Глава 5

Незнакомец с парома не дал никаких объяснений, но постепенно, понемногу жители острова соорудили их из давних воспоминаний, обильно политых клеем сплетни. Загадочный гость направился к дому Уоллесов, где никто не жил двадцать лет, после смерти старого капитана, за шесть месяцев до которого скончалась его жена. Нашел он его без расспросов, поселился там и стал делать ремонт, словно он и есть хозяин.

— Хайрем Уоллес, вот он кто, — говорила бабушка, равно как и все, кому перевалило за полвека. — Раньше думали, он погиб. Ан нет, живой. Может, кто переживал, да поздно, их самих нету.

История Хайрема Уоллеса понемногу прояснялась, истощая до предела мое утлое терпение. Бабушка Крика рассказала ему, что в ее детстве был такой рыбак, сын капитана Чарльза Уоллеса. Тогда чуть не все лодки ходили под парусом, крабы еще такого дохода не приносили. Зимой капитан с сыном промышляли устрицами, летом ловили рыбу, все больше — морского ерша и морского окуня. Зарабатывали неплохо, по дому видно — он был большой и стоял в сторонке. Моя бабушка припомнила, что у них был настоящий выгон, где паслась одна из немногих коров, известных за всю историю острова.

Теперь там все заболотилось, но дом, хоть и запущенный, выстоял. Нам, детям, казалось, что в нем водятся привидения. Поговаривали, что призрак капитана гоняет оттуда незваных гостей. Только через много лет я догадалась, что эта легенда должна была отвадить от жилища Уоллесов ищущие уединения парочки.

Однажды я повела туда Крика, но, только мы ступили на порог, на нас кинулся из окна огромный рыжий кот. Тогда, единственный раз в жизни, Крик меня обогнал. Мы сели отдышаться у нас на крыльце. Одной стороной разума я понимала, что это — один из питомцев тетушки Брэкстон. Говорили, что у нее их шестнадцать штук, и всякий, проходивший мимо ее дома, признавал по запаху, что никак не меньше. Другая сторона не мирилась с таким простым объяснением.

— Знаешь, — сказала я, — духи часто оборачиваются зверями, когда рассердятся.

Отдышавшись, я постаралась говорить напевно и мечтательно.

Крик обернулся и посмотрел мне в лицо.

— Ты уж скажешь!

— Я в книжке читала, — вдохновенно начала я (надо ли говорить, что таких книжек я не видела). — Там один путешественник исследует места с привидениями. Сперва он в них не верил, но он честный, и признал, что иначе не объяснишь.

— Чего не объяснишь-то?

— Э… — протянула я, пытаясь поскорее придумать. — Ну, что некоторые звери — это покойники.

Крик был явно потрясен.

— То есть как это?

— Вот, например, капитан Уоллес не любил гостей.

— Да, не любил, — мрачно признал Крик. — Мне бабушка говорила. Когда Хайрем уехал, они жили совсем одни. Почти ни с кем не разговаривали.

— Видал?

— Что видал?

— Мы пришли без приглашения, — прошептала я. — А он ка-ак заорет и прогнал нас.

Глаза у Крика стали, как мидии.

— Неправда, — сказал он, но я понимала, что он мне верит.

— Тут только один способ, — сказала я.

— Эт какой?

Я подползла поближе и опять зашептала:

— Уходи, а потом смотри, что будет.

Он вскочил:

— Ой, ужинать пора!

И выбежал на улицу.

Я переиграла саму себя. У меня не хватало духа повести Крика в старый пустой дом, но и одна я не решалась туда пойти.

Теперь там был человек, в доме жили, и весь остров бился над загадкой. Старики единогласно признали, что о молодом Хайреме мечтали все наши девицы, но отец дал ему денег и послал в колледж. Бывало это так редко, что через полсотни лет об этом помнили, равно как и о том, что домой он приезжал, правда — без диплома. Здесь, однако, были разногласия. Общительным он никогда не был, но, вернувшись, вообще не проронил ни слова. От одного этого девицы совсем разомлели, и никто ничего не подозревал до страшной грозы.

Залив наш славится летними грозами. Еще не зная грамоты, лодочники умеют читать знаки неба, спешат укрыться при первых признаках непогоды. Но залив — большой, не всегда успеваешь доплыть до безопасного места. В старое время, бывало, опускали паруса и пережидали дождь, как в палатке.

По рассказам, капитан Уоллес и Хайрем именно так и сделали. Молнии сверкали совсем рядом, вот-вот прорвет парусину, а гремело и ревело — утопленников разбудишь. Конечно, в такую погоду всякий боится, но одно дело — страх, другое — оторопь. Бабушка говорила, что Хайрем именно оторопел, что-то у него помутилось: испугался, что молния ударит в мачту, выскочил из-под паруса, схватил топор — и ну рубить! Подчистил до самой палубы. Гроза прошла, а они мотаются по воде, спасибо сосед помог. Когда прознали, что мачту свалила не молния, а рука Хайрема, все стали над ним смеяться. Ну, вскоре он и уехал навсегда…

Если, конечно, крепкий старик, который чинит дом — не тот самый молодой трус. Он ничего не говорил, ни «за», ни «против». Кое-кто хотел пойти спросить: если вы не Хайрем Уоллес, по какому праву живете в его доме? Но так и не пошли. Апрель кончался; прошел еще один месяц медленного рыбачьего года. Надо было красить, чинить, латать. Крабы двигались к нам, а мы должны были подготовиться.

— Да не Хайрем это, — сказала я Крику в начале мая.

— Почему?

— А чего ему сюда ехать в самую войну?

— Куда ж ему еще податься? Он старый.

— Ну, Крик, ты подумай. Почему именно сейчас?

— Да старый он…

— У нас тут полно военных кораблей.

— А при чем тут Хайрем Уоллес?

— При том. Нет, ты подумай. Кому нужны эти корабли?

— Флоту.

— Ну, Крик, подумай!

— А чего с них возьмешь?

— Шпионит он, ясно? Очень удобно, дом у самой воды.

— Читаешь ты много.

— Если кто поймает шпиона, его, то есть этого, кто поймал, повезут в Белый Дом и дадут орден.

— В жизни не слышал, чтобы ребята их ловили!

— То-то и оно. Если мы поймаем…

— Лис, это Хайрем Уоллес. Бабушка его знает.

— Это она так думает. Он притворяется. Вот никто и не подозревает.

— В чем?

Я вздохнула. Ясное дело, далеко ему до контрразведчика, а я ночей не сплю, думаю, как спасти мою бедную родину. Орденов и медалей, которые Франклин Д. Рузвельт навешает мне на шею или пришпилит к груди, хватило бы на целый полк. Особенно мне нравилось заключение сцены.

— Мистер президент, — говорю я, возвращая боевые награды, — возьмите для наших мальчиков.

— Сара Луиза! — при всех своих недостатках Франклин Д.Р. всегда называл меня полным именем. — Сара Луиза, ты это заслужила разумом и храбростью. Храни, а там — передай детям и внукам.

Я улыбалась чуть-чуть насмешливо и говорила:

— Мистер президент, неужели вы думаете, что при такой жизни я дождусь детей?

На эти слова Франклин Делано неизменно отвечал благоговейным молчанием.

Во сне я входила к нему одна, но в жизни это было бы некрасиво. В конце концов, мы с Криком все делали вместе.

— Так вот, сперва мы набросаем план.

— Какой еще план?

— Такой. Как поймать немца-перца, когда он шпионит.

— Поймаешь ты, еще чего!

— А почему не поймаю?

— Потому что он — не шпион.

Ну что поделаешь, если тебе не верят.

— Хорошо. А кто ж он тогда? Скажи-ка!

— Хайрем Уоллес.

— Ой, Господи!

— Чего божишься? Это кощунство.

— Я не божусь. Если бы я сказала «ей-Богу», это божба, а кощунство — «иди к черту».

— Ну и ну!

— Крик, давай хоть поиграем! Как будто он шпион, а мы ищем улики.

Он заколебался.

— Вроде этих твоих шуток?

— Да. То есть нет.

Иногда Крик бывал очень умный, а иногда — как шестилетний ребенок.

— Понимаешь, это игра, — сказала я, не дожидаясь ответа. — Пошли!

И побежала по осоленной топи. Крик пыхтел за моей спиной.

Если его семья была такая бедная, как говорила бабушка, откуда же он набрал столько жиру? Вообще-то, и отец, и мать у него толстые. И бегать ему трудно не только из-за толщины. Как все мы, он заказывал обувь по каталогу. Встанешь на оберточную бумагу, мать обведет ступню карандашом, и посылаешь это по почте, а они присылают твой номер. Но снизу ступня как ступня, а сверху может быть и подушка. У бедного Крика ботинки никогда не зашнуровывались. Если зашнурует доверху, не может наклониться. А на бегу все болталось, и язычки, и шнурки.

Был отлив, я свернула с дорожки и бежала прямо по земле. Собиралась я обогнуть дом и войти с другой стороны, с юга. Старик никого оттуда не ждет.

— Стой! — заорал Крик. — У меня ботинок потерялся.

Я вернулась туда, где Крик стоял на одной ноге, словно перекормленная цапля, вытащила ботинок из грязи и обчистила об траву.

— Бабушка меня побьет, — сказал он. Мне было трудно представить, как такая кубышка бьет толстого пятнадцатилетнего мальчика, но я не засмеялась. У меня были дела поважнее. Что сказал бы Франклин Д. Рузвельт о контрразведчике, который теряет ботинки в солончаках и боится бабушки? Вздохнув, я протянула Крику добычу. Он обулся и заковылял к дорожке.

— Сядь, — велела я.

— На землю?

— Да, на землю.

А он что думал, в кресло? Я как можно лучше обтерла носовым платком его ботинки и мои туфли. Бабушка заставляла меня носить его, как-никак, я — барышня, а теперь оказалось, что в нашем деле он незаменим — отпечатки пальцев, то-се.

— Давай зашнурую, — сказала я, распустила эти шнурки и все сделала заново, пропустив вторые и четвертые дырочки. Иначе бы не хватило на бантик.

— Вот, — сказала я, завязывая их, словно маленькому ребенку.

— Ты четыре дырочки пропустила.

— Это нарочно, не будут развязываться.

— Очень глупый вид.

— Когда ты босой, еще глупее.

Он не слушал меня, глядя на шнурки и, видимо, думая, переделать все или оставить как есть.

— Знаешь, это тайный знак.

— Чего-чего?

— Контрразведчики должны узнавать друг друга. Вроде пароля. Или цветка в петлице. Или… вот таких шнурков.

— Еще чего! В жизни не поверю, что они так шнуруют!

— А ты спроси Рузвельта, когда увидишь.

— Опять твои шуточки.

— Ладно. Потом перешнуруем, надо спешить.

Он хотел еще поспорить, но я ждать не стала. Ну, что это! Война кончится, а он тут сидит со своими шнурками.

— Тихо. Иди за мной.

Осока вымахала фута в два. Дороги не было, хоть ползи на брюхе, а то увидят из дома. Но можно ведь притвориться невидимкой. Во всяком случае, я притворилась, подползая к большому бурому дому. Сердце билось быстро и гулко, как мотор нашей «Порции».

В доме стояла тишина. Раньше я слышала скрип пилы, какой-то грохот, а теперь — ничего, кроме плеска воды у берега, да случайного зова чайки.

Я поманила Крика к юго-западному входу и, припав к стене, мы добрались до первого окна на юг. Там я медленно разогнулась, пока глаза не оказались вровень с подоконником. По-видимому, незнакомец выбрал под мастерскую именно это помещение. Старые кресла с плетеными сиденьями были сложены как козлы. Пол устилали стружки и опилки. Звуки, которые я слышала через луг, шли отсюда, это ясно, однако хозяина сейчас не было. Я махнула Крику рукой, чтоб не двигался, но он, конечно, все равно заглянул в комнату.

— Никого нет, — произнес он, как ему казалось — шепотом.

Я замахала руками, зашипела, но он не торопился и смотрел в окно так, словно там, внутри — не доски и стружки, а прекрасные картины.

Снова махнув на него рукой, я переползла к другому окну. Медленно, очень медленно, придерживаясь за стену, я подняла голову — и увидела большой стеклянный глаз. Наверное, я заорала. Во всяком случае, я сделала что-то такое, отчего Крик со всех ног кинулся к дорожке. Сама я бежать не стала — бояться-то я боялась, и удрать хотела, но сдвинуться не могла.

Глаз неспешно оторвался от моего лица, и голос сказал:

— Вот и ты. Я не хотел тебя пугать.

Я тщетно пыталась представить, что бы тут сделал контрразведчик, надеясь сказать невзначай что-нибудь удачное, но губы пересохли, как наждак, и ничего, ни удачного, ни неудачного произнести не могли.

— Не зайдешь ли?

Я посмотрела, где Крик, и обнаружила, что он стоит футах в ста, на дорожке. Значит, бежал и остановился. Не бросил меня. Ну, не совсем бросил. Спасибо и на том.

— И приятеля позови, — сказал старик, кладя на стол подзорную трубу и улыбаясь в седую бороду.

Я облизнула губы, но язык был тоже наждачный. Франклин Д. Рузвельт вешал мне на шею орден, говоря при этом: «Презрев опасность, она вошла в логово врага».

— Кри-ик! — завопила я. — Кри-и-ик!

Он направился к дому походкой хорошего зомби. Хозяин (шпион) стоял в окне. Крик встал за моей спиной, тяжело пыхтя. Оба мы смотрели вверх на незнакомое лицо.

— Может, зайдете? — приветливо сказал старик. — Выпейте чаю. У меня тут никто не бывает, кроме старого кота.

Крик — я это ощущала — застыл, как дохлая рыба.

— Ведет он себя так, словно это его дом. Я с ним долго спорил.

Крик напирал на меня животом. Я пнула его задом. Еще не хватало! Мы идем по следу, а этот испугался призрака, которого я же и выдумала!

От злости мой страх прошел.

— Спасибо, — ответила я, немножко слишком громко и не очень спокойно, а потому начала снова: — Спасибо. Мы с удовольствием выпьем чаю.

— Бабушка не разрешает мне пить чай.

— Если можно, — изысканно сказала я, — мальчик выпьет молочного.

И направилась к двери. Крик шел за мной. Когда мы обошли дом, странный человек придерживал для нас дверь. «Презрев опасность… в логово…»

Сидеть было почти что не на чем. Незнакомец подвинул нам грубую скамью, доску на ножках, поставил чайник на примус, пошуровал в кухне и сел на самодельный стул.

— Та-ак. Как вас зовут?

Я еще не решила, врут контрразведчики в таких ситуациях или нет, но Крик уже сказал:

— Я — Крик, а она — Лис.

Человек почему-то засмеялся.

— Лис и Крик, — весело сказал он. — Прямо из водевиля!

Как грубо! Сидит и смеется над нашими именами.

— Лучше бы Лис и Крыс. Но и так ничего.

Я ровно сидела на скамейке, с удивлением, если не с отвращением замечая, что Крик захихикал. Зыркнув на него, я услышала:

— Да это шутка!

— Какая шутка? — вскинулась я и чуть не прибавила: «Что тут смешного?», как вдруг осеклась. К счастью, чайник закипел, человек наливал нам чаю. Я опять метнула взор на Крика, но он не унимался. Я в жизни не слышала его смеха, а теперь он верещал, как чайка над мусором, когда нас просто оскорбили.

Человек протянул мне кружку очень крепкого чая.

— У меня только сгущенка, — сказал он Крику, возвращаясь с кухни.

— Здорово, — сказал Крик, отирая слезы тыльной стороной ладони. — Лис и Крыс! Ой, не могу! Усекла?

— Что ж тут непонятного? — ответила я, думая о том, как выпить эту черную жидкость. — Просто не вижу, чему смеяться.

Человек принес кружку с кухни.

— Тебе не смешно? Что ж, значит, растренировался, — он протянул молоко Крику. — Я разбавил водой, половина на половину.

Крик отхлебнул и сказал:

— Здорово.

Я подождала, не предложит ли он мне молока или сахару, но не дождалась. Он сел и стал пить черное пойло.

— На самом деле меня зовут Сара Луиза, — сообщила я, забыв, что хотела имя скрыть. — Сара Луиза Брэдшо.

— Очень красиво, — вежливо сказал он.

— А я Кристофер Пернелл, но меня все зовут Крик.

— Ясно, — лукаво заметил хозяин. — Надо тебя позвать, вот и кричи: «Кри-и-ик!»

— Кричи Крик! — просто залился смехом мой приятель. — Кри-чи Крик! Усекла, Лис? Здорово, а?

О, Господи!

— Не вижу ничего смешного, — как можно значительней сказала я. — А вы, вероятно, не скажете своего имени.

Человек удивился.

— Я думал, тут все его знают.

Мы с Криком подались вперед, но он ничего не сказал нам. Я гадала, спросить еще, или навести невзначай на эту тему, когда Крик брякнул:

— А вы на шпиона не похожи.

Человек взглянул на меня и поднял брови. Несомненно, я стала красной, будто вареный краб. Как эти контрразведчики ухитряются не краснеть? С минуту он безжалостно глядел на меня.

— Почему, — громко спросил он, — ты не пьешь чай?

— Яу-яу-яу…

— Я — у — яу-яу! — завопил Крик.

Человек тоже засмеялся, но встал и передвинул ко мне жестянку. Руки у меня дрожали от обиды или от злости, кто их знает, но я долила кружку густым желтоватым молоком. Хозяин подождал, пока я попробую, я чуть не обожглась, ничего не разобрала, но кивнула, выражая всем видом: «Очень вкусно». Отпив полкружки, я вспомнила, что надо бы попросить сахару, но решила, что теперь нельзя.

Примерно так проходили наши первые визиты к Капитану. Мы с Криком стали звать его просто «Капитан». На острове всех, у кого есть лодка, зовут, если им за пятьдесят, «капитан Такой-то». Уоллесом я его не звала, поскольку он ни разу не произнес этой фамилии. Во мне еще тлела надежда, что он окажется шпионом и мне дадут хоть медаль. Крик ходил потому, что Капитан хорошо шутил, «не чета тебе, Лис!»

Вообще-то, сам Капитан любил именно Крика. Будь я добрее, я бы радовалась, что Крик нашел взрослого друга. Своего отца он не помнил, и уж кому-кому, а ему отец был нужен. Но я добротой не отличалась. Это мне было не по карману. Кроме Крика, у меня друзей не было. Если бы я его отдала, я бы вообще одна осталась.