За пять дней я вполне оклемался. Вволю выспался, немного отъелся молочной кашей, которую раз в день давали в санчасти, и вернулся на свой дизельный участок.

Если лейтенант-оперативник с легкостью поверил, что сотрясение мозга я получил случайно, то старых прожженных зеков Олейника и Волкова обмануть было куда труднее. Выдворив из будки деда Шишова, они устроили мне долгий перекрестный допрос.

— Живой? — осведомился Иван Олейник.

— Живой…

— Тимофея благодари. Не он, так давно бы тебя закопали. Так что у тебя за дела с Марчей и Шмоном?

— Решили поиздеваться, — выдал я заранее подготовленный ответ. — Вы же знаете, какая у них натура паскудная?

Тимофей Волков смотрел на меня насмешливо и недоверчиво:

— Ладно, в бане ты шлепнулся случайно, и случайно едва не разбил себе башку… Не абы кто, а Марча и Шмон тобой заинтересовались. Кто за ними стоит, ты знаешь?

Я молчал, понуро глядя себе под ноги. На столе под шапкой прел, доходя до кондиции, чифирь в литровой жестяной банке.

— Знаешь или нет? — повысил голос Волков. В проницательности Тимофею было не отказать. Он копал в нужном направлении.

— Знаю. Дега и Захар.

— А за Дегой и Захаром?

— Алдан.

— Так расскажи нам с Иваном, чего же ты натворил, что тебя главные лагерные чины пришить желают?

— Не знаю, — плаксиво отозвался я. — Ей-богу, не знаю.

— А ты вспомни, — посоветовал Олейник.

— Да нечего мне вспоминать. Никому ничего я плохого не сделал.

— А я говорю, вспомни!

Перегнувшись через стол, он приподнял меня за шиворот и замахнулся своей огромной лапой. Я зажмурился. Олейник не на шутку разъярился. Ему надо было знать правду, потому что я работал в его бригаде, и все, что касалось меня, могло отразиться и на нем.

Олейник боялся получить из-за меня пику в бок именно сейчас, когда за ударный труд ему скостили четыре года, с ним вместе жила семья, и оставшиеся двенадцать лет срока уже не казались безысходно долгими.

Не меньше его имел право знать правду Тимофей Волков, который пошел на открытое столкновение с блатными из лагерной верхушки. Неизвестно, останется ли оно без последствий…

— Ладно, оставь его, Иван, — потянул он Олейника за руку. — Ему и без тебя досталось. Давай-ка посидим и покумекаем, что же происходит.

Олейник, встряхнув, отпустил меня, и я открыл глаза. Бригадир, багровый от злости, сворачивал самокрутку. Махорка сыпалась между пальцев.

— Ты гляди, что получается, Иван Григорьевич, — неторопливо говорил Волков. — Сначала повесился Лунек. Все знают, что у него гуляла жена и он когда-то уже пытался вешаться. Никого эта смерть не удивила. Оставим его в покое. Теперь насчет латыша!

Я тоже закурил из кожаного расшитого кисета Волкова, лежавшего на столе. В дверях показалась лысая голова деда Шишова.

— Дождь там, Иван Григория…

— Под навесом посиди. Не околеешь!

Деду до смерти хотелось узнать, о чем идет разговор. Готовилась очередная партия на отправку, и Шишов подозревал, что мы тайком делим места. Кроме того, деда беспокоили упорные слухи, что все оборудование нынешней осенью вывезти не успеют, и несколько десятков зеков оставят на «Медвежьем» до весны.

— Я супчику хотел поставить. Пшенки немного расстарался, масла растительного… И Тимофей Иваныч с нами, значит, перекусит.

В последние недели дед изо всех сил лебезил перед Олейником и даже перестал жрать в одиночку, делясь с нами продуктами, которые ухитрялся добывать на левых заработках.

— Иди, иди, потом поставишь, — нетерпеливо махнул рукой бригадир.

— Итак, Слайтис, — загнул второй палец Волков. — Кадр еще тот! Кроме своих земляков-прибалтов, никого за людей не считал. Мог напороться на пику из-за собственного гонора или, скажем, кому-то понадобилось место в хлеборезке. Согласен?

Тимофей обращался исключительно к Олейнику, пока ни о чем не спрашивая меня.

— Согласен, — кивнул Олейник.

— Идем дальше… Проходит две недели, внезапно умирает Мишка Тимченко. И здесь, казалось бы, ничего особенного. Сколько народу в прошлом году древесным спиртом отравились?

— В декабре сразу четверо и один ослеп.

— А в этом?

— Весной санитар Бычков умер, ну и Мишка с Сорокой.

Тимофей задумчиво пощелкал пальцами.

— Мрут люди от спирта… Но меня другое интересует. Почему умирают один за другим те, кто в апреле ездили снимать пробы на Илим. Лунев, Слайтис, Кутузов. И, наконец, наступает очередь Малька. Первая попытка оказалась неудачной — я помешал. Но они повторят снова, будьте уверены.

Я сглотнул слюну, чувствуя, как быстро колотится сердце. Страх опять сковывал меня.

— Так что там на Илиме случилось, Малек?

— Ничего не случилось…

— Врешь.

— Не вру.

— А почему ваша компания, которая на Илиме побывала, почти вся мертвая?

— Откуда я знаю, — продолжал тупо отнекиваться я.

— Мне сдается, все ты знаешь, но боишься рассказать. — И жестко добавил: — А чего тебе бояться? Тебя все равно пришьют. Не сегодня, так завтра. Если эти ребята дело начали, они его обязательно закончат.

Волков сидел набычившись, вытянув вперед узловатые кисти рук. Извилистый шрам, пересекавший левую скулу и висок, налился красным. Он впивался в меня сощуренными, горевшими злобным упрямством глазами. Вот так же полтора десятка лет назад Волков допрашивал пленных партизан, с крестьянской дотошностью докапываясь до истины?

Да, Волков спас мне жизнь, но в этот момент я его ненавидел. Я, как щенок, хотел пересидеть опасность в темной норе, где бы меня никто не трогал, а Полицай вытаскивал меня из этой норы.

Я смертельно боялся Дегу, Захара, Шмона и всю их компанию. Они обещали меня не трогать, если буду молчать, и в этом я видел сейчас свое единственное спасение.

— Вы что-то там нашли? — загонял меня в угол Полицай. — Золотой самородок?

— Нет.

— А что тогда? Россыпь? Да не зыркай по сторонам, смотри мне в глаза!

Я не зыркал по сторонам. Я завороженно смотрел на Волкова и в моих глазах, видимо, плескался такой страх, что Тимофей, смягчившись, погладил меня по плечу:

— Ну не хочешь — не говори…

— Пусть не говорит, — облегченно подхватил Олейник.

Олейник и Волков хотели знать, в какой степени опасность, грозившая мне, касалась их самих. Я упорно молчал. Ну что же, может, и к лучшему для них. Оба понимали, насколько опасно влезать в чужие тайны. Меньше знаешь — дольше проживешь! Но Олейник понимал и другое: если он и Волков не примут участия в моей судьбе, то я обречен.

Олейник неплохо ко мне относился. Но сейчас я был для него обузой. Ему надо было отправлять семью, а это оказывалось непростой проблемой. Он еще и сам толком не знал, куда повезут его досиживать оставшийся по приговору долгий срок.

— Молчишь, и черт с тобой! — сплюнул бригадир.

— Шмон подумал, что я стукач, — наконец выдавил я из себя подсказанную самим Шмоном зацепку. — Будто я настучал на Марчу, и он месяц отсидел в карцере.

— Ну-ну, — присвистнул Полицай.

Он не верил мне, хотя разговоры о стукачах, кто кого заложил и кто бегает в оперчасть были в лагере темой номер один.

— Теперь все выяснилось, — бодро проговорил я. — Ошибка получилась. Шмон приходил ко мне в санчасть, и все уладилось. Передачу даже принес.

— Ох, Малек, Малек…

Волков был уверен, что я вру. Но я замкнулся в себе настолько крепко, что он понял — вести дальнейший разговор бесполезно.

Ночью, во время дежурства, я выкопал из земли, возле навеса, где хранились бочки с соляркой, тяжелый продолговатый сверток и принес его в сторожку. Закрыв дверь на запор, развернул промасленную тряпку и достал жирно блестевший от машинной смазки самодельный пистолет. Точнее сказать, это было стреляющее устройство. К короткой дюймовой трубке был привинчен стволик из нержавейки под патрон ТТ калибра 7,62 мм. Рукоятка и курок отсутствовали. Боевая пружина взводилась небольшим рычагом и им же, вытолкнутым из паза, производился выстрел. Мало того, что эта штуковина была весьма ненадежной, за нее светило еще года три сроку, как за хранение огнестрельного оружия. И тем не менее в трудную минуту пистолет мог спасти мне жизнь.

Сработанный зимой, когда вечерами нам никто не мешал, пистолет стрелял с оглушительным грохотом, а пуля с расстояния пяти шагов пробивала толстую сосновую доску. Впрочем, в человека и с пяти шагов попасть было трудно, сильная отдача дергала ствол вверх.

Я протер до блеска два позеленевших от плесени патрона и одним из них зарядил свое чудо-оружие.

Пистолет я затолкал в левый сапог, в правый опустил заточенный напильник. Вот бы обрадовались оперы, если бы я попался к ним в лапы с этим джентльменским набором! Сварганили бы целое уголовное дело с показательным судом для назидания всем остальным. Но попадаться я не собирался, я просто очень боялся за свою жизнь, а оружие придавало уверенности.

Прошла еще неделя. Меня никто не трогал, и я стал понемногу успокаиваться.

На «Иртыш» загрузили очередную партию людей, оборудование, и пароход двинулся в низовья, осторожно обходя торчавшие среди бурунов камни. С палубы и из трюмных иллюминаторов нам махали отплывающие. У некоторых зеков срок уже закончился, через месяц-два они будут дома. Счастливцы!

Как я хотел, чтобы на «Иртыш» загрузили скопом всю лагерную шпану — Захара, Дегу, Шмона, Марчу и отвезли куда-нибудь подальше! Но их пока оставили. Они уедут все вместе. Не секрет, что в формировании этапов активное участие принимает Алдан. Своих людей он от себя не отпустит.

Между тем отсрочка мне дана была совсем короткая. Оказалось, что меня твердо решили прикончить, и события покатились как снежный ком.