Над Порт-Харкортом лило, будто из ведра, когда шофер м-ра Ралли остановил зеленый «форд V-8» на причале перед конторой «Холланд Африка лайн», как Джеффри год назад, ожидая May и Финтана, сходивших с корабля. Но на этот раз у причала стояла не «Сурабая». Это было гораздо более крупное и современное судно, контейнеровоз, который не нужно чистить от ржавчины, и назывался он «Амстелкерк». Водитель выключил зажигание, и Джеффри выбрался из «форда» с помощью May и Финтана. Машина больше ему не принадлежала. Несколько дней назад он продал ее м-ру Шексону, человеку, который занял его место в конторе «Юнайтед Африка».

Вначале Джеффри возмущался: — Это моя машина. Я лучше отдам ее Элайдже, чем продавать этому… этому Шексону!

Вмешался резидент Ралли, со своей джентльменской учтивостью:

— Он купит ее у вас по хорошей цене. Вы окажете услугу ему, а значит, и всей нашей общине, понимаете?

May сказала:

— Если ты отдашь машину Элайдже, они ее отнимут. Ему от нее не будет никакого проку. К тому же он и водить-то не умеет.

В конце концов Джеффри уступил при условии, что сделкой займется сам Ралли и что его, Джеффри, с семьей доставят к кораблю, который отвезет их в Европу. Резидент даже предоставил своего шофера: сам Джеффри был не в состоянии сесть за руль.

С «Ибузуном» было сложнее. Когда Шексон потребовал немедленно освободить дом, Финтан сказал: «Как только съедем, я его сожгу!» Однако съезжать все-таки приходилось, и избавляться от всего поскорее. May много чего раздала: ящики с мылом, посуду, продукты. В саду «Ибузуна» состоялся своего рода праздник, благотворительная ярмарка. Но May напрасно старалась изображать веселье. Это было грустно, подумал Финтан. Джеффри заперся в своем кабинете, перебирал бумаги, книги, жег заметки, словно это были секретные архивы.

Женщины в длинных платьях выстроились в очередь перед May с Маримой. Каждая получила свою долю: кастрюли, тарелки, мыло, рис, варенье, коробки печенья, кофе, простыни, подушки. Дети бегали по веранде, входили в дом, тащили все, что попадалось под руку, хватали карандаши, ножницы. Перерезали веревки качелей и трапеции, унесли гамаки. Финтан был недоволен. May пожала плечами: «Оставь, какая разница? У Шексона нет детей».

Около пяти часов вечера праздник закончился. «Ибузун» был пуст, еще более пуст, чем когда в него вселился Джеффри, до приезда May. Он устал. Лег на раскладушке, единственном предмете меблировки, оставшемся в комнате. Он был бледен, щеки покрывала серая щетина. В своих металлических очках и черных кожаных ботинках походил на старого солдата под арестом. В первый раз Финтан что-то почувствовал, глядя на него. Ему хотелось побыть с ним, поговорить. Солгать в утешение, сказать, что они вернутся, начнут все сначала, поплывут по реке до нового Мероэ, до стелы Арсинои, до знаков, оставленных народом Осириса.

«Куда бы ты ни отправился, я пойду с тобой, буду твоим помощником. Мы раскроем секреты, станем учеными». Финтану вспомнились имена, которые он видел в тетрадях Джеффри: Бельцони, Виван Денон, Дэвид Роберте, Присс д'Авенн; вспомнились черные колоссы Абу-Симбела, открытые Буркхардтом. На мгновение глаза Джеффри заблестели, как в тот раз, когда он увидел свет солнца, обрисовавший знаки итси на базальте, на подступах к Аро-Чуку. Потом он заснул, обессилев; лицо белое, как у мертвеца, холодные руки. Доктор Чэрон сказал May: «Отвезите вашего мужа в Европу, заставьте его есть. Здесь он никогда не поправится». Они уезжали. В Лондон или во Францию, в Ниццу, быть может, чтобы быть поближе к Италии. У них будет другая жизнь. Финтан пойдет в школу. Обзаведется друзьями своего возраста, научится играть в их игры, веселиться с ними, драться по-детски, не касаясь лица. Будет гонять на велосипеде, кататься на коньках, пить молоко, сироп, есть картошку. Больше никакой сушеной рыбы, жгучего стручкового перца, бананов плантейн и окры. Он забудет фуфу, жареный ямс, арахисовый суп. Научится обуваться, переходить улицу между машинами. Забудет пиджин, не станет больше говорить: «Da buk we yu bin gimmi a don los am». He скажет «Chaka!» пьянице, что бредет, спотыкаясь, по пыльной дороге. Не станет звать Nana старую Уго, бабушку Бони. И она больше не назовет его коротким именем, которое он так любил: «Уму». В Марселе он, наверное, снова будет для бабушки Аурелии ее bellino, а она обнимет его крепко-крепко и поведет в кино. Словно он никуда не уезжал.

Последний день в «Ибузуне» Финтан встретил очень рано, до рассвета, чтобы еще раз пробежаться босиком по большой травяной равнине. Рядом с замками термитов дождался появления солнца. Вокруг был такой простор, небо омыто дождями, наполнено завитками облаков. Ветерок шелестит в траве, гудят насекомые, где-то под защитой деревьев кричат цесарки. Финтан долго ждал, не двигаясь.

Он даже уловил тихий чешуйчатый шорох змеи, скользившей рядом в траве. Финтан заговорил с ней вслух, как Бони: «Змея, ты у себя, это твой дом, дай мне пройти». Взял немного красной земли и намазал себе ею лоб, щеки.

Бони не пришел. После бунта каторжников он больше не хотел видеть Финтана. Среди тех, кого вояки лейтенанта Фрая расстреляли у решетки, были его дядя и старший брат. Однажды мальчики встретились на дороге в Омерун. У Бони было замкнутое лицо, глаза прятались под скошенными веками. Он ничего не сказал, не бросил камня, не выругался. Просто прошел мимо, и Финтан почувствовал стыд. А также гнев. У него слезы навернулись на глаза, ведь в том, что сделали Симпсон и лейтенант Фрай, он был не виноват. Он их ненавидел так же, как Бони. И все-таки позволил Бони уйти. Подумал: если бы я убил Симпсона, смог бы я снова увидеть Бони? И он пошел к белому дому близ реки. Увидел искореженную решетку, там, где текла и впитывалась в землю кровь. Большая яма бассейна казалась затопленной могилой. Вода была грязная, цвета крови. Перед входом стояли на посту два солдата с ружьями. Но дом казался странно пустым, заброшенным. Вдруг Финтан понял, что у Джеральда Симпсона никогда не будет бассейна. После случившегося никто не придет копать землю. Большая яма станет наполняться грязной водой каждый сезон дождей, приползут жабы, будут квакать тут по ночам. Это его развеселило, он злорадно рассмеялся. Симпсон проиграл.

Других деревьев, кроме одинокой купы на пригорке, вокруг не было. Отсюда Финтан мог видеть дома Омеруна и повсюду дымки других деревень, поднимавшиеся в прохладном утреннем воздухе. День начинался как любой другой. Слышались голоса, лай собак. Тонкий звон молотка в кузнице, глухие удары пестов, дробящих сорго. Финтану казалось, что он ощущает добрый запах еды: жареной рыбы, печеного ямса, фуфу. Это было в последний раз. Он медленно пошел к реке. Первый причал был пуст. Гнилые доски постепенно проваливались, обнажая почерневшие, поросшие травой сваи. Ниже по течению, на Пристани, стояло судно из Дегемы, пришедшее за грузом ямса и бананов плантейн, диковинная деревянная посудина, похожая на португальские каравеллы. Проснувшись, Финтан услышал гудок и вздрогнул. Подумал, что Джеффри тоже слышал сигнал: в этот день по реке приходила почта, доставляемая без особой спешки, и разные товары. На причал перед складом «Юнайтед Африка» будут выгружать ящики с мылом, а старый Мозес примется затаскивать их под тень железной крыши. Шексон, быть может, уже там, нетерпеливо расхаживает взад-вперед по Пристани, в пробковом шлеме и одном из тех безупречно белых льняных костюмов, которые он меняет два раза в день. Должно быть, и резидент Ралли явился, чтобы принять возможных визитеров, перекинуться парой слов с капитаном. А вот Симпсон наверняка не придет. После бунта его вызвали в Порт-Харкорт. Уже ходил слух, что его переведут в другое место, может, отзовут в Лондон, усадят за письменный стол, где он будет не так опасен.

Финтан сел на развалившийся причал и стал смотреть на реку. Из-за дождей вода вздулась. Темная, тяжелая, она завихрялась, образуя водовороты, несла ветви, сорванные с деревьев, листья, желтую пену. Иногда проплывал какой-нибудь посторонний предмет, взявшийся неведомо откуда: бутылка, доска, старая корзина, тряпка. Бони говорил, что в реке живет богиня, по ночам слышно, как она дышит и стонет. Она утаскивает молодых людей с берегов и топит. Финтан подумал об Ойе, о ее теле, распростертом в темном нутре корабля, о ее хриплом дыхании в момент родов. Финтан тогда смотрел на ребенка, пришедшего в мир, и не осмеливался пошевелиться. А потом, когда тот испустил свой первый крик, неистовый, пронзительный, выскочил на палубу, чтобы дождаться Бони с подмогой. May сопровождала Ойю в больницу, ухаживала ней. Финтану никогда не забыть, как Ойя прижимала ребенка к себе, пока ее несли на носилках в больницу. У нее родился мальчик, еще никак не нареченный. А теперь Ойя ушла со своим сыном и никогда не вернется.

Посреди реки, на мысу острова Броккедон, смутно проступали очертания заброшенного корабля. Финтан ощутил вдруг укол беспокойства, словно эта развалина была самой важной вещью в его жизни. Он нашел пирогу на другом причале и поплыл к середине реки, в сторону Асабы. Бони научил его грести, погружая весло немного наискосок и придерживая на мгновение вдоль борта, чтобы пирога шла прямее. Вода в реке была темной, другой берег еще прятался в облаках. Среди деревьев блестели электрические лампочки лесопилки.

Вскоре он оказался на быстрине посреди реки. Течение здесь было сильное, вода бурлила вокруг пироги, и Финтан почувствовал, что лодку сносит. Какое-то время ему удавалось держать курс на мертвый корабль. «Джордж Шоттон» начал тонуть, как и предвещал Сэбин Родс. Теперь это была всего лишь некая форма, похожая на челюсть кашалота, большой черный костяк, торчавший среди тростников, за который цеплялись унесенные паводком стволы деревьев и груды желтой пены, исторгнутой водоворотами. Топляки пробили корпус, вода проникла внутрь. Пока течение проносило Финтана мимо острова, он заметил, что паводок сорвал и лестницу, по которой поднимались Ойя с Окаво. Осталась только верхняя площадка и длинный поручень, который шевелился, уходя в текущую воду. Птицы больше не жили в руине.

На мысу Броккедона пирога вышла из протока и оказалась в тихой заводи. Асаба была совсем рядом. Финтан ясно видел причал, здания лесопилки. Когда он повернул к Ониче, у него защемило сердце. Ойя ушла. Это она была хранительницей «Джорджа Шоттона». Без нее блуждающие топляки разрушат все, что еще оставалось от корабля, и окончательно похоронят его в грязи.

Днем, перед дождем, Финтан в последний раз вылепил кукол из земли, как учил его Бони. Тот называл это «делать богов». Старательно слепил маски Эзе Эну, живущего на небе, Шанго, мечущего молнию, и двух первых детей, Агинджу и его сестры Йемоджи, из уст которой рождается вода рек. А еще воинов, и духов, и лодки, на которых они плавают, и дома, в которых живут. Закончив, выставил их обжигаться на солнце, на цементе террасы.

May и Джеффри спали в пустом доме, в комнате с закрытыми ставнями. Лежали друг подле друга на узкой кровати. Время от времени просыпались, Финтан слышал их голоса, смех. Они казались счастливыми.

Это был очень долгий день, почти бесконечный, как тот, что предшествовал отъезду Финтана и May из Марселя.

Финтан не захотел ложиться. Он хотел все видеть, все сохранить в памяти, на месяцы, на годы. Каждую улицу города, каждый дом, каждую лавку на рынке, ткацкие мастерские, склады на Пристани. Хотел бегать и бегать босиком без конца, как в тот день, когда Бони отвел его на край обрыва и показал овраг, долину реки Маму. Он хотел запомнить всё на всю жизнь. Каждую комнату «Ибузуна», каждую отметину на дверях, запах прохладного цемента в проходной комнате, коврик, под которым прятались скорпионы, сладкие лимоны в саду, листья, попорченные муравьями, пролет грифов в грозовом небе. Стоя под навесом веранды, он смотрел на вспышки молний. Ждал рычания грома, как на следующий день после своего приезда. Он не мог ничего забыть.

Начинался дождь. Финтан вновь ощутил упоение, как в первые дни после приезда. Стал бегать в траве по склону, который вел к реке Омерун. Посреди саванны возвышались замки термитов, похожие на башни из обожженной глины. Финтан нашел в траве сук, отломанный от дерева грозой. И стал яростно колотить им по термитникам. Каждый удар отдавался внутри его тела. Он колотил по термитникам и орал во все горло: «Pay, раа, арр!» Стены рушились, отваливаясь целыми кусками и выбрасывая на смертоносный солнечный свет личинок и слепых насекомых. Время от времени он останавливался, чтобы передохнуть. Руки болели. В голове звучал голос Бони: «Это же боги!»

Больше ничто не было правдой. К концу этого дня, к концу этого года не осталось больше ничего, Финтан ничего не сохранил. Все было обманом, как истории, которые рассказывают детям, чтобы у тех заблестели глаза.

Финтан перестал колотить. Поднял горсть красной земли, легкой пыли с живой личинкой, драгоценной, словно редкостный камень.

Задул ветер, предвестник дождя. Стало холодно, как ночью. Небо со стороны холмов сделалось чернее сажи. Беспрерывно плясали молнии.

Сидя на ступеньках веранды, May смотрела в небо, в ту же сторону. Утром было так жарко, солнце еще палило сквозь кровельное железо. Снаружи ни звука. Финтан бегал по саванне. May знала, что он вернется только ночью. Это был последний раз. Она думала об этом без грусти. Теперь у них начнется новая жизнь. Ей не удавалось представить себе, какой будет эта жизнь вдалеке от Оничи. Но зато она хорошо знала, о чем станет сожалеть там, в Европе: о мягкости женских лиц, о смехе детей, их ласке.

Что-то изменилось в ней. Марима положила руку ей на живот и сказала:

— Ребенок. — Она сказала это на пиджине: — Pikni.

May прыснула, и Марима тоже. Это была правда. Как она догадалась?

В саду Марима выпытала будущее у богомола, который всегда знает пол еще не рожденных детей. Богомол подобрал к груди лапы-щипцы.

— Девочка, — заключила Марима.

May ощутила дрожь счастья.

— Я назову ее Маримой, как тебя.

Марима сказала:

— Она родилась здесь. — И показала на землю вокруг, на деревья, на небо, на большую реку.

May вспомнила, что ей когда-то рассказывал Джеффри, перед своим отъездом в Африку: «Там люди считают, что ребенок рождается в тот день, когда был зачат, и принадлежит той земле, на которой это случилось».

Марима была единственной, кто знал.

— Не говори об этом никому.

Марима кивнула.

Теперь она ушла.

В полдень заглянул попрощаться Элайджа. Он возвращался в свою деревню по ту сторону границы, у Нконгсамбы. Пожал руку Джеффри, лежащему в кровати. Снаружи, на солнцепеке перед домом, ждала Марима. Стояла среди багажа — чемоданов, коробок с кастрюлями. Была там даже швейная машинка, прекрасный «Триумф», которую May купила ей на Пристани.

May спустилась, обняла Мариму. Сознавала, что они никогда больше не увидятся, и все же не испытывала грусти. Марима взяла руки May, положила их на свой живот, и May почувствовала, что Марима тоже ждет ребенка. Это было то же благословение.

Потом подъехал грузовик с брезентовым верхом, остановился на дороге. Марима и Элайджа загрузили свои вещи в кузов, Марима села впереди, рядом с шофером. И они скрылись в облаке красной пыли.

Около пяти часов начался дождь. Финтан сидел на своем любимом месте, на склоне, немного возвышавшемся над большой рекой. Видел другой берег, темную линию деревьев, красные, похожие на стену обрывы. Над Асабой небо было черным, как провал в никуда. Бежали облака, касаясь деревьев змеистыми щупальцами. Река была еще залита солнцем. Огромная, цвета грязи, с золотыми блестками. Виднелись наполовину затопленные острова. Вдалеке — Джерси, окруженный островками чуть больше пироги; ближе, возле устья Омеруна, — вытянутый, плохо различимый Броккедон. Возможно «Джордж Шоттон» затонул ночью, от него не осталось ничего. Финтан подумал, что так лучше. Вспомнил слова Сэбина Родса о крушении империи. Теперь, когда Ойя и Окаво ушли, все изменится, исчезнет, как развалившийся корабль, канет в золотистых речных наносах.

Прямо перед Финтаном в свете неба вырисовывались деревья. Растрескавшаяся земля ждала грозы. Финтан подумал, что знает каждое дерево на берегу реки, большое манго с шарообразной кроной, колючие кустарники, серые плюмажи пальм, наклоненных северным ветром. На голой земле перед домами играли дети.

Внезапно на реку обрушилась гроза. Завеса дождя накрыла Оничу. Первые капли застучали по земле, поднимая облака едкой пыли, срывая листья с деревьев. Струи царапали Финтана по лицу, через мгновение он промок насквозь.

Внизу снова появились попрятавшиеся было дети, кричали и бегали по полям. Финтан ощутил беспредельное счастье. Сбросил одежду, как они, и, оставшись в одних трусах, носился под ударами дождевых струй, запрокинув лицо к небу. Никогда он не чувствовал себя таким свободным, таким живым. Бегал и кричал: «Озоо! Озоо!» Ребятишки, блестя под дождем голыми телами, носились вместе с ним. Вторили ему: «Озоо! Озоо! Лей, лей!» Вода затекала в рот, в глаза, такая обильная, что он захлебывался. Но это было чудесно, упоительно.

Дождь цвета крови струился по земле, унося с собой все: листья и ветви деревьев, отбросы, даже потерянную обувь. Сквозь завесу капель Финтан видел воду реки, огромной, вздувшейся. Никогда он не был так близок к дождю, так полон его запахом и шумом, полон холодным дождевым ветром.

Когда он вернулся в «Ибузун», May ждала его, стоя на веранде. Казалась рассерженной. Взгляд был жестким, почти злым, по обе стороны рта — горькие складки.

— Да что с тобой такое?

May не ответила. Схватила Финтана за руку, втолкнула в дом. Она сделала ему больно. Он ничего не понимал.

— Ты хоть видел, на кого похож? — Она не кричала, но говорила сурово. Потом вдруг рухнула на стул. Прижала руки к животу. Финтан заметил, что она плачет.

— Почему ты плачешь, May? Ты заболела?

У Финтана сжалось сердце. Он положил руку на живот May.

— Я устала, устала. Я бы так хотела оказаться далеко, чтобы все кончилось.

Финтан обхватил May руками, сжал крепко-крепко.

— Не плачь. Все будет хорошо, вот увидишь. Я никогда не расстанусь с тобой, даже когда ты состаришься.

May удалось улыбнуться сквозь слезы.

Джеффри лежал в полумраке с открытыми глазами. Шум грозы нарастал крещендо. Пустую комнату озаряли молнии.

В эту ночь, поев на скорую руку (консервированный суп «Кэмпбелл», разогретый на керосинке, банка красной фасоли, печенье, последние куски голландского сыра, очищенные от красной корки), May и Финтан легли в одной постели, чтобы не тревожить Джеффри. Ворчание грозы не давало им уснуть почти до рассвета. Зеленый «форд V-8» не заставит себя ждать. Водитель м-ра Ралли будет тут с первым лучом солнца.