Глава 29

Оказалось, что вырваться из осаждённого город – возможно, хотя довольно рискованно. Дело в том, что кольцо вражеских войск вокруг Астрахани не было сплошным, как вначале думали экспедиционеры. Основная часть блокирующих город белых частей была сведена в небольшие группы, известные здесь, как пикеты. Каждый численностью до роты – 40—60 человек. Старший офицер в пикете обычно высылал в секреты – на хорошо замаскированные позиции в качестве передовых наблюдателей трёх-четырёх опытных пластунов, которые регулярно сменялись новыми солдатами. В случае попытки прорыва из города пикеты должны были задержать красных до подхода основных сил. Периодически между пикетами разъезжали разъезды лёгкой кавалерии – казаки или калмыки. Так что в позициях белых имелось достаточно дыр, в которые можно было попытаться прошмыгнуть.

За два часа до рассвета маленький портовый буксир под названием «Коварный» покинул бухту Энзели и начал красться мимо вражеских береговых батарей. Хотя в качестве «прорывателя блокады» им гораздо больше подошёл бы бронированный монитор, но как говориться: «Дарёному коню в зубы не смотрят».

Им то и дело встречались изуродованные тела, которые проплывали вдоль бортов. Неожиданно из утреннего тумана выплыла громадина британского эсминца. Можно было попытаться развернуться и удрать обратно в Астрахань, только толку от такого манёвра было бы немного. Прекрасно обученные английские канониры уже наводили пушки на большевистский кораблик, у которого имелось всего два станковых пулемёта для самообороны. Экипаж «Коварного» во главе со своим командиром приготовился принять героическую смерть в неравном бою.

И тогда начальник экспедиции, имеющий особые полномочия от командования флотилии, приказал капитану буксира немедленно выкинуть белый флаг. Братишки в бушлатах нараспашку из команды буксира пришли в недоумение, которое быстро переросло в ярость. Послышались возмущённые крики, что сухопутный хмырь – изменник. Кто-то даже выхватил оружие. Но генерал спокойно стоял на мостике и даже не шелохнулся. Он всё же добился, чтобы его приказ был выполнен. А дальше случился преудивительный курьёз. Англичане, увидав белый флаг, решили, что встретили перебежчиков, поэтому уже наведённые орудия эсминца молчали. Когда же бравые моряки флота Его Величества короля Георга V спохватились, красный пароходик уже проскользнул мимо и снова скрылся в тумане. Капитан красного буксира тут же приказал резко изменить курс и повернуть ближе к берегу – на мелководье, куда глубоко сидящий в воде британец не мог сунуться. Позади запоздало заухали пушки британца, затрещали пулемёты. Когда генерал спустился с мостика, все увидели кровоточащую царапину на его лице от чиркнувшей по щеке пули: кто-то из команды буксира всё-таки успел пальнуть в него, думая, что стреляет в предателя.

Буксир взял курс на Восток вдоль юго-восточного побережья Каспийского моря.

Вечером следующего состоялась высадка на пустынный пляж. Чтобы повысить шансы на успех, Вильмонт решил, что они должны выдавать себя за белых. Сам он облачился в мундир штабс-капитана, остальные вырядились нижними чинами. Один лишь комиссар с отвращением отверг вражескую форму. Единственное на что Лаптев нехотя согласился, так это снять звёздочку с кепки.

Теперь они держали курс на Ташкент. Именно оттуда должен был начаться путь экспедиции в Афганистан…

Каждый из многочисленных фронтов Гражданской войны имел какие-то неповторимые особенности. Но туркестанский фронт был, пожалуй, самым своеобразным. Он растянулся от Волги по бесконечным прикаспийским степям и далее по пескам и горам Средней Азии вплоть до Китайско-афганской границы. Столь обширная территория представляла собой слоёный пирог, где советские районы и области перемежались с казачьими, белогвардейскими и басмаческими. Чтобы пересечь это враждебное пространство и уцелеть требовалось большое искусство и удачливость.

Однако у экспедиции практически не было времени на подготовку к новому броску на Восток. Они пробыли в Астрахани совсем недолго и покинули город в спешке. Хорошо ещё, что в Астрахани москвичам помогли кое-каким имуществом и людьми.

Едва отряд снова оказался в степи, начальник экспедиции ввёл уже привычную жёсткую экономию. Несмотря на то, что на лошадей были навьючены мешки с сухарями и бидоны с водой, генерал строго следил за тем, чтобы каждый получал в сутки строго ограниченную норму живительной влаги и сухарей. Такая трапеза только распаляла чувство жажды и голода. К тому же выяснилось, что в двух из четырёх бидонов вода не лучшего качества. Эти бидоны оказались из-под керосина, и как бы хорошо они ни были промыты, пить такую воду было неприятно. Однако уже первые 50 вёрст, пройденные отрядом, дали всем понять, что и вода с запахом и привкусом керосина чрезвычайно дорога. Это еще более проявилось, когда возвратившиеся разведчики доложили, что колодцы, обозначенные на карте, кем-то засыпаны. С этого момента экономия воды стал ещё жёстче. При этом лучшая вода предназначалась для лошадей.

Конечно, Гранит недовольно роптал и за спиной генерала, по-всякому обзывая его за глаза. Но по мнению Одиссея столь жёсткие меры были оправданы, ибо того запаса провизии и остального, что было получено на складах Астрахани, могло не хватить на весь путь. Хотя и за то немногое, что удалось нагрести для экспедиции, надо было благодарить астраханских комиссаров, ибо осаждённые сами отчаянно нуждались во всём, начиная от хлеба и заканчивая патронами.

Сам Одиссей был настолько очарован тем, что творилось вокруг, что пока не слишком обращал внимание на трудности пути. Да и то ведь, пора уж наконец привыкнуть к тому, что им постоянно приходится терпеть разные лишения. В то же время не всякому везёт стать свидетелем чуда. Когда они приближались к Астрахани, вокруг ещё лежал снег, а тут – всё зеленело и цвело! Они словно въехали прямо из зимы в лето! Такое стремительное преображение природы поражало! Вся степь казалась красной от маков. Красотища неописуемая! Дуновение солнечного ветра и по огненному морю идут широкие волны. В воздухе пахнет полынью. То тут, то там виднеются бело-жёлтые головки одуванчиков и ромашек. Это была уже не та однообразная унылая степь, которую они с такими трудностями пересекали на автомобиле, а полная красок и запахов прерия! Оказалось, что путешественники застали самое красивое время в этих местах.

В чистом, промытом до яркой синевы высоком небе уже, ликуя, заливаются жаворонки, в полях видны столбики стоящих на страже своих нор сурков, а влажный и густой весенний воздух буквально пьянит.

– Ну и ну! – то и дело восторженно бормотал себе под нос ещё не видевший ничего подобного «кабинетный червь». У Одиссея просто шла кругом голова от такой красотищи!

По морю душистых трав плывут всадники. Ржут кони, проносятся мимо Лукова высланные генералом вперед дозорные из небольшого конвоя, выделенного экспедиции командованием астраханского гарнизона. Разведчики исчезают там, где степь сливается с небом. Там на горизонте воздух шевелиться знойным маревом.

Оттуда можно ждать любой опасности. Окружающий покой и тишина обманчивы. В любой момент, словно из-под земли могут налететь враги. Засвистят пули, засверкают клинки. И такой прекрасный мир может в одно мгновение померкнуть от удара металла в грудь или в голову…

Привычный к бесконечным странствиям Вильмонт, словно в полудрёме сгорбившись в поскрипывающем под ним седле, тихо тянет бесконечную, как степь, старую кочевую песню. Офицерские погоны сверкают на солнце. Старик прицепил себе на фуражку рядом с офицерской кокардой веточку самшита – на удачу.

Внезапно начальник оживает, пришпоривает своего коня и пускается вскачь. Пожилой вояка с удовольствуем гусарит, демонстрируя чудеса джигитовки, и вообще ведёт себя, как седой мальчишка.

Юный комиссар некоторое время наблюдает за чудящим начальником, затем ядовито цитирует знаменитого кавалерийского дивизионного генерала Наполеона Антуана де Лассаля: «Гусар, который не убит в 30 лет, не гусар, а порядочная дрянь!».

– По-моему, нет более отталкивающего зрения, чем гусар, доживший до пенсионного возраста, – громко добавляет уже от себя Лаптев. – Это то же самое что старательно молодящийся старик с фальшивыми зубами, пытающийся скрыть свой возраст с помощью парика и грима.

– Скажите пожалуйста! – удивлённо восклицает бывший гусар. Он пришпоривает коня и уносится прочь.

Комиссар отчего-то решает, что ему удалось всерьёз зацепить мерзкого старикана и тот позорно бежал. Гранит приходит в прекрасное расположение духа и становится болтливее обычного. Он откровенно делится планами. Одиссей поражён их размахом, хотя казалось бы к наполеоновским замашкам этого смуглолицего парня с развевающимися на ветру космами давно бы пора привыкнуть. Однако, он снова не знает что и думать об услышанном…

Вряд ли кто-то из знавших Гранита Лаптева мог сказать уверенно, в какие моменты сей молодчик искренне и бескорыстно служит революции, а в какие занимается под её прикрытием сомнительными гешефтами. Он появился из Одессы, хотя и любил рассказывать всякий экзотический вздор про своё романтическое происхождение. А в Одессе все – прирождённые дельцы и авантюристы.

Луков тоже никак не мог определиться насчёт комиссара: кто он – действительно энтузиаст революции, или ловкий делец, желающий обогатиться и добиться власти с помощью тех возможностей, которые щедро предоставляет нынешнее смутное время? В конце концов Одиссей пришёл к выводу, что этот человек и то и другое. То есть он и «кровавый романтик», искренне верящий в то, что избран самой судьбой участвовать в открытии новой светлой эры в истории человечества, и одновременно талантливый карьерист, прекрасно понимающий, что для того, чтобы выделиться из безликой массы себе подобных «солдат революции» нужно инициировать смелые, даже фантастически смелые проекты, чтобы его имя постоянно было у всех на устах.

Теперь комиссар носился с безумной идеей новой экспедиции. Оказывается, этот план у него созрел в Астрахани после случайного разговора с каким-то купцом. Поэт и мистик по натуре, Лаптев был одержим стремлением отыскать мифическую страну Шамбалу – край высшей мудрости, справедливости и абсолютного могущества, где живут великие учителя человечества. Он даже утверждал, что выманил (или украл, что выглядело гораздо правдоподобнее) у купца старинную карту с точными координатами этого недоступного для простых смертных места. Неисправимый авантюрист сообщил Одиссею, что после посещения Афганистана они непременно должны отправиться в Тибет, в Гималаи, чтобы встретиться с великими учителями, которые должны благословить его Гранита Лаптева на борьбу за установление на всей Земле царства всеобщего равенства. Кульминационной точкой экспедиции Лаптев запланировал, ни много, ни мало – поднятие красного флага будущей большевистской мировой республики на «крыше мира» – вершине горы Эверест. Он даже извлёк из-за пазухи и продемонстрировал Лукову специально купленный им на Астраханском базаре отрез кумача.

– Ты думаешь зачем нас послали? – хитро прищурившись, поинтересовался Лаптев, и замахал руками, словно желая скорей прогнать мошкару, – да, да, знаю – геополитика! Насолить «англичанке»! Но не это главное. А главное – подняться туда, где никто не был! Влезть на гору, оседлать её, и проорать на всю планету: «Ну чё, господа буржуи и империалисты, х… мы кладём на вас с этой высотищи! Так что торопитесь дожевать своих рябчиков с ананасами, ибо недолго вас осталось пить кровь трудового люда».

Надо было отдать ему должное, этот парень умел облекать свои проекты в максимально художественную форму. А в том, что в Ташкенте ему обязательно дадут добро на гималайскую экспедицию, юный авантюрист нисколько не сомневался. Худой черноволосый губошлёп был очень возбуждён, когда рассказывал о своей новой затее. Вид у него был как обычно очень самоуверенный, а глаза горели энтузиазмом фанатика, который не остановится ни перед чем на пути к поставленной цели.

Вообще чувствовалось, что в Ташкенте Лаптев намерен каким-то образом сместить генерала и возглавить экспедицию. Он всё чаще говорил о себе в третьем лице, как об очень важном «инкогнито из Центра», наделённом некими особыми полномочиями:

– Вот прибудет товарищ Лаптев в Ташкент: первым делом клопов у них выведет, это уж так полагается. Одним словом, наведёт революционный порядочек, уж будьте уверенны! И тогда кое-кому несдобровать…

Генерал, конечно, не мог не понимать, что новый конфликт между ними был неизбежен. Впрочем, Вильмонт и не пытался сгладить отношения с комиссаром, скорее наоборот: умышленно ли, или нет, но генерал уже не раз болезненно задевал обострённое чувство собственного достоинства гордеца.

Вскоре после отъезда из Астрахани всё ещё остающийся на положении штрафника Гранит попросил начальника вернуть ему отобранное оружие на случай новой встречи с противником. Но начальник экспедиции вручил комиссару старинное кремневое ружьё, приклад и ствол которого, чтобы они не развалились, были скреплены медной проволокой. Так как с оружием в осаждённой Астрахани была напряжёнка, то со склада москвичам выдали то, что там ещё оставалось. Так в экспедиции вместе с несколькими достаточно современными образцами винтовок оказались вещи, которым место было в музее или в частной коллекции. Мушкет, который был предложен Лаптеву, был не опаснее детского духового ружья.

Естественно, что в высшей степени самолюбивый юнец с презрением отверг эту «хлопушку». А вместо неё взял саблю. Тогда генерал во всеуслышанье с иронией предупредил чрезмерно горячего и нервного паренька, который уже однажды пытался стрелять из пулемёта по миражам:

– Молодой человек, без крайней необходимости лучше не вынимайте саблю из ножен. Иначе она принесёт вам больше вреда, чем пользы. На Востоке говорят, что мудрый воин лишний раз никогда не обнажит клинка, поскольку с материнским молоком впитал, что требовательный клинок его верного оружия не должен возвращаться в ножны, не испив крови, иначе начнёт мстить хозяину.

– Был бы клинок, а чьей кровью его напоить – всегда можно найти, – сквозь зубы зло процедил комиссар. Это была явная угроза. Но генерал считал ниже своего достоинства реагировать на выходки задиристого хулигана. Он уже повернулся к Одиссею, который снова нуждался в каком-то оружии, ибо прежняя его винтовка досталась одному из бойцов охранения.

– Некоторые фронтовые офицеры считают винтовку приличной, если из нее попадаешь в цель на расстоянии не меньше пятисот ярдов – начал в свойственной ему назидательной манере генерал. – Мол, ближе подпускать противника значит неоправданно рисковать головой. Для цивилизованного европейца это вроде как неприемлемо. Но мы с вами в Азии, здесь человеческой жизни другая мерка, и храбрости тоже.

Сказав так, бывалый путешественник и охотник вручил Лукову странное ружьё с огромными короткими стволами.

– С вашим зрением вам лучше стрелять в упор.

Одиссей это и сам это знал. До сих пор ему ещё ни разу не довелось попасть в цель, хотя участвовал в нескольких стычках с бандитами Так что возразить генералу ему было нечего. Но Вильмон так сумел повернуть дело, что вроде как Одиссею вручалось особое оружие, как редкому смельчаку, а не подслеповатому недотёпе.

– А то, что у вас хватит духа подпустить врага на расстояние уверенного выстрела, вы уже доказали! Эта двустволка – навроде сицилийской лупары: один её ствол заряжен крупной картечью, а другой – мощной «медвежьей» пулей. Так что не завидую тому, кто в бою окажется у вас на пути.

Между тем Гранит Лаптев всё ещё не мог успокоиться из-за унижения, которого его подверг начальник, отказав ему в нормальном оружии. Вдруг он выхватил из ножен широкий с кривым лезвием клинок. Вначале Луков решил, что взбешённый комиссар решил рассечь надвое своего обидчика, а заодно и любого, кто окажется рядом с ним. Но лохматый смутьян со сломанным носом начал яростно рассекать саблей воздух перед собой, демонстрируя, что способен из любого сделать бифштекс с кровью. Посчитав, что произвёл на всех должное впечатление, 20-летний задира аккуратно вложил клинок обратно в ножны.

Как выяснилось чуть позже, эта сцена была всего лишь прелюдией к более серьёзным событиям, которые развернулись этим же вечером на бивуаке.