместе с Сенькой на берегу сидел.
— Как он выглядел?
— Я не мог его разглядеть. Темно было. Но голос у него красивый. Не то, что у Сеньки. И говорил он спокойно, уверенно, но и нахально.
— Продолжай дальше, о чем они говорили?
— Второй, какой в лодке приехал, сказал, что убрать Вовку в случае необходимости они всегда успеют. Но этого нельзя делать в порту. Придется вызвать. Сюда. А он может увильнуть. Понять. И вот на этот случай нужно что-то придумать. А Сенька сказал, что какой-то трубочист может в этом случае и под крыло к лягавому спрятаться. Расскажет все, если опасность почует.
— Что дальше? — торопил Яровой приумолкшего парня.
— Тот второй сказал, что завтра в Ногликах он узнает, где Яровой. И если он крутится около Вовки — постараться что-то придумать, как убрать одного или другого, — передернул плечами Юрий.
— Что дальше?
— Сенька сказал, что лучше бы убрать Ярового, подстроив несчастный случай. Но для этого надо выследить. Если он не уехал. И лучше всего сделать так, вроде его убил Вовка. С него, с психа, какой спрос? А чтоб судить некого было — сделать самоубийство Вовки. На том же месте. А второй рассмеялся и сказал:
— Чепуха. Никто не поверит. Вовка никого не убивал. Это его ксивы подтвердят. А и врачи скажут, что во время приступа его одолевали припадки страха. В это время он никого не был способен убить. Они это уже заметили. Иначе не называли бы его общественно безопасным. И за это они держаться будут. Иначе, как они разрешили ему работать в порту? Среди людей? Ведь медиков тоже допрашивать будут. Ты как думаешь? Им поверят больше, чем нам с тобой. К тому же спросят и тех, кто с ним работал. Они тоже подтвердят, что и ругались с Вовкой, и выпивали, но он ни на кого никогда не кидался. И на кого подозрение ляжет? Только на нас с тобой. Обоих за задницу — ив конверт. А если раскрутят — сразу вышка. Так что лучше не торопиться. И если убирать придется Ярового и Вовку, то поодиночке. Чтоб создать обстановку случайности или несчастного случая. Но упаси бог, не нападения одного на другого. Можно в петлю залезть с этой выдумкой.
— Продолжай.
— Так убить они вас хотят! — дрогнул голос Юрки.
— Ты продолжай, о чем они еще говорили?
— Сенька сказал, что следователя он возьмет на себя, если тот покажется еще раз на его деляне. Второй спросил, как он намерен это сделать? И Сенька сказал:
— Я подготовлю на всякий случай подход к деляне. Подпилы сделаю. А потом тракторист нечаянно заденет. Ну и все. Пришибет.
— А если выживет? И поймет, что покушение? — огласке не придаст, а еще сильнее копаться начнет? Как тогда? Нет, тут нужно наверняка, — говорил второй. И продолжил:
— Ты его лучше не трогай. Наоборот, прими хорошо. Сделай вид, что осознал свою прошлую горячность. Даже извинись. Без матюгов. Сошлись на нервы, на прошлое свое. Ну, короче, мне тебя не учить лепить темнуху. И сделай вид, что наоборот — хочешь помочь, ему. Если начнет о Скальпе спрашивать — расскажи все, что знаешь, а кто его мог убить — и не догадываюсь, дескать. Но мы — поселенцы. Никуда не выезжали. Это его кто-то в Ереване из своих грохнул. О нас он ничего не докажет. Сам знаешь, наше алиби — железное. Бояться нечего. Все у нас в руках. Сам же осторожно выведай, если он тебе поверит, что он намерен предпринять. И еще скажи, что в Ереване много тех, кто отбывал наказание на Колыме. Мол, они его грохнули. Там ищи. Подсунь клички. Авось, клюнет. Нам важно с пути сбить. Покуда искать будет — наше поселение закончится. Смотаемся отсюда подальше. Хрен найдет, В случае чего, я подженюсь, сменю фамилию. А ты паспорт у кого-нибудь купишь или стянешь. Пусть ищет ветра в поле, — говорил второй.
Но Сенька сказал:
— Если я так резко изменюсь, он мне не поверит. Насторожится. Еще больше. Тем более после того, что было. Я его медведем, борцом, подпилом убрать хотел. И вдруг — помочь! Начнет копать. С чегоперемена? Уж лучше я прежним останусь. Каким был. Пусть он наблюдает за мной, а я — за ним, если вернется. Но, думаю, не нашел он ничего и смотался. Совсем. Других искать.
Тогда второй ответил:
— Искать больше ему некого! Всех нашел. Он побывал на Колыме, там ему все сказали. Был и на Камчатке. Там тоже со всеми виделся. Не случайно и здесь оказался. На нас вышел. Дальше некуда. Нас трое. Мы, как на грех, все в одном районе. Если бы в разных местах — ему сложнее пришлось бы. На кого-то одного его подозрение пало бы. Того и убрать можно было бы. А здесь? У него одно — либо все замешаны, либо кто-то один. Вот что он копает. И ясно, что подозрением он обойдет Володьку. Он — самое слабое звено. К тому же болен. Боязлив. Значит, остаемся мы. Вдвоем. Но кто? Вот и нюхает. А нам нужно его на Трубочиста вывести. Но доказательно. Подстроить. Уликами.
Но Сенька перебил:
— Не поверит.
— Почему?
— Если Трубочист мог, значит, он там был! А значит, мы тоже имели возможность выехать. Начнет копать. Ведь Володька, а это он поймет, в его состоянии не мог самостоятельно добраться до Еревана. При первом же приступе попал бы в больницу. И там бы раскололся по самую задницу. Его бы враз раскусили. А значит, он был не один. Кто-то был с ним. Не менее злой на Скальпа. И сразу поймет, что Вовка лишь подсадная утка, исполнитель — не он. А кто, кроме нас?
— Что ты предлагаешь? — перебил Сеньку второй.
— Трубочиста надо убрать! Пока не поздно. Он помеха. В приступе рассказать может. Ты знаешь об этом не хуже меня. За остальное я спокоен. Ничего не докажет. А Вовка, чуть прижми, выдаст.
— Я думал об этом. Но убирать его теперь — опасно. Надо было раньше. Сразу. Теперь это будет сложно. Давай подождем. Если с неделю не объявится — уехал. Пусть живет Трубочист. Если приедет, уберем. Но не Вовку, а самого. А потом и Трубочиста. Но надо все обдумать. Мы пока имеем время. Но учти, его у нас немного. Если не успеем убрать Ярового, то должны будем обязательно уничтожить все документы, какие он возит в чемодане. В них — наша опасность. Без них он бессилен. Может, об этом надо в первую очередь подумать. Сам он не настолько страшен, как они. Покуда восстановит — мы уже уедем, — говорил второй.
— Ну, по майданам у меня есть мастера. Чуть объявится — тут же мои поработают. Все стянут, — пообещал ему Сенька.
Яровой улыбался в темноту. А Юрий продолжал:
— Потом они договорились, что если ты объявишься, то пойдет лысая ветка. А когда у тебя стянут чемодан, то с деляны пойдет мохнатая ветка. В случае лысой ветки — Сенька приходит на встречу за дальнейшими указаниями. А если майдан стянуть удастся, то вместе с собой принести ксивы для изучения. А дальше будет видно, что делать. На этом они простились и Сенька вернулся тою же дорогой в будку.
— После этого ты следил за ними? — спросил Яровой парня.
-Да.
— Ну и что?
— Остальные дни прошли тихо. Без веток и без встреч.
— А от плотогонов ветки не было?
— Была. Сухая ветка. Без листьев. Но я сразу убрал ее. Возчик не успел заметить. Сломал.
— Почему? Зачем ты это сделал?
Они убить тебя хотят.
— Но ты им только помогаешь в этом. Разве я тебя просил убрать ветку? Надо было наблюдать. Предпринимать что-то, значит, раскрыться, доказать, что мы знаем об их связи. А нам нельзя их спугнуть. Рано. Слишком рано, — нервничал следователь.
Юрка виновато опустил голову.
— Эта сухая ветка пошла бы всего-навсего, как предупреждение о том, что я в Ногликах и никуда не уехал. Но не как знак к убийству.
— Я знаю, — тихо сказал парень.
— И ничего в этом страшного нет. Это не сигнал к встрече. Это предупреждение. Не более. Когда была ветка?
— Вчера. Вечером.
— Сенька был на участке?
— Да, но далеко от места, где лошади брали хлысты. Он все равно не мог ее увидеть.
— Так. Ты запомнил какою была та ветка?
— Да.
— Завтра найди точно такую же. И до того, как лошадям загрузиться, вдень в уздечку той же лошади. Пусть он увидит эту ветку. Ты постарайся. Сделай. Не мешай. Но следи. И больше — не вторгайся. Ни во что.
— Хорошо. Я все понял.
— Понаблюдай, как отреагирует бригадир. И последи за ним. Внимательно. А ветку восстанови.
— Сделаю, — пообещал парень.
…Утром, когда Яровой проснулся, в зимовье не было никого. Он попытался выйти, но дверь оказалась заперта, снаружи. И выйти из дома было невозможно.
Аркадий походил по зимовью, остановился у стола. Взгляд упал на записку:
«Яровой, простите, но будить вас не стал. Ухожу по вашему поручению. Закрою дом из предосторожности. Скоро вернусь. Юрий».
Яровой залез на лежанку. Стал вспоминать каждое слово, взвешивать каждую деталь подслушанного Юрием разговора. В темноте лежанки было тепло и тихо. Где-то в углу стрекотал сверчок.
Он задремал. И вдруг услышал шаги, приближающиеся к зимовью. Он хотел встать. Слезть с лежанки. Но что-то удержало его. Он приоткрыл занавеску лежанки. В окне показалось лицо Сеньки. Он силился заглянуть в избу. Но сквозь частую тюль ничего не мог разглядеть.
— И куда он запропастился, этот старый хрен? Пора на другой участок переходить, а его нет, — говорил он кому-то.
— И прораба нет, — услышал Аркадий голос напарника Сеньки — бородатого мужика.
— Черт их знает, но не должны же мы из-за них стоять. Куда их всех сразу занесло? — недоумевал Муха.
— Может, с тою веткой что-то связано, какую тебе прислали? — спросил мужик.
— А они причем? Ни старик, ни прораб лягашу не нужны. К тому ж он в Ногликах. А эти здесь должны быть.
— Ну, так где их искать? — недоумевал мужик.
— Надо сопляка этого найти. Тоже мне! То целыми днями крутится под ногами. То все враз исчезли, — злился Муха.
— Да вон он, идет, — услышал голос мужика Яровой. И тяжелые шаги отошли от дома.
Следователь слез с лежанки. Подошел к окну. Увидел, как Сенька и напарник подошли к Юрию. О чем-то говорили. До слуха доносились отдельные слова, смысл которых был непонятен. Но вот Юрий что-то вскипел. Сенька пошел на него. Но мужик удержал. И, схватив бригадира за локоть, потащил прочь от зимовья, ушли не оглядываясь.
Юрий не сразу пошел к дому. Он стоял, ждал пока поселенцы скроются из вида. Только после этого он подошел к избе. Вошел. И задвинул дверь на засов изнутри.
— Что там случилось? — спросил Яровой.
— Ревизоры приехали. В Адо-Тымово. Ну, прораба и деда вызвали в контору. Для сверки. Спозаранку катер за ними приехал. За обоими.
— А Сенька зачем приходил?
— Деляну закончил сегодня. А вторую — нужно границы повала обозначить. Вот и заявился. Дед вчера не успел. А я не имею права делать за деда. Вот и полаялись малость.
— Они о ревизорах знают?
— Нет. Прораб не успел ничего сказать. Это при мне было. Их обоих с дедом посадили в прицепную тракторную тележку, в какой тракторист продукты привез потом. Когда Сенька спрашивал тракториста, тот сказал, что ничего не знает. Что, мол, наверное, на совещание вызвали обоих для утверждения участков. Сенька и поверил.
— С веткой удалось?
— Да, Хорошо получилось.
— Как отреагировал? — поинтересовался Яровой.
— Позеленел с лица. Ветку на мелкие части поломал. Матюгался дико. До сих пор с ума сходит. Не может в себя прийти.
— А сам ничего не отправлял?
— Сегодня не отправит.
— Почему?
— Вывозки не будет. Прежде чем к новому приступить, нужно деда дождаться. А уж потом… Но кто знает, когда они вернутся. Может, вечером, а может дня через три. Ревизия из области. Это серьезно. Добрались.
— А ты, откуда узнал о ревизорах? — спросил Яровой.
— Я с дедом был, когда посыльный подошел. Слышал.
— Ас прорабом никого рядом не было?
— Нет.
— Как прораб отреагировал на приезд ревизоров?
— На деда орать стал. Мол, это ты, старый дурак, своими жалобами работать никому не даешь спокойно. Что, мол, время у людей отнимает дед. Сам ничего не делает и другим мешает.
— Это кто-нибудь слышал?
— Нет. Посыльный поругал прораба. Сказал, что надо видеть — с кем говоришь. Что дед вдвое старше прораба. И дурачить депутата, лесника — нельзя, что если дед пожалуется на прораба, то он посыльный — его поддержит и подтвердит. Ну, прораб и заткнулся.
Попросив Юрку не спускать глаз с Сеньки, Яровой вскоре покинул зимовье, а через некоторое время прибыл в Адо-Тымово.
