Утро. Кофе с булочками на подносе, там же еще теплая, недавно проглаженная утюгом газета… Хм. Вот и прислуги вроде в доме нет, а ничего не изменилось… Хорошо устроился! Хмыкнув, я хотел было уже выбраться из кровати, но не тут-то было. Стоило только дернуться, как я тут же угодил в плен нежных рук Лады, решившей, что просыпаться в моей постели ей нравится больше, чем в своей. Кто бы возражал?!

Несмотря на то что до подноса с завтраком мне удалось добраться лишь час спустя, кофе оказался в меру горячим, а булочки такими же теплыми, как в тот момент, когда Лейф выложил их на блюдо. Хорошая штука эти бытовые наговоры! Вот кстати, заметил, что мне куда проще пользоваться определениями вроде: «заворожить», «заклятие», «наговор», нежели выстраивать громоздкие формулировки по принятой среди «естествознатцев» терминологии. Да и многие окружающие меня люди тоже не очень-то часто пользуются в быту словечками вроде ментальных воздействий, манипуляций полями и тому подобными… За исключением разве что энтузиастов вроде того же профессора Граца да профессиональных философов-исследователей типа того же Буса. Впрочем, все это ерунда…

Позавтракав с Ладой, я спустился в гостиную, где, как оказалось, меня уже ждал сын ушкуйника, готовый ехать в канцелярию… Мало того, он успел и с Заряной Святославной переговорить об очередном заимствовании ее экипажа. Ну и славно.

Долетев до Словенской набережной и договорившись о «стоянке» для смольянинской коляски, я, войдя в холл канцелярии, первым делом вызвонил секретаря князя Телепнева, поскольку дневальный наотрез отказался пускать Лейфа в здание, мотивируя отказ отсутствием у моего новика надлежащего пропуска. Но, как я и думал, Толстоватый в момент решил эту проблему, и уже спустя пять минут один из письмоводителей канцелярии принес дневальному надлежаще оформленный разовый пропуск… Хм, придется озаботиться и достать для Лейфа хотя бы временный «аусвайс», а то тревожить так Вента Мирославича каждый раз совсем не дело… Но этим я, пожалуй, займусь после занятия.

М-да. Оказывается, за прошедшее с момента отправления в «свободной плавание» время сын ушкуйника основательно забросил тренировки, которым его отец, как я знаю от Лады, уделял немало внимания… Нет, Лейф вовсе не выглядел жалко на фоне уже втянувшихся в ритм охранителей, но и ожидаемого мною видимого отрыва в его подготовке я не увидел. В результате через два часа Лейф выглядел точно таким же вымотанным, как и синемундирники. А это плохо… Ну да ничего, времени у нас навалом, так что я его еще доведу до кондиции.

По завершении тренировки я привел себя в порядок и отправился на обещанную мне аудиенцию у князя.

— Добрый день, Виталий Родионович. — Секретарь кивнул на двери кабинета главы канцелярии. — Можете зайти. Его сиятельство уже о вас справлялся. Ждет.

— Благодарю, Вент Мирославич. — Я шагнул к двери…

— Да, Виталий Родионович, если вас не затруднит, будьте так любезны, после разговора с его сиятельством задержитесь на несколько минут… У нас тут произошла небольшая заминка с переданным вам трофейным имуществом.

— Вот как? Что-то серьезное? — нахмурился я.

— О, не стоит беспокоиться, ничего страшного, — махнул рукой ротмистр, — просто несколько необходимых для дела бумаг не были оформлены надлежащим образом. Надо бы исправить это упущение.

— Хорошо, Вент Мирославич, я понял, — кивнул я, берясь за ручку двери. На этот раз ротмистр не стал меня останавливать, и я спокойно вошел в кабинет Телепнева.

Князь стоял у высокого окна, заложив руки за спину, и задумчиво рассматривал что-то на заднем дворе канцелярии. Услышав хлопок двери, он повернул голову и, узнав меня, кивнул на кресло у своего стола. Молча. Интересный прием…

— Вот скажите мне, Виталий Родионович, у вас на родине все такие ушлые? — развернувшись всем корпусом в мою сторону, поинтересовался князь. Злости в его голосе не было, но и абсолютно ровный тон, коим была сказана эта фраза, заставил меня напрячься.

— Не понимаю, о чем вы говорите, Владимир Стоянович, — проговорил я.

— Все-то вы, ваше благородие, понимаете. Но неужто вы думали, что при обстоятельнейшем, с применением особых средств, допросе Ловчин не поведает нам о секрете своего саквояжа? — Князь уселся в свое кресло и, оперевшись локтями на столешницу, сложил ладони домиком. Несколько минут мы молчали, Телепнев задумчиво поглядывал на меня, а я… ждал. Чего? Предложения князя. Вряд ли бы он стал принимать меня в своем кабинете, если бы нашлась реальная возможность прижать меня на этом саквояже. Скорее просто прислал бы в дом Смольяниной охранителей, и мне бы пришлось заново обживать флигель при канцелярии… если не ее подвалы.

В конце концов, очевидно поняв, что отвечать ему я не собираюсь, князь тяжело вздохнул и заговорил сам, но уже куда как более мягким тоном.

— Виталий Родионович, голубчик, давайте поговорим начистоту. Меня, признаться, совершенно не интересует та солидная для вас, но, уж извините, совсем невеликая по моему состоянию сумма, кою вы обнаружили в сумке любезного господина Ловчина. Ни я лично, ни Особая канцелярия в моем лице никоим образом не претендуем на эти деньги, тем более что вы так ловко воспользовались ушкуйным законом и они по праву принадлежат вам. Но вот что действительно представляет немалый интерес для канцелярии, так это ключ от личного ящика Буса Ратиборовича в Архангельском банке. Там, как выяснилось из допроса Ловчина, хранятся копии всех сведений, кои он успел выведать за время работы в исследовательском отделении. В том числе и по проекту «Лед». Вы понимаете, чем может для вас обернуться ТАКОЙ трофей, буде сведения о нем каким-либо образом станут известны, хотя бы даже и нанимателям Буса и Ставра?

— Ваше сиятельство, для начала хочу вам заявить, что у меня и в мыслях не было, утаивать что бы то ни было от канцелярии, — заговорил я в ответ. Сейчас князь пошел на уступку, но где гарантия, что, получив необходимое, он не повернет оглобли на сто восемьдесят градусов? А значит, надо попытаться хоть немного обезопасить себя от возможных перемен в настрое его сиятельства. Эх, ну почему я сразу не подумал о том, что из Ловчина могут вытянуть информацию о тайнике? Деньги глаза застили. Идиот. Теперь вот придется выкручиваться. Чувствую себя, как Штирлиц на допросе у Мюллера. Дьявольщина.

— Неужели, Виталий Родионович? — с явно слышимым неверием протянул князь. — С чего же вы так вцепились в эти «трофеи»? Помнится, полдороги меня на эту тему допрашивали…

— Пароход. — Я вспомнил про помятую тележку, со вчерашнего дня занимающую место под навесом во дворе канцелярии.

— Что, простите? — удивленно приподнял брови князь.

— Самобеглый экипаж, Владимир Стоянович, — медленно проговорил я. — Как вы совершенно верно заметили, мое состояние невелико. Если быть точным, сейчас, после обстановки арендованного мною у Заряны Святославны дома и покупки всего необходимого для нормальной жизни имущества, оно составляет лишь чуть больше тысячи рублей. И этой суммы, как вы понимаете, совершенно недостаточно для того, чтобы я мог позволить себе содержать экипаж, тогда, как показали последние дни, ездить по городу я вынужден немало. Вот в недавнем разговоре с Мекленом Францевичем мы как раз обсуждали эту тему, и он тогда, помнится, сообщил мне о существовании самобеглых колясок. Ну а я вспомнил об этой идее, когда скрутил Ловчина. Вот только средство передвижения сильно пострадало…

— Право, вы меня удивляете, Виталий Родионович, — покачал головой князь. — Но позвольте спросить, почему же вы не внесли этот экипаж в список трофеев?

— А как, Владимир Стоянович? Сейчас он представляет груду покореженного металла и дерева. К тому же неизвестна марка, название, модель… И как этот металлолом прикажете величать? Я хотел заглянуть на днях к волжским купцам, кои, как мне стало известно от профессора Граца, занимаются торговлей и строительством подобных агрегатов, и к стряпчему, чтобы прояснить этот вопрос, но пока не преуспел.

— Понимаю. А саквояж и барабанник вы внесли в список, просто чтобы обозначить действие трофейного закона, так? — усмехнулся князь.

— Именно, — кивнул я с самым честным видом, — правда, признаюсь честно, вчера, уже вернувшись домой с нашей с вами странной встречи в ладынинском ресторане, я осмотрел саквояж и обнаружил потайное дно, деньги и конверт с ключом, но время было уже позднее, и тревожить вас по этому поводу я не стал, тем более зная, что следующая наша встреча состоится сегодня.

— Ох, Виталий Родионович… Вечно с вами какие-то штуки приключаются. То вас в жертву приносят, то в другие миры проваливаетесь, по ходу дела умудряясь поставить на уши исследователей всех мастей и стран, — искренне рассмеялся князь. — Кстати, об исследователях. Спешу успокоить, покровители Ловчина о вас не подозревают. Смолчал Бус Ратиборович о том, что, вернее, кто послужил причиной для начала работ по созданию тонких оболочек. Как туза в рукаве придержал.

— А что Ставр? Он же знал, что за мной охота ведется.

— Знал. Только Ловчин ему вас как второго исследователя представил… Более того, судя по всему, Бус вовсе не собирался передавать вас своим хозяевам. Уж не знаю, каким образом он хотел держать вас в подчинении, но с покровителями у него была договоренность лишь на передачу Хельги Милорадовны. Так-то, — заключил Телепнев. — Да, вот еще. Помните, в вашем выступлении вы говорили о еде, цветах…

— Да, конечно, — кивнул я.

— Так вот, к вашему сведению, и то и другое для Буса добыл именно Ставр. Блюда были заказаны им лично у Гавра, а цветы, вы не поверите, когда узнаете, где именно, точнее, у кого он их достал… — хитро ухмыльнулся Телепнев.

— Полагаю, у Заряны Святославны, — ответил я, заставив князя удивленно приподнять бровь. — Она сама мне сказала, что Ставр у нее одалживался. Да к тому же еще и целую лекцию прочла об особенностях выращивания цветов. Вот только тогда у меня не было стопроцентной уверенности в причастности Глотова к похищению Хельги Милорадовны. И да, кстати… думаю, не ошибусь, если предположу, что именно на розы Бус и наложил структуру, усыпившую Высоковскую, едва та, как любая женщина на ее месте, поднесла букет к лицу и вдохнула их аромат. Потому-то розы и осыпались уже на следующий день, не выдержали мощного воздействия.

— Нет, я был не прав. С вами неинтересно, Виталий Родионович. Вы как будто все заранее знаете.

— Ну да и покушения на себя тоже я сам подготовил, не так ли, ваше сиятельство? — Я не удержался от смешка.

— Да, эту идею обязательно надобно проверить самым скрупулезным образом, — серьезно кивнул Телепнев, но сам не выдержал и рассмеялся. Правда, почти тут же смех смолк, и князь продолжил вновь посерьезневшим тоном: — Ладно, оставим шутки, Виталий Родионович. У меня к вам будет одна большая просьба. Раз уж мы разобрались с этим «саквояжным» недоразумением, к обоюдному удовлетворению, будьте любезны, привезите мне этот чертов конверт с ключом. Будем изымать из банка ящик Ловчина…

— Хм. А если там обнаружатся не только документы по исследованиям? — осведомился я. Только без инсинуаций! Я не жадный, я предусмотрительный и запасливый, вот!

— Ох… я уже говорил, что вы ушлый человек, ваше благородие? — хмыкнув, поинтересовался князь. В ответ я лишь пожал плечами, что, естественно, не укрылось от князя, и он покачал головой. — Ладно уж, Виталий Родионович. Давайте условимся так. В банк вы отправитесь сами, вместе с ротмистром Толстоватым. Изымете ящик, опечатаете его и привезете в канцелярию. Здесь мы его вскроем и распределим… трофеи. Согласны?

— Разумеется, Владимир Стоянович, — кивнул я, и князь вдруг улыбнулся. Пакостно так…

— Вот и замечательно, дорогой мой Виталий Родионович, можете собирать вещи, поскольку ближайший поезд в Архангельск уходит в понедельник. Но вы не беспокойтесь, я упрежу Вента Мирославина, он озаботится заказом билетов, — чуть не промурлыкал князь. — Только сообщите ему, если вдруг надумаете взять с собой прислугу, хотя я бы рекомендовал обойтись одним денщиком. Ну и об оружии не забудьте. Все-таки важные документы повезете. Хорошо?

— М-да уж. — Осталось только руками развести… и идти собираться в поездку. В Архангельск… Зимой… Точно, идиот.

— Да полно вам кручиниться, Виталий Родионович, — заметил мою помрачневшую физиономию князь. — Я же вас не в Дальний отправляю. До Великого дня обернетесь, ручаюсь.

До чего?! Это что же получается, дорога до Архангельска и обратно займет две недели? Вот попал… А как же Лада? Две недели я без нее не выдержу. Ну то есть выдержу, конечно… вот только злой буду, а оно мне надо, на каждой станции из поезда трупы всяких хамов вытаскивать да потом еще за них и отчитываться?

— А побыстрее никак нельзя? — на всякий случай поинтересовался я.

— Ну почему же… если не боитесь довериться ветрам и небу… — усмехнулся князь, — то можно и побыстрее. Рейсовые дирижабли отправляются каждую неделю. И тоже в понедельник. Время в дороге сокращается примерно вдвое, а комфорт ничуть не хуже, чем в «империале», уж поверьте.

— Знаете, на самолетах летал, на вертолетах, бывало. И с парашютами дело имел, а вот дирижабль… Это должно быть интересно. Решено. Летим дирижаблем, — кивнул я, но, спохватившись, уточнил: — А Вент Мирославич как, не побоится?

— Вот уж вряд ли, — покачал головой Телепнев. — Такого любителя воздухоплавания, как ротмистр, еще поискать надобно, а уж если еще и поездка за казенный счет…

— Ну и замечательно. — Я улыбнулся. Уж неделю без Лады я как-нибудь переживу. Ха! А и пришибу кого со злости, невелика проблема. Тело за борт, концы в воду, и ага. Вон, помнится, Рудольф Дизель вот так же взошел на борт парохода, а по прибытии в порт назначения на пристани так и не появился. Пропал в море. Ага. А наши северные леса тоже море, только цветом зеленое. Прорвемся… М-да, что-то меня на черный юмор пробило, а ведь я еще с Ладой не попрощался. Что ж тогда со мной в путешествии будет? Бедный ротмистр… заранее ему сочувствую. С таким «веселым» попутчиком и повеситься недолго. Ну ничего. Будем надеяться, что у него крепкая нервная система… и у остальных пассажиров тоже.

— Ну что же, если мы все вопросы решили, то пора бы и попрощаться, согласны, Виталий Родионович? — намекнул князь, с подозрением поглядывая на мою мрачно ухмыляющуюся физиономию.

— Да, конечно. Всего хорошего. Владимир Стоянович. — Я поднялся с кресла, обменялся с князем коротким поклоном и направился было к выходу, но замер на полпути. — Совсем забыл, ваше сиятельство, может, все-таки поведаете, зачем вам понадобилось из меня цирковую обезьянку делать на вчерашнем ужине, а?

— Ну уж вы скажете тоже, Виталий Родионович, — покачал головой князь. — Господа царедворцы просто хотели взглянуть на человека, умудрившегося в столь короткие сроки раскрыть сложнейшее дело, да еще и без малейшего урона для государевых интересов.

— Вот-вот, именно об этом я и говорю. Ну не верю я в простоту сановников. Уж простите, Владимир Стоянович, — вздохнул я, пропуская мимо ушей славословия по поводу сложности дела. Не было там ничего сложного. Все просто, логично и понятно. В отличие от интереса вельмож.

— Всему свое время, Виталий Родионович. Придет момент, и все узнаете, — махнул рукой князь. — А пока могу вас уверить лишь в одном, никаких негативных последствий для вас проявленный государевыми людьми интерес не несет. Наоборот, скорее, такое внимание должно быть крайне лестно.

— Минуй нас пуще всех печалей и барский гнев, и барская любовь, — пробормотал я себе под нос и уже громче добавил: — Что ж, ваше сиятельство, и на том спасибо. Раз уж большего сказать не желаете.

— Не то чтобы не желаю, Виталий Родионович. Скорее уж не имею возможности. Пока не принято решение, я вынужден молчать. Уж извините. Удачного дня, ваше благородие.

— И вам того же, Владимир Стоянович.

Едва я вышел из кабинета, как ротмистр Толстоватый выудил из конторки уже знакомую мне серую папку с делом Ловчина и, сноровисто ее развернув, подвинул на край стола.

— Вот, Виталий Родионович, ознакомьтесь и подпишите. Страницы с шестьдесят восьмой по семьдесят четвертую. А я пока достану ваш печатный набор, — проговорил секретарь, — знаете, мне пришлось основательно потрепать нервы купеческому стряпчему с Волжского Новограда, пока не нашлось способа определить происхождение этого самобеглого экипажа. Кстати, если интересуетесь, Самуил Иосифович уверил меня, что их заводу вполне по силам восстановить сей аппарат. Хотя и стоить это будет немало, но все ж почти вдвое дешевле, чем обошлось бы строительство нового экипажа.

— Благодарю за заботу, Вент Мирославич, — медленно проговорил я, понимая, что теперь мне от этой консервной банки, которую здесь по какому-то недоразумению называют транспортом, вовек не отделаться…

— Не стоит внимания, Виталий Родионович, — усмехнулся секретарь. — Я ж знаю, что вам вчера совсем не до этого металлолома было. Вы лучше вот что скажите, чем вас его сиятельство пожаловал?

— В смысле? — не понял я.

— Ну как же?! Это ж, почитай, всей канцелярии известно. Уж коли, Владимир Стоянович кого из офицеров-охранителей или необмундированных в ладынинский ресторан пригласил, то непременно для сообщения о новом назначении или иной какой награде. Верная примета, ручаюсь вам. Так что не скрытничайте, Виталий Родионович, признавайтесь, что за привилегии его сиятельство пожаловал за труды ваши?

— Вот честное слово, Вент Мирославич, не было никаких привилегий или иных наград. Просто собралась небольшая компания, посидели, поговорили. Кухня, кстати, у Ладынина выше всяких похвал…

— Да полно, неужто совсем ничего? — изумился Толстоватый.

— Решительно, — кивнул я.

— Странно это, Виталий Родионович, очень странно. Не верить вашим словам я не могу… вот только не бывало еще такого у нас, — задумчиво покачал головой секретарь, водружая на стол мой кофр, и тут же повинился: — А я уж было вчера чуть в зависть не впал. Знаете, я ведь уж не первый год у его сиятельства под началом, а вот наград пока не удостоился. И тут вы… обида взяла, признаюсь честно. Но вы уж на меня зла не держите, я и сам себя за то укорил.

— Оставьте, Вент Мирославич. Здоровый карьеризм, как говаривал один мой знакомый, движет миром. А что позавидовали, так то не страшно. Ходу-то вы своей зависти не дали, верно?

— Да уж. Верите ли, самому так неприятно стало… что и наперед зарекся, — вздохнул Толстоватый.

— Ну и замечательно… Кстати, у меня же для вас новость имеется, Владимир Стоянович уверял, что она вам должна прийтись по нраву. — Я решил сменить тему, пока ротмистр не решил признать меня своим психоаналитиком.

— Вот как? — с готовностью переключился секретарь.

— Именно. Скажите, ваше высокоблагородие, как вы относитесь к путешествиям по воздуху?

— О… сугубо положительно, ваше благородие.

— Тогда счастлив вам сообщить, что дела канцелярии требуют нашего скорейшего отбытия в Архангельск, — усмехнулся я, заметив, как засверкали глаза ротмистра при упоминании воздушных путешествий.

— Дирижаблем, полагаю? — осведомился секретарь.

— А есть другие возможности?

— К сожалению, пока нет, — вздохнул ротмистр. — Говорят, в Иль-де-Франс какие-то энтузиасты ставят эксперименты с аппаратами тяжелее воздуха, но пока у них не ладится дело с конструкцией аппарата. Да и с движителями придется повозиться. Ведь паровые машины в том виде, в котором они существуют сейчас, навряд ли будут пригодны для установки на такие аппараты. В общем, это дело только в самом начале своего пути, да и честно говоря, сомневаюсь я, что в ближайшее время удастся построить такой аппарат, что смог бы превзойти наши полые дирижабли что в дальности полета, что в грузоподъемности.

Попытавшись прояснить у этого фаната воздухоплавания значение термина «полый дирижабль», я чуть не нарвался на целую лекцию по дирижаблям, аэростатам и прочим воздушным шарам. Причем ротмистр так увлекся, что мне удалось его отвлечь, лишь призвав канцеляриста к исполнению его служебных обязанностей. После чего, получив на руки временный пропуск для Лейфа, я очень быстро попрощался с Вентом Мирославичем и слинял, пока он снова не оседлал своего «воздухоплавающего» конька.