22
Стата отмеряла время по гребкам, что помогало оценить и пройденное расстояние: в жизни она столько раз проплывала восьмисотметровку, что неплохо представляла, сколько примерно для этого требуется движений. Спустя пять таких интервалов – то есть четыре километра – она чувствовала себя нормально, по крайней мере, физически. Прежде ей не приходилось плавать на такие расстояния в море, ну да и что с того – вода есть вода, а на соленой, вообще-то, держаться проще, чем на пресной, хоть какое-то преимущество. Продвигаясь вперед, она думала о классических заплывах на длинные дистанции – скажем, Ла-Манш в ширину составлял около сорока восьмисотметровок, – с которыми сотни раз справлялись другие люди, причем все они не отличались каким-то там особым соревновательным духом. Ей это тоже по силам – двадцать одна миля, чего тут сложного. Ну или двадцать восемь с половиной, если оплыть по кругу Манхэттен, а это какие только неумехи не проделывали.
С другой стороны, все эти люди были не совсем одни, плыли не в темноте и знали расстояние до берега. Сколько же до него? Может, все тридцать миль? Удастся ли ей проплыть тридцать миль без многомесячной подготовки, с балластом из мешковатой рубашки, с пистолетом в нагрудном кармане, из-за которого у нее на каждом гребке сбивался баланс? Наверное, нет. Но расстояние должно быть меньше, гораздо меньше. Она поднялась на яхту, когда с той еще было видно сушу, а путь на моторке не мог занять больше получаса – и далеко ли они отошли потом? Стата припомнила, как сидела в пустой кладовой. Если бы судно неслось на всех парах, она бы уловила вибрацию от работающих винтов, но никакой вибрации не было. Или все-таки была? У нее вылетело из памяти.
По крайней мере, направление она выбрала верно. Стата перевернулась на спину и расслабилась, взмывая и падая вместе с волнами. Звезды сплошь усыпали небосвод, выстроившись в привычные фигуры. Ковшик Большой Медведицы был на обычном месте, Полярная звезда – по правую руку от Статы, месяц тоже находился где положено, и проведенная через его рожки прямая касалась южного горизонта. Стата определенно плыла на восток; всего-то и нужно было двигаться дальше, и вскоре она достигнет Северной Америки.
Вот только у нее болел желудок. Она ничего не ела со вчерашнего дня и проголодалась, как волк. В дни усиленных тренировок ее организм сжигал по три тысячи калорий, и хотя сейчас Стата не так усердствовала, ее резервы глюкозы стремительно истощались. Тут пригодился бы жир, но вот жира-то у нее и не было. Те, кто плавает в океане на длинные дистанции, отличаются, как правило, приличным весом; помимо прочего, жир служит и защитой от холода. А холод тоже может стать проблемой, если городские огни не покажутся в ближайшее время. По ее прикидкам, температура воды была не менее восьмидесяти по Фаренгейту, но это все равно намного ниже температуры человеческого тела. С каждой минутой, проведенной в воде, из ее организма утекало тепло, которое должно было восполняться за счет пищи или жира, но Стата расходовала слишком много энергии, и вот посреди десятой восьмисотметровки одно из бедер уколола первая судорога.
Она перевернулась на спину и зависла на месте, уговаривая ногу расслабиться, мышечные волокна – не сокращаться так мучительно. Надо вылезти из бассейна и помассировать бедро. У Статы и вправду мелькнула такая мысль, и от этого ее паника лишь усилилась. Холод начал сковывать ее рассудок, тело отказывалось от борьбы, остывающий мозг стал выдавать галлюцинации. Она взглянула на небо. Нет, Полярная звезда не там, где надо – она справа, а должна быть слева. То есть она плыла в открытое море? Как долго? И что это меняет?
Она развернулась и плыла еще несколько минут, пока судорога не ударила вновь. Ей опять пришлось остановиться и улечься на спину, разглядывая звезды. В голове ожило одно из первых воспоминаний детства. Она сидела ночью на причале – наверное, перед домиком, который они снимали на южном берегу Лонг-Айленда несколько летних сезонов подряд, – и мать сказала ей, что звезды – это дырочки в небесах, через которые льется сияние Господа. Даже в четыре годика такие объяснения ее не устраивали, и позже, выяснив истинное положение вещей, она пришла к выводу, что в вопросах, связанных с реальным миром, маме доверять нельзя. Звезды оказались гигантскими шарами из пылающего газа, их количество и расстояние до них – ошеломляющим, и Бог тут был ни при чем, совсем ни при чем; Вселенная, развернувшая над Статой блистательное звездное полотно, оставалась совершенно безразличной к ее судьбе.
Поэтому она воздержалась от молитв, хотя в минуты отчаяния, как известно, к ним прибегают даже атеисты. Точнее, от молитв за себя саму; глядя в лицо Вселенной, она вслух помолилась за своего истинно верующего отца: если существует Нечто, неравнодушное к людям, то пусть оно позаботится об отце, поможет ему пережить смерть дочери, пусть он не винит себя, пусть утешится тем, в чем религиозные люди находят утешение.
Когда с этим было покончено, ее затопила постыдная жалость к себе, из глаз покатились соленые слезы и смешались с соленой морской водой. Она профукала свою жизнь; никто ее не любил, и она никого не любила; она не внесла ни малейшего вклада в дело человеческого прогресса; вскоре она пойдет на дно и будет миля за милей погружаться в черноту, затем ее пожрут падальщики, она перестанет существовать и вернется в небытие.
Потом она обломком корабля покачивалась на волнах, ожидая, когда холод лишит ее сознания; сколько минут, сколько часов это длилось, Стата не знала – само время утратило смысл, она всегда была здесь, болталась в обманчиво теплом море, беспомощно дожидаясь смерти. Судороги унялись, но в ее конечностях совсем не осталось сил; ей едва хватало энергии, чтобы просто держаться на воде. Пистолет она выкинула – и при этом даже не слишком сильно выиграла в плавучести; теперь решение оставить его казалось нелепой прихотью человека, которым она больше не была. Ее окутывала дрема, в голове всплывали образы из прошлого – строчки выученных наизусть стихов, сценки из школьной жизни, всяческие конфузы. Она глядела на звезду прямо над собой. Вот та стала размытой, превратилась в светящуюся петельку, погасла; она ушла под воду, она тонула.
Ее ноги что-то коснулось.
По телу Статы как будто прошел электрический разряд. Конечности сами выполнили давно отработанные, автоматические движения и вынесли ее на поверхность. Над морской гладью горел одинокий огонек, отбрасывая тусклый конус желтоватого света на рыбацкую лодку и воду вокруг нее. С лодки тянули сети – вот что означало это прикосновение. Три несильных гребка – и она у сети, до отказа заполненной поблескивающими креветками. Стата вцепилась в нее и через несколько минут уже лежала на фанерной палубе, разглядывая удивленные лица рыбаков.
– Не одолжите сотовый?
Оторвавшись от экрана ноутбука, Пепа Эспиноса увидела перед собой Кармел Мардер. Но узнала ее не сразу: так осунулось лицо девушки, такими красными и безумными были ее глаза.
– Иисус-Мария, Кармел! Что с тобой стряслось, черт побери? Где ты пропадала?
– Пожалуйста. Мне нужно позвонить отцу.
– Не выйдет. В casa связи больше нет. Господи, да присядь же! Как ты еще на ногах стоишь.
Пепа работала за столиком в «Эль Кангрехо Рохо», в зоне, которая не просматривалась с центральной площади Плайя-Диаманте. Стата так и рухнула на предложенный ей стул.
Пепа помахала официантке.
– У тебя голодный вид, niña. Тебе нужно поесть. Что они с тобой сотворили?
– Я была в море. И да, поесть не откажусь.
Журналистка смотрела, как она поглощает еду: стопки смазанных маслом тортилий, куриный суп с рисом, полдюжины говяжьих энчилад, тарелку тако с начинкой из свежего huachinango, и все это запивалось чаем со льдом, стакан за стаканом. Не отрываясь от еды, Стата рассказывала.
– Погоди-ка, ты убила Габриэля Куэльо? Ручкой?
– Да. «Ротринг 600» за сто сорок девять баксов. Жаль ручку.
– Перо опаснее меча, как говорится.
– Да, странно, когда старые метафоры воплощаются в жизнь так буквально. Хотя, вообще-то, я убила его, пустив в череп пулю двадцать второго калибра. Но если бы я предпочитала дешевку вроде «Бик», то сейчас была бы мертва, а он бы нарезал меня кусочками и скармливал крабам.
Осекшись, Стата подняла к губам пластиковый стаканчик. Кубики льда стучали, словно кастаньеты, пока наконец ее пальцы не разжались. Стаканчик полетел на пол, и Кармел Мардер зашлась в пятнадцатиминутной истерике.
– Посттравматический стресс, – заметила Пепа, когда все закончилось.
– Наверно. Или мозговая травма. В общем, убив его, я прыгнула за борт и плыла в темноте, пока меня не подобрали рыбаки. К ножу у меня крепится стальная коробочка из-под таблеток, там я держала двести долларов. Я дала их рыбакам и сказала, что они получат втрое больше, чем думают выручить за своих креветок, если отвезут меня в гавань Плайя-Диаманте, и вот я здесь.
– Как только прибудет моя съемочная группа, я возьму у тебя интервью. Изумительная история. Девушка спасается из лап Эль Кочинильо, да еще и закалывает его ручкой? Да я штаны сейчас уделаю!
Стата сразу же решила, что никакого интервью не будет. Она никогда и никому не расскажет о тех двоих, кого хладнокровно застрелила, и о случившемся в море, и о том, как проплыла, по собственным оценкам, больше двадцати миль. Ни о мысли, которая намертво засела в голове и никак не желала уходить: то, что она оказалась на пути рыбака Серафина Монтойи и его сына Ассенсио, – чистейшая случайность. Ей не хотелось думать о сбивчивых объяснениях сеньора Монтойи: укутывая ее в одеяла и потчуя горячей ухой, он сообщил, что они с сыном забрались на юг гораздо дальше обычного и что идея отклониться от курса неожиданно возникла в его мозгу, когда он молился Богородице Гваделупской о хорошем улове, как делал каждую ночь, и что это спасение, несомненно, есть чудо, явленное Господом и Святой Девой. И ей не верилось, что за час, предшествующий спасению, он выловил больше креветок, чем за всю жизнь, и потому-то так охотно согласился сделать крюк в пятьдесят миль, не имея никаких гарантий вознаграждения, кроме слова незнакомки.
Еще Стата впервые осознала всю реальность мук своего отца и менее очевидных терзаний Скелли, осознала, каково это на самом деле – убить человека. Ей хотелось сейчас быть с отцом, обнять его и не отпускать, хотелось, чтобы он понял – ей это тоже знакомо, и поделиться своей надеждой, что в их власти простить друг друга за эти преступления от имени всего человечества.
– Ага, без проблем, – произнесла она. – Ну так что там творится в casa? Куда подевалась связь?
Журналистка рассказала ей о вчерашних приготовлениях Мардера и поделилась догадками насчет того, что произошло после ее бегства с острова: Ла Фамилиа предприняла массированную атаку на конкурентов, продолжив ее штурмом Каса-Фелис. Пепа не спала всю ночь, названивала людям по сотовому, будила их и сулила репортаж десятилетия. Доверив документы о передаче собственности одному городскому notario, который не до конца еще прогнулся под картели, она отыскала торговый пассаж с точкой доступа Wi-Fi и загрузила все видеофайлы на компьютер своего продюсера. В это самое время репортаж готовился к эфиру. И Пепа, и продюсер не сомневались, что, когда видео появится на ТВ и в Интернете, властям под давлением общества придется выслать армию.
– Но как быть сейчас, Пепа? На это может уйти не один день. Вы говорите, что у Ла Фамилиа на острове сотни sicarios – пока военные раскачаются, они успеют убить моего отца и всех остальных. Нужно, чтобы армия была там уже сегодня, сейчас, сию же минуту.
– Да, но я не представляю, что мы можем…
– Давайте сотовый!
Визитка майора Наки не пережила купания в океане, но у Пепы Эспиносы, разумеется, нашелся его номер.
– Третий батальон, сержант Санчес, сэр! – отчеканил голос в трубке.
Стараясь имитировать выговор fresa, Стата пояснила сержанту, что майор Нака ее хороший друг, что она располагает важными сведениями, касающимися вопросов национальной безопасности, и что ей срочно нужно переговорить с майором.
Командира сейчас нет на месте; он участвует в операции, и связаться с ним нельзя.
– Сержант Санчес, выслушайте меня внимательно! Меня зовут Кармел Беатрис Мардер. Я должна сию же минуту переговорить с майором Накой. Понимаю, у вас приказы, но наверняка ведь есть возможность как-то соединить меня с его полевым штабом. Сержант Санчес, не хотела бы я быть на месте солдата, из-за которого сорвется такой звонок.
Похоже, обращение по имени (она его запомнит!) и чистый выговор сделали свое дело.
– Минутку, сеньора, – сказал сержант. Потом послышался шум помех, и последовал недолгий разговор с еще одним связистом.
– Сеньорита Мардер, какой приятный сюрприз. Хотя я вдвойне удивлен, что вас со мной соединили.
– К сожалению, я вам звоню не затем, чтобы поболтать, майор. Ла Фамилиа пошла штурмом на дом моего отца. Они перебили всех тамплиеров, которые до того осаждали остров, и теперь вот-вот захватят дом. Можно не пояснять, какая тогда начнется резня. Вам необходимо без промедления перебросить своих людей к Исла-де-лос-Пахарос и обрушиться на них. У вас есть возможность уничтожить Ла Фамилиа в Мичоакане одним ударом. Но действовать надо прямо сейчас!
– Не могу, сеньорита. Чтобы мне дали «добро» на такую операцию, нужно будет пройти по всем инстанциям. Утверждение плана может занять несколько дней и, я боюсь…
– Нет, майор, вы не поняли. Это ваш звездный час. Все sicarios Ла Фамилиа собрались на острове, соединенном с материком узеньким перешейком. Вы можете накрыть всех разом, точно крыс в корзине. Сколько раз вы врывались в здания, пугали старушек – а malosos уже и след простыл? А это будет настоящая война и важная победа для сил правопорядка. Ну и кроме того, если вы придете, вас буду ждать я.
Сдавленный смешок.
– Даже так? И видимо, вы сделаете все, что я захочу.
– Нет. Я буду вытворять такое, о чем вы и не мечтали. Даже в подростковых фантазиях.
Майор расхохотался уже в открытую.
– Ну серьезно, Кристобаль, – продолжила она. – Конечно, я не очень хорошо вас знаю, но у меня создалось впечатление, что вы человек empeño, что эта вся no importa вам осточертела. Мой отец погибнет ужасной смертью, а вместе с ним и сотни других мексиканцев, если вы не вмешаетесь. Вы способны это прекратить. Только вы.
– Вы просите слишком многого, сеньорита. Вся моя карьера…
– Ваша карьера не пострадает. Вообще-то, даже наоборот. Со мной рядом сейчас сидит Пепа Эспиноса. Она сняла на видео, как тамплиеры атакуют остров, но вооруженные селяне дают им отпор. Через час этот репортаж выйдет на «Телевисе» и разойдется по всему Интернету. И Пепа гарантирует, что пустит в ход все ресурсы «Телевисы», чтобы для Мексики вы стали героем. Вы не только останетесь целы – вся страна будет требовать, чтобы вас представили к награде.
На том конце линии повисла тишина. Слышался треск и призрачные обрывки каких-то других разговоров. Наконец майор нарушил молчание, и голос его казался звучней, чем прежде:
– Ну ладно. Что-то надоело мне быть майором. Я все сделаю. Будем там в течение часа.
– Мне пора в банк, – заявила Стата, попрощавшись с майором и вернув телефон владелице. – Надо снять десять тысяч песо для Серафина… нет, лучше двадцать. Арендую его лодку на весь день.
– Постой… зачем тебе понадобилась лодка?
– Чтобы наблюдать за сражением, ясное дело. И чтоб высадиться на острове, когда армия одержит победу. Идем!
Она встала и двинулась к выходу. Пепа заметила, что на ней до сих пор рубашка-сафари, пропитавшаяся морской солью, и грязные обрезанные шорты цвета хаки – размеров на шесть больше, чем надо, и подвязанные оранжевым шнуром.
– Мне нужно дождаться съемочную бригаду, – проговорила журналистка.
– Да ладно вам! Это ведь финал вашей документалки – окончательный разгром злодеев. А когда военные захватят остров, можно высадиться на причале и заснять их триумф. Официальную прессу они и на милю не подпустят, а у вас будет еще одна сенсация.
После секундных безнадежных колебаний Пепа взяла сумочку, положила на стол деньги и сказала:
– В магазин успеем заскочить? Тебе бы прикид обновить, chica.
– Почему?
Мардера держали на голом бетонном полу в темноте, и лица гостя было не видно, но падавший в дверной проем свет очерчивал силуэт, который несомненно принадлежал Скелли.
– Потому что я поклялся, что никогда больше не встану на сторону проигрывающих. Этому меня научил Лаос. Ты, видимо, вынес другой урок.
– Тогда зачем ты приехал? Зачем вообще стал нам помогать?
– Мардер, ты все время забываешь, что я наркобарон. Ты не хочешь в это верить, но это так. Мои друзья из Азии видят, как у мексиканцев идут дела с метом, и хотят с ними работать. У них полно героина, а рынок для мета большой – все эти миллионы китайчат, которые пашут в две смены. Не охота ли им слегка кайфануть? Ну конечно, охота, а что может быть прибыльнее? На запад уходит героин, на восток – мет. Им нужен был партнер из местных, и Куэльо подошел в самый раз. Я решил оказать ему услугу – избавить от тамплиеров, а твой островок пусть будет в подарок. Он доволен как слон. Кстати, о тамплиерах: они захватили Эль Гордо и вроде бы хотят соскоблить с него жир – тепловым ножом, ими еще пластик режут. Не терпится посмотреть.
– Как там Лурдес? – спросил Мардер.
– Нормально. Она в Дефе, как ты и хотел.
– Что ж, хорошо.
– Да, теперь будет упорным трахом пробивать дорогу к звездам. Ну и монстрика ты породил, кстати говоря, и все из благих побуждений. Вернемся к делам: я так полагаю, с передачей прав на остров ты ничего не намудрил?
– Нет.
– Весьма разумно. Тебя все равно порубят на куски, но сначала все-таки пристрелят. Если б ты стал артачиться, обошлись бы и без этого.
– Знаешь, Скелли, сейчас мне уже все равно. Про Стату что-нибудь слышал?
– О, Кармел катается на яхте, насколько мне известно. С Поросенком. Надо думать, он знакомит ее со своими понятиями о романтических встречах.
– Ты можешь что-нибудь предпринять?
– Только не я. Встревать между jefe и его сынулей – не лучшая стратегия. Знаешь, Ла Фамилиа напоминает мне другую организацию, где с виду все такие добренькие и святые, а с изнанки – извращенцы да насильнички. Тебе ли удивляться, что и старушку Стату засосало.
– Ты же ее на коленях нянчил. Она тебя на ночь целовала. Любила.
– А не хрен было так ошибаться. Все, кто меня любит, плохо кончают. И мой тебе совет: в следующей жизни держись за победителей.
– Ну тогда иди с Богом, Патрик, – сказал Мардер.
Скелли развернулся и вышел, хлопнув дверью.
Мардер лежал в темноте, стараясь не думать, пытаясь выйти на связь с мистером Тенью. Он намекнул, что если мистер Тень не против, то сейчас самое время лопнуть. С некоторых пор Мардер смирился со смертью, но если у него оставался выбор, он не хотел бы умереть от пыток, под хохот гнусных людей. Он видел, как пытают пленников, и знал – за коротенькую передышку иные сделают что угодно, сознаются в чем угодно, и в этом плане он не питал иллюзий на свой счет. Скелли сказал, что его пристрелят, но можно ли ему хоть в чем-то доверять? Вообще, со Скелли что-то не так: этот финальный выплеск злорадства не мог исходить от человека, которого Мардер знал сорок лет. Скелли был очень, очень плохим человеком, но не садистом, а тут прозвучал именно монолог садиста. Наверное, у него тоже проблемы с мозгом – ничего нельзя исключать.
Еще Мардер был уверен, что Кармел не умерла и не подвергается истязаниям. В нем жила почти мистическая вера в существование духовной связи между ним и детьми; он часто ни с того ни с сего звонил им, если вдруг чуял неладное, и почти всегда попадал в точку, даже если они и не сразу в этом признавались.
В том, что его убьют, сомнений не было. После того как он сдался и подписал все бумаги, Мардера усадили между двоими молчаливыми sicarios на заднее сиденье машины и привезли сюда, не позаботившись завязать глаза. Так что он знал, что находится в старой пивоварне «Эрнандес и Сия», где, видимо, располагалась база местного филиала Ла Фамилиа. Здесь по-прежнему варили пиво – в воздухе ощущался запах дрожжей, – а заодно и мет, который развозили на тех же самых грузовиках. Перед главным зданием выстроился целый автопарк, и Мардеру стало любопытно, вернул ли им Скелли грузовик, похищенный из порта.
В помещение брызнул свет – из зарешеченного прямо-угольника в верхней части стены, явно входившего в систему вентиляции. Мардер увидел, что все вокруг заставлено стальными бочками на металлических тележках – и в бочках, конечно же, было не пиво. Через решетку доносились голоса и смех, и один из голосов, очевидно, принадлежал Эль Гордо. Что он там говорил, Мардер не разобрал, но в тоне его сквозила истерика, слова вылетали быстро, без пауз, пока не перешли в пронзительный крик. Потянуло вонью паленых волос и горелого жира; казалось, крики продолжаются уже много часов. Мардер заткнул бы уши, но ему связали руки, так что пришлось слушать – как и было задумано, понятное дело.
Наконец крики оборвались. Вновь послышался смех, шутки, потом единственный выстрел, и по бетонному полу с неприятным вш-ш-ш потащили что-то влажное. Через несколько минут распахнулась дверь, вспыхнул светильник на потолке, и в комнату вошли четверо мужчин. Двое были sicarios в традиционных строгих костюмах и с пустыми безжалостными лицами, еще один тип облачился в белоснежный защитный костюм с пластиковым фартуком и нес бензопилу, ну а четвертым был дон Мельчор Куэльо.
Sicarios подкатили точно под светильник пустую тележку из-под бочки, развязали Мардеру запястья и лодыжки, уложили на тележку и привязали уже к ней. Посмотрев в глаза Куэльо, Мардер проговорил:
– Нам стоит обсудить вашу модель ведения бизнеса.
Человек в защитном костюме бросил взгляд на своего jefe, держа руку на пусковой кнопке бензопилы. Куэльо жестом велел ему погодить.
– Да неужели? И что же с ней не так?
– Ну, если в целом, то любая модель, основанная на пытках и убийствах, в перспективе нежизнеспособна. Вам, конечно, это известно – вы человек умный. Все первоначальные лидеры Ла Фамилиа уже убиты, а когда наркобарон добирается до власти, ему остается жить… ну сколько там в среднем? Лет пять? И все это время вы живете как загнанный зверь – за вами повсюду охотятся, у вас нет чувства безопасности и, в общем, шансов насладиться деньгами. Вот можете вы на частном самолете слетать с подругой в Париж и пожить в «Георге V»? Какое там. Можете рассчитывать на престиж и привилегии, положенные другим состоятельным людям, – особняк в Чапультепеке, приглашения на светские вечера, можете выдать дочерей и внучек за солидных людей, пользоваться уважением в обществе? Не можете. Наверняка это вас расстраивает, и все из-за вашей модели бизнеса.
Куэльо слушал его со снисходительной улыбкой.
– И чем вы предлагаете мне заняться вместо этого?
– Выходите из наркобизнеса. У вас уже достаточно капитала, больше вам ни к чему. Дайте образование тем sicarios, что поумней, остальных отправьте на пенсию. Это реально… да что там, примеров хоть отбавляй. В прошлом веке половину крупнейших состояний в Америке сделали на торговле самогоном при сухом законе. Сообразительные уходили, сорвав куш. Дураки закончили жизнь в тюрьмах или на улице. Продайте лаборатории и систему сбыта. Направьте деньги в политику. Не поску́питесь на взятки – наверняка выбьете себе амнистию. Вкладывайтесь в ценные бумаги. Платите налоги. Жертвуйте на благотворительность. Через пять лет никому и дела не будет, что вы начинали как наркобарон.
– И для начала, я так понимаю, мне следует отпустить вас?
– Это было бы красиво и символично.
Лицо Куэльо стало задумчивым, и какое-то время он молча глядел в пустоту. Но наконец сказал:
– Что ж, интересная мысль. Признаюсь, я и сам размышлял об этом. С другой стороны, если все будет идти как прежде, то картели в Мексике сравняются по силе с государством. В конце концов они договорятся с властями, как уже было при ИРП. Мы сможем свободно торговать, подкупая политиков, и тогда передо мной откроются все преимущества респектабельного образа жизни, о которых вы сейчас упомянули. При этом – при этом – я смогу, как и прежде, крошить своих врагов на кусочки, а это, что греха таить, доставляет мне удовольствие. Но попытка была хорошая. Оригинальная.
Потрепав Мардера по щеке, он отступил от тележки и кивнул человеку в защитном костюме, который сразу дернул тросик бензопилы, и та дробно зарычала – но звук тут же потонул в грохоте грандиозного взрыва, раздавшегося где-то снаружи. Здание задрожало, с потолка и стен посыпалась пыль. Светильник наверху заморгал.
– Вырубай! – рявкнул Куэльо. Бензопила утихла. Они все стали прислушиваться, но в ушах слишком сильно звенело. Затем прогремел еще один взрыв, страшнее прежнего, и на этот раз свет потух. Загорелась лампочка аварийного освещения над входом. Куэльо велел sicarios выяснить, в чем дело. И обратился к Мардеру: – Лаборатории иногда взлетают на воздух. Такова цена нашего бизнеса. Но лабораторий у меня много. Хотя тебе повезло, кстати. – Не меняя тона, бросил он человеку с бензопилой: – Надо уходить. Сними ему голову, хватит с него.
Послышался отрывистый кашляющий звук. Мардер подумал, что это тоже бензопила, но бандит вдруг выронил ее и рухнул на пол. В дверях стоял Скелли, в руках у него был автомат с длинным глушителем.
Показав на Куэльо, он ухмыльнулся Мардеру и сказал:
– А ты и уши развесил, да?
Затем Скелли разрезал ножом его путы. Мардер сел – голый, как был, – и уставился на Куэльо, которого случившееся словно парализовало.
– Руки вверх, jefe, – приказал Скелли и ловко обыскал его. – Так, что это у нас тут? Неужто «глок 17»? И почему я не удивлен?
Вынув из плечевой кобуры пистолет, он протянул его Мардеру. Это был отцовский сорок пятый армейского образца.
– А его-то ты как нашел?
– Да у тебя вещи валяются где попало – с оружием так нельзя, Мардер, я даже удивлен. А теперь будь добр подержать jefe на мушке, пока я вынимаю обойму.
Закинув автомат за плечо, он на секунду отвернулся, вынул из «глока» обойму и отбросил ее к дальней стене. Железка звякнула, отскочив от бочки. Скелли кинул пистолет на пол и отшвырнул его пинком.
– Взрыв, надо думать, твоих рук дело? – поинтересовался Мардер.
– Ага. В знак доброй воли я решил вернуть грузовик, украденный тамплиерами. Три тонны аммония рванули будь здоров, вот тебе и удобрение. Думаю, живых тут не особо много осталось.
– Ну да. Слушай, Скелли, а по-другому никак нельзя было? У нас столько людей погибло. Даже детей.
– Что тут скажешь, шеф? Один человек против двух бандитских шаек? Тут вариант один – как в «Телохранителе». И он сработал, как видишь. – Сняв с плеча автомат, Скелли продолжил: – В соседней комнате я заметил ящик с защитными костюмами, советую приодеться. Если только у тебя не возникло желания разделать этого парня бензопилой. Тогда и голым можно поработать – ну, ты меня понял.
Заиграла веселая мелодия – такая же неуместная в этой ужасной комнате, как ярмарка в концлагере.
– Что за хрень? – удивился Скелли и стал хлопать себя по карманам. Наконец он достал мобильник и принял звонок, ни на миг не спуская с Куэльо глаз и держа его на прицеле.
– Да? Ух ты! Детка, это просто охрененно. Как ты… Что? Серьезно? Сама-то цела?
– Это Стата? – встрепенулся Мардер и потянул руку к телефону.
– Погоди, тут с тобой папаня хочет поговорить.
– Кармел, как ты? – сказал Мардер.
– Нормально. А ты?
– Тоже. Ты где?
– Дома. Тут уже все закончилось. Пришли военные и перебили всех бандитов.
И она обо всем ему рассказала.
Завершив разговор, Мардер вернул сотовый другу и перевел взгляд на Куэльо. На злобном лице наркобарона застыло выражение непрошибаемого достоинства. Смерти он в любом случае не боится, подумал Мардер; только вот для него есть вести и похуже. Он вышел в коридор, обогнул трупы застреленных Скелли sicarios и отыскал ящик с костюмами. Одевшись, Мардер направился к искореженной двери, повисшей на единственной петле. Снаружи не было ничего, кроме черного маслянистого дыма, адского смрада и полнейшей разрухи. Среди обугленных и еще горевших домов и машин не наблюдалось никаких следов жизни. Подходящие Götterdämmerung для империи зла.
Вернувшись в комнату с бочками, Мардер застал Куэльо у дальней стены – тот сполз на пол и задыхался от рыданий. А-хн, а-хн, а-хн – слышалось снова и снова.
– Я рассказал ему. Кажется, он все принял близко к сердцу.
– Мои соболезнования, дон Мельчор, – проговорил Мардер. – Мои предсказания сбылись, хотя и гораздо быстрей, чем я думал. И теперь мой долг – разъяснить вам причины этой катастрофы.
Куэльо замолк и поднялся на ноги.
– Просто застрели меня, урод! Chingada cabrón! Хочешь порубить меня на куски – начинай!
– Нет, я хочу лишь объяснить. Это касается убийства дона Эстебана де Аро д’Арьеса и его жены, Кармелы Асунсьон Касальс.
– Кого?
– Да, так много было убийств – вы вполне могли забыть одну-две жертвы. Вероятно, вы даже и приказа прямого не отдавали. Позвольте вам напомнить. Вы хотели получать долю с небольшой гостиницы, принадлежавшей дону Эстебану. Он отказался, поскольку у него и так много чего отняли, и тогда ваша организация разделалась с ним – а заодно и с его женой. И так вышло, что это были родители моей жены. Ее звали Мария Соледад Беатрис де Аро д’Арьес Мардер, и гибель отца с матерью стала причиной ее собственной смерти. Потому-то мы все и здесь. Когда я приехал в Мичоакан, мне казалось, что добраться до вас будет трудно. Я совершенно не представлял, как этого достичь, и поэтому решил выждать. Я купил дом через человека, который желал мне проблем, ну а кто был главным источником всех проблем в Плайя-Диаманте, как не вы? Я знал, что рано или поздно, если вести себя как можно порядочней, делать как можно больше добра, у вас кончится терпение. Хотя добычи хватает на всех, хотя денег у вас больше, чем вы способны потратить, вас невыносимо мучила мысль, что Исла-де-лос-Пахарос достался кому-то другому. Вы просто обязаны были вмешаться, и я нисколько не сомневался, что мой друг отыщет способ вас раздавить, когда это случится. Так и произошло. Я же сказал вам, скверная эта бизнес-модель. Вопрос в том, что вы будете делать теперь.
Куэльо в изумлении вытаращился на него.
– Нет, – произнес Мардер, – убивать я вас не собираюсь, хотя если кто-то в Мексике и заслуживает смерти, то вы. Сейчас мы покинем это место, и вы тоже вольны уйти. Последнее свое убийство я уже совершил – по крайней мере, надеюсь на это. Вы можете принять смерть от конкурентов, или попасться военным, или сбежать из страны, начать новую жизнь и пустить свои деньги на благие цели. Вы могли бы поискать искупления.
Повернувшись к бандиту спиной, он направился к двер-и.
– Идем, Патрик. Я хочу видеть свою дочь.
Они зашагали по коридору. Тишину нарушали только рев пожара во дворе да шуршание защитного костюма Мардера. В воздухе висела дымка и пахло химикатами.
– Ты совершаешь ошибку, босс, – проронил Скелли. – Этот тип не исправится.
– За его поступки я не отвечаю, только за свои.
– Ну и мудак же ты, Мардер. И чего я тут с тобой торчу?
Мардер остановился и посмотрел Скелли прямо в глаза.
– Ты торчишь со мной потому, что тоже хочешь прощения. Об этом надо просить Бога, но ты в него не веришь, поэтому просишь у меня. Я сейчас говорю с человеком, который раз в год дает кучке бомжей избить себя и ограбить – так он наказывает себя за нестерпимое бремя вины. И все эти безобразия ты творишь только для того, чтобы выяснить – а простит ли меня Мардер и на этот раз или подтвердит наконец то, что я думаю о Патрике Скелли: что никакое искупление ему не светит, что он полное дерьмо? Поэтому ты и клеился все время к моей жене, хотя она оказала тебе услугу и не принимала этого всерьез, переводила все в шутку. Ты что, думал, я не знаю? И только я бросил Нину Ибанес, ты сразу прыгнул к ней в постель. Шик просто. Ну да, про это я тоже знал. Она сама мне рассказала, ясное дело. А тебе она рассказала, естественно, что я купил Исла-де-лос-Пахарос – и что это означает. Ты хоть раз задумался, почему из всех риелторов на свете я выбрал того, с кем меньше всего хотел бы иметь дело, у кого были причины желать мне зла? Да как только я выслал чек, она сразу же кинулась тебе звонить, чуть ли не ликуя, – не так разве? И знаешь что? Я тебя прощаю. Я понимаю, что ты не можешь себя изменить, да и какая разница. Я ехал сюда, чтобы сделать кое-что хорошее, и ты был мне нужен. А заманить тебя можно было единственным способом – внушить, что делать мы будем что-то гадкое.
Скелли отвел взгляд. Это удивило Мардера, поскольку его друг был классическим бессовестным лжецом.
– Тут другое, – произнес Скелли.
– Да? И что же? Очень интересно.
Издали донесся вой сирен. Кто-то заметил столб дыма и вызвал пожарных.
Скелли открыл рот, но не успел сказать и слова, как из дыма выступил Мельчор Куэльо и наставил на Мардера «глок». В последний миг Скелли встал между ними, но раздался выстрел, и он с криком повалился на пол. Мардер, не раздумывая и не колеблясь, вскинул «кольт» и выпустил в Куэльо три пули: в грудь, шею и голову.
Скелли лежал на спине, пялясь на свою заляпанную кровью руку. Выше пояса по рубашке расползалось темное пятно.
– Поверить не могу. Сраный патронник. Как я мог забыть? Всегда его проверяю. И зачем я оставил пистолет?
– Не думай сейчас об этом. Лежи и не двигайся. Дай посмотрю на рану.
– Нет! – вскрикнул Скелли и закрыл живот руками. – Толку уже не будет. Он меня достал, Мардер. Кранты мне. Позвоночник перебил… ниже пояса ничего не чувствую.
– Выкарабкаешься. Слышишь – сирены. Скоро они будут здесь.
– Нет, я покойник. Мардер, ты мне скажи кое-что – только честно. Считай, это мое предсмертное желание. Как, черт возьми, тебе это удалось?
– Что?
– Дотащить меня от Лунной Речки до лагеря. Ты же не мог. У тебя не было подготовки. Ты ж ни хрена не знал, как выживать в дождевом лесу. И за тобой охотилась вся ВНА в полном составе.
– Я думал, мы сошлись на том, что ты меня вытащил.
Вялая ухмылка превратилась в гримасу.
– Ну да, брехня эта. Только я все сознавал. У меня же горячка была, а не крыша съехала. Все понимал, все. И все-таки, как… как?
– Мне помогли высшие силы. Ты спрашивал то же самое, когда приходил в сознание, и я тебе говорил, только ты забыл все.
– Угу, а если серьезно? Мардер, я тут умираю, мне надо знать.
Вой стал громче, со двора донесся шум двигателей и шин, и сирены с ворчанием умолкли.
– Держись, Скелли. Я за подмогой.
Мардер бросился к выходу. Горло саднило от чада, он с трудом мог дышать. Выбежав на улицу, он увидел, что на всех пожарных респираторы. Взрывы нарколабораторий, случайные и подстроенные, были не такой уж редкостью в Мичоакане. Подъехала «Скорая», и Мардер принялся хриплым голосом звать на помощь. Из машины выскочили врач и два санитара. К удивлению Мардера, врач оказался Родригесом – тем самым доктором, который выхаживал Скелли в Центральной больнице. Он провел медиков в здание, Скелли погрузили на носилки и потащили к выходу.
Мардер сжал окровавленную руку друга.
– Скажи мне! – еле слышно прохрипел Скелли.
– Ну ладно. В день бомбардировки я наткнулся на отряд монтаньяров, которые работали на другую группу спецсил. Они помогли тебя нести и показали дорогу до Куанглока.
По лицу Скелли расползлась улыбка.
– Я знал, – сказал он, а потом закрыл глаза и больше уже ничего не говорил.
