Глава тридцать пятая
Зловещая фамилия

Нашу поездку в Нью-Джерси можно было бы считать загородной прогулкой, не будь она связана с серьезными проблемами. Мы сели на паром, который владелец бесстыдно рекламировал как первый в Соединенных Штатах. При этом указывалась смехотворная дата в начале нынешнего века. В Англии найдутся гребные лодки старше этого неуклюжего парома! По словам Ирен, как только мы пересечем Гудзон, сразу же окажемся в деревушке Хобокен.

Мы с подругой стояли на палубе парома, и мимо проплывал остров Манхэттен.

– Ты должна понять, Нелл, – сказала примадонна, – что некоторые люди, которые выступают на сцене варьете, обладают уникальным даром. Они не просто певцы и танцоры.

– Ты имеешь в виду, что у них оригинальные таланты – как у Чудо-профессора, который хранит огромное количество обрывочных сведений.

– Да. И еще я говорю о том, что многие из них, подобно Дюймовочке, обратили свои недостатки в достоинства. Они сотворили чудо из того, что обычно считается большим несчастьем.

– Не понимаю.

– Я просто хочу кое-что пояснить. Леди Хрюшка, которую я почему-то очень ясно помню, занималась профессией, для которой была рождена, – как я для пения. Только ее карьера была связана с тем, что большинство людей сочло бы трагическим уродством. Но вот что важно: несмотря на свой физический недостаток, она нашла свое место в мире.

– Ты хочешь сказать, что она изуродована и действительно похожа на свинью?

– По моему мнению, людские деяния могут изуродовать их характер гораздо больше, нежели природа – их внешность. Анна Брайант – самая добрая женщина из всех, кого я знаю. Она никогда не завидовала моей красоте. А ведь есть хорошенькие дамочки, которые считают, что все комплименты должны доставаться им одним.

– Хоть предупреди меня, чтобы я ее чем-нибудь не смутила.

– Главное, чтобы ты не смутилась сама. Теперь я вижу, что выросла среди очень необычных людей, хотя тогда принимала их уникальность как должное. С детьми так обычно и бывает. Ты должна учесть, что некоторым из них пришлось преодолеть огромные препятствия и превратить недостатки в достоинства.

– Как же ты осталась такой… такой…

– Обычной? Не знаю. Я была на их попечении, но не принадлежала им. А когда мне было лет пятнадцать, вдруг оказалось, что у меня не просто приятный голосок, а настоящий голос. Это открытие изменило меня; оно изменило все. И мой талант повел меня. Он громко заявил мне, что нам с ним не место на сцене варьете.

– Тогда-то тебя и «продали» маэстро?

– Они негодовали по поводу моего ухода на профессиональную сцену. Нужен был хороший преподаватель вокала, и мне посчастливилось найти маэстро. Я больше не могла поздно вечером демонстрировать фокусы, задерживая дыхание под водой. Не могла разыгрывать интермедии между номерами перед закрытым занавесом. Именно тогда я начала работать в агентстве Пинкертона и изучать оперное искусство.

– И это все твое образование? Всего один американский преподаватель?

– Маэстро обладал потрясающей музыкальностью, Нелл. Ему уже минуло шестьдесят, когда мы начали заниматься, но у него был абсолютный слух. Он играл на скрипке, и пальцы оставались сильными и ловкими. Мне бы следовало начать работать на таком уровне на много лет раньше. Однако у маэстро был удивительный метод, с помощью которого он ускорил мое обучение.

– Что за метод?

– Ты мне не поверишь.

– Я всегда тебе верю, – возразила я. – Ну, почти всегда. Расскажи.

– Именно из-за этого метода мои друзья в театре недолюбливали маэстро. Они чувствовали, что он слишком эксцентричный, как и они. Однако маэстро был с претензиями и отрицал, что у него есть что-то общее с моими друзьями.

– Они считали его мошенником? Но почему? Ведь твои успехи свидетельствовали о его гении.

– Они не доверяли его методике. – Ирен смотрела на проплывавшую мимо панораму острова, и на губах ее играла нежная улыбка. – Возможно, потому, что и впрямь была столь же причудливой, как их театральные номера. Собственные странности всегда раздражают нас в других. Маэстро требовалось много времени, чтобы восполнить пробелы моего бессистемного образования и избавить от многих вредных привычек. – Она пожала плечами. – Как ты думаешь, Нелл, где я научилась искусству гипноза? Маэстро гипнотизировал меня, чтобы освободить мой голос от контроля сознания. И научил меня делать то же самое с собой, а иногда и с другими. Это оказалось весьма полезным искусством – ты же помнишь наше приключение?

– Гипнотизировал тебя! И результаты были хорошие?

– Исключительно! Я делала удивительно быстрые успехи. Именно тогда я получила свою фамилию. Я вспомнила это в бессонную ночь после «Дельмонико». Не удивительно, что меня не могут найти в записях рождений Нью-Джерси.

– Твоя фамилия? Ты имеешь в виду Адлер? Ты хочешь сказать, что она у тебя не с младенчества?

– Моя мать – кем бы она ни была – настаивала на имени Ирен, но не позаботилась о фамилии. Маэстро назвал меня в часть собственного преподавателя, который сочетал гипноз с музыкой. Он встретил этого странного человека в Париже, в середине пятидесятых. Это было еще до моего рождения. Его учитель по фамилии Адлер произвел на маэстро сильное впечатление своим методом. Адлер обучал в то время одну потрясающую певицу. Она не имела никакого отношения к музыке и до занятий с ним не могла взять ни одной верной ноты.

– У тебя не было подобных недостатков, – заметила я.

– Да, кроме моего от природы глубокого сопрано – такие не в моде. Таким образом, то, что было моим побочным занятием, стало основным.

– Ты имеешь в виду расследование тайн.

– Даже если они имеют прямое отношение ко мне. – Ее улыбка угасла, и примадонна помрачнела. – Мне ненавистна мысль, что тайна моего происхождения принесла несчастье и смерть тем, кто заботился обо мне в детстве. Я могу легко обойтись без прошлого и начать с той минуты, когда села на пароход, направлявшийся в Лондон. Какой ужас, что кому-то может сейчас грозить опасность из-за меня!

– Ты будешь жалеть, если обнаружишь связь с собой?

– Возможно. Однако Пинк была права, когда вызвала нас сюда. Я каким-то образом оказалась в центре этих ужасных убийств. Они как будто специально срежиссированы, чтобы привлечь внимание – особенно мое.

– Кстати о Пинк! Как ты думаешь, что она замышляет теперь, когда наши пути разошлись?

– Не сомневаюсь, что ее планы не сулят ничего хорошего нашей миссии. Мы снова хотим разоблачить убийцу (или убийц) и в то же время вернуть моим давним друзьям и мне право на личную жизнь. И Пинк опять втянута в мою орбиту из-за мерзкого запаха сенсации. Ей ничего не стоит выставить на всеобщее обозрение моих друзей и мою личную жизнь.

В каком-то смысле, Нелл, – тут Ирен посмотрела на меня с извиняющимся видом, что редко случалось, – я рада, что Квентин прибыл сюда, чтобы отвлечь ее. Несомненно, его правительство придерживается такого же мнения. Правда, не исключено, что я отвлекаю Пинк еще лучше. Да, знаешь, у меня есть интересное сообщение от него.

– От Квентина?

– Да. Но там говорится о тебе.

– С какой стати ему писать тебе записку, в которой речь идет обо мне?

Подруга лукаво улыбнулась:

– Чтобы вернуть себе расположение нас обеих. Он приглашает тебя на экскурсию в Кони-Айленд.

– Но зачем он пишет тебе?

– Хочет убедиться, что я больше на него не сержусь.

– И ему все равно, сержусь ли на него я?

Она усмехнулась:

– Очевидно, он уверен, что не сердишься.

– Может быть, я больше и не сердилась – но теперь сержусь! Почему он не мог написать мне?

– Нелл, он же настоящий джентльмен. Будь жив твой отец, Квентин, несомненно, обратился бы за разрешением к нему.

– Моего отца нет в живых, а ты не мой родитель!

– Во всяком случае, лично я как твой друг считаю, что ты должна поехать. В конце концов, ты можешь узнать еще что-нибудь о планах Пинк!

– Я не стану общаться с Квентином только ради того, чтобы шпионить за Пинк! – упрямо возразила я.

– Тогда пообщайся с ним ради себя самой.

– Я слышала о Кони-Айленде. Там полно аферистов, распутных женщин и воров, и огромное количество людей в купальных костюмах…

– А еще красивые отели, фейерверки и чудесные пляжи. Кроме того, Нелл, с Квентином ты будешь в безопасности где угодно. – На лице Ирен промелькнуло какое-то непонятное выражение. Быть может, она подумала о том, что с Квентином я как раз не буду в безопасности? Однако она снова сказала: – Ты должна поехать, Нелл. Такую возможность нельзя упускать. В этом приглашении нет ничего такого, против чего я могла бы возразить, даже будь я очень строгим английским родителем. Да хоть самим принцем Альбертом!

Я вдруг представила себе Ирен в мужском платье, в роли покойного принца Альберта – достойного человека строгих правил. Это было так смешно, что я расхохоталась. А рассмеявшись, растеряла все свои твердые моральные принципы, и мне вдруг пришлось сделать то, чего я хотела и боялась больше всего на свете: я согласилась увидеться с Квентином Стенхоупом наедине. Да еще в чужой стране, на острове, в парке аттракционов!

Итак, мое благополучное пребывание на воде, во время которого я так хорошо себя чувствовала, закончилось плачевным образом. Я сильно разволновалась, и мне вдруг стало дурно, как будто меня качало на волнах с белыми гребнями в Атлантическом океане.

Мне не улыбалось увидеть в таком состоянии Леди Хрюшку: я плохо переношу все ненормальное и уродливое. Правда, во время нашего последнего приключения мне пришлось повидать столько ужасов, что вряд ли я теперь испугаюсь.

Улицы Нью-Джерси выглядели ничуть не экзотичнее, чем в Нью-Йорке. Вдоль одной из них тянулся длинный ряд коричневых и красных домов. Я предположила, что это в основном меблированные комнаты.

Я так жаждала чего-то георгианского, с белыми колоннами и фронтонами! Но в Америке, по-видимому, сохранилось мало подобных домов – разве что какие-то публичные здания. Я даже начала скучать по мансардным крышам Парижа с их фривольным рококо.

Возможно, в американских меблированных комнатах тоже имелись домашние богини, подобные миссис Хадсон у мистера Холмса в Лондоне, но, увы, они не дежурили постоянно, как парижские консьержки. В крошечном вестибюле мы никого не обнаружили, поэтому, проверив почтовые ящики, Ирен направилась к длинной неосвещенной лестнице. В конце ее, по-видимому, находились комнаты.

– Я слышала, что она больше не выступает, – прошептала мне подруга, когда мы поднимались друг за другом по узкой лестнице. – Не знаю почему. Во всяком случае, ее средства весьма ограничены. Насколько я понимаю, артисты время от времени скидываются и дают ей немного денег. Ведь никто не возьмет Леди Хрюшку на обычную работу. Как и у Фебы, то самое уродство, благодаря которому они в молодости получили ангажемент, теперь мешает ей хоть что-нибудь заработать.

Я нащупала в кармане маленький кожаный кошелек, размышляя, сколько смогу дать. С ранней юности я привыкла обихаживать свиней – но не свиноподобных женщин, – и поэтому не знала, как сделать это поделикатнее.

Одолев четыре этажа, мы перевели дух. Как я скучала по нашему очаровательному коттеджу в Нёйи, где была всего одна лестница, да и та прямая! Как странно, что Годфри сейчас живет там один!

Нам пришлось остановиться, не дойдя несколько ступенек до единственной двери. Ирен несколько раз постучала, и дверь приоткрылась.

Я ожидала увидеть хозяйку, но никого не заметила. Тогда я посмотрела вниз.

Еще одна карлица!

Я начинала чувствовать себя Белоснежкой среди гномов.

Ирен обратилась к крошечной фигурке, и мне стало ясно, что перед нами не Леди Хрюшка, а ребенок. Слава богу, этот народец был мне хорошо знаком, в отличие от экзотических бывших коллег примадонны. Я выступила вперед и пустилась в беседу с малышкой:

– Знаю, моя дорогая, что мы незнакомые тети, но тебя никто не обидит. Нам только нужно повидаться с хозяйкой дома.

Приблизившись, я даже при тусклом свете увидела, что это действительно ребенок лет четырех-пяти, а вовсе не карлица.

Моя решительная, но дружелюбная манера общения с детьми снова сработала. Глаза девочки открылись шире.

– Мама работает, – сказала она.

– Ее нет дома? – грустно спросила Ирен, стоявшая у меня за спиной.

Я поняла, насколько важны стали для нее эти поиски. Наклонившись, я взяла ребенка за руку.

– Нам нужно всего несколько минут, чтобы поговорить с твоей мамой, – произнесла я заговорщическим шепотом. – А моя подруга – знаменитая оперная певица, которая может дать ей работу.

– О! – Девочка увидела Ирен, которая еще не одолела последние ступеньки. Нахмурившись, малышка разглядывала мою подругу. – Она похожа на леди с картинки над моей кроватью. Мама сказала, что это мой ангел-хранитель.

Детская вера вызвала у меня улыбку. Несомненно, ее мать приколола над детской кроваткой какую-нибудь мадонну из мира рекламы. Ну что же, я не стану спорить, если лицо Ирен послужит визитной карточкой для нашей крошечной привратницы.

Когда девочка широко распахнула дверь, Ирен чуть не наступила мне на юбки, наконец перешагнув последние ступеньки.

Я повернулась, чтобы закрыть за ней дверь, и слегка покачнулась на пороге: ступени, ведущие вниз, были слишком крутыми. Да, Леди Хрюшка и этот очаровательный ребенок действительно живут в стесненных обстоятельствах.

Комната была тускло освещена, но девочка уверенно ориентировалась в полумраке. Единственное окно без занавесок выходило на улицу. Подле него на низкой табуретке сидела какая-то фигура. На коленях у нее лежало шитье – наверное, мужская рубашка или передник. Во всяком случае, что-то белое, из грубой материи.

На фоне яркого дневного света четко вырисовывался силуэт человека, сидящего у окна. Голова была бесформенной, а профиль настолько нечеловеческий, что я снова схватила ребенка за руку.

– Анна, – тихо выговорила Ирен.

Огромная голова поднялась от работы, лежащей на коленях.

– Смотрите! – воскликнула девочка, вырвав у меня ручонку и метнувшись к стене. Дневной свет падал на маленькую кроватку и на эстамп без рамки, висевший над ней. Вернее, это был не эстамп, а афиша. Я сразу же узнала ту, кто был на ней изображен, – Мерлинда-русалка.

Эта малышка каким-то образом узнала Ирен через десять лет после выхода афиши! И это при том, что локоны, которые разметало морским течением, были теперь подколоты и скрыты шляпой.

– Анна, – мягким голосом повторила примадонна.

Лицо повернулось к нам, и я вздрогнула.

Но пока был виден только полумесяц, окружавший его подобно темному нимбу, – не то чепец, не то капюшон. Из недр этого полукруга донесся голос:

– Никто больше не называет меня этим именем.

У хозяйки был низкий, благозвучный голос, не имевший ничего общего с хрюканьем.

– Ты же сказала, что мне нельзя так тебя называть, – напомнила девочка. – Я должна говорить старшим «мистер», «миссис» и «мисс». А тебе – «мама».

Женщина не ответила ей.

– Я мисс, – пояснила я. – А моя подруга – миссис.

– Нет! – воскликнула малышка. – Она русалка.

– То было раньше. Теперь она миссис Нортон.

– Миссис Нортон? – Судя по голосу, женщина у окна улыбнулась. – Ты уехала в поисках удачи, чтобы петь, маленькая Рина, а вернулась замужней дамой. Это так?

– Ну что же, – сказала Ирен, осторожно приближаясь к окну. – Я пела, это правда. И удача не отвернулась от меня. И я действительно миссис.

Руки Леди Хрюшки оставили шитье. На одной был наперсток, в другой она держала иглу.

– Я так рада это слышать! Когда ты начала серьезно заниматься музыкой, мы скоро тебя потеряли.

– Требовалось очень много сил и времени.

– Этого требует любой дар. У тебя все хорошо?

– Очень.

– А твоя спутница, которая так чудесно поладила с моей дочерью?

Я невольно покраснела в полумраке.

– Мисс Хаксли. Верный друг. Я живу и работаю в Англии, а с недавних пор – во Франции.

Женщина издала вздох, и при ярком свете, лившемся из окна, было видно, как тяжело вздымается ее грудь.

Мы все равно что разговаривали с силуэтом, вырезанном из черной бумаги, который четко темнел на фоне белого окна. Что же такого ужасного в лице Леди Хрюшки, если оно должно оставаться тайной? Сначала мне не хотелось знать, но теперь уже не терпелось увидеть.

Я начала понимать, что привлекло Еву к яблокам.

Ирен нашла маленький стульчик и скорчилась на нем. Наверное, это был детский табурет. Я спросила девочку:

– Как тебя зовут?

– Эдит, – ответила та с гордостью, которой заслуживало такое изысканное имя.

– Чудесно! – Я уселась рядом с ней на кроватку. – А я Пенелопа.

– Пенелопа! Никогда не слышала ничего смешнее!

– Может быть, я и сама смешная, – предположила я с улыбкой.

Малютка схватила меня за большой палец и наклонилась ближе:

– Думаю, так и есть! Но я тоже смешная. Иногда нужны двое, чтобы стало весело.

А еще нужно время, подумала я. Шалости требуют времени, и поэтому взрослые так редко их себе позволяют. Интересно, находится ли у ее мамы время повеселиться? И часто ли девочка слышала, как насмехаются над ее матерью?

– Анна, – сказала Ирен, – я вернулась из-за тревожных новостей. Софи и Саламандра мертвы.

Закутанная голова опустилась, словно от удара.

Примадонна снова заговорила:

– Корреспондентка из «Уорлд» решила выставить напоказ мое незавидное прошлое.

Женщина у окна засмеялась.

– Эта новость тебя рассмешила? – осведомилась Ирен.

– Только потому, что никто не станет выставлять напоказ твое «незавидное прошлое», если у тебя нет завидного настоящего. Я так рада за тебя, Ирен! Я мечтала о таком ребенке, как ты, хоть и знала, что лелею пустые мечты. Но то было давно, когда я была молодой и глупой, да еще с таким… изъяном.

– У молодых всегда есть изъяны, – поспешно добавила Ирен.

– У меня больше, чем у других. Когда тебя с ранних лет называют Леди Хрюшка, ты ничего не ждешь от жизни, кроме свиного пойла, и знаешь, что рано или поздно отправишься к мяснику. Я хлебнула и того, и другого.

– Мне очень жаль! Знаешь, вот что странно: мои воспоминания о детстве так туманны и обрывочны…

– Тут нет ничего странного. – Силуэт Леди Хрюшки приблизился к нам, а голос стал хриплым. – Ты появилась у нас поздней ночью. Тогда ты была даже младше моей Эдит. И ты была закутана с головы до ног, как будто за тобой гнались шерифы.

– С Запада? Я пришла с Запада?

– Не знаю. Здесь Нью-Джерси, а мир лежит к востоку, за рекой: там Нью-Йорк. – Огромная голова странной формы повернулась ко мне. – Мисс, вы не могли бы пойти с Эдит на лестницу и поиграть во что-нибудь? Дети все слышат…

– Конечно, – ответила я, вовсе не обидевшись, что меня выпроваживают на лестницу (это слишком часто со мной случалось). Эдит – очаровательный ребенок, и мне было приятно подержать ее на коленях. Я так давно не общалась с детьми!

Правда, меня очень интриговала история Леди Хрюшки, но я знала… надеялась, что Ирен позже расскажет мне все до последней детали.

А пока что я принялась играть в ладушки с весьма искусным противником.

Дверь над нами с Эдит внезапно скрипнула, отворившись. Ребенок вскочил с криком «мама!» и ринулся внутрь. Я поднялась гораздо медленнее из-за тяжелых юбок и тугого корсета. Да и лет мне было побольше, чем шустрой малышке.

Теперь силуэт Ирен четко вырисовывался на фоне интерьера, причем источник света находился внутри комнаты.

Я поняла, что зажгли лампу и если я вернусь в комнату, то увижу загадочное лицо Леди Хрюшки. Но также я поняла, что мне этого не хочется.

Спустившись на четыре-пять ступенек, Ирен оказалась рядом со мной.

– Бедная Нелл! Та заждалась?

– Немного.

– Очаровательный ребенок.

– Дети часто бывают такими, пока мир не схватит их за шиворот и не встряхнет. А эта бедная женщина – сколько она может заработать?

– Жалкие гроши. – Ирен отвела взгляд.

– Ты что-нибудь узнала? – спросила я.

– Узнала? Больше, чем мне бы хотелось. – Подруга начала спускаться по лестнице впереди меня, держась за грязную стену рукой без перчатки.

Я старалась не отставать, насколько позволяла неосвещенная лестница.

Мне вспомнился слабый свет в комнате наверху, который, по-видимому, исходил от единственной свечи в доме. Да, придется нам обойтись без света, даже если мы сломаем из-за этого шею.

Погруженная в размышления, я наткнулась на какое-то препятствие на лестнице. Это было что-то большое и мягкое, как мешок с мукой.

Я отодвинулась в сторону и остановилась, выжидая, пока глаза привыкнут к теням, сгустившимся вокруг меня. И тут обнаружилось, что я споткнулась об Ирен! Оказывается, она неожиданно уселась на ступеньку.

Я присела рядом с подругой.

Она плачет? Я не могла пошевелиться и вымолвить ни слова, поскольку никогда не видела ее плачущей. И она, конечно, тоже никогда не видела моих слез, что совсем неплохо для длительных отношений.

Я не знала, как начать разговор, и, что еще хуже, рисковала расплакаться, едва открою рот.

Так мы молча сидели в темноте.

Наконец я вынула чистый носовой платок из кармана юбки и сунула его Ирен. Она оттолкнула платок, как будто мой жест ее оскорбил. Но даже если я неверно истолковала глубину ее отчаяния, несомненно, примадонна была в отчаянии.

– Их положение, – сказала я в конце концов, – совершенно ужасное.

– О, этому можно помочь, – с горечью ответила Ирен. – И я помогу, если они позволят. Но я не могу ничего поделать с воспоминаниями, Нелл… Когда-то я была невинным ребенком. Я думала, что все эти экзотические взрослые вокруг меня – солнце и луна. Что они справедливые, стойкие и бесстрашные. Они даровали мне чувство уверенности и умение выживать, а это величайший дар из всех. А теперь они расплачиваются за это! И все из-за меня.

– Расплачиваются? Каким образом?

– Я попала к ним невесть откуда двадцать восемь лет назад. Они приняли меня безоговорочно и даже отпустили через десять лет с добрыми пожеланиями и без всяких неудобных вопросов. Теперь я вернулась, и все мои вопросы неудобные, а ответы… смертельные.

– Боже мой! Ты в самом деле была настолько важна? Такой маленький ребенок?

Последовала пауза. Ее голос мягко прозвучал в темноте:

– Я не в самом центре этой истории, этой тайны, Нелл, теперь я вижу. Но каким-то образом я – повод. И не могу допустить, чтобы жизнь дорогих мне людей закончилась болью и хаосом.

– Нет, конечно нет, – согласилась я. – А я не могу допустить, чтобы мы еще хоть минуту оставались на этой темной лестнице. Нам и так придется спускаться на ощупь, как слепым. И я содрогаюсь при мысли о том, что может пристать к нашим юбкам.

Я потянула подругу за руку, как непослушного ребенка, и в конце концов она поднялась.

– Дело не только в их печальном положении – тихо сказала Ирен. – Я наконец-то узнала имя женщины, которая приходила навещать нас, детей, в театре и меблированных комнатах. Это преступная мадам Рестелл. Меня охватывает страх при мысли, что это может означать.

– Видимо, не такая уж она преступная – ведь я никогда о ней не слышала. Ее фамилия похожа на французскую, – добавила я, презрительно фыркнув. Правда, мое презрение было не совсем искренним. – Это так банально!

Прожив столько времени под Парижем, я опасалась, что моя неприязнь к представителям этой нации, которая так долго враждовала с англичанами, несколько ослабела.

– Вряд ли здесь есть хоть капля банальности, Нелл. – Ирен начала спускаться в темноте, прижимаясь к грязной стене. – Хотя я забыла многое из своего детства, я помню, что мадам Рестелл ненавидели как «самую безнравственную женщину Нью-Йорка».

– Безнравственную! Сейчас даже не услышишь такого слова. Наверное, это ужасная старуха.

– Ее больше нет в живых. Она умерла ужасной смертью за два-три года до того, как я покинула Нью-Йорк ради Старого Света. Погибла от собственной руки.

К этому времени мы добрались до первого этажа. Слабый электрический свет наконец позволил нам увидеть окружающее и друг друга.

– Паутина! – воскликнула я, сбрасывая липкую паучью «эктоплазму», которая пристала к моей шляпе.

Ирен быстро смела с себя нити паутины, орудуя перчатками, как метлой. Однако у нее было при этом застывшее лицо и отрешенный взгляд.

– Но эта безнравственная женщина, которой нет в живых, конечно, не может теперь причинить нам зла, – настаивала я. – Я не боюсь мертвецов.

Подруга холодно улыбнулась:

– Тогда тебе не страшны привидения. Может быть, я все-таки смогу предъявить фигуру, которая тебя напугает. Возможно, мадам Рестелл замешана в какую-то печальную историю, которая стала причиной ужасных недавних событий. В таком случае нам нужно, не теряя времени, узнать худшее. Есть лишь один способ сделать это быстро, а именно: засунуть в карман свою гордость и обратиться к Пинк и ко всем ресурсам, которыми может располагать отчаянная журналистка Нелли Блай.

– Клянчить у Пинк! После того вечера в «Дельмонико»? Никогда!

– Тогда я сделаю это сама.

У Ирен слово не расходилось с делом. Открыв старую деревянную дверь, она спустилась по лестнице и, выйдя на улицу, занялась поисками кэба.

Мне волей-неволей пришлось последовать за ней. Я не знала, что страшнее: узнать правду о безнравственной мадам Рестелл или снова встретиться с предательницей Пинк.