Я глядел на разделявшие нас с мисс Чамли воды, пока не поутихла ярость — впрочем, горе мое, как всегда, осталось со мной. За спиной хлопнула дверь, простучали шаги Бене, стукнула дверь кают-компании. Я не обернулся. Во — первых, он явно поддразнивал меня, во-вторых, он из чужой клики. Хоть Чарльз и запретил мне употреблять это слово, про себя я могу говорить его сколько угодно. Чарльзу нужна поддержка. С этой мыслью я подозвал Веббера. Он помог мне облачиться в дождевик и сапоги. Я с трудом вскарабкался на шкафут, но Чарльза нигде не было. Казалось, мы пересекли какую-то невидимую морскую границу. Вода, которая раньше была то синей, то серой, определенно позеленела. Воздух стал заметно холодней, а брызги, попавшие мне на лицо, чуть не примерзли к щеке. Ветер дул юго-западный, и мы шли на юго-восток. Ураган давно кончился, ровный ветер гнал волны в борт. Под низкими облаками с невидимого западного горизонта поплыли мимо струи тумана. Я ощутил мелкую качку — результат укороченных мачт и недостатка парусов. Хорошо хоть носом зарываться перестали! Канаты, которыми Чарльз обмотал брюхо корабля, держались крепко. Команда была занята — и не только рулевые, дозорные и та часть вахты, что переставляла паруса. Матросы хлопотливо тянули спасательные концы с бака к кнехтам у грот-мачты, а оттуда — на ют и к трапу, ведущему на шканцы. Поневоле задумаешься. Из кубрика вышел Чарльз Саммерс, бросил несколько слов мистеру Гиббсу. Тот козырнул и направился в кубрик. Чарльз осмотрел клинья вокруг гнезда фок-мачты, поговорил со старшиной, который командовал матросами, тянувшими спасательные концы, проверил их, наваливаясь всем телом то тут, то там. Один конец чем-то ему не понравился, но, в общем и целом, Чарльз, похоже, остался доволен. Он поднялся на бак, заговорил с кем-то у рынды, заметил меня и помахал рукой. Я ответил ему тем же, но подходить не стал. Закончив дела, он пришел на шкафут.

— Не промокаете?

— Как видите. Вот, надел плащ, чтобы не намочило, заодно и согреюсь. Заметно похолодало.

— Ревущие сороковые. Мы наконец-то дошли до них, но почему-то гораздо южнее, чем положено.

— И как неожиданно!

— Говорят, так всегда бывает. В океане есть своего рода водяные острова, континенты, дороги. Мы наткнулись на континент.

— Ваши спасательные концы пугают.

— Простая предосторожность.

— Похоже, настроение у вас бодрое.

— Угадали, а хотите знать почему? Скажу только вам и на ухо — там, в трюме, мистер Кумбс готовит уголь, и на это уйдет немало времени. Кроме того, при такой погоде починка мачты становится слишком опасной…

— Значит, наша партия у власти!

— Я же просил вас не употреблять подобных выражений!

— Простите, запамятовал.

— Что за репутацию вы составите себе в глазах вашего покровителя, если капитан Андерсон сообщит ему о вашем участии в беспорядках на корабле?

— Он ничего не сообщит до тех пор, пока помнит о дневнике, который рано или поздно ляжет на стол перед моим крестным.

— Я и забыл. Какой давней кажется сейчас вся эта история! И все-таки ради меня — постарайтесь забыть слова, которые намекают на здешние разногласия. Я рад тому обстоятельству, что опасные работы откладываются на неопределенный срок.

— Я был бы рад, если бы мы увеличили скорость, но, разумеется, не такой ценой.

— Позвольте дать вам совет. Надевайте плащ только с одной целью — не промокнуть. В нем жарко, а если вы вспотеете, то быстро растеряете все удовольствие от недавней ванны.

Чарльз многозначительно кивнул и поспешил в кубрик.

«Кивает так, словно подмигивает. Верно, прежде от меня попахивало…» — подумал я.

В паре ярдов от меня мистер Брокльбанк стоял у правого борта под прикрытием (если так можно выразиться) грота — штага, держась за бухту каната. Кто-то одолжил ему огромную древнюю накидку — потрепанную и грязную. Мистер Брокльбанк обмотался ею так, что стал похож на изваяние. Бороду он подвязал каким-то лоскутом — похоже, женский чулок! На пухлом лице лежала печать уныния, глаза глядели в никуда. Я решил, что с ним незачем разговаривать, хотя бы потому, что он не сообщил бы мне ничего нового о мисс Чамли. Поэтому я сдержанно кивнул и прошел мимо, в пассажирский салон. Каюта, в которую я столь храбро собирался возвратиться, стояла распахнутой. Оттуда со щеткой и ведром вышел Филлипс и удалился на шкафут. Я не заходил сюда с тех пор, как Виллер выбрал место для последней в своей жизни — трагической и преступной — выходки. Охваченный внезапной решимостью, я дернул дверь и шагнул внутрь. Каюта совсем не изменилась, разве что стала светлее и чище. Дело в том, что переборки и подволок — или, проще сказать, стены и потолок — были теперь покрыты не тусклой, горчичного цвета, краской, которую по предписанию выделяло адмиралтейство, но блестящей белой эмалью. Что ж, выглядит бодряще. Я потрогал стены — высохли. Оттягивать возвращение больше не было причин. Я опустился на парусиновый стул и попытался внушить себе, что нахожусь в обычном помещении, без всякой истории. Не получилось! Как я ни старался, глаза упорно возвращались к рым-болту у изголовья кровати. Именно его сжимала негнущаяся рука мертвеца, в то время как грузное, словно налитое свинцом тело тяжело вдавилось в койку. Мысли метнулись прочь от Колли только для того, чтобы вызвать в памяти образ Виллера, стоящего подле меня с поднятым к лицу дулом мушкета — я не мог избавиться от этого видения! Безумная храбрость человека, готового встретить смертельный выстрел, словно заразила и меня: вздернутый подбородок, его последний взгляд — мой взгляд! — уперся в выщербленные от времени потолочные балки…

Я похолодел, несмотря на матросскую робу, да еще и плащ в придачу — похолодел отнюдь не от стылого воздуха. Белая, аккуратно положенная эмалевая краска не полностью скрыла следы происшедшего. Балка, под которой в момент выстрела стоял Виллер, была усеяна выщерблинами. Мозг да череп — слабое препятствие для хорошего заряда, пущенного с расстояния в пару дюймов. В одной из ямок, там, где кисть тщательно заполнила ее эмалью, торчал острый осколок. Трудяга-матрос старательно выкрасил и это жуткое memento mori. Остались и другие следы, которые я замечал один за другим, так что скоро в моем воображении сложилась полная картина происшедшего, без которой я вполне мог бы обойтись. Я словно бы увидел, по какой траектории прошла пуля, как разлетелась голова. Ночевать здесь было невозможно. И все-таки ночевать мне должно именно здесь, чтобы не стать всеобщим посмешищем — сперва на корабле, а потом и во всем Новом Южном Уэльсе!

Подо мной качнулась палуба — резко, так, что нога моя зависла в воздухе. Из каюты Преттимена раздался вопль. Звук, пусть и душераздирающий, вернул меня к реальности, а потому я ему даже обрадовался. Бестолковый Преттимен! Так называемый философ! «Что ж, каждый расплачивается за безрассудство», — подумал я, наконец-то отвлекшись от мыслей о смерти. Интересно, к какой партии принадлежали он и его невеста, мисс Грэнхем? Я мысленно заметался между их каютами. Если столь энергичная особа согласилась сделать Преттимена счастливейшим из смертных… С другой стороны, он человек зажиточный, и всегда существует опасность, что благосклонность дамы объясняется не столько личными качествами джентльмена, сколько размером его состояния. Как бы то ни было, мисс Грэнхем переночевала бы в этой конуре без малейших колебаний! Тоска, и без того навалившаяся на меня в проклятой каюте, при этой мысли сделалась такой сильной, что я вскочил на ноги и вылетел в коридор. Отсюда была видна часть палубы, по которой перекатывалась вода. Похоже, мы наконец-то дождались подходящей погоды! Я неуклюже прошел по коридору, держась за спасительный леер, и спустился вниз, в кают-компанию.

— Веббер, помогите мне, пожалуйста, стянуть этот плащ. А после перетащите-ка мои вещи обратно в пассажирскую каюту.

— Сэр, старший офицер говорит, что…

— Не важно, что там говорит ваш старший офицер. Краска высохла, и спать я буду сегодня именно там.

В окно яростно плеснуло.

— Погодка-то как разыгралась, а, сэр? А будет еще хуже.

— Да-да. Ну, исполняйте.

— В той самой каюте, где он руки на себя наложил? А до того — пастор?

— Да займитесь же делом!

Веббер задумчиво кивнул и исчез в каюте, которую я временно занимал. Нет сомнений — все словно нарочно складывается против меня. Освободившись от плаща, я решил навестить пассажирский салон, хотя было еще слишком рано. К моему удивлению, там уже сидел коротышка Пайк, уронив голову на стол. Корабль качнуло, по полу с грохотом покатился стакан.

— Пайк! Ричард! Что это с вами?

Он не ответил, только тело тяжело моталось по столу в такт качке. Просто омерзительно! Никто не судит пьяных строже, чем раскаявшийся пропойца. Но это так, к слову.

— Ричард! Возьмите себя в руки!

Я тут же пожалел о своих словах. Если бедняга так надрался, лучше всего оставить его, как есть. В конце концов, кто я такой, чтобы решать — спать ему или бодрствовать? Передо мной бедный клерк, с трудом набравший денег, чтобы оплатить себе, жене и двум дочерям путешествие к антиподам. Дети, судя по всему, умирают, жена обернулась натуральной мегерой. Нет, не стоит его трогать.

Дверь отворилась. Вошел Боулс.

— Что новенького, мистер Боулс? Как фок-мачта?

— Вы бы лучше спросили, как уголек. Они смогли добыть, изготовить, пережечь — или что там делают с углем — не больше кулька. На мостике ожесточенно дискутируют.

— Выходит, вы там были.

— Хотите — верьте, хотите — нет, но меня попросили оформить завещание. А затем, я полагаю, в качестве платы за услуги, отвели вниз и показали основание мачты в треснувшем гнезде.

— Значит, мнения разделились?

— О да. Спор идет горячий, и участники не всегда ведут себя должным образом, или, если можно так выразиться, правомерно.

— А вы с кем согласны — со старшим офицером или с мистером Бене?

— Ни с кем. Меня поражает легкость, с которой люди в форме принимают твердые, категоричные решения, не имея на то никаких оснований.

— Я со своей стороны уверен, что даже и пробовать не стоит. Слишком уж это опасно.

— Да, именно так считает старший офицер. Видели бы вы это гнездо — огромного размера! Трещина также велика, а значит, велика и опасность. Мачта стонет и разбивает дерево вокруг себя, вращаясь маленькими, неравномерными кругами, которые невозможно остановить. Не знаю, что тут делать. Вокруг мачты сплели целый клубок из временных приспособлений. Некоторые из них понятны и дилетанту вроде меня, некоторые загадочны и невнятны — балки, втиснутые между мачтой и шпангоутами; тросы, обвязанные вокруг мачты так туго, словно сделаны из металла. И все-таки она раскачивается — несмотря на балки и тросы, блоки и лебедки, клинья, подпорки и брусья. Выглядит устрашающе. А когда замечаешь, что мачта движется, становится еще страшнее.

— И будет хуже?

— Боюсь, что да.

Он замолчал, глядя в окно на бушующее море.

— Да уж, мистер Боулс, веселая компания смертников выйдет из нас, как я погляжу. Пайк напился до беспамятства. Олдмедоу в дурном настроении и предпочитает общество своих людей нашему. Мы сами…

— Напуганы до смерти.

— Преттимен не встаете койки…

— Просто не может. Лежит совершенно беспомощный. Удар оказался слишком сильным. Поскольку на борту нет ни одного врача, за ним ухаживает только сестра милосердия из переселенцев…

— От которой, по-моему, никакого толку!

— По-моему, тоже. Но и моряки, и переселенцы считают, что она делает все возможное, что сводится, на мой взгляд, к бормотанию молитв и развешиванию чеснока вокруг несчастного!

— Вы говорите, ее прислали матросы и переселенцы?

— Да, Преттимен пользуется среди них большим уважением.

— Неужто я слишком рано записал его в клоуны? Нет, разумеется, нет!

Бейтс, стюард, принес еду для тех, кто еще в состоянии был есть: солонину — холодную, поскольку топливо надо было беречь для изготовления угля, размоченные бобы — тоже холодные, печально известные корабельные галеты, в которых — клянусь! — не было ни единого червяка, и немного пива или отвратительной на вкус воды с капелькой бренди. Мы с Боулсом поели. Пайк дремал на столе до тех пор, пока Бейтс не позвал Филлипса, и они не отволокли его в каюту. Олдмедоу, как мне сказали, предпочел питаться со своими людьми в кубрике. Море разыгралось, качка стала сильнее. Повседневная жизнь корабля — смена вахты, крики боцмана, звон рынды, топот офицерских сапог и босое шлепанье матросов у нас над головами — гудела вокруг, бесконечная, как наше путешествие, как само время, пока пробегали мимо тревожные часы. Бейтс — не знаю, по обязанности или по собственному желанию — разнес дамам тарелки с едой прямо в каюты.

Боулс вернулся к себе. Рядом со мной присел завернутый в накидку мистер Брокльбанк и осчастливил меня подробным рассказом о различных методах, применяемых для гравирования на камне, меди и цинке, включающим подробное описание всех трудностей этих процессов. Я почти не слушал, и старик убрался прочь. Корабль потряхивали нешуточные волны.

Хмурым вечером, около девяти, я поднялся на ноги и осторожно двинулся в свою свежеокрашенную каюту. Там торчал Веббер — притворялся, что поправляет покрывало, а на самом деле ждал денег, между прочим, за свои прямые обязанности.

— Спасибо, Веббер. Что ж, больше ничего не нужно.

К моему удивлению, он не ушел.

— Вот, значит, где он с собой покончил. Оно и понятно.

— Что вы имеете в виду?

— После первой смерти местечко вошло во вкус, ну и схапало парня, как только сообразило, что у него на уме…

— Да о чем это вы?!

— О Виллере. Мы его звали Джосс. Ну, между нами.

— Подите вон!

— Их же не остановишь, как только они себе это в голову вобьют, так ведь? Этот все твердил, что наконец-то сможет отдохнуть. Чудной он был, Джосс. Сдается, он господам прислуживал, прежде чем на флоте оказался. Он намекал, что состоял на службе у людей ученых, пока не скатился до нашей работы.

— Мне он ничего подобного не рассказывал! А теперь…

— Говорил, что всегда есть где укрыться, если что. «Последний приют, Веббер, он постоянно при нас. Если станет совсем худо, можно юркнуть в него, свернуться там, спрятаться ото всех и заснуть. Он всегда под рукой. И лично я тонуть больше не согласен, хватит с меня».

— Боже милосердный! Он что-то такое говорил однажды, когда…

— А спросите — почему тут? Да потому что каюта его засосала. Вещая она, вот что я вам скажу.

— Убирайтесь, Веббер!

— Иду, иду, сэр. Я бы и так тут не остался — особенно ночью, даже если б мне заплатили, хоть вы, похоже, и не собираетесь.

Веббер помедлил, выжидающе глядя на меня, но я ничего ему не дал, и он ушел. Как только он закрыл дверь, мне стало еще хуже. Я добрался до шкафута и выглянул за борт. Волны выстроились в ряды — такие ровные, словно ими кто-то командовал. Восковой свет луны ложился на гребни, превращая их в стальные полосы.