ГИЕН НА САХАЛИНЕ НЕ ВОДИТСЯ.
Аркадий поспешил в порт. Там он получил списки отпускников, всех работников порта, в особый список были включены те, кто работой был связан непосредственно с сортировкой леса.
Забрав списки. Яровой решил найти мастера по сортировке леса. Того, который в марте уходил в отпуск.
Следователь вскоре нашел его. Тот командовал отгрузкой леса с сортировочной площадки Журавлева. Яровой подождал, пока уйдет последняя машина, и подозвал мастера. Назвался. Тот удивился. Следователь начал обыденный разговор. Поговорили о работе, о загруженности. Яровой начал осторожно направлять разговор в нужное русло.
— Давно работаете вместе с Журавлевым?
— Скоро три года, — ответил мастер.
— Скажите, не мешает его болезнь работе?
— Нет. Нисколько. Наоборот. Он до щепетильного аккуратен в замерах. Никогда не ошибается. Педант. С территории порта во время работы лишь на процедуры отлучается.
— Нет никаких факторов, мешающих ему?
— Он все время чего-то боится. Сядет обедать — обязательно где-нибудь в углу. Все озирается, прислушивается. Словно ждет кого-то.
— Не делился — останется после поселения здесь, или уедет? Что вы об этом знаете?
— Куда ему ехать? Паровоз гуднет — он в штаны наложит. Конечно, останется.
— А вы не говорили с его врачом? Может, чем помочь бы смогли. Ведь многое в его болезни зависит от окружающих. С кем он общается? — спросил Яровой.
— Як нему по-хорошему отношусь. Да и как можно иначе? Больной человек— несчастный. Но только и помочь мне нечем. Не во мне дело. В его прошлом.
— Возможно, лекарств каких не хватает или не имеется?
— Тут я беспомощен.
— Ну, вот я слышал, что вы в отпуске были. Вот бы и спросили врача. Может сумели бы помочь чем.
— Я здесь, на Сахалине, отдыхал. У родственников. А что там, у них, что здесь — все одинаково.
— На материк не ездили?
— Нет. Да и зачем? К кому? Цирк, театры — так этого у нас на работе хватает. Бесплатно. Чего только не увидишь и не наслушаешься за день! К концу дня идешь — забываешь, как самого зовут.
— А не случалось вам давать какие-либо поручения Журавлевую не связанные с работой? Или он, возможно, обращался к вам с просьбой какой-либо? — поинтересовался следователь.
— У меня к нему и не могло быть никаких просьб, А поручения — кто ему доверит? Вы ж видели — нельзя! Он же болен! А у него ко мне… Тоже, вроде, не было. Ну, разве мелочь какая? Так и то вряд ли.
— Скажите, прежде чем перейти на сортировку леса, он к кому обратился за переводом?
— Ко мне.
— Чем он мотивировал просьбу свою?
— Погодите. Ведь давно это было. Надо вспомнить, — мастер помолчал. Потом заговорил торопливо, боясь забыть.
— А вот! Он пришел ко мне утром. На нем лица не было. Бледный, весь дрожит. И говорит мне, мол, возьмите к себе на сортировку работать. Я его спросил, а в чем дело, почему приемщиком работать не хочешь? Он мне сказал, что боится работать ночью. Что темнота его пугает. Всякие кошмары видятся ему. Не может сосредоточиться, а отсюда — может напутать что-либо при обмере кубатуры леса. А ему не хочется снова за решетку.
— С кем вы обговаривали перевод?
— С начальником порта. Объяснил ему все. И он согласился тутже.
— Скажите, он с плотогонами видится? Журавлев?
— Ничего не исключено. Ведь все в одном порту. Только зачем они ему? — удивился мастер.
— Ну, там тоже поселенцы, как я слышал. Может, общался с кем?
— Нет. Я не замечал. Может, мужики в общежитии знают. А я не видел.
— Какого числа вы ушли в отпуск? — спросил следователь.
— Двенадцатого марта.
— А вернулись?
— Как начальство велело.
— А когда велело?
— Тридцатого марта.
— Вас кто-либо замещал на это время?
— Да. Мастер экспортного склада. Совмещал.
— Он где сейчас?
— На работе. На судах. На рейде. Там командует загрузкой. На берегу не бывает.
— Спасибо! — поблагодарил Яровой мастера. И пошел к баржам, которые уже собирались пойти к рейду.
Мастер Экспортного леса стоял на палубе японского судна, командовал разгрузкой.
— Вира помалу! — кричал он крановщику на судне. И крановщик, широкоскулый японец, улыбаясь, поднимал с баржи на палубу судна очередную пачку сортиментов.
— Майна! Майнай легче! — надрывал горло мастер. И пачка леса ложилась на палубу тихо.
Шло время. Вот и последняя баржа разгружена. Голодными кишками повисли тросы грузовой лебедки. Умолк кран. Мастер ждал подхода следующих барж. Яровой подошел. Разговорились.
— Совмещал я его склад. Верно! — заговорил он хриплым, простуженным голосом. И, ругнувшись, добавил: — На свою шею связался.
— Почему? — удивился следователь.
— У них же черт ногу сломит в работе. Не то, что у нас. Экспорт — есть экспорт. Там же! Ольха и первого и второго сортимента. Ель — тоже. А различи сортность? Чуть сучки небрежно спилены, ошкуренность высокая — кидай из пачки на хознужды. Каждую пачку по бревну надо смотреть. Со всех сторон. Морока одна.
— И смотрел?
— Приходилось.
— А как же со своей работой справлялся?
— Разрывался на части. Ничему не рад был.
— Лес со склада отправлял на суда? — поинтересовался Аркадий.
— С ихнего?
— Ну да!
— Нет. При погрузке и обмерял, и сортировал. Прямо в море. На судах.
— А на сортировке? Там что ж, никого не было, кроме сортировщика?
— Конечно, грузчики были. Десятник, прораб.
— Многолеса шло с того склада?
— Как всегда. У них без особых перемен.
— Вы с сортировщиком того склада виделись? — спросил Яровой.
— Виделся. Один раз. Отлаял его на чем свет стоит.
— За что? — изумился следователь.
— Скотина! Все время пил! Гнус какой-то!
— Не может быть!
— Чего там не может быть?! Старик! Дохлятина!
— А как его фамилия? — спросил следователь.
— Хрен его знает. Нужна она мне, как зайцу лапти!
— А имя его?
— Сказал бы, если б не японцы!
— Он поселенец — не помнишь?
— Кой хрен поселенец. Я еще когда мальчишкой был — его знал. Чабулдыга! Елку от пихты отличить не мог. Насилу отделались от шарамыги! Укатил на материк с месяц назад. Насовсем. Получи, пенсию и поехал к детям. Да не доехал. Окочурился в дороге. Даже не добрался до дома.
— А где он жил здесь, в Ногликах?
— Да этот его дом снесли. Он — не лучше хозяина, от малого ветра шатался. Теперь там школу строят.
— Ну что ж, извините, задержал я вас, — попрощался Яровой и решил сходить в общежитие, где жил Журавлев.
Грузчики уже вернулись с работы и теперь отдыхали. Аркадий присел к столу. Мужчины сначала робко, а потом все смелее подсаживались поближе. Разговор завязывался.
— Сколько времени живет с вами Журавлев?
— Скоро четыре года, — ответил громоздкий, квадратный Павел.
— Скажите, он в марте нынешнего года отлучался куда-нибудь? Из общежития?
— Мы на судах работали. В море. Все как один. Кто же его знает. Может и сходил к какой бабе.
— А у него есть женщины? — вспомнил Яровой о загадочной Гиене.
— Была одна. Фроська.
— Была? А куда же делась? — спросил следователь.
— Улетела. Думала Вовку приженить на себе. Да ничего не вышло.
— А когда уехала она? — Год, а можетбольше.
— У нее кличка какая-нибудь была?
— Имелась, — усмехнулся Павел.
— Какая же?
— Блядь. Воткакая.
— Хм.
— Да.
— А она — свободная или была поселенкой?
— Таких сук даже в тюрьму не берут, — усмехнулись мужики.
— Свободный охотник! Ловец на мужиков! Куда уж ей второе клеймо? От одного все собаки шарахались. Не только люди, — подал голос тощий старик.
— Она с Володькой переписывается? — оглядел мужиков Яровой.
— Нужна онаему.
— Пошел ссать — забыл как звать.
— А она емуписала?
— Не-е. Они еще здесь — зад об зад — и дружба врозь.
— Разладилось-то с чего у них?
— Так оно и особого ладу не было. Походил к ней мужик, покуда на баб голодный был. А там послал ее… и будь здорова, не кашляй.
— Она с другими путалась?
— С теми — кто не хуже Вовки, живой бабы лет десять не видел. На нее ж глянуть тошно было.
— Она с другими поселенцами знакома?
— Кто ж знает, у ней ни фотоаппарата, ни счетчика нет, — хлопнул себя Павел пониже живота.
Мужики расхохотались так, что стекла задрожали в окнах.
— У Вовки дружков здесь нет?
— Где ж им взяться? Он же один работает. Уходит рано. Приходит поздно. До кого ему? Захоти он иметь — и то не смог бы.
— Вы когда с рейда вернулись?
— С неделю назад.
— А уехали?
— Числа третьего марта.
— Володька не говорил, как он жил без вас?
— А чего говорить? й так знаем. Как и теперь.
— Перемен в нем никаких не заметили?
— Такой, как и был. С чего меняться? Хоть и больной, но мужик, — говорил Павел.
— Ему письма приходят? — спросил Яровой.
— Кому до него нужда есть?
— А о работе своей он что-либо говорит?
— Нет. Без слов видим. Заездили мужика. За двоих вкалывает. Без роздыху. И чуть что — все дрожит, как бы не ошибиться. Охмуряют его там. Так, как он работает, — давно пора на воле быть! По зачетам! А у него мастер — сволочь! Такой — только о себе думает. Все сортировщики, какие до Вовки там были, ушли. Не выдержали. Объем работ большой. Не справлялись. А Вовка терпит. Поселенец. Те— свободные были. Плюнули, да и ушли в другое место. Не весь свет в окне — этот порт. Роздыху живой душе не дают. Не иначе, как и здесь все не так просто! Верно, имеют они что-то с того, что второго человека не берут. А поселенец, он что — будет молчать. Жаловаться кому? Да и все они там заодно. Все!..
Яровой долго говорил с грузчиками. Потом, когда стало смеркаться, решил зайти в милицию. Узнать, нашел ли в картотеке заместитель начальника поселенку с кличкой Гиена.
Но… Заместитель лишь руками развел.
— Нет. Всю картотеку перевернул. И мужиков, и баб. Но Гиены нет. Шакал — есть. Белая лошадь имеется. Клопы, Клещи, Мухи, даже Таракан, Скорпион. Но это насекомые. А вам зверь нужен. Да еще такой хищный. У нас таких не водится. Ни на поселении, ни в картотеке. Ничем помочь не могу, — сокрушенно вздыхал он.
— Я слышал о женщине, с какою одно время Журавлев был близок.
— Уж не Фроська ли?
— Да! Так не ее ли эта кличка? — спросил следователь.
— Нет, она кличек не имела. В «малине» не была. А фартовых кличек не за что было дать. Фроська — обычная потаскуха. Старая баба. Такую ни в одну «малину» не возьмут. Пьет. И ни к чему, кроме разврата, не приспособлена. Страшная, как смертный грех. Ее разве на мосту оставлять, так прохожие — сами кошельки забудут, чтоб от такой подальше уйти. Нет, дорогой мой, для такой шлюхи эта кличка — слишком громкая.
Аркадий, выйдя из милиции, направился к пристани. Он собрал сведения о Журавлеве, — теперь нужно вплотную заняться Клещом.
Утром Яровой прибыл в Ныш и сразу направился к начальнику сплава.
— А что? Катеры? Хе-хе! Это ж не игрушка! Катер! Вы знаете, сколько он стоит по нынешним временам? На вес золота! Так! Да и кто особо претендует? Плотогоны? Неверно! У нас все обговорено. Взаимопонимание полное. Не то что на других участках. Мои плотогоны — наша опора! — философствовал начальник.
— А на чем оно держится, ваше взаимопонимание? — спросил следователь.
— На общих задачах.
— Каких?
— Рабочих.
— А точнее?
— Где-то они рискуют, а в чем-то и другие.
— Другим-то нечем рисковать. А плотогонам — головами, — возразил Аркадий.
— Вы не больше меня знаете. А когда плотогоны пьют — кто отвечает? Мы! То-то. С нас спрашивают.
— Так уж все и пьют? — не поверил Яровой.
— Кто не пьет — тот работает. Но зато премии получает.
— Но и вы их получаете.
— Я ж работаю! — вскипел начальник.
— А кто отрицает очевидное? — не смутился Яровой и спросил: — Как же пьющие с непьющими ладят?
— Никто не в обиде. Эти так просто не дадутся.
— Вы непосредственный начальник плотогонов?
— Я их главный руководитель. Но, кроме меня, еще промежуточные имеются. Прораб. Он там с ними воюет. Каждый день. Но этот сам хитер. Он любого заставит крутиться и работать столько, сколько нужно. Церемониться ни с кем не будет.
— Как же у него плотогоны пьют? — поинтересовался Яровой.
— Запьешь. Они ведь детей лишь ночами видят. Когда спят. С плотов почти сутками не слезают. Ну и наберется иной когда-нибудь. С усталости. Ведь люди же они! Коняга старая — и та иной раз взбрыкнет. А эти — все-таки люди. Понимаем. Журим. Ну и прощаем. Потому что заменить некем. Туго с людьми у нас. Очень
туго. Вот и обходимся теми, какие есть.
— Значит, они от вас зависимы, а вы от них? Верно я понял? — спросил Яровой.
— Оно всюду так. Не только у нас, — усмехнулся начальник сплава.
— Ну, пьющим куда ни шло. Хоть не обидно. А непьющие что ж? Без всяких поощрений остаются?
— Поощрил бы их! Да что делать? Иногда идем на уступки.
— Какие? — насторожился Аркадий.
— Ну, жилье получим — выделим для семьи. Стиральную машину разрешаем купить в первую очередь. Они пока дефицит. Ну, еще холодильники.
— А отпускали кого-нибудь на несколько дней с мест поселения?
— Что? — начальник сплава поперхнулся. Глаза его, казалось, были готовы выскочить из орбит. Он откашлялся. Посмотрел на Ярового удивленно и вдруг рассмеялся: — О чем вы говорите?! Да они, я же сказал, все время на плотах.
— И все же, я хотел бы знать, имеют ли они возможность…
— Что вы! Что вы! — замахал руками начальник сплава.
— Ну, вот я слышал, что Беник ушел от семьи. А где живет?
— Да его любой плотогон приютит у себя дома. Велика ль морока пустить своего же человека переночевать?
— Но это длится уже давно.
— Ну и что?
— Все время по чужим углам? — не поверил Яровой.
— Я за ним не слежу. Может, какую бабу завел.
— У вас здесь поселенки живут? — спросил следователь.
— Имеются.
— Вы их всех знаете?
— По долгу работы — знаю.
— Вы не слышали, не помните, есть ли, а может была такая — по кличке Гиена?
Начальник вздохнул облегченно. Кажется, с плотогонами пронесло. Бабами заинтересовался следователь. Что ж, понятно. Тоже ведь мужик. И стал вспоминать.
— Кобра, Кубышка, Стрекоза, Щелкунчик — во баба! Еще не старуха. И на рожу ничего. А? — он подморгнул Яровому.
— Гиена! — повторил тот, посуровев.
Начальник застегнул пуговку на рубашке, зашевелил губами. Помолчал, припоминая. Вздохнул:
— Нету. И не было.
— А прораб ваш в этом году был в отпуске? — спросил Аркадий.
— Нет. В сентябре пойдет. А что?
— А кто уже был в отпуске из ваших работников?
— Мои осенью ездят.
— А в командировки кто-либо выезжал?
— Нет, — уверенно сказал начальник.
— Так, мне понадобится список всех сотрудников вашей сплав- конторы.
— Зачем? — удивился начальник.
— Хочу узнать, действительно ли никто из ваших работников никуда не ездил в нынешнем году.
К вечеру Яровой получил списки всех работников сплава. И подчеркнул фамилии прораба, мастера и десятника.
