Мухтар-бей быстро поднялся по лестнице, заглянул в гостиную, потом в спальню дочери, надеясь увидеть Назлы, но ее нигде не было. Тогда он зашел в свою комнату, закрыл дверь и бросился на кровать, словно готовый расплакаться ребенок. «Вот всё и кончено! Теперь начнется новое! Что же будет? — бормотал он, глядя в белый потолок. — Смерть — это ужасно. А я — ничто. Рядом с ним я просто ничто. — Он готов был расплакаться, но пристыдил себя. — Как это все ужасно. Все тщета… Что же будет?»

То, чего все ждали и к чему готовились, случилось десять дней назад. Ататюрк умер. Сегодня его тело было доставлено на место временного упокоения — в Этнографический музей, и вся Анкара пришла туда, чтобы проститься с ним. Принимая участие в траурном заседании меджлиса, Мухтар-бей плакал вместе со всеми. Испугавшись, что снова расплачется, он решил было не участвовать в траурной церемонии в музее, но потом подумал, что не присутствовать там было бы неправильно. Церемония, как и прощание с Ататюрком в Стамбуле и траурное заседание меджлиса, сопровождалась потоками слез, и Мухтар-бей, не привыкший к таким трогательным сценам, рыдал вместе со всеми. «Почему я плакал? — думал он, лежа на мягкой двуспальной кровати. Повернулся на бок и сказал себе: — Плакал, потому что было страшно. Да, очень страшно!» Его снова охватило чувство, которое он испытал во время траурной церемонии: все в жизни казалось тщетным, бессмысленным и ненужным. Потом он попытался понять, откуда взялось это чувство. «Дело в том, что, когда думаешь о смерти такого человека, о смерти, заставившей рыдать стольких людей, своя собственная жизнь поневоле кажется мелкой и лишенной всякого значения. Он — гора, а я — муравей!» Тут в голове Мухтар-бея вдруг промелькнула ехидная мысль: «Однако я все-таки живу вижу что происходит на белом свете. В моей жизни еще будут события. Да, что же будет дальше?» Устыдившись своих мыслей и желая наказать себя за них, он снова попытался думать о смерти Ататюрка, но вскоре обнаружил, что, как всегда, думает о своей собственной смерти и жизни. Это его рассердило.

Чтобы избавиться от этих мыслей, а заодно и сдвинуться с нагретого щекой и ухом места подушки, Мухтар-бей перевернулся на другой бок. «Что будет дальше? В конце концов Джеляль-бея отстранят от дел! Когда его правительство уйдет, к власти придут люди, преданные Исмет-паше. Когда же это произойдет?» После того как Ататюрк умер и меджлис избрал Исмет-пашу президентом республики без единого голоса против. Мухтар-бей полагал, что правительство Баяра будет отправлено в отставку со дня на день. Однако он немного ошибся. Такой шаг был бы воспринят как знак неминуемости серьезных перемен в стране, поэтому на него не решились, и кабинет Джеляль-бея пятью днями ранее получил в меджлисе вотум доверия. Это означало, что старое правительство останется у власти как минимум на месяц, а то и ка два. «Выкинуть в мусорную корзину два месяца, чтобы только не волновать страну! — размышлял Мухтар-бей. — А между тем стране требуются немедленные перемены и приход новых кадров к власти. А новым кадрам не терпится приступить к работе. Мне тоже не терпится!» Хотел было усмехнуться, но тут же сказал себе: «А что тут смешного? Я терпеливо ждал и работал. Знания, опыт и смелость у меня есть. Кроме того, я проявил решительность и верность избранному пути. Так что с какой стати я должен считать это свое желание смешным?» Он приподнял голову от подушки. «Аллах свидетель, разве я менее достоин, чем Тевфик или Фаик?» Мухтар-бей начал перебирать в памяти, загибая пальцы, всех бывших министров и тех, кто мог бы претендовать на министерскую должность сейчас, и каждого находил менее достойным кандидатом, чем он сам. «Мухлис? Доктор Хулуси? Саджит, который по-французски говорит с грехом пополам? Нет, хвала Аллаху, я ничем их не хуже. К тому же я смелее и решительнее всех их и никогда не изменял избранному пути!» Подумав о своей преданности Исмет-паше, Мухтар-бей еще больше разволновался. Окончательно поверив, что про него вспомнят и предложат должность в новом правительстве, пробормотал вслух: «Хорошо, но когда же Джеляль-бея наконец отстранят от дел? Его правительство только морочит стране голову! А ведь время сейчас на вес золота! Эх!» Еще раз сказав себе, что о нем непременно вспомнят, Мухтар-бей положил голову на подушку.

Да, формируя новый кабинет, Исмет-паша обязательно вспомнит про своего верного соратника и предложит кандидатуру Мухтара Лачина будущему премьеру. Мухтар-бей в подробностях представлял себе сцену в президентском дворце. Вот Исмет-паша спрашивает премьера (на месте которого Мухтар-бею рисовался то Рефик Сайдам, то Шюкрю Сараджоглу): «Кому бы, по-вашему, можно было поручить этот пост?» — и, не дожидаясь ответа, продолжает: «Как вам кандидатура Мухтара Лачина?» Мухтар-бей посмотрел на потолок. «Да, Лачин! Он сам дал мне эту фамилию, разве он ее забудет?» Это было четыре года назад, когда все хотели получить фамилию от какого-нибудь высокопоставленного знакомого. Исмет-паша пригласил Мухтар-бея сыграть в шахматы. Когда партия была завершена, Мухтар-бей попросил премьера придумать ему фамилию. Исмет-паша немного подумал и сказал: «Пусть будет Лачин!» Мухтар-бей попросил Исмет-пашу написать это слово (значения которого он, по правде говоря, не знал) на листке бумаги. Этот листок с неровно написанным словом он хранил до сих пор. Какого-то особого смысла в слове, ставшем его фамилией, Мухтар-бей не видел и решил, что Исмет-паша выбрал его из-за спокойного звучания, соответствующего спокойной натуре самого Мухтар-бея. Он действительно был спокойным человеком: умел ждать и терпеливо следить за развитием событий. Но именно терпеливо, а не инертно, лениво и нерешительно! Терпеливо ждал и не забывал о своей преданности Исмет-паше. Мухтар-бей стал вспоминать, как познакомился с ним — вскоре после переезда в Анкару. Встретившись с недавно избранными депутатами, Исмет-паша завел разговор о житейских привычках и стал спрашивать, имеют ли его собеседники обыкновение немного вздремнуть после обеда или нет. Мухтар-бей взволнованно и почтительно сказал, что у него такая привычка есть — и этим привлек внимание премьера. Однако по-настоящему Исмет-паша проявил интерес к Мухтар-бею, когда узнал, что тот неплохо умеет играть в шахматы. И уже через полгода после вхождения в меджлис Мухтар-бей был настолько близок к премьеру, что время от времени получал приглашение сыграть с ним в шахматы — не каждый удостаивается такой чести. Какие прекрасные то были годы! Жена была еще жива. В меджлисе шла борьба с противниками реформ — как явными, так и притаившимися, и Мухтар-бей бесстрашно срывал с них маски. В Анкаре ему очень нравилось, он верил, что его ждет блестящее будущее. «И вот теперь мое терпение будет вознаграждено. До цели всей моей жизни остался лишь один шаг!»

Мухтар-бей снова перевернулся на другой бок и прошептал: «Всего один шажок!» Один шаг — и вся его жизнь, не только будущая, но и прошлая, обретет совершенно иной масштаб. Радостный энтузиазм его юности, решительность и последовательность зрелых лет теперь будут увенчаны трудом на важной должности. Такая должность, как ничто иное, придает жизни человека глубину и значимость. «В особенности если это такой человек, как я…» Мухтар-бей никогда не считал себя яркой и многогранной личностью. Наслаждаться жизнью так, как это делает большинство людей его положения, он не умел. После смерти жены с женщинами он дела не имел — если не считать одной пьяной стамбульской ночи; желания своего стареющего тела подавлял — отчасти по нерешительности, отчасти же из-за лени. Светского человека из него тоже не получилось. В гостиных и салонах он все время оказывался в каком-нибудь уголке и был совершенно незаметен. Пустых разговоров не любил. Конечно, иногда и он был не прочь поболтать — особенно часто это случалось во времена его губернаторства, когда вокруг собирались внимательные и готовые восхищаться любым его словом слушатели; однако, переехав в Анкару, он понял, что страсть к разговорам — вовсе не определяющая черта его натуры. Не испытывал он привязанности и к алкоголю. Перечислив все свои качества, Мухтар-бей подумал: «И книги-то меня никакие не увлекают, помимо мемуаров! Значит, кроме этой должности ничто не сможет придать моей жизни глубину. Смысл жизни для меня — служить родине и благодаря этому возвыситься. А до должности остался только шаг. Всего один маленький шажочек!» Вспомнив, однако, что шаг этот должен сделать не он сам, а Исмет-паша, Мухтар-бей заволновался и вынужден был еще раз перевернуться на другой бок.

Один шаг… Но сколько ему пришлось перенести, чтобы до цели остался только этот маленький шаг! Будучи губернатором, он регулярно получал письма с проклятиями и угрозами расправы — все из-за того, что он воспользовался законом об одежде, чтобы как следует приструнить местных религиозных деятелей и мелких лавочников. В тот год в речи на День Республики он бесстрашно заявил, что реакционерам не будет пощады. Такова была его молодость. Потом была борьба в меджлисе, требовавшая решительности и последовательности. Конечно, он не был в числе лидеров этой борьбы, но и в задних рядах не отсиживался — хотя бы потому, что среди сторонников реформ отличался особенной дисциплинированностью. Мухтар-бей присутствовал на каждом заседании, внимательно слушал выступающих, в перерывах расхаживал по коридорам и, если случалось услышать спор между коллегами, непременно подходил к ним и высказывал свое мнение — но всегда спокойно, без аффектации, не устраивая скандала. Такая прилежность объяснялась не только ответственным подходом Мухтар-бея к своей должности, но и, несомненно, тем, что у него не было никакой другой работы. У большинства депутатов, даже тех, кто не занимал правительственных или партийных должностей, было еще какое-нибудь занятие. Кто был журналистом, кто адвокатом, кто землевладельцем. Собственно, благодаря успехам на своем поприще каждый из них и был выдвинут в депутаты. Мухтар-бей стал депутатом благодаря продемонстрированной на посту губернатора преданности делу реформ, однако если с журналистикой работу в меджлисе можно было совмещать, то с губернаторской должностью — нет. «Однако быть одновременно депутатом и приверженцем дела реформ законы позволяют, и я именно таков!» — подумал Мухтар-бей, вскочил с кровати и начал расхаживать по комнате.

Меряя комнату шагами, он бормотал себе под нос всё то же: «Только бы Исмет-паша сделал этот маленький шаг!» Интересно, что делает сейчас человек, от которого зависит, обретет ли смысл жизнь Мухтар-бея? Когда Исмет паша был премьером, Мухтар-бей безоговорочно поддерживал его правительство. Когда тот попал в опалу и был отправлен в отставку, стал его голосом и ухом в меджлисе: неизменно заводил речь об Исмет-паше в кулуарах, при каждом удобном случае всячески его превозносил, а бывая у него дома, рассказывал, о чем говорят между собой депутаты. Оказавшись в отставке, Исмет-паша воспользовался случаем улучшить свой английский, нанял преподавателя и принялся штудировать английскую историю, брал уроки скрипки, не забывал и о своих любимых шахматных журналах. Бескорыстная преданность Мухтар-бея его, кажется, приятно удивляла, несколько раз он выражал ему признательность. Однажды, в очередной раз обыграв его в шахматы, Исмет-паша сказал: «Обороняетесь вы хорошо, однако, когда приходит время атаковать, начинаете выжидать и упускаете благоприятную возможность!» «Упускаю возможность! — пробормотал Мухтар-бей. — Нет-нет, на этот раз Исмет-паша вспомнит обо мне и даст должность! Он не забудет, как я был ему предан!» Внезапно смутившись, подумал: неужели преданность — его единственное достоинство? Испугавшись, тут же сказал себе, что и это уже немало. «Я признаю, что особым умом не отличаюсь. Да, я не самый умный в мире человек. Такие люди, как я, возвышаются благодаря не уму, а преданности и верности своим убеждениям… К тому же в нашей стране быть себе на уме не годится. Всегда нужно идти за тем, кто умнее тебя и лучше знает, что делать. Убеждения тоже очень важны. Да, преданность и убеждения — вот что важнее всего! Я предан Исмет-паше и верен делу реформ». Он вдруг подумал, что смешон, и резко остановился посреди комнаты. Потом обернулся и с опаской посмотрел в зеркало на шкафу. «Смешон ли я? Аллах свидетель, нет! Я как все. Что лицо, что мысли…» Ему вспомнилась траурная церемония. «Какая она была пустая и бессмысленная. По сравнению с ним всё выглядит пустым и бессмысленным. Как все рыдали! А я тут строю честолюбивые планы… Нехорошо! Что сказали бы все, если бы узнали, о чем я думаю? Какая ерунда! Но что же нужно делать в жизни? Посмотрите на это отражение! Фигура громоздкая, а носик маленький. Кто-то, кажется, Камиль-паша, сказал: первый признак выдающегося государственного деятеля — выдающийся нос! А у меня только уши выдаются — на паруса похожи». Чтобы избавиться от одиночества, навевающего такие неприятные мысли, Мухтар-бей решил с кем-нибудь поговорить.

Быстрыми, нервными шагами преодолев расстояние между своей комнатой и кухней, он увидел горничную, что-то готовящую на плите. Окна запотели от пара.

— Где наша девочка, Хатидже-ханым?

— Она ушла с Омер-беем на траурную церемонию.

— И что же, еще не пришла? — спросил Мухтар-бей, рассердился сам на себя, что задает такие глупые вопросы, и вышел из кухни. «Где же они так задержались?» Мысль о том, что дочь могла в такой день просто взять и отправиться на прогулку, вывела его из себя. «Расти такую, люби, пылинки с нее сдувай — чтобы она потом ушла к этому хлыщу, к этому самодовольному типу одержимому мыслями о деньгах!» Взгляд Мухтар-бея остановился на венецианском пейзаже. Эту картину он купил сам. Покойной супруге она не очень нравилась, но на стену ее все-таки повесили. Вспомнив жену, Мухтар-бей пригорюнился. «Только ее я и любил. А она всю жизнь надо мной слегка посмеивалась. Потом взяла и умерла. А сейчас и Назлы меня покинет. Да к тому же ради этого неприятного самовлюбленного типа. Эх, нашла бы она кого-нибудь другого… Взять хотя бы Рефика Ышыкчи. Пусть он человек наивный, зато добросердечный и чистый душой». Вспомнив споры с Рефиком, Мухтар-бей улыбнулся. «Однако до чего же он все-таки наивен! Можно и даже нужно быть идеалистом, но не настолько же! Хорошо, что министерство взялось издать его книгу». Министр сельского хозяйства, решив, видимо, не портить отношений с приверженцами Исмет-паши, настоял, чтобы просьба друга Мухтар-бея была выполнена. На днях Рефик должен был встретиться и с писателем-экономистом Сулейманом Айчеликом. Потом, наверное, отправится в Стамбул. Мысль о Сулеймане Айчелике и журнале «Тешкилят» была неприятна Мухтар-бею. «Не люблю фантазеров! Хотя, может быть, мои нынешние ожидания тоже не что иное, как фантазия, а я — жалкий мечтатель, питающий пустые надежды? На фоне этой смерти я — ничто. Смерть страшна! Живи, работай, выбивайся из сил, становись великим историческим деятелем, а потом — раз и всё. До чего же ужасна смерть… А я — всего лишь ничтожный муравей. Эх, даже поговорить не с кем!» Он вдруг вспомнил о горничной и снова отправился на кухню в надежде найти собеседника.

Горничная по-прежнему стояла у плиты и помешивала ложкой содержимое кастрюли, выясняя, достигло ли оно нужной консистенции.

— Что готовим, Хатидже-ханым? — спросил Мухтар-бей.

— Вы же вчера сами сказали, чтобы я приготовила сютлач! — неприветливо откликнулась горничная.

— А, сютлач! Это хорошо. Смотри только, чтобы не пригорел!

— Разве я вас, эфенди, когда-нибудь кормила пригорелым сютлачом? — все так же сухо проговорила горничная.

— Милая Хатидже-ханым, я же пошутил!

Чтобы не стоять просто так, Мухтар-бей заглянул в холодильник. Увидел там знакомую тарелку и расстроился: из-за этого набора тарелок, который за три месяца до смерти купила жена, у них вышел спор. Мухтар-бей тогда сказал, что правильнее было бы потрать деньги на что-нибудь другое: купить, скажем, новую одежду, кресла или еще что-нибудь для гостиной. Сейчас он понимал, до чего же глупыми и пустыми были те споры. «Что жизнь, что смерть — все тщетно и глупо». Порывшись в холодильнике, он понял, что ничего интересного, кроме маслин, там нет, достал их и начал есть. Потом почувствовал жажду Наливая воду в стакан, задумался, о чем можно было бы поговорить с горничной. Посмотрел, как быстро та перемешивает ложкой сютлач, и спросил:

— Стало быть, все время нужно вот так перемешивать?

— Да, нужно! — хмуро ответила горничная.

— А если слишком сильно мешать, не пострадает ли вкус? Или, может быть, сютлач не загустеет до нужной кондиции?

Вместо ответа горничная вытащила ложку из варева и раздраженно постучала ей по краю кастрюли. Потом нервным движением надвинула на кастрюлю крышку.

Мухтар-бей подошел к окну и начал рисовать узоры на запотевшем стекле.

— Вот и великий Ататюрк умер, Хатидже-ханым! Что скажете?

— Да, большой был человек. Умер, что поделаешь. Все мы умрем.

— А как думаешь, что дальше будет? Что сделает Исмет-паша, каким людям доверит важные посты?

— Помилуйте, бейэфенди, я в этих делах не разбираюсь, что я скажу? — В глазах горничной промелькнула недобрая искорка, щеки чуть покраснели. — Я в этих делах ничего не смыслю, так и помалкиваю! Вот как вы в готовке ничего не понимаете, так и я в политике!

— И правда, — согласился Мухтар-бей. Гнев Хатидже-ханым показался ему забавным. Выйдя из кухни, он направился в гостиную, и не успел еще туда дойти, как выкинул из головы все свои горести. Вопрос о смысле жизни теперь казался неважным. «Главное — я живу! Живу смеюсь, разговариваю. И с радостью ожидаю должность в новом правительстве. На кухне готовится сютлач… Вот и всё!»