Суворов против Потемкина

 А.А. Безбородко (1747-1799). Подписал мирный договор с Турцией в 1791 г.

Как мы помним, определенная не без участия Потемкина и самой императрицы в Смольный, в воспитательное общество благородных девиц Наташа Суворова росла без матери, жившей с маленьким сыном у родственников в Москве. Суворов долго не признавал сына своим и всю нежность родительского сердца перенес на дочь.

«Любезная Наташа! Ты меня порадовала письмом от 9 ноября; больше порадуешь, как на тебя наденут белое платье; и того больше, как будем жить вместе»,— пишет Суворов 20 декабря 1787 г. из Кинбурна. Белое платье воспитанницы Смольного надевали в старших классах.

В письмах дочери полководец часто описывает свои боевые дела. Так, с Рымникского поля битвы он пишет краткое донесение Потемкину, а более подробный отчет о победе посылает своей четырнадцатилетней «Суворочке». Нередко в этих письмах прорывается грусть и затаенная нежность. «Милая моя Суворочка! Письмо твое от 31 ч. генваря получил; ты меня так им утешила, что я по обычаю моему от утехи заплакал. Кто-то тебя, мой друг, учит такому красному слогу, что я завидую, чтоб ты меня не перещеголяла... Куда бы я, матушка, посмотрел тебя в белом платье. Как-то ты растешь! Как увидимся, не забудь мне рассказать какую приятную историю о твоих великих мужах в древности. Поклонись от меня сестрицам». (16 III. 1788 г.)

«Что хорошего, душа моя сестрица? Мне очень тошно; я уж от тебя и не помню, когда писем не видал. Мне теперь досуг, я бы их читать стал. Знаешь, что ты мне мила; полетел бы в Смольный на тебя посмотреть, да крыльев нет. Куда, право, какая. Еще тебя ждать 16 месяцев, а там пойдешь домой...» (3 XI. 1789 г.)

И вот это время наступило. Наташа-Суворочка надела белое платье и была готова сменить его на придворный наряд с шифром императрицы. 2 марта 1791 г., накануне приезда Суворова в столицу, Екатерина пожаловала пятнадцатилетнюю дочь измаильского победителя в свои фрейлины. Много горестных часов доставил старику-отцу этот знак монаршей милости. Через три дня после произвождения за Измаил Суворов писал Потемкину: «Светлейший Князь, Милостивый Государь! Вашу Светлость осмеливаюся утруждать о моей дочери в напоминовании увольнения в Москву к ее тетке К[нягине] Горчаковой года на два. Милостивый Государь, прибегаю под Ваше покровительство о низпослании мне сей Высочайшей милости. Лично не могу я себя представить Вашей Светлости по известной моей болезни. Пребуду всегда с глубочайшим почтением...» (23 III. 1791 г.).

Не награда за Измаил, а судьба взятой ко двору Наташи терзала сердце старого воина. Будучи самого невысокого мнения о нравах двора и придворных, Суворов сокрушался об опасностях, подстерегавших его дочь. Ответ Потемкина неизвестен. Он сам переживал трудные времена. Его враги, действуя через нового фаворита Платона Зубова, вели против него сложную интригу. Важную роль в этой интриге играл граф Николай Иванович Салтыков, один из самых ловких царедворцев своего времени. Назначенный Екатериной гофмейстером малого двора после женитьбы наследника престола, Салтыков сумел завоевать доверие и любовь такого подозрительного человека, как великий князь Павел Петрович. Когда через десять лет императрица отозвала Салтыкова для нового поручения, Павел расстался с ним со слезами. Императрица доверила Салтыкову воспитание обожаемых внуков Александра и Константина. За эти труды Салтыков получил больше наград, чем Суворов за все свои победы. Николай Иванович остался чуть ли не единственным вельможей, сохранившим расположение императора Павла во время его короткого и бурного царствования. После убийства Павла заговорщиками Салтыков продолжал занимать важные посты в правительстве своего воспитанника — императора Александра I, стал председателем Государственного совета, получил княжеский титул.

Ко времени появления в Петербурге измаильского победителя граф Н.И. Салтыков занимал по совместительству пост вице-президента Военной коллегии. Пользуясь длительным отсутствием Потемкина, он все более прибирал к рукам военное ведомство. И этого царедворца, которого Суворов считал среди своих соперников, мы вдруг видим в числе новых друзей героя Измаила. Суворов чуть было не породнился с графом Николаем Ивановичем. Желая извлечь из дворца дочь, старый воин искал жениха.

Салтыков предложил руку своего сына. Жена Салтыкова — графиня Наталья Володимеровна, родная сестра князя Ю. В. Долгорукова, даже взялась опекать Наташу Суворову при дворе. В одной из записок, относящихся к весне 1792 г., Суворов с опозданием признается, что главной фигурой придворной интриги, направленной против Потемкина, был князь Репнин и что именно он «сплел его женихом» с Салтыковым.

Новые друзья начали кадить Суворову по поводу его побед. Измаильский победитель понадобился им для того, чтобы внушить недоверие к главнокомандующему: Потемкин-де сам не руководит военными действиями, а только пожинает плоды побед своих подчиненных. Екатерину обмануть было невозможно. А вот общественное мнение, «стоглавая скотина», как отзывался о нем Суворов, приняло эту версию. На Императрицу оказывалось воздействие через фаворита Платона Зубова. В случае удачи —- отставки Потемкина — ключевые посты в армии оказались бы в руках людей, принадлежавших к партии наследника престола. Граф Н.И. Салтыков принял бы целиком военное ведомство, князь Н. В. Репнин — Главную армию на юге, временно оставленную ему Потемкиным, а граф И.П. Салтыков уже возглавлял войска, собранные на западных границах для отражения нападения Пруссии и Польши. Искушенная в политической борьбе Екатерина сумела разгадать маневры прусской дипломатии и домашних друзей прусского короля. Она понимала, что Потемкин является ее опорой, и не выдала своего тайного мужа и соправителя его недоброхотам.

Суворов же не сумел разобраться в хитросплетении придворных интриг. Он доверился новым друзьям и сделал неверный шаг. Хорошо осведомленный Державин прямо говорит в своих «Записках»: «Надобно знать, что в сие время крилося какое-то тайное в сердце императрицы подозрение против сего фельдмаршала (Потемкина — В.Л.) по истинным ли политическим каким, замеченным от двора причинам, или по недоброжелательству Зубова, как носился слух тогда, что князь, поехав из армии, сказал своим приближенным, что он нездоров и едет в Петербург зубы дергать. Сие дошло до молодого вельможи и подкреплено было, сколько известно, разными внушениями истинного сокрушителя Измаила, приехавшего тогда из армии. Великий Суворов, но, как человек со слабостьми, из честолюбия ли, или зависти, или из истинной ревности к благу отечества, но только приметно было, что шел тайно против неискусного своего фельдмаршала, которому со всем своим искусством, должен был единственно по воле самодержавной власти повиноваться» 

Державин писал свои «Записки» много лет спустя после знаменитых походов Суворова в Италии и Швейцарии, прославивших имя русского полководца. В оценке «неискусного фельдмаршала» слышится распространенная в придворных кругах антипотемкинская версия. Но главное Державин передает точно: осложнение отношений с императрицей, недоброжелательство Зубова и тайное участие Суворова в борьбе против Потемкина. Это не анонимный анекдот, а свидетельство, подтвержденное письмами самого Суворова. Новые друзья полководца свели его с Платоном Зубовым. Горько и обидно читать строки из письма Суворова новому фавориту: «Ежечасно возпоминаю благосклонности Вашего Превозходительства и сию тихую нашу беседу, наполненную разума с приятностью честосердечия, праводушия, дальновидных целей к общему благу» (письмо от 30 июня 1791 г. из Вильманстранда). Кому он это пишет? Он, поседевший в боях воин. Мальчишке, ничтожеству, сила которого лишь в благосклонности престарелой императрицы. Неужели он верит в то, что этот слащавый красавец способен понять и оценить его, Суворова, лучше, чем «батюшка князь Григорий Александрович»? Но Зубов обещал помочь — исхлопотать для Суворова звание генерал-адъютанта. Генерал-адъютанты несли дежурство при дворе (в дежурство графа Н.И. Салтыкова, кстати говоря, начался «случай» Зубова), имели прямой доступ к императрице. Суворов рассчитывал таким способом помочь дочери. Он не знал, что Потемкин уже предлагал императрице отличить его «гвардии подполковника чином или генерал-адъютантом» и что сама Екатерина сделала выбор. В 1795 г. она писала барону Гримму о Суворове: «В общем это очень странная личность. Он очень начитан, обладает большим природным умом, но и бесконечными странностями, которые нередко ему вредят» . Екатерина не пожелала иметь среди своих генерал-адъютантов человека, который в ответ на ее милость торопился забрать свою дочь из дворца, словно это не дворец великой императрицы, а вертеп.

За праздничной мишурой столичных приемов, балов, маскарадов опытный наблюдатель весной 1791 г. мог разглядеть озабоченность, напряженность и тревогу, охватившие правящие круги в Петербурге. Кризис в отношениях Пруссией и Англией достигает высшей точки. Потемкин прилагает все усилия, чтобы отвратить новое вооруженное столкновение. В числе его ближайших сотрудников Безбородко, опытнейший дипломат, пользующийся доверием императрицы. Споры и размолвки между Екатериной и ее тайным мужем чередуются примирением и совместной работой.

«Батинька, первое письмо королевское я читала.,. Король (Густав III.— В Л.) не имеет причины сумневаться обо мне, что я готова заключить с ним союз и что в оном договоримся о субсидии, — пишет императрица Потемкину 4 апреля.— Естьли шведы посольства не хотят, то отложить оно недолго же, но всему надобна благопристойность. От границы же, Бог ведает, какие уступки хотят. Пугательным прусским выдумкам, пришедшим сего утра, я еще отлагаю принять веру... План твой получила, написав сие, и, положа перо сие на стол, читать стану».

Отовсюду шли тревожные вести. Лондонский кабинет вел дело к разрыву отношений с Fосеней. Прусский король держал войска в боевой готовности, а Густав III, недовольный задержкой выплаты обещанных субсидий, предлагал встретиться с Потемкиным на границе, чтобы уладить возникшие трудности. Но Потемкин оставался в Петербурге: по поручению императрицы он дни и ночи работал над планами защиты западных границ и балтийского побережья, где англичане намеревались высадить десанты.

7 апреля Храповицкий записывает в дневнике: «Разные перебежки. Досады. Упрямство доводит до новой войны». Последние слова принадлежат Потемкину, упрекающему императрицу в нежелании пойти на уступки Англии и Пруссии.

9 апреля Храповицкий слышит слова Екатерины: «Сказали, что пива и портера не будет (т. е. с началом войны все торговые связи прервутся. — В.Л.), но сего утра Князь (Потемкин.— В.Л.) с Гр[афом] Безбородкой составили записку для отклонения от воины, князь говорил Захару: как рекрутам драться с англичанами. Разве не наскучила здесь шведская пальба. Князь был ввечеру у Государыни и оттуда пошел на исповедь».

«10 апреля. В день омовения ног Князь в большой придворной церкви приобщался с ПТШ (Платошей Зубовым.— В.Л.) вместе».

Потемкин решил действовать через фаворита, как действовал в грозном 1774 г. через него самого опытный Никита Иванович Панин. Напряжение нарастает. Английский кабинет посылает гонца с официальным объявлением войны России. В Совете императрицы обсуждается вопрос, где взять выгодную позицию для отражения британского флота. 15 апреля адмирал В. Я. Чичагов получает приказ выводить корабли на рейд. Все эти дни русские дипломаты ведут упорную борьбу в европейских столицах. Особенно успешно действует в Лондоне граф С.Р. Воронцов. Он снабжает парламентскую оппозицию документами, доказывающими пагубность для английской торговли и промышленности политики кабинета Уильяма Питта-Младшего, т.к. Россия занимала одно из первых мест в британском импорте и экспорте. Через подставных лиц русский посол начинает в английской печати кампанию против войны.

17 апреля Храповицкий записывает:«Сказали с приметным на лице удовольствием, что в парламенте спорили очень жарко против Питта и войны с нами». В рескрипте на имя Воронцова, помеченном 18 апреля, говорилось: «Если Бог поможет совершить мир с турками, то нетрудно заметить, сколь тщетны и вредны были для Англии чинимые ныне вооружения в угодность властолюбивым видам Короля Прусского». 19 апреля императрица утверждает представленные Потемкиным планы защиты границ.

В те дни она направляет письмо в Гамбург своему постоянному корреспонденту доктору И. Г. Циммерману. «Обещаю Вам, — говорится в письме, — что Вы будете иметь обо мне известие, если на меня нападут с моря или с сухого пути, и ни в каком случае не услышите, что я согласилась на те постыдные уступки, которые неприятель позволит себе предписать мне» . Письмо послано почтой через Берлин, чтобы прусский король из первых рук получил сведения о твердости российской императрицы.

23 апреля, Храповицкий: «Почти сквозь слезы говорят, что 6 уже кораблей выведены на рейду Кронштадтскую, а те канальи не придут, но только людей в холод мучат». Императрица еще не знает, что Питт, пораженный стремительным падением престижа правительства в парламенте, уже приказал вернуть гонца, везущего ноту с объявлением войны. 25 апреля помечена собственноручная записка Екатерины Потемкину, в которой говорилось: «Я нахожу Вашу мысль составить значительный корпус в Финляндии и назначить его начальником Графа Суворова весьма хорошею, и, чтобы это ускорить, я посылаю прилагаемое письмо генералу Суворову, если Вы признаете нужным отдать это письмо». Тем же 25 апреля помечен рескрипт Суворову:

«Граф Александр Васильевич!

Я желаю, чтоб Вы съездили в Финляндию до самой шведской границы для спознания положений мест для обороны оной. Пребываю Вам доброжелательна

Екатерина».

Это назначение большинством биографов Суворова (опять же за исключением ранних) подается, как происки Потемкина. Храповицкий записывает в своем дневнике под 26 апреля: «Граф Суворов Рымникский послан осмотреть шведскую границу. Недоверчивость к шведскому королю внушил Князь, говорят, будто бы для того, чтоб отдалить Суворова от праздника и представления пленных пашей». Передавая придворную сплетню, Храповицкий сам же через несколько дней опровергает ее, сообщая о «разных требованиях королевских», которые привез курьер из Стокгольма (запись от 16 мая). Густав требовал немедленной выплаты крупных денежных сумм, обещанных ему при заключении мирного договора с согласия Екатерины, В русской казне, истощенной двумя войнами и новыми военными приготовлениями, свободных сумм нет. Король грозит разрывом мирного договора. Зная его неуравновешенный характер, этому можно верить. Тем более опасными казались сведения о предложениях английского посла в Стокгольме дать королю деньги за «небольшую услугу» — разорвать мир с Россией. Нет, совсем нелишне было поручить Суворову осмотреть границу и представить соображения на случай новой войны. Да и само пребывание в Финляндии победоносного полководца должно было охладить горячие головы. Потемкин несомненно был осведомлен о том, что приключилось с его другом в Петербурге. Увидев Суворова среди своих врагов, он должен был почувствовать себя глубоко уязвленным. Но Потемкин был государственный человек. Он знал нравы придворных кругов, жертвами которых становились и не такие неискушенные люди, как Суворов. И Потемкин решил вырвать «друга сердешного» из сети интриг, заняв его делом. Письма Суворова из Финляндии свидетельствуют о том, что Потемкин не ошибся. Суворов ушел в дело с головой. Тяжелыми весенними дорогами скачет он по приграничным крепостям, делает расчеты, где, что построить, что укрепить, какие запасы сделать, сколько потребуется войск. В суворовских письмах этого периода нет и тени уныния и обиды. Как всегда, он краток и точен. Его сведения исчерпывающе полны, его предложения целесообразны.

28 апреля в Таврическом дворце Потемкина устраивается грандиозный праздник. На него съехался весь Петербург. С хор неслась музыка. Державин сочинил знаменитые куплеты, начинавшиеся словами:

Одни живые картины сменяли другие. Были представлены турецкие паши, плененные в последнюю кампанию. Внуки императрицы великие князья Александр и Константин открывали специально сочиненную для праздника кадриль. Современники долго перебирали подробности торжества, высчитывали, во сколько оно обошлось хозяину. Но мало кто понимал суть происходящего. Императрица сделала во время праздника публичное заявление, в котором выразила свое полное доверие Потемкину. Эта важная политическая демонстрация предназначалась тайным и явным недругам России. Потемкинский праздник, на котором присутствовал дипломатический корпус, должен был показать европейским диктаторам, что Россия не боится угроз.

Отметим важную подробность: никто из многочисленного семейства Зубова, в том числе сам фаворит не были приглашены в Таврический дворец. Под конец праздника произошла поразившая всех сцена. Императрица собиралась покинуть дворец, и хозяин в расшитом алмазами фельдмаршальском мундире опустился на колени, чтобы поцеловать ей руку... и разрыдался. Екатерина также не могла сдержать слез. Это походило на прощание. Пушкин, ценивший Потемкина, интересовавшийся этой яркой и самобытной фигурой русской истории, записывает со слов Натальи Кирилловны Загряжской (урожденной графини Разумовской) маленький эпизод, проливающий свет на личную драму «великолепного князя Тавриды»: «Потемкин приехал со мною проститься. Я сказала ему: «Ты не поверишь, как я о тебе грущу». — «А что такое?»— «Не знаю, куда мне будет тебя девать». — «Как так?» — «Ты моложе Государыни, ты ее переживешь; что тогда из тебя будет? Я знаю тебя, как свои руки: ты никогда не согласишься быть вторым человеком». Потемкин задумался и сказал: «Не беспокойся; я умру прежде Государыни; я умру скоро». И предчувствие его сбылось. Уж я больше его не видала» .

Но все это позже, в июле, а в середине мая в осведомленных петербургских кругах только и было разговоров, что о приезде из Англии некоего господина Фалькенера, представившегося «вояжером». Путешественник был прелюбопытный. По пути в Россию он посетил Стокгольм и дал понять Густаву, что переговоры о денежных субсидиях прекращаются. 14 мая Храповицкий заносит в свой дневник» «Приехал Фалькенер из Англии для негоциации о мире; он секретарь королевского совета и партии Питта». Неделю спустя «вояжер» в Царском Селе представляется императрице. Ему оказан любезный прием. Его приглашают на званый обед, императрица гуляет с ним в саду. Вечером Фалькенер присутствует на большом балу, на котором он видит двух прославленных русских полководцев Потемкина и Суворова. В тот же день Екатерина отправляет примечательное письмо в Вену, принцу Де Линь: «Я очень бы желала вам отвечать, но боюсь печати, правда, что страх ни на что не годится в этом мире, сказала я, как бы по вдохновению, при виде возвратившегося весьма неустрашимого Графа двух Империй Суворова Рымникского, который от нечего делать съездил прогуляться по Финляндии. И после того я снова взялась за перо... Мы не предаемся отдыху и не находимся в утомлении от успехов, как Вы говорите, но мы вооружаемся, вооружаемся на море и на суше, без конца и без перерыва... при всегдашнем желаний от всего сердца мира.

При виде Князя Потемкина можно сказать, что победы и успехи красят человека, он возвратился к нам из армии прекрасный, как день, веселый, как зяблик, блистательный, как звезда, более остроумный, чем когда-либо. Он не грызет более своих ногтей, он задает ежедневные пиры, одни лучше других, он принимает гостей с вежливостью и вниманием, которые производят общий восторг на зло его завистникам» .

Умное и тонко рассчитанное письмо. Если недруги России хотят воевать, Потемкин и Суворов ждут своего часа. В самом конце письма следует ироничное упоминание об английском «вояжере», с выражением надежды на то, что ему понравится бал, Екатерина знает, за чем приехал Фалькенер, вступивший в переговоры с ее дипломатами, Безбородко уже сообщил ей о запросе англичанина насчет условий мира с турками («он требует скорейшего ответа и станет негоциировать, а в противном случае уедет, не объявляя полномочия своего»). «Вояжер» мог и не делать запроса. Условия России были известны давно: подтверждение Кучук-Кайнарджийского мира и трактата о Крыме, Очаков с прилегающей степью, граница по Днестру. Не вина России, что для уяснения этих условий потребовались годы кровопролитной войны, в ходе которой английская дипломатия подливала масла в огонь, обещая Блистательной Порте вооруженную поддержку.

В эти дни, когда стало ясно, что ни Пруссия, ни Англия на войну не пойдут, Екатерина пишет Потемкину короткую записку: «Ежели хочешь камень свалить с моего сердца, ежели хочешь спазмы унимать, отправь скорее в армию курьера и разреши силам сухопутным и морским произвести действие поскорее, а то войну еще протянем надолго, чего, конечно, ни ты, ни я не желаем». 11 мая помечены ордера, направленные Потемкиным на юг: «Считая флот готовым к выходу в море, я сим предписываю Вам тотчас выступить по прошествии весенних штормов. Испрося помощь Божию, направьте плаванье к Румелийским берегам, и, если где найдете неприятеля, атакуйте с Богом. Я Вам препоручаю искать неприятеля, где он в Черном море случится, и господствовать там, чтобы наши берега были ему неприкосновенны». Это ордер контр-адмиралу и кавалеру Ушакову . А вот ордер генерал-аншефу и кавалеру князю Репнину: Сиятельству препоручаю произведение поисков на неприятеля, где только случаи удобные могут представиться, но с таким разсмотрением, чтобы действовать наверное.

Большое предприятие на противную сторону я почитаю удобным тогда, как флот наш выйдет в море, ибо он удержит и флот их и флотилию от покушений на наши берега, а тем даст свободные руки нам действовать. Узнав, где большое их скопище, цельте на Бабаду» (Бабадаг.— В.Л.) .

Еще раньше последовал ордер командующему Кубанским и Кавказским корпусами генерал-аншефу и кавалеру Гудовичу: перейти Кубань и овладеть важным опорным пунктом турок — крепостью Анапа. Русская армия и флот должны были поддержать успех, достигнутый дипломатами. Граф С. Р. Воронцов доносил из Лондона о том, что Уильям Питт-Младший, уличенный оппозицией в потворстве прусским интересам, еще недавно добившийся ассигнований на снаряжение огромных морских сил., заявлявший о необходимости «положить предел неумеренному властолюбию России и спасти Турцию от гибели», вынужден был пойти на попятный.

9 июня Фалькенер подал свою кредитную грамоту и просил аудиенции у императрицы на сей раз в качестве полномочного министра и чрезвычайного посланника для негоциации о мире. На условиях России, 15 июня в Царском Селе он еще раз был представлен Екатерине, а вечером присутствовал на большом обеде- Среди 62 приглашенных находились Потемкин и Суворов.

Как свидетельствует камер-фурьерский журнал за май-июнь 1791 г., Потемкин и Суворов по меньшей мере восемь раз встречались на официальных приемах, обедах, балах. Императрица осталась довольна докладом Суворова о его поездке на шведскую границу, который был представлен ей лично в Царском Селе 18 мая. После доклада Суворов чуть ли не каждый день приглашается ко двору. Вместе с Зубовым он сопровождает императрицу на прогулках в экипаже, присутствует на званых обедах в узком кругу. 25 июня именным указом Екатерина предписывает Суворову исполнить предложенный им план укрепления границы. Суворов прощается с дочерью, запрашивает у графа Н.И. Салтыкова ассигнования на строительство и отбывает к новому месту службы. Незадолго до этого ему удалось добиться отпуска для Наташи, которая поселилась у родственников в столице. Итак, личное положение Суворова при дворе кажется вполне прочным, А что же Потемкин? С ослаблением напряженности в европейских делах его положение при дворе осложнилось. Смлытя придворная оппозиция президенту Военной коллегии сохранялась. Екатерина, разумеется, и помыслить на могла, чтобы отказаться от его услуг, но она ни за что не хотела расстаться с «милым дитятей» — Платоном Зубовым, решившим объявить Потемкину войну. «Князю при дворе тогда очень худо было», — свидетельствует Державине Отец фаворита, пользуясь «случаем» сына, бесстыдно присваивает чужие имения. Обиженные бросаются к Потемкину, ставя его в двусмысленное положение по отношению к императрице. Екатерине стараются внушить мысль о том, что могущество Потемкина столь велико, что угрожает ее собственным интересам, Усиленно распускаются слухи (и дома и за границей), что князь мечтает стать самостоятельным владетельным государем в Тавриде, в Курляндии. На большом приеме в Царском Селе 22 июня Суворов последний раз видит «великолепного князя Тавриды;», могучая фигура которого возвышается над толпой придворных. Неизвестно, беседовали ли между собой в тот раз старые боевые товарищи. Скорее всего нет. Потемкин демонстративно не замечает злорадства царедворцев, заискивающих перед новым фаворитом, а граф двух империй, прославленный Суворов держится ближе к Зубову, чем к Потемкину.

Сохранился интересный документ, подписанный Потемкиным в эти самые дни — 24 июня. Это представление офицеров к новым чинам. «Подполковник Князь Алексей Горчаков приобрел особливое внимание усердием и способностьми своими к службе, — пишет президент Военной коллегии императрице. — Во уважение оных, а равно и заслуг дяди его Графа Суворова Рымникского, всеподданнейше испрашиваю пожалования его в полковники» . Важное свидетельство доброжелательного отношения Потемкина к Суворову. О какой же «мстительности всесильного временщика» можно говорить после этого?!

Сделаем отступление и расскажем небольшой эпизод, характеризующий отношение Потемкина к службе. В бывшей Императорской публичной библиотеке хранятся письма племянника Потемкина А.Н. Самойлова. В некоторых из них, относящихся к началу 1791 г., Самойлов умоляет дядюшку простить «мальчишку» совершившего недостойный поступок, который осудила вся семья. Только горе сестры Самойлова (и, следовательно, племянницы Потемкина!), потерявшей на штурме Измаила старшего сына Александра, заставило ее задержать в Москве младшего — Николая, просрочившего отпуск. О ком идет речь? О внучатом племяннике Потемкина будущем герое Отечественной войны, славном боевом генерале Николае Николаевиче Раевском.

«Любимый из племянников князя Потемкина был покойный Н.Н. Раевский,— отмечает в одной из своих исторических заметок Пушкин, лично знакомый с генералом и его семейством. — Потемкин для него написал несколько наставлений; Н.Н. их потерял и помнил только первые строки: «Во-первых, старайся испытать, не трус ли ты; если нет, то укрепляй врожденную смелость частым обхождением с неприятелем» . Проверив молодого офицера в боевой обстановке, главнокомандующий поручил Раевскому полк казаков «Гетманской булавы», с которым тот успел отличиться в нескольких делах. Нам, воспитанным на классическом изречении Фамусова — «Ну как не порадеть родному человечку!» — даже трудно поверить в то, что в екатерининское время, так горячо осуждаемое Чацким, всесильный соправитель императрицы, глава военного ведомства и главнокомандующий армией строго спрашивал за упущения по службе со своих родственников, не делая скидок на ни какие извинительные обстоятельства. Служить с пользой, честью и славой, не щадить во имя Родины живота своего было жизненным принципом и Потемкина, и Суворова, и многих-многих верных сынов Отечества.

Назначение Суворова в Финляндию состоялось по мысли самой императрицы, и, как писал Петрушевский, несомненно с согласия генерал-аншефа. Но, став начальником работ по укреплению границ, Суворов не получил в свое командование расквартированные там войска Финляндской дивизии. Вскоре он узнает об отзыве Потемкина, заявившего: «Дивизиею погодить его обременять, он потребен на важнейшее» . Важнейшим могло быть командование крупными силами армии либо на юге, где продолжалась война, либо на западе в случае нападения Англии, Пруссии и Польши. Какое уважение, какая вера в воинский гений Суворова сквозит в этом отзыве Потемкина: «Он потребен на важнейшее!»

Можно предположить, что вызванный борьбой придворных группировок конфликт Суворова с Потемкиным разрешился бы благополучно. Но политические обстоятельства потребовали присутствия Потемкина на юге. Этому предшествовали важные события.

2 июля курьер привез донесение генерала Гудовича о взятии штурмом Анапы. В руки победителей попали 13 тысяч пленных, 95 орудий. Потери убитыми и ранеными составили 3 тысячи человек. Штурм велся решительно. Гудович учел опыт Очакова и особенно опыт Измаила. Эта победа подтолкнула шедшие в Петербурге переговоры. 11 июля посол Великобритании Уитворт, посол Пруссии граф Гольц и знакомый нам Фалькенер подписали ноту, в которой, отдавая справедливость умеренности требований России, «ответствовали за своих королей, что к миру с турками в основание полагают уступку Очакова до реки Днестра». Европейская коалиция отказалась от своих попыток навязать России несправедливый мир с передачей Крыма под протекторат Турции.

В тот самый день, когда дипломаты согласились на выставленные Россией условия мира, из Главной армии прискакал курьер. Репнин доносил Потемкину о том, что русская армия (30 тысяч человек при 78 орудиях) переправилась через Дунай, и, совершив тридцативерстный марш, 28 июня атаковала при Мачине главные силы турок. После упорного шестичасового сражения 60-тысячная армия противника была разбита. Лагерь, обоз и до 40 орудий достались в руки победителей. Немного найдется в истории примеров, когда истощенная четырехлетней войной страна столь впечатляюще доказывала свое военное и моральное превосходство над сильным противником. Русская армия, преобразованная реформами Потемкина, выполнила свой долг. Еще до этих побед Безбородко чутко уловил перемену обстановки: «За Дунаем начали драться, а Гудович уже перешел Кубань и идет к Анапе, а оттуда далее. Кажется, все клонится к миру».

24 июля в пять часов утра из Царского Села по большой дороге промчалась тройка. Потемкин поскакал на юг. Он сознавал, что взятие Анапы и Мачинская победа вкупе с дипломатическими успехами на переговорах с Англией и Пруссией поставили Блистательную Порту в безвыходное положение. Вековая борьба России за выход к Черному морю подходила к концу. Существует версия, согласно которой Потемкин торопился на юг, чтобы перехватить у Репнина лавры миротворца. Рассказывают также о том, что Репнин, успевший подписать предварительные условия мира до приезда Потемкина, вызвал якобы страшный гнев временщика. Документами эта версия не подтверждается. Потемкин отдал должное Репнину и от имени императрицы поблагодарил его за оказанные отечеству услуги. Из тех же документов следует, что Потемкин не зря торопился на юг. Он сознавал, что предстоят трудные переговоры и противник, несмотря на поражения, сделает все, чтобы выторговать уступки, осложнить заключение мирного договора. В эти самые дни в Систове подходила к концу мирная конференция между Австрией и Турцией. Союзница России под давлением Англии и Пруссии отказывалась от всех завоеваний.

Потемкин спешил на юг еще потому, что он слишком хорошо знал, кем был князь Николай Васильевич Репнин, самый видный представитель партии наследника престола.

Знал он и о связях «маленького доктора Мартина» (как в шутку называл Репнина Потемкин) с берлинскими масонами, делавшими большую политику при дворе короля Фридриха Вильгельма. Репнин тоже не мог не понимать, какую возможность для успеха его партии, для его личной карьеры представляли лавры миротворца. Мы не собираемся всесторонне оценивать дипломатические способности Репнина. Возможно, что он был крупным дипломатом. Но в ходе переговоров с верховным везиром Юсуф-пашой о прелиминарных (предварительных) условиях мира он допустил большой просчет. «Князь Репнин или по слабости своей, а более еще и по незнанию прямых Высочайших намерений,— пишет Безбородко,— столь странно вел сию негоциацию, что дал им (туркам.— В. Л.) повод во всяком пункте чего-нибудь для себя требовать» . Безбородко знал, о чем говорил. Ему пришлось завершать переговоры, начатые Репниным. Недовольна была и Екатерина. Получив от Потемкина известие о подписании прелиминарных пунктов, она писала ему 12 августа: «Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович! Обрадовал ты меня нечаянно прелиминарными пунктами о мире, за что тебя благодарю душою, и сердцем. Дай Бог, скоро совершить сие полезное дело заключением самого мира. Осьмимесячный срок перемирия долог; пожалуй постарайся кончить скорее... сказать можно, что Репнин не знал условия с дворами, туркам помогающим».

Всего на шесть дней опоздал Потемкин. 31 июля князь Репнин и везир подписали в Галаце прелиминарные пункты мирного договора на условиях восьмимесячного перемирия, что не отвечало реальной обстановке и было выгодно туркам. Опытный Репнин явно поторопился. Стоило ему чуть затянуть переговоры, и он бы получил новые неотразимые доводы: 31 июля Ушаков, не зная о мирных переговорах и выполняя директиву Потемкина, настиг противника. Эскадра, в которой помимо турецких кораблей находились корабли из Алжира и Туниса, стояла на якоре у мыса Калиакри, под прикрытием береговых батарей. Смело применив новый тактический прием, Ушаков прошел между берегом и неприятельскими кораблями (тем самым выиграв ветер) и атаковал превосходящие силы противника. Разгром был полный. Остатки турецкого флота бежали в Константинополь. При виде разбитых кораблей в столице началась паника. Носились слухи о том, что Ушак-паша собирается штурмовать укрепления Босфора. Точку в войне поставили русские моряки. С нескрываемой гордостью за свое детище — Черноморский флот — доносил Потемкин в Петербург об этой победе. Воля противника была сломлена. Потемкин, несмотря на болезнь, уверенно держал в руках нити переговоров с везиром. Высоко оценивает его действия Безбородко; «На попытку турок говорить, что Визирь будто бы в великой опасности и что Султан его поступки не апробовал, Князь им дал окрик, сказав, что в их воле разорвать положенное, но с той минуты уже кондиций нет. После прислал Визирь другого чиновника» .

К Потемкину в Яссы летели письма от коронованных особ и прожектеров, дипломатических представителей России и строителей Черноморского флота, от генералов, офицеров, финансистов, поставщиков, ученых, бесчисленных просителей, осаждавших своими просьбами самого влиятельного человека в России.

Приведем только одно из писем, полученных Потемкиным в это время. Граф Андрей Разумовский, занявший при поддержке Потемкина важный дипломатический пост в Вене, писал своему покровителю в Петербург, еще не зная об отъезде Светлейшего на юг: «Хотел было я отправить к Вам первого пианиста и одного из лучших композиторов в Германии, именем Моцарта. Он недоволен своим положением здесь и охотно предпринял бы это путешествие. Теперь он в Богемии, но его ожидают сюда обратно. Если Ваша Светлость пожелает, я могу нанять его ненадолго, а так, чтобы его послушать и содержать при себе некоторое время» .

Но Моцарту не суждено было воспользоваться приглашением Потемкина, страстно любившего музыку. Гениальный музыкант уже чувствовал дыхание смерти, торопясь с окончанием «Волшебной флейты». А в далеких Яссах могущественный соправитель императрицы сочинял «Канон Спасителю», сознавая, что дни его сочтены.

«И ныне волнующаяся душа моя и уповающая в бездне беззаконий своих ищет помощи, но не обретает,— скорбит Потемкин.— Подаждь ей, Пречистая Дева, руку свою, ею же носила Спасителя моего и не допусти погибнуть во веки».

Но даже изнуренный смертельной болезнью, Потемкин не выпускает из рук управления армией и флотом. 18 сентября помечен его ордер контр-адмиралу Ушакову о мерах дисциплинарного воздействия на капитана 2-го ранга Д. Н. Сенявина. Дело тянулось с весны, когда любимец Потемкина, его генеральс-адъютант Сенявин, отличившийся в набегах на турецкие торговые суда у самых турецких берегов, надерзил командующему эскадрой Ушакову. Контр-адмирал отдал приказ выделить с каждого корабля по нескольку здоровых и знающих дело моряков для укомплектования команд вновь построенных судов. Сенявин со своего корабля негодных к службе и получил выговор Ушакова в приказе по флоту. Вспыльчивый Сенявин подал Потемкину официальное прошение о производстве расследования по поводу обвинения его Ушаковым «в ослушании». Ушаков в свою очередь подал официальный рапорт. «Дерзость и невежество флота капитана Сенявина, нарушающие и порядок и долг службы, подвергали его тяжкому наказанию,— говорилось в ордере Потемкина. — Я приказал его арестовать и готов был показать над ним примерную строгость закона, но Ваше о нем ходатайство из-за уважения к заслугам Вашим удовлетворяю я великодушную Вашу о нем просьбу и препровождаю здесь снятую с него шпагу, которую можете ему возвратить, когда заблагорассудите. Но подтверждаю при том на поступки его иметь прилежное внимание, строго взыскивать точного же исполнения должности и в случае какового-либо упущения немедленно представить ко мне так, как о человеке, замеченном уже в незнании и неисполнении своего долгу; о сем имеете дать знать во флот и Черноморское правление».

«Только решительное вмешательство Потемкина,— отмечают публикаторы документов Ушакова,— положило конец конфликту и поставило Сенявина на свое место. Своим ходатайством о Сенявине Ушаков устранил угрозу суда... Морской историк В. Т. Головачев в своем труде «История Севастополя, как русского порта» приводит выдержку из необнаруженного нами письма Потемкина по этому поводу: «Федор Федорович. Ты хорошо поступил, простив Сенявина. Он будет со временем отличным адмиралом и даже, может быть, превзойдет самого тебя» .

Замечательный человеческий документ: Потемкину оставалось жить всего несколько дней, но он показывал своим подчиненным пример того, каким должен быть начальник: строгим, справедливым, умеющим ценить таланты и способности своих сослуживцев, направлять их на пользу дела. Остается добавить, что Сенявин сделался лучшим учеником и последователем Ушакова, наследником его славы.

Турецкая сторона уведомляет Потемкина о скором приезде своих представителей. Это те же лица, которые только что — 4 августа — подписали в Систове мирный договор с австрийцами. Идет согласование процедурных вопросов. Потемкин назначает полномочных представителей России на переговорах: Самойлова, Рибаса и Лошкарева.

Он решает перенести переговоры из Ясс в небольшое местечко Гущу, неподалеку от города. В Гуще дипломаты Петра I были вынуждены подписать унизительные условия Прутского мира, спасая окруженную турками и татарами русскую армию во главе с императором. Прошло восемьдесят лет. С сознанием исполненного долга Потемкин смывал позор прутской катастрофы. Накануне открытия мирной конференции Потемкин скончался.

Приступы лихорадки возобновились у Потемкина еще по дороге на юг. В письмах императрице он не скрывал серьезности своей болезни. Ответные письма Екатерины наполнены мольбами о том, что Господь избавил ее от такого удара, о котором она «и думать не может без крайнего огорчения». По мере того, как в Петербург приходили новые свидетельства о тяжелом течении болезни Потемкина, ее беспокойство росло. Она отстаивает всенощную в Невской обители, делает богатые вклады, молится в надежде, что Бог поможет и спасет ее мужа и соправителя. Но все чаще и чаще видит Храповицкий слезы на ее лице.

«Друг мой сердечный Князь Григорий Александрович. Бескрайне меня беспокоит твоя болезнь. Христа ради, ежели нужно, прими, что тебе облегчение, по рассуждению докторов, дать может. Да, приняв, прошу уже и беречь себя от пищи и питья, лекарству противного. Бога прошу, да возвратит тебе скорее силу и здоровье. Прощай, мой друг.

Платон Александрович тебя благодарит за поклон и весьма тужит о твоем состоянии. С имянинами тебя поздравляю и посылаю шубенку». Сознавала ли она, что в письмах, наполненных заботой о здоровье Потемкина, она бередила его душевные раны, передавая ему поклоны от Зубова. Да и сам Потемкин, которому оставалось жить считанные дни, не забывал передать поклон Платону Александровичу, к которому так привязалась его жена, его Государыня. Ни шубенка, ни письмо Екатерины (помеченное 30 сентября) уже не застали Потемкина в живых. 4 октября он продиктовал Попову последнее письмо императрице: «Матушка Всемилостивейшая Государыня! Нет сил более переносить мои мучения; одно спасение остается — оставить сей город, и я велел себя везти к Николаеву. Не знаю, что будет со мною. Вернейший и благодарнейший поданный..,» Подписи нет. Рукой Потемкина сделана приписка. Буквы прыгают, с трудом поддаются прочтению, «Одно спасение уехать» .

12 октября в Петербург прискакал курьер. Всего за семь суток промчался он от Ясс до столицы. Он очень спешил. Он вез весть государственной важности. «Курьер к пяти часам пополудни,— записывает в дневнике Храповицкий,— что Потемкин повезен из Ясс и, не проехав сорока верст, умер на дороге, 5 октября, прежде полудни. Слезы и отчаяние. В 8 часов пустили кровь».

В 8 часов во дворце собрался Совет императрицы. Безбородко объявил, что государыня «в этот самый вечер получила известие о кончине генерал-фельдмаршала князя Григория Александровича Потемкина Таврического и потому указать изволила, чтобы Совет представил свои мнения относительно распоряжений по сему случаю, как по начальству над армией, так и по мирной с турками негоциации». Сознавая ответственность момента, Безбородко вызвался отправиться на юг и заменить на переговорах покойного. 16 октября он поскакал в Яссы. В тот же день Храповицкий записал в дневнике: «Продолжение слез. Мне сказано: «Как можно Потемкина заменить. Все будет не то. Кто бы мог подумать, что его переживут Чернышев и другие старики? Да и все теперь, как улитки, станут высовывать головы». Я отрезал тем, что все это ниже Ее Величества. «Так, да я стара. Он был настоящий дворянин, умный человек, меня не продавал; его неможно было купить».

Смерть Потемкина произвела огромное впечатление в Европе и в Турции. Английский парламент прервал свои заседания. Верховный везир Юсуф-паша, сторонник войны, не забывший Потемкину Крыма, связывал с его именем победы русской армии и флота. Он предлагал султану Селиму III разорвать мирные условия и попытать счастья, так как главного предводителя русских — победоносного Потемкина — нет в живых.

Официальная версия о смерти Потемкина гласит, что болезнь, сведшая его в могилу, была рецидивом болотной лихорадки, которую он подхватил в 1783 г. в Крыму. При описании последних дней его жизни некоторые современники упоминают о нежелании больного слушать докторов, о нарушении им диеты. Может быть, так оно и было. Но существует и другая версия смерти главнокомандующего русской армией в самый ответственный момент борьбы России за утверждение в Северном Причерноморье. Версия эта говорит об отравлении. Еще весной 1790 г, во время переговоров Потемкина с верховным везиром императрица предупреждала его об опасности быть отравленным, просила поберечься и турок, и пруссаков. При той ненависти, какую вызывал Потемкин у берлинского двора, в пропрусски настроенных кругах на родине, такое радикальное решение его судьбы не кажется невозможным. То, что он был серьезно болен, не подлежит сомнению. Лихорадка то отступала, то снова трепала его на протяжении восьми лет. Остается вопрос: только ли болотная лихорадка свела в могилу пятидесятидвухлетнего богатыря. Читатель поймет, с каким волнением автор этих строк раскрывал «Дело об отравлении генерал-фельдмаршала Г.А. Потемкина», попавшееся ему на глаза в отделе рукописей бывшей Императорской публичной библиотеки (ныне библиотека имени М. Е. Салтыкова-Щедрина). Поймет читатель и разочарование автора, прочитавшего следующую коротенькую запись: «Фельдмаршал Потемкин был отравлен по приказанию Екатерины II доктором Тиман, при нем находившемся в Яссах; доктор получил хорошую пенсию и отправлен за границу. Я знал этого доктора. Сенатор Рерберг». На том же листе примечание: «Тиман Иван Карлович 1761 —1831, лейб-медик. Рерберг Роман Иванович генерал-инженер, умер в 1871 году. Копия, снятая для работ В.А. Бильбасова» . 

 Памятная медаль в честь заключения мира с Турцией в 1791 г.

 Что можно сказать об этом? Известный русский историк Василий Алексеевич Бильбасов долгие годы собирал материалы для истории Екатерины II. Монография должна была состоять из 12 томов. Бильбасову удалось опубликовать два тома, посвященные молодости императрицы, ее жизни при дворе Елизаветы Петровны, перевороту 1762г. и первым годам ее царствования. Двенадцатый том вобрал в себя библиографию. Приведенная выше записка никак не комментирована. Действительно, при Потемкине в последние недели его жизни находились врачи — российский подданный Тиман и француз Массо. Они были при князе не первый год и пользовались его доверием. Вопреки утверждению Рерберга, Тиман не уехал за границу, а жил и умер в России. При Александре I он был назначен лейб-медиком, что свидетельствует о доверии к нему. Статья о Тимане помещена в «Русском биографическом словаре».

Биографии Массо найти не удалось. Известно, что в начале Второй русско-турецкой войны он добровольно приехал в Россию и заслужил уважение Потемкина, просившего императрицу наградить талантливою хирурга за его помощь раненым. Именно Массо вырезал у Суворова пулю из шеи после Очаковского дела.

Версия об отравлении Потемкина требует специального исследования. Одно можно сказать с уверенностью: обвинение Екатерины в отравлении мужа и соправителя пускает исследователей по ложному следу. Крик отчаяния, вырвавшийся из уст императрицы при известии о смерти Потемкина, самый тон ее последних писем Потемкину красноречивее всех свидетельств говорит о том, что значила для нее эта потеря. Сохранилось письмо Екатерины барону Гримму, написанное в два с половиной часа утра 13 октября, т.е. через несколько часов после получения известия о смерти Потемкина. «Снова страшный удар разразился над моей головой. После обеда, часов в шесть, курьер привез горестное известие, что мой выученик, мой друг, можно сказать, мой идол, Князь Потемкин Таврический умер в Молдавии от болезни, продолжавшейся целый месяц. Вы не можете себе представить, как я огорчена. Это был человек высокого ума, редкого разума и превосходною сердца. Цели его всегда были направлены к великому. Он был человеколюбив, очень сведущ и крайне любезен. В эту войну он выказал поразительные военные дарования: везде была ему удача — и на суше, и на море. Им никто не управлял, но сам он удивительно умел управлять другими. Одним словом, он был государственный человек: умел дать хороший совет, умел его и выполнить. Его привязанность и усердие ко мне доходили до страсти; он всегда сердился и бранил меня, если, по его мнению, дело было сделано не так, как следовало... В нем были качества, встречающиеся крайне редко и отличавшие его между всеми другими людьми: у него был смелый ум, смелая душа, смелое сердце. Благодаря этому мы всегда понимали друг друга и не обращали внимания на толки тех, кто меньше нас смыслил. По моему мнению, Князь Потемкин был великий человек, который не выполнил и половины того, что был в состоянии сделать...» Через неделю она признается тому же адресату: «Теперь вся тяжесть правления лежит на мне» .

Платона Зубова трудно заподозрить в добром пристрастии к Потемкину. Много лет спустя он жаловался своему управляющему на Потемкина, который якобы помешал ему сделаться вдвое богаче: «Хотя я победил его наполовину, но окончательно устранить с моего пути никак не мог,— сетует Зубов, — А устранить было необходимо, потому что императрица всегда сама шла навстречу его желаниям и просто боялась его, будто взыскательного супруга. Меня она только любила и часто указывала на Потемкина, чтоб я брал с него пример» . По общему признанию современников блеск царствования Екатерины II померк со смертью Потемкина. Державин, которого Зубов сумел втянуть в интриги против Светлейшего, искупил свою вину знаменитым «Водопадом» — поэтической эпитафией на смерть Потемкина.

Прекрасный поэтический памятник великому сыну России. Потемкин довел до счастливого окончания дело всей своей жизни: Россия стала черноморской державой и всегда оставалась ею, несмотря ни на какие испытания. Символична сама смерть Потемкина — в дороге, на пути к основанному им Николаеву. Символично и место погребения — кафедральный собор в Херсоне — колыбели Черноморского флота, городе, также основанном Потемкиным.

Остается прибавить, что «Водопад» был сложен Державиным не по заказу, а по душевному порыву. Поэт закончил его в 1794 г., когда пророчество Екатерины сбылось: «улитки» стали высовывать головы и без стыда трепать имя Потемкина.

Итак, один из героев нашей книги ушел из жизни, другого, мы оставили в Финляндии, куда он прибыл в конце июня 1791 г. по именному указу императрицы.