Глава 42

Буря противоречивых чувств бушевала в груди Лукова на следующее утро. Его не могло не взволновать, что ему с такой настойчивостью предлагают занять место начальника экспедиции. Но готов ли он взвалить на себя такое бремя ответственности? Справится ли?

Наспех позавтракав Одиссей отправился в финчасть штаба фронта. Там ему вручили несколько накладных на получение с армейских складов разных припасов для экспедиции. Там же Лукову выдали наряд на получение в Народном банке крупной суммы, – и в не в мало чего стоящих бумажных ассигнациях местного производства, – а в полновесных золотых царских империалах и в золотых же двойных хорезмских монетах, которые здесь назывались «пухлой тиллей». В этих монетах содержалась двойная доля золота по сравнению с обычной «тиллей». «Тилли» печатались ханским монетным двором соседнего независимого государства небольшими партиями, и очень ценились по всей Центральной Азии.

Вместе с вооружённым банковским курьером, который нёс саквояж с золотыми империалами, Луков на извозчике поехал к крупному хивинскому купцу, который периодически наведывался в Ташкент по своим коммерческим делам. С влиятельным хивинцем надо было договориться о безопасном проходе группы через территорию достаточно враждебно относящихся к советской власти Бухарского и Хивинского царств, а также о том, чтобы экспедиция получала по маршруту фураж и еду. В этом Луков шёл по стопам покойного генерала, который стремился заранее обеспечить экспедиции покровительство могущественных и вместе с тем продажных чиновников из тех мест, через которые им предстояло пройти. На вчерашнем совещании Одиссею удалось отстоять свою позицию о необходимости таких расходов. Не сразу, – только после долгих ожесточённых споров, но ему фактически дали санкцию на расход части выделенных экспедиции средств – на взятки! Помогло то, что Одиссея активно поддержал ведущий совещания. Благодаря ему удалось убедить колеблющихся и с минимальным перевесом голосов удовлетворить просьбу нового начальника экспедиции. Луков видел по реакции многих местных товарищей, что они удивлены, возмущены и не понимают такого решения. Не посвящённые в высшую политическую кухню они не могли знать, что практически с самого своего прихода к власти большевистская верхушка активно взяла на вооружение многие прежние методы царской закулисной дипломатии, как эффективные инструменты достижения своих стратегических целей.

Одиссею внове было заниматься всей этой хозяйственно-дипломатической деятельностью. К тому же на нём теперь лежала громадная ответственность за деньги, материальные ценности, людей, успех всего дела. Осознание этого тоже сильно выматывало.

К себе в номер общежития Одиссей вернулся только в начале одиннадцатого ночи, и в изнеможении рухнул на постель. Но заснуть ему не дали. Вскоре явился Лаптев, который оказывается с самого утра разыскивал его.

– Ну и проворен же ты, брат! Я за тобой на авто по всему городу не поспеваю. Наверное, полбочки бензина сжёг, а нагнал только теперь. Одевайся, поехали! Хочу пригласить тебя на свой День Рождения.

Никаких отговорок измученного соратника комиссар слушать не хотел. Одиссей понял, что ему не отвязаться от навязчивого гостя.

Он был уверен, что комиссар приехал обсудить с ним то, что произошло вчера. Но за всю дорогу Гранит ни словом не обмолвился о том, что ему известно о совещании, на котором решалась его судьба. То ли он действительно не знал, какая грозовая туча нависла над его головой, то ли был поразительно самонадеян.

Они приехали в великокняжескую резиденцию Лаптева. С последнего посещения Лукова обстановка здесь стала ещё шикарней: появилась новая антикварная мебель, вазы с экзотическими растениями. Теперь комиссар занимал ещё больше помещений. Признаться после вчерашнего совещания Одиссей ожидал увидеть совсем другого Лаптева, – подавленного, притихшего. А он, глядите-ка, держится с уверенной вальяжностью и даже устраивает приёмы с почти губернаторским размахом, как будто ему ничего не угрожает! И действительно, не смотря на вчерашние разоблачения, Лаптева пока не лишили автомобиля, которым он пользовался, не имея на то никаких прав, и не выселили из княжеских палат. Одиссей был озадачен. Происходящее выглядело полнейшим абсурдом.

«Неужели местная бюрократическая машина столь неповоротлива?! Или же этот „лапоть“ просто оказался не по зубам местным блюстителям пролетарской морали? – недоумевал Одиссей, осматриваясь. – Выходит, поругали-поругали, а тронуть побоялись. Даже машину оставили на всякий случай, чтобы не раздражать гостя и его возможных московских покровителей».

В центре просторной залы под массивной люстрой в полсотни свечей был накрыт шикарный стол на семнадцать персон. Здесь было много вина, коньяку, ликёров, разнообразных закусок. Слух гостей услаждали музыканты приглашённого узбекского ансамбля в национальных костюмах. Две домработницы в кружевных белоснежных передниках заканчивали сервировку. Какая-то девица, повесив меховую накидку на спинку стула, бренчала на пианино в соседней зале. Ещё одна молодая гостья в яркой косметике, напоминающей боевую раскраску индейского воина, вилась вокруг комиссара.

Впрочем, кажется все присутствующие дамы, нет-нет, да бросали заинтересованные взгляды в сторону хозяина вечера. Насколько Луков успел заметить, женщины вообще проявляли к личности молодого комиссара повышенный интерес. Одиссей не мог понять, в чём был секрет сногсшибательной привлекательности для противоположного пола этого коротышки. Ведь Лаптев совсем не блистал красотой. Он был невысокого роста, черты его лица были неправильными, губы-лепёшки, беззубая улыбка, сломанный кривой нос. И всё-таки даже красавицы были явно не прочь повиснуть у него на шее. В чём тут было дело? Быть может женщин инстинктивно привлекал магнетизм его натуры, способность из любых ситуаций выходить победителем.

Или же дам манил почти мистический дар этого авантюриста привлекать деньги в больших количествах? А может всё дело было в бешеной энергетике? Во всяком случае внешняя «некрасивость» с избытком искупалась в этом мужчине живостью характера. Когда он говорил, то источал массу обаяния. Глаза его искрились, мимика и жестикуляция были яркими и живыми, а смех звучал чертовски заразительно. Стоило Лаптеву где-то появиться, как он моментально оказывался в центре всеобщего внимания, окружённым самыми хорошенькими женщинами…

Помимо разного вида дам вокруг стола в ожидании приглашения к трапезе топтались персоны солидного вида в хорошо пошитых френчах. По возрасту многие из них годились юному комиссару в отцы, тем не менее, они почтительно обращались к мальчишке на «Вы». По виду эти тучные функционеры принадлежали к местной партийной и военной элите. Уж они то наверняка были осведомлены о состоявшемся сутки назад заочном судилище над хозяином дома. И всё-таки приняли приглашение! Значит, эта партия Лаптевым ещё не проиграна и в запасе у него припасено несколько сильных ответных ходов. Если это действительно так, то молодой комиссар действительно обладал бесценным даром выходить сухим из воды…

Но вот все приготовления закончены и гостей приглашают к столу. И тут Одиссей смутившись, обнаружил, что ему отведено почётное место между двух молоденьких девиц. Ту, что была повыше, Лаптев важно отрекомендовал коллеге, как свою машинистку. Барышня была красива лицом и обладала очень привлекательной фигурой. Впрочем, и её подругу нельзя было назвать дурнушкой.

Начали с русской водки. Лаптев первым взял слово и провозгласил тост:

– Как гласит древняя узбекская пословица: «Смерть благородного коня – праздник для бродячей собаки. Но пусть местные шавки заранее не радуются. Мы им ещё переломаем хребты крепкими копытами. Я знаю, что за этим столом собрались мои друзья, и поднимаю этот стакан за вас!

Собравшиеся одобрительными возгласами поддержали хозяина дома в его уверенности. Все стали закусывать, потом пошли тосты со стороны гостей.

После пары рюмок Лаптев, который сидел через машинистку от Лукова, наклонился к нему и осведомился, хозяйски поглаживая девицу пониже спины:

– Как тебе наша Маша?

Одиссей смутился.

– Да не теряйся, профессор! – подбодрил его Лаптев. – Смотри! Ты ей понравился! Не упусти такой шанс!

Действительно, девица кокетливо взглянула на Одиссея.

– Можешь уединиться с ней в спальне, там вам никто не помешает. Вот тебе ключ – щедро предложил комиссар.

Луков вежливо отклонил протянутую руку.

– Нет, благодарю.

– Что, не понравилась эта? Не беда! Бери вторую! А хочешь, сразу с обеими? Как восточный султан в гареме с одалисками!

Но Одиссей снова отказался.

– Ладно, как хочешь – сердито буркнул Лаптев и отвернулся. Однако прошло немного времени, и он снова позвал Одиссея, который в этот момент слушал узбекский рубаб – музыкальный инструмент, который представлял собой нечто среднее между гитарой и скрипкой.

– Пойдём, я покажу тебе кое-что.

Они перешли из гостиной в соседнюю комнату. Это был бывший кабинет великого князя Николая Константиновича. Повсюду ковры и мебель красного дерева. На стенах картины европейской живописи, старинное оружие. В прошлый раз их здесь почему-то не было. Зная об увлечении Лукова ориенталистикой, Лаптев стал снимать со стен старинные доспехи, сабли, кинжалы и протягивать их гостю.

Одиссей с огромным интересом и трепетом рассматривал предметы, которые украсили бы собой любое музейное собрание. А некоторые вещи были просто уникальны. Как профессиональный востоковед Луков готов был биться об заклад на все имеющиеся у него личные деньги, что экземпляров, подобных тем, что он держит в руках, на земном шаре может оказаться не более двух-трех. Вот этой кривой сабле с потемневшим клинком, по которому арабской вязью шло выгравированное по давно утраченной технологии изречение из Корана, не менее четырёхсот лет.

Следом в руках восторженного Одиссея оказался большой конный топор-начак с длинной бамбуковой рукоятью. Таким оружием должен был воевать всадник из отборного войска мусульманского Синда, расположенного к западу от реки Инд. Во всяком случае, Одиссей видел фигурку из слоновой кости с очень похожим снаряжением в Кабинете медалей, парижской национальной библиотеки.

А вот эта монгольская сабля, прямая, как меч, в тяжелых ножнах, украшенных золотыми узорами, могла принадлежать самому «свирепому псу Чингисхана» – хану Субэдею. На лезвии имелась соответствующая запись. Клинок ее изготовлен из булатной дамасской стали. Над ним работали безвестные самаркандские мастера тринадцатого века. Прошло двести лет, и сабля Субэдея оказалась у представителя почти истреблённой монголами династии Хорезмшахов – хивинского хана Ширгазы, который прославился в истории коварным истреблением русской экспедиции Бековича-Черкасского.

Прежний владелец этого дворца Николай Константинович Романов, ещё до того как его признали сумасшедшим из-за женитьбы на американской танцовщице Фанни Лир и кражи семейных бриллиантов, в чине гвардейского полковника и флигель-адъютанта государя принимал участие в составе русского экспедиционного корпуса под командованием генерала Скобелева в походе на Хиву. Из экспедиции князь вернулся не только с орденом Святого Владимира, но и с ценным трофеем, который Луков теперь держал в руках.

А ещё в коллекции была представлена японская катана и турецкий ятаган, напоминающий гигантский серп с обратной заточкой и с крыльями эфеса на рукояти. Здесь был также палаш «кунда» – прямой, стремительный, расширяющийся к концу, с узорчатой серебряной накладкой вдоль обеих сторон обуха, в деревянных ножнах, обтянутых парчой. Такими клинками сносили голову столь стремительно, что, слетев с плеч, она ещё несколько секунд продолжала «по инерции» моргать и даже могла произнести последние слова.

А вон тускло мерцает на сером ковре страшный в ближнем бою индийский кутар без ножен с широким в ладонь толщиной обоюдоострым лезвием и с двойными упорами для рук. Настоящий плуг для «вспахивания» животов неприятельских воинов и их лошадей!

Одиссей с величайшим благоговением брал в руки древние артефакты, рассматривал их и аккуратно вешал обратно.

– Что, понравилось? – с понимающей улыбкой осведомился комиссар. – А ты бери, что приглянулось! На Востоке сам знаешь, – не принято отказываться от подарков, чтобы не обидеть хозяина. Всё равно после нашего отъезда всё это богатство быстренько доворуют. То, что тут осталось, это лишь остатки былого великолепия – местный дворник чудом сохранил, – прятал, чудак, у себя в дворницкой. Говорит, хотел, когда здесь организуют музей, туда передать… Похоже, не врёт. Я его с пристрастием допросил. Так он рассказывает, что изначально коллекция содержала почти двести экземпляров: мечей, щитов, шлемов, пистолетов разных, кинжалов и прочей амуниции. Многое растащили на сувениры те, кто в этом кое-что понимает. А большую часть собрания местные интенданты за нехваткой холодного оружия отправили в войска. Представляешь кавалеристов на крестьянских меринах, несущихся в атаку, размахивая старинными непальскими мечами и турецкими саблями! Должно быть зрелище, сколь устрашающее для врага, столь и смехотворное!

– Я думаю, этот честный человек прав, – задумчиво произнёс Одиссей. – То, что здесь ещё осталось, надо постараться сохранить.

– Я так и думал, что ты это скажешь! – хлопнув себя ладонью по колену, хохотнул Лаптев. – Ладно, вот тебе тогда подарок лично от меня.

Гранит вышел из комнаты и вернулся с маузером, деревянная кобура которого была богато украшена восточными орнаментами из инкрустированных драгоценных камней и золотых накладок. Лаптев пояснил:

– Я тут недавно участвовал в небольшой вылазке чоновцев против приблизившейся к городу банды. После боя я снял этот маузер с убитого басмаческого командира. Мне сказали, что я подстрелил самого «Чёрного хана» Джунаид-бека, о котором здесь ходит масса басен, будто бы он умеет обращаться в тигра. Много разных басен о нём рассказывают: мол, неуязвим для обычных пуль, способен проходить сквозь стены. Чепуха, конечно! Тем не менее фигура он известная и колоритная. уверен, что тебе будет приятно иметь такую вещь. А хочешь, так по возвращению в Москву можешь сдать маузер в какой-нибудь музей.

Лукову пришлось принять маузер, ибо комиссар не успокоился, пока не повесил его на Одиссея. После этого Лаптев завёл разговор по душам:

– Сожалею, что мы до сих пор не сошлись с тобой близко. Вся загвоздка была в генерале. Старик в силу своего жандармского прошлого был очень подозрителен. Он никому не доверял и специально стравливал всех вокруг себя, чтобы ему было удобно нас контролировать.

Прочитав по глазам Лукова, что тот не согласен с такой оценкой бывшего руководителя, комиссар скорбно покачал головой:

– Да, да, знаю… Ты уважал его. И, наверное, считаешь, что я свожу счёты с покойником. Мы ведь постоянно ругались с ним, и в последнюю нашу встречу сильно повздорили… Только всё это было не по-настоящему. Так было нужно. Генерал сам в начале экспедиции попросил меня изображать оппозицию.

– Попросил? – удивился Одиссей. —

– Ну да, – кивнул комиссар. – Генерал был мастер в контрразведке. Если в отряде завёлся предатель, то пусть он думает, что командир с комиссаром на ножах. Так он скорее выдаст себя – наверное он рассуждал так. Поэтому старик ещё в Москве поставил мне условие: если я хочу участвовать в экспедиции, то должен вести себя так, словно стремлюсь занять его место.

– А вы хотите сказать, что на самом деле к этому никогда не стремились?

Комиссар пожал плечам:

– В силу своего преклонного возраста старик всё равно бы не выдержал всего пути. Думаю, он понимал, что только я смогу довести экспедицию до цели, и готовил меня в приемники.

– Вас?! Любопытно.

– Конечно меня! Поэтому когда пропал ваш прежний комиссар, старик телеграфировал в Москву, чтобы меня срочно направили в распоряжение начальника особой экспедиции.

– Выходит, это Вильмонт вас вернул?!

Одиссей скрестил руки на груди, всем видом давая понять, что не надо считать его столь уж легковерным.

– А то кто же! Конечно он! Я сам видел телеграмму на имя начальника секретного отдела Наркоминдела. Я тогда под арестом сидел, куда меня упекли клеветники-завистники. Но по распоряжению начальства меня выпустили и направили к вам.

Так как Одиссей продолжал с недоверием смотреть на него, комиссар открыл ещё одну тайну:

– Помнишь купца Вардана? Наша «случайная» встреча с его караваном в пустыне на самом деле была вовсе не случайной. Я ещё в Астрахани рассказал генералу, что нашёл человека, который сможет провести нас самыми верными тропами через дикую пустыню и горные перевалы до самой афганско-индийской границы. Благодаря обширным связям Вардана нашему отряду не пришлось бы прокладывать путь с боями и терять людей.

Это уже было похоже на правду. Комиссар почувствовал перемену в настроении Лукова и принялся откровенно рассказывать о своей прошлой жизни:

– В детстве я жил в небольшом местечке в восьмидесяти верстах от Одессы. Наш дом был всегда полон звуками еврейской музыки. Во дворе нашего дома находилась синагога, которую я начал посещать, едва научившись ходить. Наше многочисленное семейство проживало в яме холодного подвала, где всегда пахло сыростью и кислым тестом. Ремесло жестянщика приносила отцу гроши, а мать, занятая детьми никогда не работала.

Потом в хедере (еврейская начальная школа) ребе (учитель в еврейской начальной школе) разглядел у меня певческий талант и позволил бесплатно посещать занятия церковного хора. Мой бедный отец чуть не помешался от счастья. Он больше не мог ни о чём другом ни говорить, ни думать, кроме, как о той большой удаче, которая подвалила нашему семейству благодаря мне.

– Моему мальчику бог послал дар большого таланта – хвалился отец, останавливая прохожих на улице. – Он не продолжит моё грязное ремесло, а станет образованным человеком, которого пускают в приличные дома.

Никогда не имевший приличной рубашки, отец посмел мечтать, чтобы я выучился на раввина. Обучение же в ешиве – высшем религиозном учебном заведении могло полностью изменить социальное положение юноши даже из самой бедной семьи. Такой молодой человек становился желанным женихом для любой девушки из самой состоятельной семьи. Его родословная переставала камнем тянуть его на социальное дно. Он мог стать «красивым евреем», то есть домовладельцем или преуспевающим купцом. Или даже «славным евреем», к коим относились люди, окончившие ешиву и посвятившие жизнь религии – раввины, общинные руководители, состоятельные члены общины. Так что в грёзах моему отцу, видимо, мерещилось, что со временем я стану известным маггидой – проповедником или цадиком – духовным вождём.

Наша еврейская община жила замкнутой жизнью по законам Галахи. И представить более прекрасного будущего для одного из своих детей, отец просто не смог бы, ибо синагога было главным украшением нашего квартала и, наверное, самым красивым местом, где моему отцу приходилось бывать. Но это была очень дерзкая мечта, учитывая, что мы были нищими. Часто главным украшением субботнего стола у нас была обыкновенная буханка серого хлеба. И всё-таки отцу удавалось выкраивать из своих жалких заработков какие-то монеты, за которые школьный учитель взялся дополнительно заниматься со мной. Характер у ребе был скверный, он регулярно обзывал меня тупицей и гонял за водкой. Хотя как я теперь понимаю, он был не таким уж свирепым. В школе нас часто били специальным кнутом – канчиком, но мой учитель ни разу меня пальцем не тронул.

Зато благодаря его пытливому уму и большой начитанности наши занятия быстро вышли за границы обычного изучения мальчиками Торы и Талмуда. Благодаря ребе я научился разбираться в древнееврейских манускриптах. В хедере светские учебные дисциплины не изучались, только элементарная грамота и арифметика. Но у себя дома преподаватель то ли от скуки, то ли действительно разглядев моё великое предназначение обучал меня истории, географии, латыни. Он же, будучи пьяным, давал мне читать революционную литературу, хотя хорошим евреям нашей общины под страхом херема (запрет, отлучение) запрещалось читать светские книги, особенно политические, и уж тем более запрещённые полицией.

После окончания хедера я должен был продолжить учебу в ешиве. Это обучение стоило дорого, но считалось очень престижным. Выпускники ешив занимали затем высокое положение в обществе. Школьные экзамены я сдал прекрасно. И моё обучение взялась оплачивать община. Так мечта моего отца начала приобретать вполне реальные очертания. Но, к несчастью для моих родственников и земляков, я уже вкусил запретного плода политики. Благодаря крамольным разговорам с моим учителем и книгам, которые он мне почитывал, в моей голове уже было слишком много идей, неприемлемых для семинариста. А тут к моей удаче подоспела революция 1905 года, в которую я бросился, словно в омут головой…

Одиссей с большим вниманием слушал рассказчика. Ему импонировал образ молодого бунтаря, сумевшего самостоятельно выбрать для себя судьбу. Комиссар почувствовал настроение Одиссея и проникновенно сказал:

– Я ведь вовсе не так плох и примитивен. Многое что я делаю – только игра. Хотя признаю: я люблю все удовольствия жизни, но люблю и делиться, тем, что имею. А для друга я последнюю рубашку сниму. Стань мне другом, Одиссей, и вскоре ты убедишься в этом.

Гранит протянул Одиссею руку в знак того, что теперь они во всём должны действовать сообща. Проникновенно глядя Лукову в глаза, комиссар сказал:

– Ты думаешь я не знаю, что против меня плетётся заговор? Знаю! И о твоей позиции мне тоже известно – как ты вступился за меня – предложил оставить в экспедиции. Спасибо! Только обо мне не беспокойся. Я им не по зубам! Но тебе, друг, всё равно спасибо! Я тут составляю телеграмму в Москву, давай и ты подпишись под ней.

Лаптев показал Одиссею набросок депеши. В ней он настаивал на своём назначении начальником экспедиции и требовал оградить его от нападков ташкентских клеветников.

– Давай, подписывай!

– Извини, но я не стану этого делать, – твёрдо ответил Одиссей.

Комиссар поморщился и осведомился:

– Скажи хоть почему. Но только давай начистоту, как друг другу!

– Хорошо. Может, вы, действительно, на такой уж дурной человек. Но пока я не могу доверить вам экспедицию. Ставки слишком высоки. Может быть, по прошествии какого-то времени…

– Постой! Чем же я тебе не угодил?! Рожа тебе моя что-ли не по вкусу? Только откровенно.

– Таким, как вы, Гранит, даже маленькую власть давать опасно. Для вас власть, что морфий. Вы ведь на этом не остановитесь. Любая должность может стать для вас трамплином на самый верх. А, получив большую власть, вам ради новой порции кайфа ничего не будет стоить взять и отменить Бога, переселять по своей прихоти целые народы, поворачивать реки вспять…

– Всё, хватит! – раздражённо вскричал, резко вскидывая руку, комиссар. – Ты меня очень разочаровал, доцент. Я в тебе сильно ошибался. Так что не надейся, что я забуду тебе этот наш разговор, когда всё-таки стану начальником экспедиции. А то, что я им стану, можешь не сомневаться…