Кампания 1790 г. Нижнедунайская операция. Измаил

 Золотой офицерский крест за взятие Измаила

10 января в письме Потемкину Екатерина просит его «соединить к победам имя миротворца», поспешить с заключением мира с Портой, прямо называя срок нападения Пруссии (вкупе с поляками) на Россию — весна 1790 г.

Вот в какой обстановке приходилось действовать главнокомандующему русской армией, которого кабинетные критики обвиняют в нерешительности и неумении пользоваться победами. Надо было проявить огромное дипломатическое искусство и смелость. Как показывают дальнейшие события, Россия с честью вышла их трудного испытания: и Потемкин, и Екатерина показали себя достойными соперниками западноевропейских мастеров политических комбинаций. Любопытно отметить, что в отношении к прусскому королю («новоявленному диктатору Европы», как называла его императрица) Потемкин занимал более гибкую позицию, чем Екатерина, немка по рождению.

«...я писала без гнева,— признается она Потемкину в ответ на его настойчивые просьбы не дать спровоцировать себя на войну с пруссаками,— одно мое опасение, что обиды, сделанные Российской Империи, иногда не принимались с тем чувством, которое рвение к достоинству ея в моей душе впечатлело... Вся жизнь моя была посвящена поддержанию блеска России и потому не удивительно, что обиды и оскорбления ей наносимые, я не могу терпеть молча и скрывать их, как мы это делали доныне...»

Ближайшим сотрудником Екатерины в Петербурге был Безбородко, а на юге, в армии, у Потемкина самым близким соратником — Суворов, наладивший прекрасные отношения с австрийцами, что было немаловажно в условиях непрерывного давления со стороны Пруссии и Англии. От Австрии требовали разорвать союзный договор с Россией и выйти из войны. Эти требования особенно усилились после смерти в феврале 1790 г. императора Иосифа.

Меньше известно, что Суворов был ближайшим сотрудником Потемкина в переговорах с турками. Через него, стоявшего со своим корпусом далеко впереди основных сил армии, шла переписка главнокомандующего с верховным везиром. Выполняя секретные поручения Потемкина, Суворов через созданную им сеть агентов, добывал важные сведения о противнике, настроениях в его армии и в правящей верхушке, об интригах европейских дворов и т. д.

Здесь уместно сказать несколько слов о русской разведке того времени. История ее не написана. Мы уже упоминали о самоотверженной деятельности Булгакова, который, находясь в строгом заключении, сумел добывать и переправлять Потемкину ценнейшие сведения.

В приказах главнокомандующего (особенно по флоту) можно прочитать о готовности турецкой эскадры к выходу в море, о попытке под видом торгового судна провести брандер на Севастопольский рейд, о многих других замыслах противника. Потемкин до малейших деталей знал укрепления Босфора и Дарданелл, а также других городов и крепостей Турции. Все это — свидетельства хорошо поставленной разведывательной деятельности. Порой приходится читать забавные анекдоты о странностях Потемкина: он посылает срочных курьеров то во Флоренцию за искусным скрипачом, то в Вену за изящной безделушкой, то в Париж — за дорогим лакомством. Часто эти анекдоты обрастают смешными подробностями: скрипач-виртуоз посылает и Потемкина, и его курьера к черту,— читаем мы у Пушкина,— но умный потемкинский адъютант нанимает какого-то бедняка, умеющего играть (и даже не без таланта) на скрипке, везет его к Светлейшему, выдает за виртуоза, и бедняк, обласканный вниманием всесильного временщика, делает карьеру. Смешно. Но, наверно, громче всех смеялся этим забавным историям сам их герой — добродушный великан, соривший налево и направо деньгами, устраивавший и в походных условиях грандиозные пиры для своих генералов и волонтеров-иностранцев, толпившихся в Главной квартире.

И мало кто догадывался, что отправившийся за лакомствами для Светлейшего в дальнюю дорогу курьер вез секретнейшие поручения умного и прозорливого политика своим агентам. От этих поручений порой зависели судьбы войны и мира. За закрытыми дверьми своей резиденции Потемкин неутомимо трудился на благо России: журнал его канцелярии неопровержимо свидетельствует: в напряженнейшие периоды переписка главнокомандующего доходила до 20-30 писем и приказов в день. Причем его распоряжения касались всех сторон жизни армии и флота и сложнейших дипломатических переговоров с союзниками и противниками. Когда речь шла об интересах Родины, Потемкин высказывал свою точку зрения самой императрице, нимало не смущаясь тем, приятно ей это будет или нет:

«Булгакову в Варшаве говорить должно одним со мною языком: Ваши же пословицы, что надлежит двери быть или запертой или отворенной, ни да ни нет, не годятся никогда, ибо они предполагают робость, что видя враждующие нам еще смелее пакостить будут,— пишет он Екатерине в ноябре 1790 г. в очень сложный период борьбы с европейской коалицией.— Союз Прусский для Польши еще не беда, понеже то еще будущее; а наш уже довольно им беды наделал: то и следует старое смешать, как дурную игру и начать лучше новую. Чтобы Польшу привязать к себе, необходимо обещать ей должно Молдавию и тем обратить поляков против турок и пруссаков, и турки о сем узнавши, скорее помирятся. В каком мы противоречии пред Европою будем, обещавши Молдавию Польше? Первое. Я Европы не знаю: Франция с ума сошла, Австрия трусит, а прочие нам враждуют. Завоевания зависят от нас, пока мы не отреклись... И что это, не сметь распоряжаться завоеваниями тогда, когда другие сулят наши владения: Лифляндию, Киев и Крым! Я Вам говорю дерзновенно и как должно обязанному Вам всем, что теперь следует действовать смело в политике. Иначе не усядутся враги наши, и мы не выберемся из грязи» .

Письмо не нуждается в комментариях. В этом подвижническом служении России — источник неограниченной доверенности Екатерины к Потемкину. Можно понять беспокойство императрицы, когда узнав о внезапной смерти ведшего переговоры о мире верховного везира Газы Хасан-паши, она писала Потемкину:

«Поберегись, Христа ради, от своего турка. Дай бог, чтоб я обманулась, но у меня в голове опасение: у них таковые штуки водятся, и сам пишешь, что Гассан-паша едва ли не отравлен, а сему пруссаки повод и, может быть, умысел дали, и от сих врагов всего ожидать надлежит, понеже злоба их паче всего личная противу меня, следовательно, и противу тебя, котораго более всего опасаются».

Газы Хасан-паша умер в марте 1790 г. На его место был назначен сторонник жесткого курса Шериф Хасан-паша — губернатор Рущука. В том же марте Пруссия заключила с Турцией оборонительный и наступательный союз против России. Новый император Леопольд дрогнул и пошел на уступки Англии и Пруссии, согласившись на их посредничество в переговорах о мире с турками.

Всю зиму и весну Потемкин перебрасывает из своей армии полки в Белоруссию. Много сил отдает он формированию и обучению новых частей, особенно казачьих, производству для них вооружения. Формально его заместителем был старший из генералов Репнин. Но с Репниным у Потемкина официальная переписка и только. А Суворову, чье имя стало боевым символом армии, каждый официальный ордер главнокомандующего, как правило, сопровождался личным письмом.

Вот несколько отрывков из переписки Потемкина и Суворова того периода. 

«...мы лишилися нашего союзника. Так Богу угодно. Великий князь Тосканский (Леопольд.— В. Л.) теперь уже должен быть в Вене. Уповаю, что он от нас не отстанет. Он человек твердый и более систематичный...»

Суворов — Потемкину 23 февраля 1790 г. Бырлад.

«...проливаю слезы, паче о незаплатимом Союзнике! Леопольд был скупой господин по прежнему престолу; ныне Белград с протчим его задержать должен; Шлезия тож для австрийскаго дому...» (т. е. завоеванный у Турции Белград отвратит императора от сепаратного мира, а Силе-зия (Шлезия), захваченная Фридрихом II, не позволит Леопольду пойти на соглашение с Пруссией).

«Я немогу, мой милостивый друг, и хотя уже полегче, но слабость день ото дня умножается. Прикажи препроводить Ефендия, отправленного к визирю. Прилагаю известия польския, и есмь с непременными почитаниями навсегда вернейший друг и покорный слуга...»

«...Боже, даруй Вашей Светлости крепкое здоровье для одоления тяжелых дел, тож у меня грудь чистится к весне близ месяца. Г[осподи]на Мустафу-Эфендия я угостил. В высокославной прусской армии быстрая польская конница умокнет, у себя оставить прусскую пехоту на жертву, ежели ея по обстоятельствам протекции прежде не отберут, У нас ныне легкие войски не те, что были при Петре Великом. Помочи Селимовы далеки; жаль, что после Данцига в угодность неудобно променять Каменца на молошный рожок…» (Суворов считает, что в случае нападения Пруссии и Польши на Россию легкая польская конница, привязанная к неповоротливой прусской пехоте, быстро «умокнет»— отяжелеет, а без нее пруссаки обречены «на жертву», как при Кунерсдорфе в 1759 г. Султан Селим III не успеет оказать помощь своим союзникам. Причем незавиднее всего положение Польши, у которой один союзник — Пруссия — требует Данцига, а другой — Порта чего доброго потребует назад Каменец-Подольский, с большим трудом отвоеванный у турок в XVII в.)

«Пришло ко мне известие от принца Кобурха о смерти верховного визиря Гассан-паши и назначении на сию степень Огды-паши. Чтоб вернее сие узнать, пошлите, Ваше Сиятельство, под каким-нибудь предлогом нарочного в Браилов и поспешите меня уведомить, что окажется».

Не дожидаясь запроса главнокомандующего, Суворов через своих агентов уже навел справки. 31 марта он пересылает Потемкину краткую сводку новостей, собранных начальником его передовых команд премьер-майором Соболевским.

«Известия Браиловские сей день полученныя. Визирь Гассан умер от яду, а на место его визирем Юсуф-паша, который был противу цесарцев. Турков в Браилове до пяти тысяч». (Это известие оказалось ложным. Из трех претендентов на пост везира Селим III выбрал Шерифа Хасан-пашу, не имевшего связей в придворных кругах).

И так изо дня в день, из месяца в месяц трудного 1790 г. Смерть Газы Хасан-паши — сторонника мира с Россией — осложнила переговоры. И хотя новый верховный везир продолжал переписываться с Потемкиным, было ясно, что турки, полагаясь на обещания Пруссии, ведут дело к затягиванию времени, рассчитывая на серьезные осложнения на западных границах России и на Балтике. В апреле последовал ультиматум Пруссии России — прекратить войну и заключить мир на условиях статус-кво. Это означало, что Россия — страна, подвергшаяся нападению и одержавшая серьезные победы, должна отказаться от своих очень умеренных требований: получить Очаков и провести границу по Днестру. Навязывая России и Австрии свое посредничество в переговорах с Турцией, Англия и Пруссия вели нечестную игру. Австрия не выдержала нажима и пошла на уступки. Россия проявила твердость. Екатерина заявила, что она за прямые переговоры и с Портою, и со Швецией, а потому отклоняет ультиматум.

Потемкин и Суворов прекрасно понимали, что в сложившейся обстановке надо ждать любых неожиданностей. И они деятельно готовили войска к новым боям. Главнокомандующий, задумывая сложную нижнедунайскую операцию, в которой вместе с сухопутными силами должна была активно действовать гребная флотилия, пишет специальную инструкцию о подготовке для флотилии полка легкой гренадерской пехоты. Эта инструкция представляет принципиальный интерес. Вот несколько выдержек из нее:

«Гранодерский полк легкой пехоты долженствует быть устроен и соответственно своему назначению. Тягостей иметь сколь возможно меньше. Артиллерия будет придана самая легкая; обучать же сверх предписанного обще для пехоты следующему:

производить удар на штыках дружно и стремительно; в то же время отборными и проворными людьми, облегча их от ружья и прочей тягости, атаковать на саблях, наподобие турецких далничей, с отменною скоростию; к сему выбрав способных, обучить наперед. Турки называют такую атаку юринь, а я везде именовать ее буду вихрем.

сего нужнее сделать разбор верный людям и узнать, кто имеет способность цельно стрелять, кто легче в бегу и кто мастер плавать; все построения должны производиться отменно живо, разсыпаться и тотчас строиться...

Приучать их бегать и влазить на высоты, переходить рвы и прочее... обучать скрываться и подкрадываться к неприятелю, чтоб схватывать его часовых. К таковым экзерцициям и офицеры приучены должны быть. Штаб и обер офицеры во время кампании мундиры должны носить из солдатского сукна, знаки серебряные по примеру егерских».

Далее главнокомандующий требует вселить в солдат и офицеров дух военный и любовь между собою, «дабы при всяком случае друг другу помогали и не выдавали бы в деле» .

Этот поразительный документ, многими своими положениями перекликающийся с суворовской «Наукой побеждать», написанной пять лет спустя, свидетельствует о замечательном качестве, которым в полной мере обладал Потемкин. Он был смелым новатором в военном деле. Ведь, говоря современным языком, речь шла о формировании полка штурмовых десантников. Ни в одной армии того времени не было даже намека на подобные новшества.

Дипломатическая борьба продолжалась. Потемкин старался раскрыть туркам глаза на коварную роль их мнимых союзников: «Франция сосет их по торговле и завладела почти всем продуктом, теперь явилась Швеция у них на жалованье,— писал Потемкин своему представителю при везире. — Все указывают на Россию, что она опасна, а между тем Индию разобрали с ея богатствами под носом у турков по своим рукам, и уже сокровищи оттоль все везутся вокруг земли морем, которые ходили чрез их владения прежде и обогащали жителей. Были охотники, желали некоторые выманить у них Суез (Суэц.— В.Л.), чтоб тут сделать антрепо (Перевалочный пункт (франц.) — В.Л.) для коммерции индейской, а при том прибрать египетский торг, а может и землю...» (Замечание о Суэце показывает безошибочное стратегическое чутье Потемкина. Пройдет восемь лет, и в Египте высадится с экспедиционной армией генерал Бонапарт. Спустя год он будет вынужден бросить свои войска в безвыходном положении. А еще год спустя Египетская армия сдастся на капитуляцию англичанам. Эта борьба за Египет и за Суэц длилась почти сто лет, причем и Англия и Франция, чтобы отвлечь внимание Турции, постоянно пытались столкнуть ее с Россией).

В заключение русский государственный деятель просил передать верховному везиру: «Я честный человек и всегда говорю откровенно... я открыто им (туркам.— В.Л.) сказываю, что, конечно, в войне нет человека, кто бы так жаден был к победам, как я. Но, если будет мир, найдут во мне такова друга, который всей пользы для них искать будет и, конечно, после моего отечества им душевно буду доброжелательствовать и смело скажу, что во многом открою им глаза. Ежели хотят миру, его сделать можно без конгрессов, в которых, кроме плутовства, ничего нет...» .

Однако под давлением Англии и Пруссии правящая верхушка Турции все больше склонялась к участию в мирном конгрессе, предложенном «доброжелателями».

В мае обстановка резко осложнилась. Екатерина с беспокойством пишет о 30-тысячном корпусе пруссаков, готовых к нападению, о недостаточном количестве наших войск под Ригою, о том, что необходимо добыть мир с турками. «Дела дошли до крайности»,— признается она в письме от 14 мая.

23 мая Храповицкий заносит в свой дневник: «Ужасная канонада слышна с зари до зари почти весь день в Петербурге и в Царском Селе. Безпокойство». В столице опасались шведских десантов.

В эти же дни на юге Потемкин приказал привести войска в боевую готовность. А тут еще австрийский фельдмаршал принц Кобург попытался атаковать турок и потерпел серьезную неудачу (большие потери в людях и в артиллерии). Неумелые действия Кобурга ободрили противника. Резкий отзыв о нем Потемкина в письме к Безбородко вполне справедлив: в сложившейся обстановке крайне важно было не давать туркам ни малейшей возможности воспрянуть духом. Верный союзническим обязательствам, Потемкин приказал корпусу Суворова подвинуться ближе к австрийцам и в случае необходимости придти к ним на помощь. Специальным ордером главнокомандующий предупредил своего любимца не начинать самим военных действий. Он не хотел упустить ни малейшего шанса заключить мир и продолжал переговоры. К верховному везиру был послан опытный дипломат С. Л. Лошкарев с точными инструкциями и условиями мира. Одновременно с посылкой Лошкарева, Потемкин приказал подготовить к взрыву занятые русскими войсками турецкие крепости. В случае вынужденного отхода наших войск противник не смог бы в течение длительного времени опереться на линию крепостей и был бы более уязвим при продолжении военных действий. Напряжение нарастает. К Бендерам стягиваются русские полки. 24 июня следует директива Потемкина флоту — найти неприятеля и сразиться. Суворов сообщает о беспокойстве Кобурга, по сведениям которого армия верховного везира вот-вот переправится через Дунай и атакует австрийцев. Ходят слухи о движении крупных сил противника на Кубани. Кубанскому и Кавказскому корпусам посланы ордера главнокомандующего — быть в готовности. 28 июня Лошкарев получает указание: потребовать у верховного везира окончательного ответа и в случае отказа немедленно уезжать. И тут приходит первая радостная весть: 22 июня адмирал В. Я. Чичагов в упорном сражении разбил шведский флот при попытке его прорваться из Выборгского залива, где он был заперт еще с конца мая. Словно не желая отставать от своих товарищей на Балтике, моряки-черноморцы 8 июля атаковали турецкий флот в Керченском проливе. Новый командующий эскадрой Ушаков действовал блестяще. Сильный турецкий флот бежал.

Переговоры возобновляются. Снова кажется, что вот-вот Порта войдет на мир. Потемкин обращает внимание везира на разгром шведов и победу Ушакова. Он требует не трогать австрийцев, иначе его армия должна будет вступить в дело. Положение очень запутанное, ибо в эти самые дни в Рейхенбахе собирается конгресс, на котором Пруссия и Англия буквально выкручивают руки австрийцам, принуждая их разорвать союз с Россией.

В конце июня Кобург снова просит о помощи: по верным сведениям армия везира переправляется через Дунай. И снова по ордеру главнокомандующего суворовский корпус выступает в поход и подвигается к Бухаресту. Расчет Потемкина верен: везир несколько раз подумает, прежде чем атаковать австрийцев. Грозный «Топал-паша» в любую минуту готов прийти на помощь союзникам.

Истосковавшийся по настоящему делу Суворов горит желанием сразиться. Письма его Потемкину полны оптимизма: «...Нижайше благодарю Вашу Светлость за милостивое письмо сего от 23-го ч. Здесь мы сыты, здоровы и всего у нас довольно... Ленивая турецкая переправа за бурями на Дунае и небольшой охотой визиря. Милостивый Государь! Боже, благослави предприятия Ваши» (27 VII. 1790 г.)

Суворов уже обо всем договорился с Кобургом, который готов выполнять все указания «своего великого друга». Но обстановка в который раз за последнее время резко изменилась.

«Сейчас получил я из Вены курьера, чрез которого уведомлен о заключенном договоре с королем прусским. Мир положен с Портою на условии все завоевания Порте возвратить, Венский двор согласился; неизвестно, останется ли в действии наш трактат о вспоможении нам корпусом 30 тысяч. Теперь крайне нужно не терять людей для союзника, который уже помирился...» 

И, как всегда, к ордеру приложено личное письмо: «Вот, мой милостивый друг, австрийцы кончили. Пруссаки домогаются, чтоб и вспомогательного нам корпуса не давать, да я думаю и успеют. Слышно, что букарестскому [корпусу] будет повеление иттить во свояси; что курьер приедет, то Вы в свое место» .

Главнокомандующего очень тревожит положение корпуса, далеко выдвинутого вперед. «Генерала Графа Суворова я отрядил в подкрепление австрийцев к Букарешту, доносит он Екатерине 2 августа.— Но теперь необходимо его оттуда взять должно, ибо, что копилось противу союзников, обратится уже на него одного, и он, будучи отрезан браиловским и силистрийским неприятелем, не в состоянии возвратиться без большой потери» .

Но Суворов был начеку: «Светлейший Князь, Милостивый Государь! Милостивое письмо Вашей светлости от 31ч. июля я получил. Пред сим за сутки дошли два письма к моим букарештстким приятелям из Вены о том же» (Разведка Суворова работала безукоризненно!). «Австрийцы удерживают Орсову, 5 округов в Боснии, Хотин до миру с нами или вовсе; что с российскими на 3 месяца перемирие; что Щринц] Нассау...»

Очень примечательное многоточие. Агенты Суворова сообщали ему о неудаче наших войск на Балтике. Старый знакомец по очаковской осаде принц Нассау, командовавший гребной флотилией, не успел к Выборгскому сражению и через 6 дней после победы корабельного флота был разгромлен шведским галерным флотом. Потемкин был уведомлен об этом Екатериной, но в трудной обстановке тех дней не стал бередить чувства подчиненных. Суворовский корпус снялся с позиций под Бухарестом и без промедлений отошел на реку Серет, куда главнокомандующий заблаговременно выслал резервный корпус князя С.Ф. Голицына.

Австрийцы вышли из игры. Россия осталась одна. Одна против европейской коалиции и Порты. Правда, в эти же дни русской дипломатии при личном участии Екатерины удалось вырвать (без посредников!) мир у шведов. 3 августа были подписаны предварительные условия.

«Одну лапу из грязи вытащили,— радостно сообщила Екатерина Потемкину.— Как вытащим другую, то пропоем "Аллилуя"... Предписываю тебе непременно отнюдь не посылать никого на их глупый конгресс в Букарест, а постарайся заключить свой особенный для нас мир с турками».

Но «вторую лапу» оказалось вытащить не так легко.

Везир всячески уклонялся от обсуждения условий мира. За его спиной вырисовывались фигуры советчиков, любящих воевать чужими руками. Ловкий прусский дипломат маркиз Джироламо Лукезини (посол в Польше) руководил действиями турок. На его счету были серьезные заслуги перед коалицией: он сумел настроить Польшу против России, содействовал выходу Австрии из войны. Лукезини был готов помочь и туркам — новым союзникам Пруссии, с недавнего времени связанным с ней сорокалетним наступательным и оборонительным договором.

В конце августа везир предложил Потемкину прусское посредничество. «Наскучили уже турецкие басни. Их министерство и нас, и своих обманывает,— ответил Потемкин через Лошкарева,— Тянули столько, вдруг теперь выдумали медиацию прусскую, да и мне предлагают. Мои инструкции: или мир, или война,., коли мириться, то скорее, иначе буду их бить» .

Снова заговорили пушки. Первым успеха добился Черноморский флот. В двухдневном сражении 28-29 августа у Тендры Ушаков наголову разбил превосходящие силы турецкого флота. Адмиральский корабль взлетел на воздух. Один линейный корабль был пленен, другой затонул.

В сентябре возобновились действия сухопутных сил. Поскакали курьеры с ордерами главнокомандующего: Кубанскому и Кавказскому корпусам действовать наступательно и разбить армию Батал-бея; генерал-аншефу князю Репнину с главным корпусом наблюдать границу польскую и прикрывать тылы армии; сильным корпусам генералов Меллера-Закомельского, Гудовича и Самойлова — идти к низовьям Дуная, где находилась целая система турецких крепостей, из которых сильнейшей был Измаил; гребной флотилии под начальством Рибаса и флотилии черноморских казаков под начальством Головатого — идти к дунайским гирлам и прорваться в реку. Черноморский флот должен прикрывать их действия со стороны моря.

Начиналась давно задуманная нижнедунайская операция. Эта операция и поныне еще недостаточно исследована и оценена военными историками. Обычно ее сводят к штурму Измаила, забывая, что Измаил был только кульминацией этой сложной операции с участием сухопутных сил, гребной флотилии и большого парусного флота.

Существует версия, что ревнивый главнокомандующий вначале хотел обойтись без Суворова, чьи громкие победы якобы бросали тень на полководческую репутацию Потемкина, но был вынужден прибегнуть к его помощи, чтобы овладеть считавшимся неприступным Измаилом. Это неправда. Как и в прошлую кампанию, на Суворова была возложена ответственнейшая задача — обеспечить успех всей операции. Со своим выдвинутым вперед корпусом он сторожил армию верховного везира на Дунае. Потемкин мог доверить это поручение только Суворову.

Об отношении к нему главнокомандующего можно судить по отрывку из письма Потемкина к русскому послу в Варшаве Булгакову. В ответ на ходившие в Польше слухи о гибели знаменитого Суворова (своеобразное свидетельство боевой славы русского генерала), Потемкин писал:

«...плюйте на ложные разглашения, которыя у вас на наш счет делают. Суворов, слава Богу, целехонек...» (7 IX.1790 г.) 

10 сентября Потемкин поставил Суворову задачу не допустить турецких подкреплений к Измаилу сухим путем. В случае попытки неприятеля прорваться к крепости, предписывалось атаковать и разбить противника. Для этой цели Потемкин подчинил Суворову 2-й передовой корпус генерал-поручика князя С.Ф. Голицына. 25 сентября Потемкин специальным письмом поделился с Суворовым планом операции и, возможно, запросил его мнение. К сожалению, письмо это не разыскано. Из ответа Суворова видно, что он не только разделял замысел главнокомандующего, но и смело развивал его.

«Вашей Светлости милостивое письмо сего от 25 ч. получил... В присутствии или [при] помощи войск гребной флот возьмет Килию, Измаил, Браилов... Для услуг сего последнего подвезть может нечто осадных артиллерии и припасов; или эти доставит благовремянно резервный корпус водою... В свое время сухоп[утное] войско перейдет здесь при Сербанешти, спустит мост за устье Бузео и в Браиловском Рае. Как декрет на Булгарию не публикован, мечтается в перитектике, что по времяни Ваша Силистрия и ближе к трибуне префекта... ежели черта пера не предварит острие меча. Вашей Светлости новый год! Новые мне милости! Я выстрелю Ваше здравие!»

Последние три фразы — образное и очень характерное для стиля Суворова поздравление Потемкина со днем его ангела. Абзац со слов: «в свое время сухопутное войско... и т. д.»— свидетельство творческого участия Суворова в планах кампании. Он предлагал после взятия крепостей перенести боевые действия на Балканы, идти прямо к Константинополю («трибуне префекта»), пока «черта пера» (мир) не предварит «острие меча» (войну).

И снова приходится сожалеть о неразысканном ответе Потемкина. Возможно, главнокомандующий и принял бы идею Суворова, но упорная оборона турками крепостей и, в первую очередь, Измаила, вмешалась в планы кампании.

29 сентября Потемкин приказал генерал-аншефу Меллер-Закомельскому объединить под своим начальством корпуса в низовьях Дуная и овладеть крепостью Килия:

«Старайтесь как возможно скорее решить с Килиею, дабы заблаговременно обратиться к другому пункту...» Но, несмотря на значительное количество войск и сравнительную слабость этой турецкой крепости, русскому командованию не удалось обеспечить четкого взаимодействия корпусов и овладеть Килией сходу. Более двух недель войска топтались под ее стенами. Смертельно раненного Меллер-Закомельского сменил Гудович, генерал, не отличавшийся решительностью. Жалуясь Потемкину на опоздание гребной флотилии (сильные встречные ветры задержали ее подход к устью Дуная), Гудович не видел иной возможности взять крепость, кроме как формальной осадой, с рытьем траншей и постройкой осадных батарей. Задержка у стен незначительной турецкой крепости грозила серьезными осложнениями.

В это время пришла радостная весть с Кубани. Генерал-майор И. И. Герман наголову разбил 40-тысячную турецкую армию во главе с сыном старого знакомца Суворова (Хаджи Али Джаныклы-паши) Батал-беем. Весь турецкий лагерь, вся артиллерия и сам Батал-бей с многочисленной свитой оказались в руках победителей.

Потемкин широко оповестил войска об этой победе. 18 октября гарнизон Килии ввиду явного неравенства сил сдался на капитуляцию.

19 октября последовал ордер Потемкина Суворову: «Хотя Ваше Сиятельство может быть прямо получили уже известие о покорении Килии, но тем не менее считаю за нужно Вас о том чрез сие уведомить, предписывая объявить о том в команде Вашей и принести благодарственное Всевышнему моление».

Как всегда, к ордеру приложено письмецо: «Килия сдалась, флотилия входит, флот наш показался. Боже, дай хорошее время (погоду.— В. Л.), а паче свою всемощную помощь...»

Приписка внизу: «Граф Бальмен (командир Кубанского корпуса.— В. Л.) умер чахоткою, но турки разбиты и славно истреблены. Прощай, мой милостивый друг». (19 X. 1790 г. Бендеры.) .

На другой день, 20 октября, гребная флотилия прорвалась в Дунай. Действия флотилии и черноморских казаков доказали, что надежды, возлагавшиеся на них главнокомандующим, были основательны. Решительными и дерзкими десантами с судов были захвачены укрепления турок по берегам Дуная, а также две небольшие крепости Тульча и Исакча, Турецкая флотилия на Дунае была разгромлена. К середине ноября Дунай от устья до Галаца, за исключением могучей твердыни — Измаила, был в руках русских.

Поначалу Потемкин не мог поверить, что за стенами крепости, подготовленной французскими инженерами к длительной обороне, укрывается целая армия — около 35 тысяч человек. Но разведка подтвердила: Измаил превращен в «орду колеси»— армейскую крепость, защищенную мощной артиллерией (около 250 орудий) и снабженную припасами на несколько месяцев. Оставлять у себя в тылу столь значительные силы было рискованно. К тому же известия, поступающие из разных источников, свидетельствовали об активизации прусской дипломатии. Маркиз Лукезини затевал в Систове новый конгресс с целью принудить Россию к посредничеству Англии, Голландии и Пруссии. Таким образом, Измаил, помимо стратегического значения, приобретал важное политическое значение. Из Петербурга шли требования нанести противнику сокрушительный удар и закончить войну.

Главнокомандующий поставил войскам задачу взять крепость. Русские войска, блокировавшие Измаил со стороны Дуная и с суши, насчитывали не более 30 тысяч. Около половины составляли казаки, вооружение и характер службы которых мало подходили для штурма крепостей. Надвигавшаяся зима требовала скорых и решительных действий. Старшим под Измаилом оказался генерал-поручик Гудович, только что отличившийся при взятии Килии. Но Измаил был не Килия, а Гудович не обладал достаточным авторитетом ни среди войск, ни среди генералитета. Под его руководством военный совет, собравшийся 25-26 ноября, вынес решение о необходимости формальной осады.

За рассуждениями об осаде просматривался отказ от решительных действий. Так и случилось. Командиры корпусов начали отводить войска от крепости. Рибас стал снимать осадную артиллерию с острова Чатал напротив Измаила и грузить ее на суда. Но главнокомандующий предвидел такое развитие событий! Еще не зная о решении совета, Потемкин послал секретный ордер Суворову: «Флотилия под Измаилом истребила уже почти все их суда и сторона города к воде очищена; остается предпринять с помощью Божиею на овладение города. Для сего, Ваше Сиятельство, извольте поспешить туда для принятия всех частей в вашу команду, взяв на судах своих сколько можете поместить пехоты, оставя при Генерал-Порутчике Князе Голицыне для удержания неприятеля достаточное число и всю конницу, которой под Измаилом и без того много.

Сторону города к Дунаю я почитаю слабейшею, если бы начать там, чтобы, взойдя, тут где ни есть ложироваться (Разместиться — от loger (франц.) — В.Л.) и уж оттоль вести штурмования, дабы и в случае чего, Боже сохрани, отражения, было куда обратиться.

Сын принца Де Линя инженер, употребите его по способности. Боже, подай Вам свою помощь! Уведомляйте меня почасту. Генерал-Майору и кавалеру Де Рибасу я приказал к Вам относиться...» (25 XI. 1790 г. Бендеры.) 

Тем же числом помечены еще один ордер Суворову о необходимости дать остающимся вместо него генералам Дерфельдену и Голицыну наставления в рассуждении военной осторожности со стороны Браилова, и личное письмо главнокомандующего:

«Измаил остается гнездом неприятеля. И хотя сообщение прервано чрез флотилию, но все он вяжет руки для предприятий дальних. Моя надежда на Бога и на Вашу храбрость. Поспеши, мой милостивый друг!

По моему ордеру к тебе, присутствие там личное твое соединит все части. Много тамо равночинных генералов, а из того выходит всегда некоторый род Сейма нерешительного. Рибас будет Вам во всем на помогу и по предприимчивости и усердию; будешь доволен и Кутузовым. Огляди все и распоряди, и, помоляся Богу, предпринимайте. Есть слабые места, лишь бы дружно шли. Князю Голицыну дай наставление. Когда Бог поможет, пойдем выше. Вернейший друг и покорнейший слуга

Князь Потемкин Таврический».

(25 XL 1790 г. Бендеры.) 

Посылая Суворова под Измаил, Потемкин не терял из виду его боевой участок. Несколько раз он обращает внимание на необходимость усилить бдительность остающихся там войск и их командиров, т. к. в любой момент армия верховного везира могла начать переправу.

Указание главнокомандующего на слабейшую сторону Измаила свидетельствует о верности его военного взгляда. Первого успеха штурмующие колонны добились именно с этой стороны. Поражает и его знание людей. Под Измаилом находились известные в армии генералы, в том числе и родственники Потемкина — генерал-поручики А.Н. Самойлов и П.С. Потемкин, отличившиеся во многих боях. Но главнокомандующий выделяет двух: предприимчивого Рибаса и Кутузова. «Будешь доволен и Кутузовым!» Сколько веры в полководческий талант Михаила Илларионовича содержит эта короткая фраза Потемкина, обращенная к самому Суворову! Каким огромным уважением к лучшему боевому генералу русской армии веет от каждой строчки приказа и письма.

Это подтверждают и другие ордера главнокомандующего. Так, 28 ноября, он пишет Рибасу: «Чрез прибытие господина Генерал-Аншефа и Кавалера Графа Александра Васильевича Суворова Рымникскаго и соединения всех частей под единоначальство уничтожатся все затруднения, и дела воспримут должное течение...» .

Ордера и Письма от 25 ноября не успели дойти до Суворова, как Потемкин узнал о решении военного совета и отходе войск от Измаила. Немедленно главнокомандующий посылает ордер генералу Гудовичу: «Ваш рапорт от 25 ч... мною получен. Из онаго вижу я трактование пространное о действиях на Измаил, но не нахожу тут вредных для неприятеля положений. Канонада по городу, сколько бы она сильна ни была, не может сделать большого вреда. А как Ваше Превосходительство не примечаете, чтоб неприятель в робость приведен был, то я считаю, что сего и приметить невозможно. Конечно, не усмотрели Вы оное в Килии до самой ея сдачи, и я не приметил также никакой трусости в Очакове до самого штурма.

Теперь остается ожидать благополучного успеха от крайних средств, которых исполнение возложено от меня на Господина] Генерал-Аншефа и Кавалера Графа Александра Васильевича Суворова Рымникскаго».

(28 XI. 1790 г. Бендеры.) 

На другой день личным письмом главнокомандующий поздравил Гудовича с монаршей милостью — производством в генерал-аншефы за покорение Килии и сообщил ему о назначении его к «командованию войск у Кавказа и Кубани, где настоящие обстоятельства требуют начальника отличных достоинств».

Каким контрастом с этим вежливым и учтивым письмом является помеченный тем же 29 ноября секретный ордер Потемкина Суворову:

«Прежде, нежели дошли мои ордера к Г[осподам] Генерал-Аншефу Гудовичу, Генерал-Порутчику Потемкину и Генерал-Маиору Де Рибасу о препоручении Вам команды над всеми войсками у Дуная находящимися, и о произведении штурма на Измаил, они решились отступить. Я, получа сей час о том рапорт, предоставляю Вашему Сиятельству поступить тут по лучшему Вашему усмотрению продолжением ли предприятия на Измаил или оставлением онаго...»

Главнокомандующий понимает, в каком трудном положении оказался Суворов,— отходящие от крепости войска уже потеряли уверенность в успехе дела, противник ободрился. Но Потемкин знал, что «друг сердешный Александр Васильевич» был настоящим воином. Предоставляя ему полную свободу действий, он верил в его военный гений, в его воинскую честь: «Ваше Сиятельство, будучи на месте и имея руки развязанныя, не упустите, конечно, ничего того, что только к пользе службы и славе оружия может способствовать. Поспешите только дать знать о мерах Вами приемлемых и снабдить помянутых Генералов вашими предписаниями» .

И Суворов (в который раз!) доказал, что слава, которой уже было овеяно его имя, была настоящей славой.

«Получа повеление Вашей Светлости отправился я к стороне Измаила. Боже, даруй Вам свою помощь». Это ответ на письмо Потемкина от 25 ноября. Рапорт Суворова на приказ принять командование под Измаилом также краток: «По ордеру Вашей Светлости от 25 ноября за № 1336, мною сего числа полученному, я к Измаилу отправился, дав повеление генералитету занять при Измаиле прежние их пункты, а господину Гекерал-Порутчику Князю Голицыну предписал ведать здешний пункт Галац». (30 XL 1790 г.)

Никто из биографов Суворова «не заметил», что назначение под Измаил не явилось для него неожиданностью. Еще не получив ордера от 29 ноября, в котором Потемкин известил его об отходе войск из-под Измаила, Суворов приказал генералитету «занять при Измаиле прежние их пункты». Поистине, главнокомандующий и Суворов понимали друг друга с полуслова.

В тот же день 30 ноября, отдав остающимся вместо него генералам — Князю Голицыну и Дерфельдену распоряжения относительно «наблюдения и обеспокоивают» турецких сил под Браиловым, Суворов с небольшим казачьим конвоем поскакал к Измаилу. Он очень торопился. Утром 2 декабря Суворов прибыл в лагерь русских войск.

Рапорт Суворова Потемкину № 77:

«К Измаилу я сего числа прибыл. Ордер Вашей Светлости от 29-го за № 1757 о мероположении5 что до Измаила, я имел честь получить и о последующем Вашей Светлости представлю».

(2 XII. 1790 г.)

Штурм Измаила 11 декабря 1790 г. Раскрашенная гравюра С.Шифляра по рисунку М.Иванова, сделанному во время сражения:

Осмотрев крепость, ознакомившись с обстановкой, Суворов рапортовал на следующий день: «Между тем Браилов должен пребывать на правилах, как его я оставил: в заботе, усыплении и недоумении...» (Суворов беспокоится за свой боевой участок, но главные его заботы уже об Измаиле). «По силе повелениев Вашей Светлости первоначально войски сближились под Измаил на прежние места; так безвременно отступить без особого повеления Вашей Светлости почитается постыдно.

У господина Генерал-Порутчика Потемкина я застал план, который поверял: крепость без слабых мест. Сего числа приступлено к заготовлению осадных материалов, коих не было, для батарей, и будем старатца их совершить к следующему штурму дней чрез пять, в предосторожность возрастающей стужи и мерзлой земли. Шанцовой инструмент по мере умножен.

Письмо Вашей Светлости к Сераскиру (Сераскир (сераскер) — командующий группой войск (турец.) —В.Л.) отправлю я за сутки до действия. Полевая артиллерия имеет снарядов только один комплект. Обещать нельзя, Божий гнев и милость зависят от его провидения. Генералитет и войски к службе ревностию пылают. Фанагорийский полк будет сюда».

(3 XII. 1790 г.)

В этом письме весь Суворов: деятельный, решительный, честный: «крепость без слабых мест, обещать нельзя». Его реакция на решение военного совета та же, что и у главнокомандующего: «так безвремянно отступить... почитается постыдно».

Приближающиеся холода заставляли торопиться. Надо было успеть построить насыпи для батарей, пока морозы не сковали землю. Надо было подтянуть к крепости ударные части — Суворов с нетерпением ждал свой любимый Фанагорийский гренадерский полк. Но какой сдержанной решимостью веет от этого рапорта, какая сила духа в каждом слове, в каждой строчке: «Генералитет и войски к службе ревностию пылают!»

Он только день пробыл под стенами Измаила, но уже успел вселить уверенность в окружающих. Более того, при одном слухе о скором прибытии Суворова отходившие от крепости войска, как об этом свидетельствуют очевидцы, сразу преобразились. Все были уверены, что с прибытием Суворова крепость будет взята. Поразительный пример влияния полководца на дух армии!

Мы так подробно цитируем письма Потемкина и Суворова потому, что в многочисленных описаниях действий Суворова под Измаилом приходится сталкиваться с утверждениями, принижающими или совершенно искажающими роль главнокомандующего в этом деле, Так, один из последних биографов Суворова прямо утверждает, что Светлейшего обуревали сомнения и что сам он навряд ли верил в возможность взятия Измаила, а выше ордер от 29 ноября подается следующим образом: «Узнав, что войска начали отходить от крепости, он снова заколебался. Суворову полетела новая депеша...» и ниже: «Потемкин своей второй депешей, по сути, переложил на Суворова всю ответственность за исход сражения» .

Подобные утверждения имеют давнюю и стойкую традицию. Лучшим ответом на них являются подлинные документы тех дней без всяких комментариев.

«Когда уже корпусы заняли прежнее место, то и быть по прежнему повелению. Даруй Боже Вам счастие». (4 XII. 1790 г. Бен-деры.) 

Письмо Потемкина Суворову (того же числа):

«Даруй Боже тебе, мой любезнейший друг, счастья и здоровья. Желаю от искреннего сердца. Снарядов нету ли поблизости? А я отсюда послал. Кажется, в Килии у Ивана Ивановича был запас. Прости! Твой вернейший друг

Князь Потемкин-Таврический» .

Рапорт Суворова Потемкину №86:

«Уже бы мы и вчера начали, если б Фанагорийский полк сюда прибыл. О чем

Вашей Светлости доношу». (5 XII. 1790 г. При Измаиле.)

«7-го числа пополудни в 2 часа, послан был к крепости трубач с письмом Вашей Светлости и моими, где означен срок суточный на ответ, что принято было учтиво...»

Из письма Потемкина измаильскому коменданту:

«Приближа войска к Измаилу и окружа со всех сторон сей город, уже принял я решительные меры к покорению его... Но прежде, нежели употребятся сии пагубныя средства, я, следуя милосердию,.., требую от Вас добровольной отдачи города; в таком случае все жители и войска... отпустятся за Дунай с их имением. Но если будете вы продолжать бесполезное упорство, то с городом последует судьба Очакова и тогда кровь невинная жен и младенцев останется на вашем ответе.

К исполнению сего назначен храбрый Генерал Граф Александр Суворов Рымникский...» 

Вместе с письмом Потемкина парламентеры передали измаильским властям и письмо Суворова» в котором говорилось: «Приступая к осаде и штурму Измаила российскими войсками в знатном числе состоящими, но соблюдая долг человечества, дабы отвратить кровопролитие и жестокость, при том бываемую, даю знать чрез сие Вашему Превосходительству и почтенным Султанам и требую отдачи города без сопротивления. Тут будут показаны все возможные способы к выгодам вашим и всех жителей, о чем и ожидаю, от сего чрез 24 часа, решителного от вас уведомления... в противном же случае поздно будет пособить человечеству, когда не могут быть пощажены не только никто, но и самыя женщины и невинные младенцы от раздраженного воинства, и за то никто, как вы и все чиновники пред Богом ответ дать должны». (7 XII. 1790 г.)

9 декабря Суворов собрал военный совет. Состав его почти тот же, что и две недели назад, без Гудовича, покинувшего армию. Но какая перемена в настроении! После того, как был зачитан ответ сераскира Мегмет-паши с просьбой дать сроку десять дней, чтобы связаться с верховным везиром, военный совет единодушно постановил:

«Приближась к Измаилу по диспозиции, приступить к штурму неотлагательно, дабы не дать неприятелю время еще более укрепиться. И посему уже нет надобности относиться к его Светлости Главнокомандующему. Сераскиру в его требовании отказать... Отступление предосудительно победоносным Ея Императорскаго Величества войскам».

Всего 13 подписей. Среди них подписи Кутузова и Платова.

Суворов делает последнюю попытку предотвратить кровопролитие: «Получа Вашего Превосходительства ответ,— пишет он сераскиру Мегмет-паше,— на требование согласиться никак не могу, а против моего обыкновения еще даю вам сроку сей день до будущего утра на размышление», (9 XII. 1790 г.)

Рапорт Суворова Потемкину № 93:

«Нет крепчей крепости, ни отчаяннее обороны, как Измаил, падший пред Высочайшим троном Ея Императорского Величества кровопролитным штурмом! Нижайше поздравляю Вашу Светлость». (11 XII. 1790 г. Измаил.)

Никакое подробное описание штурма Измаила не дает большего представления о подвиге Суворова и руководимых им войск, чем эти скупые строчки донесения на небольшом листке бумаги, словно пожелтевшем от порохового дыма и гари пожарища.

То, что сделал Суворов под Измаилом и по сей день поражает знатоков военного искусства. Это был переворот в военном деле: за девять суток подготовить и осуществить штурм сильно укрепленной крепости, гарнизон которой превосходил силы осаждавших. Преклоняясь пред гением Суворова, мы должны помнить и о выдающихся боевых качествах и воинском мастерстве солдат, офицеров и генералов русской армии, преобразованной реформами Потемкина, прошедшей великолепную боевую школу Второй турецкой войны. Это были не те необстрелянные рекруты, дрогнувшие в разгар Кинбурнского сражения, с трудом отбивавшие вылазки Очаковского гарнизона. Позади были штурм Очакова, сражения кампании 1789 г., недавние бои на берегах Дуная,

Измаильский штурм явился высшей точкой всей войны. «Не Измаил, но армия турецкая, состоящая в 30 с лишком тысячах, истреблена в укреплениях пространных»,— доносил Потемкин в Петербург . «Измаильская эскалада города и крепости с корпусом в половину турецкого гарнизона, в оном находящемся, почитается за дело едва ли еще где в истории находящееся и честь приносит неустрашимому российскому воинству»,-— отвечала ему Екатерина.

Императрица не преувеличивала. Тайные и явные враги России, ее друзья, а также оробевшие союзники — все единодушно признавали, что в Европе нет армии, способной на подобный подвиг. «Сия потеря Измаила произвела великий страх в задунайских пределах», — сообщал Суворов главнокомандующему известия, полученные им чрез своих агентов. Стратегическая и политическая обстановка резко изменилась. Жители Валахии выражали бурную радость. Венгры предлагали австрийскому императору 80 тысяч войска для продолжения войны с Портой за лучшие условия мира. Английские, голландские и прусские дипломаты были в растерянности. Систовская конференция прервала свои заседания. В Турции царила паника и недовольство затянувшейся войной. Мир казался близким и достижимым.