Глава сорок третья
Две смерти

Ирен вскочила на ноги в мчащемся кэбе, колотя в дверцу в потолке рукояткой своего револьвера.

– Быстрее! – кричала она своим глубоким сопрано, который когда-то долетал до последних рядов Императорского оперного театра в Варшаве, словно огненная стрела. – Вопрос жизни и смерти!

Я услышала резкое щелканье бича и съежилась от жалости к бедной лошади. Внезапный рывок отбросил Ирен на сиденье.

– Они почти все время хлещут в воздухе, не касаясь шкуры, – успокоила она, словно прочитав мои мысли. – Я как следует заплачу ему, когда мы прибудем на место, чтобы он целый год закатывал пиры своему скакуну, как Калигула – своему любимому коню Инцитату, которого он сделал советником в сенате. Пусть только не будет больше никаких смертей. Ох, а вдруг мы опоздали, Нелл? Опоздали на час – и на одиннадцать лет. Мы можем так ничего и не узнать. – Бросив револьвер на колени, она от нетерпения впилась зубами в свою кожаную перчатку.

– Не понимаю, Ирен, почему ты так возбуждена. Ты напоминаешь мне этого противного Холмса, который вечно опережает всех остальных на три шага. Ты точно так же мистифицируешь окружающих, которые расплачиваются за привилегию знакомства с тобой вечным неведением перед лицом твоего загадочного гения.

– О, если бы я была Шерлоком Холмсом! Уж он бы разрешил загадку гораздо быстрее. Тут замешан мужчина, во всех этих убийствах, но если умрет она… Тогда все, что мне нужно узнать о себе, будет похоронено вместе с ней. Если мы опоздаем…

– Может быть, связаться с властями?..

– С властями! Мы имеем дело с вопросами, с которыми власти никогда не умели справляться. Быстрее! Пожалуйста, быстрее!

Наш кэб стремительно свернул за угол – как мне показалось, вздыбившись на двух колесах. Копыта высекали искры из булыжной мостовой, я видела синие огоньки из своего окошка.

– Мы только что проехали Сорок восьмую улицу.

– Быстрее!

Наконец кэб остановился так резко, что нас швырнуло на кожаные подушки, от которых пахло табаком и лошадиным по́том.

– Это почище путешествия на пароходе через Атлантику, – простонала я.

– Держись, Нелл! Ты мне нужна.

Подруга выпрыгнула из кэба и бросила кучеру несколько крупных золотых монет:

– Угостите свою лошадь, как короля Сиама, потому что она обогнала и ветер, и смерть.

Длинное лицо возницы еще больше вытянулось, а рот широко открылся. Кэбмен попробовал на зуб одну золотую монету, чуть не сломав клык.

– Моя лошадка мне все равно что родня! – крикнул он вслед Ирен, которая с револьвером в руке уже неслась по ступеням к входу в величественный особняк.

Она принялась колотить в закрытую дверь рукояткой револьвера, но никто не вышел, несмотря на шум, который подняла моя подруга.

У нас за спиной застучали копыта: это неторопливо отъехал кэб.

Обернувшись, Ирен окинула взглядом тихую улицу. Было за полночь, и мы находились возле самого респектабельного особняка Манхэттена. В такое время здесь мог встретиться только полисмен, патрулировавший этот фешенебельный район, но Ирен полиция была ни к чему.

– Должен быть другой вход, – сказала она, обращаясь скорее к себе, чем ко мне. – Тот, через который проникали в дом бедные отчаявшиеся женщины: он не так заметен прохожим.

– Ничего не понимаю, – призналась я.

Примадонна посмотрела мне в лицо, словно очнувшись:

– Ох, Нелл, извини. Ты не понимаешь, что именно открылось мне только сейчас? Быть может, слишком поздно. Разве ты не узнаешь этот дом?

– Мы здесь побывали недавно: встречались с одной из твоих коллег по театру, которая теперь занимает респектабельное положение в свете. Мина Гилфойл.

– Это было неделю назад – еще до того, как я узнала, что утратила память по мановению руки гипнотизера. Позже я сообразила, что особняк принадлежал когда-то мадам Рестелл. Я прочла газетные статьи о ее смерти, в которых упоминался роскошный дом на углу Пятьдесят второй улицы и Пятой авеню. И выяснила, что именно здесь бедняжка умерла в своей кровавой ванне в семьдесят восьмом году.

– Господи! И что же ты подозреваешь?

– Совпадения бывают только в мелодрамах, Нелл.

– Ага, теперь и я вспоминаю – я ведь тоже читала бесчисленные вырезки Пинк, – что леди под вуалью проскальзывали с более неприметного входа. Может быть, с обратной стороны особняка?

– Ну конечно! Наверное, она отослала всех слуг – если сейчас происходит то, о чем я думаю. О Нелл, она снова обманет меня, если не саму смерть! Я не могу этого допустить. Это мой долг перед матерью.

– Твоей матерью?! Ты теперь знаешь, кто она?

– Я знаю, кем она не была, а это уже полдела.

Стуча каблуками в тишине, мы поднимались по длинной лестнице особняка, облицованного коричневым известняком. Было темно, и только слабо светил уличный фонарь. Издалека донесся стук копыт – проехал одинокий кэб. Я испугалась, что нам придется идти домой пешком, вне зависимости от того, чем все кончится.

За углом был вход для слуг, мы едва разглядели его в темноте. Одновременно с нами к двери подошла высокая тощая фигура. Человек был в цилиндре и накидке, будто возвращался из оперы.

Ирен нацелила на мужчину револьвер.

Сердце у меня замерло.

– Я могу открыть замок отмычкой, – предложил незнакомец. – А вы можете?

– А я могу вышибить замок пулей – или вышибить вам зубы, – ответила Ирен. – Ну-ка в сторону!

Худой господин рассмеялся:

– Понимаю ваше нетерпение, мадам. Но давайте в кои-то веки действовать сообща. В конце концов, это действительно вопрос жизни и смерти.

Он наклонился, и металл заскрежетал о металл.

Шерлок Холмс!

Я взглянула на Ирен. Лицо у нее застыло, глаза метали молнии.

– То, что вы сунули свой нос в мое расследование и стали наводить справки, должно быть, спугнуло преступников. С какой стати я позволю вам сюда зайти? Это мое прошлое, а не ваше, и я имею право!

Я положила руку на ее револьвер:

– Если мы действительно опоздали, как ты говоришь, то нам не помешает спутник. Или свидетель.

– Весьма разумно, – пробормотал детектив. – Держите револьвер наготове, мадам. Мы имеем дело с отчаянной злодейкой.

О как бы мне хотелось знать, кого он имеет в виду! А также о какой женщине весь вечер говорила Ирен! Неужели я обречена всегда оставаться только помощницей, необходимой, но пребывающей в неведении? Во мне вдруг проснулись товарищеские чувства к доктору Джону Уотсону, пусть он и второсортный писака.

Через минуту мы уже были внутри. Под ногами у нас лежал каменный пол. Мы находились в помещениях для слуг: тут располагались кухни, коридоры и, возможно, потайные лесенки, по которым проводили несчастных женщин.

– О ком вы толкуете? – все-таки не выдержала я. – О единственной дочери мадам Рестелл, которая загадочно исчезла?

– Все мы дочери мадам Рестелл, но только не она, – ответила Ирен. – И она бы не стала прятаться в людской. Мерзавка считает, что может распоряжаться прошлым, этим особняком и даже женщиной, которая здесь умерла.

– А также вами, – добавил Шерлок Холмс. – Позвольте, я пойду первым. У меня есть собственный револьвер и собственная теория, которую я хочу доказать. И меня никто здесь, в Америке, не собирается убивать. Пока что.

От страха у меня душа ушла в пятки. Значит, кто-то собирается убить Ирен? Тогда впереди пойду я.

Подруга заколебалась.

Хитрюга Холмс рассчитывал именно на такой результат. Она испугалась за меня, а не за себя. Уж за себя-то примадонна никогда не боялась.

Шаги сыщика раздались на каменной лестнице, и мы последовали за ним.

Мы всё поднимались и поднимались по винтовой лестнице и наконец добрались до верхних этажей.

Ирен не сочла нужным повиноваться приказу и вырвалась вперед, чтобы отворить отделанную бронзой дверь своим револьвером. Но Холмс, сделав один большой шаг, обогнал ее. Мы с Ирен пересекли вслед за ним широкий холл с мраморным полом. Нам не встретилась ни единая живая душа, а ведь мы должны были не раз столкнуться со слугами. В доме царило безмолвие. Его бурное прошлое смотрело на нас, как горгона Медуза, угрожая обратить нас в камень за незаконное вторжение.

Тяжелая дверь красного дерева была слегка приоткрыта.

Мистер Холмс вошел, за ним Ирен и я.

Мы очутились в огромной, роскошно обставленной ванной комнате. На полу лежали богатые ковры, повсюду сверкали серебро и позолота, но наши взоры были прикованы к центральной части помещения.

Пар поднимался над глубокой медной ванной. В ней лежала женщина, наполовину погруженная в воду (в отличие от Мерлинды-русалки, которая столько раз рисковала жизнью, дыша под водой).

Кажется, она была обнажена. Я полагала, что обнаженная женщина должна бы шокировать нас – двух женщин и мужчину, не связанных родственными узами, – но мы испытывали лишь благоговейный страх.

И вдруг «труп» шевельнулся.

Из ванны медленно поднялась рука с пистолетом.

Мы увидели алые нити, тянущиеся от запястья к локтю и стекавшие в воду. Они напоминали нитки для вышивания и струились медленно, но неуклонно.

– Не двигайтесь, – сказала женщина. – Я не рассчитывала на общество, но держала пистолет наготове для слуг, которые посмели бы ослушаться моего приказа и остаться в доме. – Она посмотрела на нас, прищурившись, словно ее зрение было затуманено, как вода в ванне. – Кто вы? У меня так много челяди… Я вас не знаю. – Морщинки на ее лице разгладились, и выражение сразу же стало дьявольским. – Ты! Мой бесконечный кошмар… Я слышала твои крики в своих снах. Ты являешься мне даже чаще, чем она.

Женщина оперлась рукояткой пистолета на изогнутый бортик ванны.

Дуло пистолета смотрело на нас, как глаз Циклопа, в ожидании той минуты, когда приговорит к смерти одного из нас или всех сразу. Но женщина смотрела лишь на Ирен, видела ее одну и обращалась только к ней.

– Ты забыла, не так ли? – Ее подернутые поволокой глаза и дуло пистолета смотрели на мою подругу.

– Теперь помню, – тихо ответила Ирен. – Я лишь недавно узнала то, что меня заставили забыть.

– О, если бы я могла забыть! Тогда многого бы не случилось. И многим не пришлось бы умирать. Тебя «заставили» забыть. Как удобно, Рина! Во всяком случае, для меня. – Ее взор затуманился, и револьвер дернулся в нетвердой руке. – Помнишь, какие советы ты давала мне и Пэт? «Не гуляйте с этими джентльменами в шикарных костюмах». «Им нужно от вас только одно». «Им наплевать на вашу молодость и красоту, они хотят, чтобы вы подчинялись».

– Не помню, чтобы говорила такое.

– Нет, говорила! Каждый раз, как мы были царицами бала в доме нашей матери. А ты знаешь, что особенно раздражает? Что ты оказалась права. Они были лжецами, эти мужчины. Вскружили нам голову, а потом мы вдруг поняли, что погибли. Мужчины, перед которыми мы не устояли, исчезли вместе с нашими месячными. Не успели мы оглянуться, как уже пришли в этот самый дом. Но уже не как царицы бала, а как падшие женщины. Здесь мы и потеряли наших детей.

– Ты имеешь в виду, что вам сделали аборт, – уточнила Ирен.

– Как было больно! О боже, какая ужасная боль! Маленькая темная комната, мужчина со щипцами в руках, кусок проволоки… Мы вернулись домой, омытые кровью Агнца, заново родившиеся, чуть ли не девственницы. Мы ничего тебе не сказали, но ты знала. Помнишь, что ты сказала? Тогда нас еще было двое.

Я наблюдала, как Ирен роется в памяти, вернувшейся к ней благодаря признанию маэстро и моей неумелой попытке гипноза.

– Я подцепила одного джентльмена. – Женщина, истекающая кровью, швыряла в Ирен слова, целясь в нее из пистолета. – Он предложил мне богатство и протекцию. Но ты сказала…

– Я сказала то, что тебе не хотелось слышать. – Примадонна кивнула с уверенностью человека, который помнит свои поступки и свое прошлое. – Я объяснила тебе, что он дает пустые обещания, в которых нет ни слова правды. Он был подлецом и хотел лишь соблазнить молоденькую девушку.

– Даже мать склоняла меня к этому браку. Он был богат. А что еще нужно? Но, несмотря на все предосторожности, я снова забеременела. Дети всегда мешают, как мешали маме мы с Пэт. Вот почему она отослала нас в единственное место, где не обращали никакого внимания на родословную, – в театр.

По-видимому, последняя фраза задела Ирен за живое. Была ли ее мать таким же бездушным прагматиком?

Тут меня обожгла следующая мысль. Не была ли их мать также и ее матерью?

– Ты снова оказалась права. – Мина шевельнулась в воде, окутанная паром. Она собирала последние силы, чтобы атаковать противницу. – Ему не нужны были дети, которые не могли стать «наследниками», – с горечью продолжала она. – Мне было велено избавиться от этой проблемы так же, как и прежде.

– Давай мы поможем тебе вылезти из ванны, – предложила Ирен. – Наверное, вода уже остыла.

Но в ответ на доброту Мина только взмахнула в нашу сторону пистолетом.

– Я уже потеряла одного ребенка. Сделать то же самое с другим было все равно что… убить близнецов. Таких, как мы с Пэт. Мадам Рестелл, как всегда, была полна сочувствия, но потребовала плату за свои услуги. У меня тогда водились деньги – его деньги. Мадам предложила решение. Мы подождем до тех пор, пока беременность уже невозможно будет скрывать, и тогда я пойду к ней. Она скажет ему, что операция прошла успешно, но я ослабела и плохо себя чувствую. Меня поместят в потайном месте, где я смогу оправиться и «восстановить свою фигуру». На самом деле я буду там рожать. Ребенка заберут у меня и отдадут людям, которые будут его растить. Я никогда не узнаю, куда его отдали, и все обойдется.

Я покраснела при мысли, что Шерлок Холмс подслушивает разговор о таких интимных женских проблемах. Несомненно, женщина в ванне не замечала его присутствия, да и моего тоже. Ее взгляд был прикован к Ирен, и ненависть направлена только на нее. Я поискала глазами сыщика, и тут выяснилось, что он исчез – будто никогда и не заходил в эту комнату!

С одной стороны, я почувствовала облегчение: подобные вещи не предназначены для мужских ушей. С другой стороны, мне стало обидно: нас бросили. Между тем дуло пистолета по-прежнему направлено на Ирен, а женщина в ванне, пусть и ослабевшая, представляет опасность, так как совершенно безумна.

– Но у этой истории счастливый конец, – продолжала Мина, вновь оживая. Силы то покидали ее, то снова возвращались, хотя глубокая ненависть не ослабевала ни на минуту. – Несколько месяцев спустя я бросила того мужчину и нашла другого, еще более богатого и гораздо более покладистого. Он боготворил землю, по которой я ступала. – Она улыбнулась, и в голосе ее прозвучала ирония. – Он женился на мне не раздумывая, и он хотел от меня ребенка.

– Я догадываюсь, что было дальше, – перебила Ирен, словно читая ее мысли. – У тебя не могло быть детей.

– Он хотел, чтобы я родила. Его аристократические родители тоже мечтали о наследнике. И я сама хотела стать матерью. Он возил меня в Европу… Мариенбад, Баден-Баден, все курорты с целебными источниками, какие только существуют. Я пила минеральную воду, как вино, купалась в ней, кожа у меня сморщилась, но ничего не помогло.

Наконец я вспомнила о своем ребенке, которого отдали другим. Я пошла к мадам Рестелл, я умоляла ее сказать, где он. К этому времени мой муж так отчаялся, что принял бы любого малыша. Ему было все равно, что́ станут говорить, когда вместо младенца вдруг появится ребенок, который уже начинает ходить.

– Но твое дитя исчезло навсегда, – догадалась Ирен.

– Словно его никогда и не было… Именно этого больше всего хотели многие клиентки мадам Рестелл – я же страшно сожалела о своей потере.

Мина подняла левую руку из окутанной паром воды, которая медленно розовела.

– Кровь в воде похожа на вуаль, не так ли? Она тает незаметно. – Ее пальцы потянулись к горлу. Россыпь капель крови с водой у нее на груди напоминала ожерелье из бледных гранатов. – Я рассекла только вены на руках, но не стала перерезать себе горло. Я буду угасать медленно, и палец все время будет лежать на курке. Застрелить ли мне тебя? – почти мечтательно спросила она Ирен. – Ты избежала тех ошибок, которые совершила я, ты даже предостерегала меня от них. Это так бесит! А мадам Рестелл отказалась сообщить, где мое дитя. Дескать, это будет неэтично и может навредить ребенку: ведь у него новая семья, которая его любит. Как будто собственная мать не любила бы его – теперь, когда она может себе позволить! Однако мадам вела записи. Знаю, что вела. Я попыталась выведать, где журнал учета младенцев, но упрямица отказалась. Она хорошо его спрятала.

– Журнал в этом доме? – осведомилась Ирен.

– Да. Я убедила своего первого мужа купить особняк после ее смерти. Все думали, что мне нравится роскошное здание, но я просто хотела не спеша обыскать его. Я заглядывала в каждый угол. Искала целых одиннадцать лет. Мой первый супруг умер бездетным, а я снова вышла замуж. И по-прежнему жила в этом доме и продолжала поиски.

– Почему ты так уверена, что существовал журнал, в который записывали детей, отданных в новую семью?

– Потому что я нашла тетрадь, куда мадам Рестелл записывала клиенток, приходивших к ней на аборт! Ты представляешь, сколько может стоить такой документ? Просто клад для того, кто хочет подзаработать! Но я уже не нуждалась в деньгах. – И Мина добавила как бы между прочим, без всякой связи с предыдущим: – Я должна тебя убить.

– За что? – спросила Ирен.

– За то, что ты избежала всего этого: предательства любовников, унижений, боли, потерь, постылых богатых мужей. Ты никогда не платила страшную цену, в отличие от всех женщин, приходивших к мадам Рестелл, как моя сестра и я! Ты отправилась за границу и пела в опере. И, по твоим словам, ты замужем.

– Да, – ответила Ирен, чувствовавшая себя неуверенно под дулом пистолета. Неизвестно, какое слово или движение может заставить Мину спустить курок.

– Кто твой муж?

– Адвокат.

– Всего лишь адвокат?

– Это лучше, чем лживый король.

– Я знала, что должна тебя убить, но потом решила, что есть более жестокая кара.

– С какой стати тебе убивать меня? Я лишь пыталась дать тебе добрый совет. Ты же сама сейчас признала, что я говорила правильные вещи.

– Я должна тебя убить, потому что ты оказалась умнее меня, потому что мы с Уинни попались, как дурочки, а тебе удалось этого избежать. За все, что ты делала правильно, а мы – нет.

Подобная мелочная зависть казалась нереальной посреди окружающей роскоши, перед лицом приближающейся смерти… уже второй здесь. Мне вдруг пришло в голову, что это, должно быть, та самая ванна, в которой совершила самоубийство мадам Рестелл.

– Я наняла сыщиков из агентства Пинкертона, – пробормотала Мина. – Какая ирония! Ведь ты и тут меня обскакала. Мне известно, что наводятся справки и что какой-то проклятый английский детектив слишком близко подобрался к истине. Я знаю, моя песенка спета… Это похоже на роды – умирать вот так, – заметила она, взглянув на кровавую воду. – За исключением того, что нет боли. Только медленно тают мысли и воля. И сильно кружится голова. Но пистолет слишком тяжелый, чтобы о нем забыть, так что не приближайся, – предупредила она Ирен. Похоже, к злодейке снова вернулись силы и бдительность. – Вероятно, ты тоже есть в том пропавшем журнале, который я не сумела найти. Там записаны дети, отнятые у матерей. Если бы тебе удалось его отыскать, ты могла бы выяснить, кем была твоя мать. Разве тебе не любопытно?

– Почему была?

– О, теперь-то ее, конечно, уже нет в живых, как ты считаешь? Ведь прошло больше тридцати лет. Разумеется, она никогда не пыталась тебя найти. Лишь я неустанно разыскивала моего ребенка, мою дочь. А если твоя мать не умерла еще тогда, то теперь-то уж точно превратится в труп.

Ирен невольно сделала шаг по направлению к ванне. Мина подняла пистолет и взяла примадонну под прицел. Ее глаза казались сейчас горящими черными дырами на мертвенно-бледном лице.

– Что ты наделала? – спросила Ирен.

– А все та девчонка из газеты – ходила, вынюхивала. Ее интересовала только ты! Как мы жили вместе, когда были маленькими артистами, кем были твои родственники. Она, по-видимому, считает тебя важной персоной – только представь! – и думает, будто миру интересна твоя родословная. У моей матери, у нас с сестрой отродясь не было никакой родословной, и у моей пропавшей дочери тоже. Из журнала мадам Рестелл я узнала, кто были ее клиентки. Возможна, одна из них и являлась твоей матерью. Из тех, кто прервал первую беременность, а во второй раз хорошенько подумал, но все равно спрятал ребенка. Те артистки варьете, почему они растили тебя? Почему их никогда не волновал вопрос, откуда ты взялась. Они тоже были матерями! Матерями, так или иначе потерявшими своих детей и никогда не пытавшимися их найти – в отличие от меня. И они удочерили тебя.

Во время путаной речи умирающей Ирен едва заметно передвинулась, так что даже я не сразу это заметила. Она встала между мной и женщиной в ванне. Я вдруг осознала, что вижу только окровавленный голый локоть, а еще прямую спину подруги.

Но я не шелохнулась, поскольку мне было ясно: любое неосторожное движение лишь привлечет к Ирен или ко мне внимание безумной убийцы.

– А ты уничтожила их. – Примадонна произнесла обвинение спокойным тоном, словно речь шла о том, какой сорт чая заварить к завтраку.

– Я? Нет, я никого не убивала, кроме себя. И тебя – перед тем, как умру.

Последовало длительное молчание.

– Почему? – наконец спросила Ирен бесстрастным тоном.

Мина поняла, о чем говорит примадонна:

– Может быть, одна из них родила тебя. Это вполне правдоподобно: старые курицы так носились с тобой, всегда только с тобой! И я решила, что раз у моей дочери никогда не будет матери – той, которая так отчаянно ее хотела и так долго и безуспешно разыскивала, – то было бы ужасно несправедливо, если ты спустя столько лет найдешь свою мать. Эта Нелли Блай вбила себе в голову, что должна помочь тебе в поисках. Уж не знаю, по какой причине. Таким образом, ты частично права.

– Ты убила их. Софи и Саламандру. А может быть, сначала и Абиссинию? Просто из-за того, кем они могли мне приходиться?

– Все не так просто. Они фигурировали в журнале мадам Рестелл в качестве клиенток.

Я попыталась обойти Ирен, но мои юбки зашуршали. Послышался тихий плеск воды; спина примадонны напряглась. Похоже, я оказала ей медвежью услугу. Мне было страшно подумать, что я сделаю, если раздастся выстрел и моя любимая подруга упадет на пол бездыханной. Наверное, что-нибудь безумное.

Вот чем особенно пугало безмятежное безумие женщины в ванне: оно передавалось другим.

– Все они предали детей, убили их в собственном чреве, разве ты не понимаешь? Они не заслуживали того, чтобы жить. Ты шокирована. Разгневана. Ты меня ненавидишь. Но теперь слишком поздно. Что сделано, то сделано. Мертвых не вернуть.

Голос Мины становился все слабее, и я едва могла разобрать слова. Мне тяжело признаваться, но, увы, в моем сердце вспыхнула надежда, что ее скорая смерть неминуема. Если Ирен права, то эта женщина ответственна за гибель ни в чем не повинных людей. Но… я по-прежнему не совсем понимала, каким образом Мина причастна к преступлениям.

– Может быть, твоей матерью была сама мадам Рестелл, – злорадно протянула Мина. – Всегда существует такая возможность. Ты – дочь самой безнравственной женщины Нью-Йорка.

– Нет, – возразила Ирен. Тон был твердым, и я поняла, что ей теперь наплевать на последствия, которые могут вызвать ее неосторожные слова. – Это ты самая безнравственная женщина Нью-Йорка, и этот титул давно тебе принадлежит, хоть ты держишь свои делишки в тайне. Ты заработала его одиннадцать лет назад, когда убила мадам Рестелл.