5

– Куда собралась? – спросил Кэвэна, выплыв из вялого оцепенения, навалившегося на него после очередного сексуального забега. Белая фигура перемещалась по комнате, то исчезая, то появляясь вновь.

– Никуда, – ответила девушка после паузы. – Просто ищу блокнот.

– Ну и как я справился? Ты всех звездочками оцениваешь?

– Если бы оценивала, ты получил бы три, Кэвэна. Нет, у меня возникла одна идея, и я хочу записать ее, пока не забыла.

– Что за идея? И как получить четыре звездочки?

Не стесняясь его, она плюхнулась в кресло и перекинула длинные гибкие ноги через подлокотник; получился весьма интересный столик.

– Что за идея? – переспросил он.

– По работе, – откликнулась она тоном, не поощрявшим к дальнейшим вопросам.

Подсознание нередко подкидывало Кармел идеи в блаженные минуты после особо удачного секса, и она не терпела возле себя мужчин, которые возражали, если сразу вслед за влажными и нежными всхлипами в наивысшей точке женщина вскакивала с постели и принималась барабанить по клавишам ноутбука. Или, как в данном случае, строчить в блокноте. Кэвэна, у которого возражений против таких номеров не имелось, перевернулся на другой бок и задремал. Когда он проснулся утром, Стата уже ушла, оставив записку с просьбой переслать ей сам-знаешь-что по зашифрованному почтовому каналу, желательно сегодня же, потому что вечером она планирует ехать в Нью-Йорк, чтобы разобраться в передвижениях отца. «Спасибо, милый», – завершалось письмо, а вместо подписи стоял розовый отпечаток губ, чуть смазанный.

Прочитав это, Кэвэна принял два решения. Во-первых, связаться со своим приятелем и раздобыть обещанные списки звонков. Во-вторых, не встречаться больше со Статой Мардер. Он начал влюбляться в нее – а это было то же самое, что после нескольких приятных понюшек перейти на инъекции героина. Ему нравилось быть влюбленным, но любовь к этой конкретной женщине не сулила ничего хорошего и к тому же гарантировала сложности с Уголовным кодексом. И еще эта ерунда с ее отцом. Он вздохнул, сожалея об утрате, и позвонил кому обещал.

Кармел добралась до лаборатории чуть позже шести, сварила себе кофе, выпила целую пинту и уселась за компьютер. Лю подошла в половине двенадцатого, уловила флюиды, исходившие от соседки по кабинету, и предпочла провести утро в библиотеке. Ближе к обеду заглянул, по своему обыкновению, директор лаборатории, доктор Шумахер, – поболтать с подопечными и выслушать предварительные неофициальные доклады, от которых во многом зависела репутация каждого аспиранта (и развитие науки). Ему все утро твердили, что Кармел Мардер что-то нащупала, и теперь он хотел увидеть все своими глазами.

Доктор постучал, услышал в ответ недовольное рычание, открыл дверь и уставился на девушку, прилипшую к дисплею.

– Что это, Стата? – спросил он в конце концов.

Она оглянулась и недоуменно заморгала, словно в своей сосредоточенности не сразу признала в этом подтянутом загорелом мужчине с седыми кудряшками своего шефа и наставника.

– Ой, извините, – сказала она. – Увлеклась.

– Слыхали. Что это за штука?

– Это… как сказать… Новый вариант исполнительной системы. До конца еще не уверена, но, по-моему, он будет работать.

– И для чего он нужен?

– Мне кажется, он решит проблему внутренних передвижений. Мы тут валяем дурака, придумываем всякие хитрые манипуляторы, совки и захваты, чтобы перемещать детали внутри машины, практически все они уникальны, над каждым надо ломать голову, а они даже не проходят толком через каналы… в общем, сплошной геморрой. И вот я подумала, почему бы не выложить все внутренние транспортные коридоры такими вот штучками. Смотрите, я сделала анимацию.

Она нажала несколько клавиш. Появилось схематичное изображение объекта-кирпича, лежащего на основании из клиновидных шпеньков. Запустилась анимация, и они начали вытягиваться, двигаясь волнообразно; крошечные пальцы перемещали кирпич взад и вперед, вращали, ставили на ребро, направляли в отверстие.

– Эти элементы очень просты – собственно, это усовершенствованные соленоиды. Массовое производство обойдется дешевле некуда, и что самое классное, мы можем приспособить под них те же программы, которые используем с анимацией, – в смысле, когда надо заполнить экран мигающими пикселями. По сути, это и есть пиксели или воксели, своего рода мобильные воксели…

– Моксели, – сказал Шумахер, пользуясь своим правом дать вещи имя – отныне и во веки веков. Он кивал головой, глаза его горели. – Ну что же, что же… вообще-то, это крайне любопытно. Ясное дело, единственная проблема – будет ли это работать на стадии производства. Давайте-ка все соберемся прямо сегодня. Я хочу, чтобы Сепп, Чандра и другие руководители групп увидели это и предложили свои идеи. Сегодня же поговорим об этом на очередном собрании лаборатории, а завтра попробуем смоделировать производственный цикл. Надо выяснить, реально ли это провернуть. Если да, то будут затронуты почти все подпроекты.

– Ну, я не вижу, почему бы этой идее не работать. Это просто базовый принцип, как конвейер. Только завтра я не смогу прийти… мне нужно ехать в Нью-Йорк. И я не знаю точно, когда вернусь.

У Шумахера были добрые голубые глаза, которые в некоторых ситуациях становились совсем не добрыми. Вот как сейчас.

– Нет-нет, девочка, ты должна быть здесь, раз сама все затеяла. У меня пятнадцать инженеров, и я не стану просить их переделывать все разработки из-за какой-то случайной идеи, ради которой и собираться не стоит. Что за такие важные дела у тебя в Нью-Йорке?

– Семейные, – ответила Стата, хотя и понимала: объяснение никуда не годится, наука такого уровня и ее подчиненное положение исключают семейные дела. Она почувствовала, что краснеет; это было все равно что оправдывать невыполненное домашнее задание похоронами бабушки.

Все так же буравя ее взглядом, доктор скривил рот, пожал плечами и проговорил:

– Ну что ж, по крайней мере, доведи до ума презентацию. Попробуй поговорить с Лю – может, она поработает над этим, пока тебя не будет.

Вечером в поезде Стата снова и снова прокручивала в голове этот и другие разговоры с коллегами. День был ужасный: самый крупный прорыв в ее карьере и самая значительная – если все подтвердится – идея, какая только могла прийти ей в голову, обернулись катастрофой. Моксели. Теперь все их так называли: новости распространились по «Эшеру» как пожар. В ее крошечный кабинет набились едва знакомые люди, упрашивая ее показать ту самую анимацию, задавая вопросы, на которые у нее не было ответа, чтобы, в сущности, присвоить ее идею и опробовать на собственных машинах, отнять у нее работу. И Шу, конечно же, поощрял этот процесс, распространял повсюду вести и, кажется, даже начал оттеснять ее от проектировочной деятельности. Хотя нет, он бы так не поступил, но за плечами у него были два развода – наглядное доказательство того, что работа для него всегда на первом месте. Он знал: нужно ковать железо, пока горячо; если до такого додумался обычный аспирант, то где-нибудь в Германии, Китае или Японии какой-нибудь его коллега уже идет по тому же пути.

А ее там не было, она осталась в стороне от самой увлекательной части инженерного искусства – того момента, когда схема превращается в реальный объект. То, что называется «менять мир». Вместо этого она ехала в Нью-Йорк на этом долбаном поезде, потому что ее отец отчего-то слетел с катушек и пропал, хотя всю жизнь был само благоразумие.

В Спрингфилде она даже выскочила из поезда и одну невыносимую минуту стояла на платформе, но когда двери стали закрываться, вскочила обратно; этот прыжок был вызван не только сокращением хорошо натренированных мышц – ею двигало чувство вины. Она находилась в Кембридже, когда умерла мама. На голосовой почте скопился целый ворох сообщений, но она была слишком занята и к тому же считала, что родители – взрослые люди и сами разберутся со своими проблемами. Стата не представляла, через что проходила мать, не замечала ее растущего отчаяния, признаков надвигающегося срыва. А ведь у нее должна была существовать космическая связь с матерью. Теперь остался лишь неистребимый стыд, так что пусть карьера пока идет в задницу. И отношения с Кэвэной тоже, хотя все складывалось и неплохо. Когда он позвонил ей и сообщил, что выслал списки телефонных разговоров, по его тону стало ясно: эта маленькая противозаконная услуга – прощальный подарок; больше она не сможет на него рассчитывать.

А еще она сегодня не плавала; мысль глупая, но назойливая. Откинувшись на расшатанное плюшевое сиденье, Стата чувствовала, как ее мышцы превращаются в бесполезные тряпки. За окном тянулся убогий промышленный пейзаж – на жалкой скорости шестьдесят миль в час, обусловленной технологиями столетней давности. Может, люди вроде нее способны исправить положение, может, стране предстоит совершить промышленный скачок, может, одним из ее спасителей станет Стата – но не сейчас, не на этой неделе.

Мардер и Скелли стояли на одной из вершин Западной Сьерра-Мадре в штате Дуранго, разглядывая облака у себя под ногами не то чтобы «с безумным предвкушеньем», но с глубоким удовлетворением, поскольку оба любили горы, а эти были хороши.

– Да, круто, – сказал Скелли. – Я и не думал, что в Мексике есть такое. Больше похоже на Орегон или предгорья Гиндукуша, на западе Кашмира.

– Большинство американцев знает северную границу только по фильмам – все эти выжженные солнцем городки в пустыне, в которых живут одни бандиты…

Мардер взглянул на Скелли, который раскуривал первый косяк за день, и испытал сильнейшее чувство дежавю того типа, что тревожило его все чаще в последнее время: вот так же однажды утром они со Скелли стояли на горном хребте и смотрели на укутанный облаками лес, и так же влага холодила лицо, и пахло зеленью. Странное ощущение пронеслось, как залетный бриз, и исчезло без следа.

Нет, пахло по-другому. Он почувствовал на себе взгляд Скелли.

– Что-то случилось, друг? – спросил тот.

– Нет, – ответил Мардер, – просто вспомнил, как мы с тобой в последний раз были в горах. Все как-то в городе да в городе, а?

– Ага, что-то растеряли мы вкус к походам. Я на пробежку. Не дури тут.

Скелли пустился трусцой по туманному шоссе и скрылся из виду прежде, чем стих топот его ног.

Это было во время их первой РНН-миссии по установке «мопсов»; им предстояло Расположиться На Ночь – так затейливо называлась у военных ночевка под открытым небом. В группу входили Мардер, Скелли и еще один спецназовец по имени… имя забылось, в памяти осталась только кличка – Попай; еще пара вьетнамцев из ЛЛДБ и с дюжину «яров». Мардер и «зеленые береты» облачились в форму мусорщиков, вьетнамцы – в черные гражданские костюмы пижамного типа, а хмонги в свою традиционную одежду. Каждый хмонг нес на спине плетеную соломенную корзину с рисом; по идее, на Тропе они должны были изображать носильщиков, парни из ЛЛДБ – охранников, а трое американцев… кого, съемочную группу? Туристов?

На инструктаже им рассказали, что спецназовцы занимаются этим постоянно, что на Тропе работают в том числе русские инженеры и другие специалисты, и что света в джунглях мало, а растительности много, и что обычно американцы с хозяйским видом проходят мимо и никто не пытается их остановить. По мнению лейтенанта, во ВНА и подумать не могли, что им хватит наглости вот так запросто разгуливать по священной Тропе Хо Ши Мина, особенно столь далеко на юге. Мардер надеялся, что он прав. Сам он считал все это безумием, но в то же время приходил в восторг от мысли, что окажется там вместе со Скелли, а не просто будет направлять огонь авиации, безопасно устроившись в Нахрен-Фене. По плану, им нужно было попытаться разместить датчики вдоль перевала Му-Гиа, где дорожная сеть по необходимости сужалась. Точно разместить датчики с самолета на этом участке было практически невозможно из-за особенностей рельефа и высокой концентрации зениток; потому, собственно, и запустили «Железного тунца».

Накануне вечером их доставили до места на парочке «CH-2», и теперь Скелли вел их в горы: он полагал, что вьеты – жители низин – как правило, с неохотой лазают по горам во время патрулирования, так что самое безопасное место для РНН – гребень хребта. Ночь и вправду прошла спокойно. На рассвете Скелли завел Мардера еще выше; стоя на скале, они созерцали сплошной зеленый ковер лаосских лесов внизу. Сержант пояснил, что сейчас они смотрят прямо на Тропу Хо Ши Мина, невидимую под покровом леса. «Отсюда и наша проблемка», – добавил он.

Из вьетнамских коммандос Скелли выбрал двоих самых способных. Первого, угрюмого и тощего, звали Дон – естественно, друзья-американцы окрестили его Динь-Доном. Второй был необычайно крупным для вьетнамца и слишком много улыбался, его все знали как Чарли. Согласно дежурной шутке (образец беспрерывного раздражающего обмена хохмами, который на войне сходил за отношения между людьми), он так хорошо выдавал себя за вьетконговца, что, наверное, и вправду был вьетконговцем. Скелли шутил, что «Чарли как-нибудь зарежет нас всех во сне», тот в ответ улыбался и уверял: «Нет, нет. Я не Вьетконг. Ненавижу Вьетконг, Вьетконг сильно плохой!»

У ребят из ЛЛДБ было по «калашникову», у спецназовцев – небольшие пистолеты-пулеметы «Карл Густав». Мардер располагал личным оружием, а в рюкзаке нес обрезанный гранатомет «M79». Никаких других военных атрибутов при нем не имелось, если не считать нескольких дюжин невероятно увесистых «мопсов» и саперной лопатки.

Мардер сходил в фургон и налил себе еще одну чашку кофе. Так как все-таки звали этого Попая? Лицо его тоже изгладилось из памяти. А может, никакой он был и не Попай.

В памяти возник образ: он идет по дороге в пестрой тени деревьев и смотрит, как покачивается огромный рюкзак спецназовца и оружие, перекинутое через его плечо, – отнюдь не «Карл-Густав», а захваченный у противника «РПД», русский ручной пулемет, похожий на здоровенный «Томпсон». Пулемет он помнил прекрасно, а его хозяина нет – ни лица, ни имени. Что это о нем говорит?

А вот Тропы он не забыл. Они спустились к ней с высоты, и Мардер с искренним удивлением увидел, что это вовсе не «тропа», а полноценная дорога чуть ли не двенадцати футов в ширину, хорошо очерченная и посыпанная гравием. По ней они двинулись на юг, и каждые ярдов двести Мардер удалялся в заросли и закладывал «мопс». От устройств отходили антенны, гибкие, как ершик; их нужно было художественно перекручивать, маскируя под лиану или корень.

Примерно через час послышался шум моторов, и мимо них прошла колонна из нескольких десятков грузовиков. Ехавшие в них люди равнодушно глядели на шеренгу монтаньяров и их фальшивых телохранителей. Позже отряд вышел на обугленную прогалину, где деревья разметало взрывом и валялись остовы грузовиков с большими дырами, оставшимися после обстрела то ли артиллерией, то ли самолетами-штурмовиками. Здесь было полно вьетнамских солдат, и рабочие разбирали грузовики на детали. Когда они проходили мимо, их окликнул офицер ВНА, и Динь-Дон без промедления ему ответил. У Мардера возникло чувство, что ему это снится – как снилось в третьем классе, что он стоит у доски в одних трусах; он шел по Тропе Хо Ши Мина! К нему приблизился Скелли и что-то громко сказал на непонятном языке – должно быть, на русском? Мардер ответил единственной русской фразой, которую знал: «Вставай, проклятьем заклейменный, весь мир голодных и рабов». Кажется, это сработало: офицер вернулся к своим подопечным. Когда они отошли подальше, Скелли спросил:

– Откуда, черт возьми, ты набрался русского?

– У мамы была пластинка Хора Красной армии, – ответил Мардер. – Она часто ставила ее дома, и я выучил кое-какие слова. Это «Интернационал».

Скелли расхохотался.

– Ну, это я понял. Вот чего не хватает на этой войне, Мардер, – чуть-чуть иронии! Потрясающе! – И повторил: – Пожалуй, не дам тебе убиться.

Оставшуюся часть дня их никто не тревожил, и они без всяких осложнений продвигались вперед среди общей суеты, царящей на «Тропе», – а она напоминала оживленный проселок в каком-нибудь городке, разве что уставленный зенитками. Заложив все «мопсы», они нырнули в заросли, забрались повыше и устроились на новую ночевку, а утром спустились по ближайшему склону и обнаружили еще более качественную дорогу, едва ли уступавшую мексиканской федеральной магистрали, на которую Мардер смотрел сейчас.

В тот раз обошлось без перестрелки. Это случилось позже.

Собрались тучи, начал моросить дождик, и Мардер вернулся в кабину, попивая кофе и жалея, что бросил курить. Теперь он мог взяться за старое; подарок от мистера Тени, о котором он как-то не задумывался. Движение здесь было редкое, гораздо реже, чем на Тропе Хо Ши Мина. Мимо прогудел внедорожник с правительственной символикой и мигалкой на крыше. Несколько минут спустя он возвратился и проехал уже медленней, потом вернулся снова и остановился на противоположной обочине. Дверцы распахнулись, из автомобиля вышли четверо мужчин в форме и с автоматами. Один из них подошел к фургону и попросил у Мардера документы.

Мардер передал ему права, паспорт и свидетельство о регистрации. Некоторое время мужчина изучал их, затем протянул обратно и объявил:

– Я должен осмотреть вашу машину.

– Как вам угодно, сеньор, – сказал Мардер.

Полицейский поднялся в прицеп и огляделся, Мардер тем временем изучал его самого. Сержантские нашивки, упитанное гладкое лицо; если не считать пышных усов, чисто выбрит. Надменное лицо человека, который привык, что его приказы исполняются; но глаза у него были беспокойные и бегали туда-сюда.

Он открыл багажный отсек и заглянул внутрь.

– С какой целью приехали в Мексику?

– Я купил дом и участок в Плайя-Диаманте. Подумываю открыть небольшое дело. Планирую сюда переехать.

– Часто бываете в Мексике?

– Нет, был всего один раз и давно. Но моя жена была мексиканкой, и с ней я выучил испанский.

Полицейский открыл соседнее отделение.

– Что в этом кейсе?

– Деньги, – сказал Мардер. – Примерно полторы сотни тысяч долларов наличными.

Сержант пристально посмотрел на него.

– Откройте!

– Откройте сами, он не заперт.

Сержант уставился на пачки хрустящих зеленых купюр, перехваченные бумажными лентами.

– У нас есть оружие, – добавил Мардер. – Винтовка и несколько пистолетов. Может, что-то еще, о чем я не знаю. Со мной спутник, большой любитель путешествий.

– Где он?

– На прогулке. Скорее всего, он в данный момент вооружен. Разрешите, я проверю.

Мардер открыл еще один шкафчик и вытащил оружейный футляр.

– Да, при нем сейчас «Зиг-зауэр P226» – конечно, вы в курсе, что это крайне дорогое и точное оружие. И еще он захватил глушитель, как я вижу. Любит попрактиковаться в стрельбе, не привлекая внимания.

Сержант проговорил:

– Вам придется проехать со мной. В Дуранго вас допросят в полицейском участке.

– И с какой же это стати, сэр? Я ничего плохого не сделал.

– У вас при себе деньги и оружие. У меня есть основания полагать, что вы не просто гринго, а наркокурьер и приехали сюда закупаться. – Он привычным движением снял с плеча карабин и наставил его на Мардера. – На колени, руки за голову!

Мардер не шелохнулся.

– Знаете, это ерунда какая-то. Тут же не Тихуана и не Хуарес. Как уже было сказано, я американский бизнесмен и имею родственные связи с мексиканцами. Вы думаете о моих деньгах и о том, сколько оставить себе, а сколько отдать своим людям и начальству. И еще вы думаете, вероятно, что если со мной произойдет несчастный случай, то присвоить можно будет все сразу. Только вы забыли про моего товарища.

Полицейский направил дуло Мардеру в грудь.

– Нет никакого товарища, – сказал он. – Я велел встать на колени. Живо!

Мардер присел на кушетку у стены.

– Знаете, сержант, это либо счастливейший день в вашей жизни, либо последний. Мой товарищ очень даже существует, и я должен предупредить вас, что он один из самых опасных людей на земле – опытный солдат, которого научили убивать тихо и бесшумно. По некоторым причинам он относится ко мне с большой теплотой, и если вы меня пристрелите, то он положит ваших людей из пистолета с глушителем, а потом явится за вами, и боюсь, ваша смерть будет неприятной. У вас против него столько же шансов, сколько у школьника-футболиста против Роналдо. С другой стороны… скажите вот что, у вас есть дочь? У меня да. Дочь и сын. Был ли Господь к вам столь же милостив?

Ствол автомата едва заметно дрогнул.

– Да, у меня есть дочь. И два сына.

– Мои поздравления, сэр, – весело сказал Мардер. – Поскольку вы молоды, то ваша дочь наверняка еще не отпраздновала quinceañera. А моя уже да, и поверьте мне на слово, обходится это ой как недешево – по крайней мере, если мужчина желает уважить свою дочь и семью как положено… чего, без сомнения, желаете и вы. По этой причине я хотел бы в знак наших добрых отношений сделать вклад в quinceañera вашей очаровательной дочери… скажем, пятьсот долларов. Не стесняйтесь, берите прямо из кейса. Я уверен, вы не станете злоупотреблять моей щедростью.

Мардер искренне улыбнулся полицейскому и понял: тот видит, что человек, которого он держит на мушке, нисколечко не боится, и это приводит его в замешательство, так как противоречит всему его опыту, кажется нереальным. Это больше, чем все прочее, убедит его, что гринго говорит правду и что пятьсот долларов – очень хорошая mordida, не сулящая осложнений, которые могли бы последовать, если б он доставил этого человека и его сокровища в Дуранго. И если бы даже он и в самом деле присвоил всю сумму, то как спрятать полтораста тысяч долларов? Сержант взял пачку купюр, вытянул пять штук и вышел, не взглянув на Мардера и не сказав больше ни слова.

Двадцать минут спустя в трейлер ввалился Скелли.

– Чего хотели копы?

– Как обычно. Нас приняли за наркоторговцев.

– Которые решили по дороге полюбоваться пейзажем. Что ты им дал?

– Дал сержанту пять сотен.

– Многовато, шеф. Теперь он точно думает, что ты наркобарон.

– Ну, у него есть дочь, – сказал Мардер, и Скелли явно уловил суть. Это была одна из подкупающих черт его друга: после стольких лет не возникало нужды в утомительных объяснениях.

Когда они снова пустились в путь, Мардер спросил:

– Как было имя того парня в твоей группе… все называли его Попай. Крупный такой мужик с бритой головой, всегда носил с собой РПД.

Скелли с водительского сиденья смерил его долгим взглядом, потом снова уставился на дорогу.

– Не Попай, Пого. Его звали Райделл, Уолтер Э., мастер-сержант. С чего вообще все эти дебильные вопросы?

– Я же сказал, я много думал про Вьетнам и понял, что кое-что забыл. Некоторые вещи помню, но ни лиц, ни имен.

– Это потому что на самом деле тебя там и не было, Мардер. Гулял все время, как турист долбаный.

После этого повисло гнетущее молчание, как часто бывало, когда Мардер затрагивал военную тему, – и как раз поэтому он старался поднимать ее как можно реже. Конечно, Скелли говорил об этом с бывшими спецназовцами; когда они вместе ходили по барам, Мардеру много чего довелось наслушаться. Но с ним Скелли по какой-то причине разговаривать о войне не желал. В этой стороне их отношений ничего подкупающего уже не было, но с этим приходилось мириться, потому что никто другой не смог бы подтвердить подлинность воспоминаний, которые потихоньку всплывали в его памяти.

Они начали спуск по извилистой дороге, круто уходящей вниз от вершин. Скелли вписывался в повороты на большой скорости, что было небезопасно, но машин встречалось мало, и они благополучно добрались до Масатлана на побережье. Когда Мардер проезжал здесь в прошлый раз, все его имущество умещалось на багажнике мотоцикла, и страна казалась такой же бедной, как он сам, но и свободной – той свободой, которую дает бедность. Дороги тут были неровными, зато люди – добрыми, или просто ему так запомнилось. Но то путешествие раскрасило яркими красками чудо, которое явилось ему в конце, когда он встретил Чоле.

Теперь здесь проложили платную автомагистраль в американском стиле, с кассами и обычным придорожным комплексом. Она шла напрямую от Масатлана до Гвадалахары и позволяла сэкономить время, которое раньше уходило на путь через фантастический край вулканов, в обход исполинского потухшего конуса Цеборуко. Только вот Мардеру совсем не хотелось экономить время; не ради этого люди приезжали в Мексику, страну mañana. Так что у Тепика он ушел с Карретера-Федераль-де-Куота на юг, по 200-му шоссе добрался до моря и не спеша двинулся вдоль пляжей и высотных отелей Пуэрто-Вальярты и Мансанильо, затем через маленькие приморские городки и курорты Мичоакана. Справа искрилось море, внизу зеленели склоны Сьерра-Мадре.

– Ну и как тебе? – спросил Мардер. Они сидели за жестяным столиком перед кантиной «Эль Кангрехо Рохо» с видом на центральную площадь Плайя-Диаманте, обсаженную по периметру пальмами. Владельца заведения звали Эктор, и они успели стать большими друзьями. Эктор мог раздобыть для сеньоров все, что душа пожелает в плане наркоты и девочек и, как подозревал Мардер, с удовольствием получил бы свою долю от взяток, если бы их сцапали копы. Но он был славный – приятный толстячок, нечистый на руку, зато всегда готовый угодить.

В центре площади стоял павильон, напротив располагался крохотный парк, у входа в который Ласаро Карденас, Друг народа, простирал в будущее бронзовую длань, запятнанную птичьим пометом. Мягкий бриз трепал листья пальм и свисавшие края зонтика у кантины, пахло морем и, уже не так заметно, кое-какими его усопшими обитателями. На подоконнике, под неоновым красным контуром краба, грелся на солнце устрашающих размеров серый кот.

Скелли рассмотрел на свет стопку, в которой какой-то миг назад плескалась текила, вглядываясь в маслянистый осадок.

– Как? Обычный курортный городок. Он мог бы находиться в Таиланде, Малайзии или Восточной Африке. Даже в Америке, будь тут побольше жирдяев. И трущобы есть на косогоре, для обслуги.

– Ну да, этот район называют Эль-Сьело. Как иронично.

– Да уж. Ну и что-то тут подозрительная чистота и порядок, хотя стражи порядка вряд ли приложили к этому руку. Так ты хочешь здесь поселиться? Вот так ты представляешь себе рай?

– Именно так.

– Потому что это родной город Чоле?

– Отчасти. Вообще-то, мы проезжали мимо дома, где она когда-то жила. Заметил глинобитное желтое здание в два этажа, с белыми маркизами? Когда меня занесло сюда, ее семья держала там гостиницу в традиционном стиле – гости столуются с хозяевами и все такое прочее. Ее назвали в честь Лас-Пальмас-Флоридас – асьенды, которой они владели в старину.

– Вот там бы и остановился. Признай, это странновато – вслепую покупать дом в городе, где ты не был тридцать с лишним лет.

– В отличие от тебя, Скелли, я порой веду себя иррационально. Мне надоело жить так, как я жил, и у меня были кое-какие накопления, так почему бы не провести золотые годы на солнышке?

Скелли одарил его фальшивой улыбкой; так улыбаются люди, когда в сказанное не верят, а ловить собеседника на лжи не хотят.

– Что ж, рад за тебя. Только есть пара моментов. Ты выбрал место, где военных не меньше, чем в Кандагаре. И здешним жителям это явно не по душе.

– Ты так думаешь?

– Да. И первый признак – дырки в стенах, целая куча маленьких таких дырочек. А еще, мы сейчас проезжали мимо полицейского участка, и там из окон пыхало пламенем. И вряд ли из-за того, что кто-то забыл потушить окурок. Больше походит на напалмовые бомбы. Может, Сарасота или Скоттсдейл подошли бы лучше.

– Может, и так, но в Сарасоте не отыщешь таких вот тортилий по-домашнему, а мы их с удовольствием сейчас умяли. – Мардер допил остатки «Дос Экис» и встал. – Идем, поглядим на мое приобретение.

Они уже направились через площадь к фургону, когда послышался рев мощных двигателей. Вся жизнь на площади – резвящиеся дети, женщины, делавшие покупки, мужчины, прохлаждавшиеся в тени деревьев и играющие в домино, – словно бы разом остановилась. Женщины похватали детей и бросились по домам, а из-за угла тем временем показалась колонна из трех черных джипов. Мардеру со Скелли пришлось отскочить на тротуар, чтобы их не сбили. Сделав по площади круг, машины остановились.

Мардер огляделся по сторонам. Странно, но площадь опустела как по волшебству. Снова взревели моторы, и машины понеслись на восток. У подножия статуи появилось нечто новое. Они подошли поближе и обнаружили, что это туловище мужчины, брошенное грудью вниз. На спине трупа было выведено зеленым маркером: «Он это заслужил!»

– А что, обоснование – хороший штрих, – заметил Скелли. – Почти официальный стиль, ну как тут не умилиться. Кто это сделал, есть идеи?

– Los otros, – сказал Мардер. – Ла Фамилиа или одна из дочерних группировок. Либо кто-то хотел оставить послание для них.

– Курортный городок под крылышком мафии? А какой у них тут интерес?

– Не столько даже тут, сколько в Ласаро-Карденасе, неподалеку отсюда. В Мексике это единственный крупный порт на Тихоокеанском побережье. Через него поступают все компоненты для производства мета, не говоря уже о кокаине и героине. Бароны грызутся за эту территорию. А в Плайя-Диаманте, если ты обратил внимание, есть симпатичная маленькая гавань как раз на случай, если кому-то понадобится что-нибудь ввезти или вывезти.

– И ты выбрал такой город?

– Ну что тут скажешь? Мне нравится здешний пляж. Смотри, репортеры. Похоже, они знают побольше копов.

– Само собой – наверняка уж копам отваливают больше, чем журналюгам.

У тротуара припарковался белый фургон, из которого вышли оператор, звукач с «журавлем» и молодая женщина. Они выполнили обычную подготовку к съемке, слаженно и, кажется, в некоторой спешке. Мардер присмотрелся к женщине. На ней был бежевый костюм, очень эффектный; светло-каштановые волосы обрамляли лицо, по понятным причинам бледное, но все же более выразительное, чем у большинства журналисток по ту сторону границы. Она начала репортаж, и Мардер с болью в сердце узнал так называемый fresa – отрывистый и четкий выговор, отличавший мексиканцев из высших слоев общества. Так говорила его жена. Оператор записал комментарий репортерши, потом сдвинулся, чтобы заснять труп. Завыли сирены, следом донесся шум тяжелой техники.

– А вот и военные, – сказал Мардер. – Пошли-ка отсюда.

И они покинули площадь, на которую уже въезжали грузовики с солдатами. Мардер взял курс на запад по проспекту Харамильо, пересек мост через ленивую речку Рио-Виридиана, а потом повернул налево, к морю. Вдоль невысокого берега бежала глинистая грунтовая дорога, параллельно ей тянулся широкий белый пляж. Дорога выходила к насыпи из свай и необработанных валунов. Та, в свою очередь, упиралась в укутанный зеленью горбатый остров, на вершине которого сквозь густую растительность просматривались белая терраса и красная черепичная крыша большого дома.

Мардер видел фотографии, но они не отражали великолепия пейзажа и внушительных размеров особняка. Его окружала беленая каменная стена со стальными воротами, которые сейчас были открыты; на одном из столбов висела табличка с надписью CASA FELIZ – «Счастливый дом». За воротами раскинулся сад с плодовыми деревьями и цветущими кустарниками, гибискусом и олеандром, а чуть дальше – посыпанный гравием двор и собственно дом. В здании было два этажа, а по углам крыши, которая, похоже, служила и террасой, стояли квадратные башенки. За парапетом торчали верхушки сложенных садовых зонтов. Слева низенькая глинобитная стена отгораживала оштукатуренную постройку из шлакоблоков, а за ней виднелся ряд небольших домиков в разных стадиях завершенности, а также штабеля всевозможных строительных материалов и оборудования. Из трубы в отдалении тянулась струйка белого дыма, и Мардер задумался, что бы это могло быть.

Они вошли в основное здание через парадную дверь. За ней находилась небольшая прихожая: по двери слева и справа, в центре – круглая арка. Пройдя под ней, Мардер и Скелли очутились в огромном холле. Лестница по левую руку выводила на галерею, окаймлявшую помещение с трех сторон. За перилами на втором этаже проглядывали двери, которые наверняка вели в спальни. Из больших окон открывался вид на море, колышущиеся пальмы и небо. Под потолком висела кованая люстра в форме колеса – на таких любил раскачиваться Зорро.

– Тесновато маленько, но в целом сойдет, – произнес Скелли.

– Да, по снимкам трудно оценить масштаб. Я думал, они используют те же объективы, что и в отелях, когда шкаф кажется не меньше комнаты. Ошибся, наверное.

Мардер крикнул, но ему ответило лишь слабенькое эхо.

Они проследовали на кухню, вышли через заднюю дверь и направились к домику, который видели со двора; несомненно, там и жили слуги – а слуги здесь явно имелись, причем добросовестные, поскольку дом был в идеальном порядке, а на кухне обнаружилось все необходимое.

Мардер постучал. Дверь отворилась, и перед ними предстала худощавая женщина лет сорока в простом платье и фартуке. С боков к ней жались маленькая девочка и мальчик еще младше. Все трое таращились на него с выражением, которого он не видел со времен Вьетнама, – с безысходным ужасом.

Как можно более мягким голосом он проговорил:

– Сеньора, меня зовут Ричард Мардер. Я новый хозяин этой земли и дома. Можно узнать ваше имя?

Несколько мгновений женщина беззвучно двигала губами, затем прохрипела:

– Я Ампаро Монтес. Домработница.

Мардер протянул руку; сперва женщина тупо уставилась на нее, потом все-таки пожала. Ее ладонь трепетала, словно птица.

– Я не знала… то есть никто не сказал мне, что дом продан.

– Ну что ж, это так. Могу показать вам документы, если хотите. И разрешите представить вам моего друга, Патрика Скелли…

Скелли только что стоял рядом, но когда Мардер оглянулся, его уже и след простыл.

– Попозже, значит. А сейчас не будете ли вы так любезны показать мне дом и территорию?

Женщина разинула рот, потом вдруг изменилась в лице и зарыдала, и дети к ней присоединились.

Мардер несколько секунд смотрел на нее, все острее чувствуя смятение и беспомощность, и наконец сказал:

– Сеньора Монтес, я не знаю, отчего вы так расстроились, но лучше дам вам время, чтобы вы успокоились. Я пока распакую чемоданы, а вы приходите в дом, когда будете готовы, выпьем кофе и побеседуем.

Мардер знал, что говорит по-испански довольно бегло, но женщина смотрела на него с таким видом, будто речь велась на хмонгском. Оставив ее пялиться в пустоту и шмыгать носом, он вернулся в фургон и принялся разбирать вещи.

Когда объявился Скелли, он уже выгрузил почти все свое добро.

– Где ты был? – спросил Мардер.

– Что такое с этой женщиной?

– Говорит, что она тут домработница. У нее почему-то нервы сдали.

– Догадываюсь почему, – проронил Скелли, после чего исчез в трейлере и, судя по звукам, тоже приступил к разгрузке.

– И почему же?

– Да тут ведь полным-полно скваттеров. Под сотню наберется – мужчины, женщины, целая куча ребятишек. Выращивают кукурузу, перец и фасоль, а живут все в недостроенных домах. Еще, похоже, разводят рыбу на продажу. Предыдущий владелец вырыл котлован под бассейн или фундамент, а они из него сделали прудик.

– Твою мать! Так вот почему она испугалась. Думает, наверно, что я их всех выгоню, а ее уволю.

– А ты выгонишь?

– Не знаю, – раздраженно бросил Мардер. – Черт, да нет, наверное, хотя, вообще-то, у меня не было в планах становиться hacendado.

– А что было, шеф?

– Насладиться миром и покоем в уютной деревушке на мексиканском побережье и вернуть прах моей жены на родину.

– Угу, – буркнул Скелли, выходя из трейлера. В одной руке он держал кейс с телефоном, в другой – длинный увесистый футляр, в котором, как полагал Мардер, лежали дробовики. – Пока что притворюсь, что поверил. А ты посмотри-ка вот на что.

Он привел Мардера в гараж на четыре машины, где стоял только видавший виды желтый фордовский пикап урожая эдак семидесятых.

Скелли показал ему, куда смотреть. Одна из бетонных стен в углу была испещрена отметинами, которые могли быть следами от пуль. И еще гладкую белую поверхность стены и пола покрывали темные ржаво-бурые пятна.

– Тут кого-то убили, – сказал Скелли. – Не в курсе, кого?

– Предыдущий владелец числится пропавшим без вести, – ответил Мардер.

– Тогда хорошо, что мы захватили все эти пушки, – заявил Скелли и одарил друга людоедской улыбкой.