Глава двадцать седьмая
Маленькая удача

Мы вернулись к Чудо-профессору, ходячей энциклопедии, который продолжал утверждать, что знает все.

– Я всегда готов приветствовать красивых леди, – галантно сказал он, – но я не помню ни имени женщины в черном, ни того, кем она была. Конечно, в театре полно мелодраматических особ, и мы, ветераны, научились не обращать внимания на их эксцентричность. Думаю, только женщина заметила бы подобную посетительницу, а поскольку и Софи, и Саламандры нет в живых… Они были тебе вместо матери, маленькая Ирен. А как внезапно ты покинула сцену ради занятий с маэстро! Мы не могли себе представить, как ты сводишь концы с концами, посвятив себя занятиям вокалом. Правда, вскоре мы узнали, что ты уехала за границу.

Ирен помолчала с минуту.

– В то время, помнится, я работала у Пинкертона. Тогда еще был жив его основатель, и он был обеими руками за женское отделение в своем агентстве. Такая работа меня устраивала, потому что между заданиями оставалось много времени на уроки вокала.

Финеас Ламар подмигнул:

– Наверное, тебе подходила работа детектива: ведь ты была умна, как лисичка. И превосходная разносторонняя актриса. Но кто же из тех, кто еще играет на подмостках и был в то время старше тебя (и поэтому должен больше помнить о твоем прошлом), заметил бы ту таинственную женщину в прошлом? Уверяю тебя, что эта бедная «королева Виктория» в трауре обычно не вызывала любопытства в театре. Ведь там было на кого посмотреть: шпагоглотатели и канатоходцы, всякого рода экзотика. Дай-ка подумать. – Поднявшись со своего глубокого кресла, он подошел к бюро и вынул оттуда кипу афиш. – Ах, эти старые времена! Надеюсь, афиши помогут освежить память всемирно известного менталиста. Пропавшие матери не были моей специализацией на сцене.

Он послюнявил палец, как будто собираясь проверить направление ветра, и начал просматривать пожелтевшие афиши:

– Гм-м. Мадам Десото. Нет. Слишком старая. Ага, Мазепа с Манхэттена. Нет, она была наездницей, а те, кто работает с животными, редко замечают людей. Но у нее была такая прекрасная фигура… Жаль, что она каждый день пригибалась к лошадиной шее. А Крошка Долли Дойли в то время была слишком юной, чтобы что-нибудь заметить, особенно тихую даму в черном. Тогда многие носили траур. Когда ты родилась?

– Говорят, в пятьдесят восьмом.

– А к шестьдесят второму ты уже выступала. Как раз в разгар гражданской войны, не так ли? Хотя в Нью-Йорке жизнь продолжалась, многие матери потеряли сына или мужа из-за этого кровавого конфликта на Юге. Я помню сплошной черный цвет в те жестокие годы. Только теперь его стало меньше: эти несчастные женщины сходят в могилу вслед за своими мужчинами.

– Финеас! – с укоризной произнесла Ирен. – Мы пришли сюда не ради урока истории и рассказов о войне. Если бы я стала вести поиски среди женщин, потерявших сыновей и мужей в гражданскую войну, то поседела бы и сама надела черное, как мать Уистлера.

Он пожал плечами и продолжил листать афиши.

Я задумалась о гражданской войне в Америке, о которой, конечно, слышала. Однако я понятия не имела о связанном с ней явлении: женщинах в черном, которые прожили в трауре более двух десятилетий и начали уходить только сейчас. Меня поразила мысль, что матерям, воспитавшим детей, грозит опасность их пережить. Наверное, это самая печальная вещь на свете.

Не могла ли та дама в трауре быть одной из этих несчастных, которые потеряли ребенка из-за болезни, или войны, или какого-то несчастного случая, и навещали детей из театральной труппы, у которых не было родителей?

Такая женщина не обязательно была матерью кого-то из малышей. Она просто пыталась таким образом заглушить тоску по умершему ребенку.

– Ах! – Чудо-профессор расплылся в глуповатой улыбке, размахивая какой-то афишей. – Дюймовочка. Ну конечно! Она ушла со сцены, но память у нее, как у слонов! Почти как у меня. И она живет неподалеку отсюда.

Он записал адрес на клочке бумаги – ими была завалена вся комната. Мне подумалось, что его мысли похожи на эти обрывки бумаги, благодаря чему он способен помнить столько пустяков и разрозненных сведений.

– Дюймовочка. – Ирен изучала фигурку маленького сказочного создания в балетной пачке. – Я ее помню!

Мне было понятно ее ликование. Тогда как у меня полно воспоминаний о моих ранних годах в Шропшире, Ирен оказалась каким-то странным образом лишенной подробностей своего детства.

Я привыкла смотреть на подругу как на чудо. Вероятно, так же смотрели на Шерлока Холмса в его окружении. Та Ирен, которую я знала, уверенно чувствовала себя в Лондоне и Париже. Я не сомневалась, что она могла бы стать украшением оперной сцены, если бы всякие мелочные короли и обстоятельства не были против нее. Она обладала непревзойденным голосом и прекрасно владела собой. Когда я перестала перед ней робеть, то начала восхищаться. Я доверяла ей, как никому на свете.

Теперь, когда я прибыла на родину Ирен, меня изумило, как при неясном происхождении и эксцентричных ранних годах ей удалось стать такой великолепной женщиной.

Что-то не так, чувствовала я, и неведомые матери тут ни при чем. А быть может, я упускаю из виду что-то очень важное? И это не в первый раз. Но при всех своих недостатках я, по крайней мере, отличаюсь преданностью.

И вот Ирен снова оказалась на пороге персонажа из своего прошлого. Мы стояли у двери дома, где в меблированных комнатах проживала Дюймовочка.

Палец подруги замер на дверном звонке. Она ни за что не призналась бы, что колеблется. Ирен никогда не колебалась. Это было ее величайшим достоинством и величайшим недостатком.

Я так расхрабрилась, что нажала ее пальцем на звонок.

Она взглянула на меня в изумлении: ведь я почти никогда не проявляла инициативу. По крайней мере, до Трансильвании.

– Не время изображать робкую школьницу, – пояснила я.

– Дело в том, Нелл, что сейчас я ее вспомнила и опасаюсь того, что мы обнаружим. Она была карлицей. Все восторгались ею, когда она была ребенком и юной девушкой. Теперь ей, должно быть, за сорок. Судя по тому, что сказал – и не сказал – Чудо-профессор, она неважно себя чувствует. Мне страшно увидеть, что с ней стало.

– Но нельзя же теперь остановиться.

– Почему бы и нет?

– Потому что она услышала звонок. Ты же не собираешься поступить, как жестокий ребенок, которые нажимает на кнопку звонка и убегает?

– Нет! Конечно нет! Жребий брошен.

– Откуда же тебе известны слова, сказанные, когда Цезарь перешел Рубикон? Ведь, судя по твоей биографии, у тебя нет образования?

– Чудо-профессор! Он же ходячая энциклопедия и знает все. Возможно, голова моя просто набита разрозненными фактами, как его сценический костюм, только и всего.

– Вздор! Ты же перехитрила Шерлока Холмса, короля Богемии и Джека Потрошителя. – Я перевела дух. – Ирен, я знаю, что ты на чужой почве, хотя когда-то она была для тебя родной. Но тушеваться нельзя. Мы расследуем загадку, и так уж вышло, что это твое прошлое. Ты не должна воспринимать тайну как нечто личное.

В ответ она засмеялась:

– Только посмотри на меня! Я волнуюсь, как школьница, совсем уж нелепо. Ведь из моей биографии очевидно, что я никогда не ходила в школу!

– Ошибаешься, – возразила я тоном строгой гувернантки. – Познакомившись с твоими бывшими коллегами, я увидела, что тебя окружали самые удивительные и эксцентричные мудрецы. Один Чудо-профессор стоит, по крайней мере, четырнадцати оксфордских донов.

– Нелл! Ты же так не думаешь, – возразила она со смешком.

Но я никогда в жизни не была более искренней.

– А вот и думаю. Познакомившись с Шерлоком Холмсом, я поняла, что жажда знаний дает гораздо лучшие результаты, нежели скучные школьные учебники. Конечно, прекрасно, если человек способен цитировать огромное количество древних греков и римлян. Тут не только снобизм, но и мудрость. Однако если мудрые изречения не применимы к чему-то практическому в современной жизни, все они ни к чему.

Примадонна не нашлась, что ответить, и безмолвно взирала на меня, когда дверь сама по себе открылась.

Казалось, она распахнулась благодаря какому-то механизму.

Мы стояли, остолбенев, и вряд ли служили хорошей рекламой как для классического, так и для бессистемного образования.

– Что это за парочка граждан Бробдингнега спорит у меня на пороге? – произнес писклявый голосок где-то на уровне наших коленей.

Мы посмотрели вниз. Крошечная женщина в домашнем платье ждала ответа.

– Мадам Дюймовочка? – спросила Ирен.

– Никакая не мадам и больше не Дюймовочка, – ответила она тонким, но грубоватым голосом. – Что вам нужно?

– Нам нужны вы, – ответила Ирен. – Чудо-профессор…

– Что на сей раз замышляет этот старый мошенник?

– Он не показался мне мошенником, – вставила я.

– Все мы мошенники. Я не Дюймовочка, а Феба Каммингс, карлица. А кто вы?

– Ирен Адлер, оперная певица, – так же прямо ответила моя подруга.

– Пенелопа Хаксли… – Я замялась. – Можно сказать, никто.

– Я бывшая оперная певица, – поспешно уточнила Ирен. – А мисс Хаксли – бывшая гувернантка и машинистка.

– Что касается меня, – сказала Феба Дюймовочка Каммингс, – то я бывший диковинный уродец. И поскольку это так, мне любопытно, почему две столь изысканные леди с блестящим прошлым решили нанести мне визит.

– Разумеется, чтобы узнать о вашем блестящем прошлом, – пояснила Ирен и добавила: – И о моем. Я – бывшая Рина-балерина, Мерлинда-русалка и прочие перевоплощения.

– А мисс Хаксли?

– У меня не было никаких перевоплощений, – скромно ответила я. – Я осиротевшая дочь священника и прежде работала у тех, кто готов был меня нанять. Увы, таких нашлось немного.

– Англичанка? – спросила Феба у Ирен.

– Боюсь, что так.

– О, я люблю хорошее воспитание. Настоящая леди. Итак, входите, дамы. Правда, у меня нет чая, но я могу предложить вам лимонад. Значит, Рина? У меня начинает всплывать какая-то картинка. В моей памяти много таких картинок. Я просто живой альбом. Подумываю написать мемуары.

Феба заковыляла на коротких ножках по ковру из рекламных проспектов, устилавшему пол в холле, направляясь к своим комнатам. Напрягшись, она открыла дверь сама, отвергнув попытку Ирен помочь ей.

Мы вошли в кукольный дом, обставленный детской мебелью. Афиши в рамках и картины висели на уровне моей талии.

Я чувствовала себя Алисой в Стране чудес – после того как она съела гриб и стала очень большой.

– Присаживайтесь, – предложила Феба со злорадным блеском в глазах.

Я уселась в крошечное кресло, обтянутое гобеленом, а Ирен – на миниатюрный диван. Колени у нас оказались у самого подбородка.

Феба опустилась в маленькую качалку, пыхтя от усилий, как всадник в шоу Буффало Билла «Дикий Запад», укрощающий норовистую лошадь, которая встала на дыбы.

Я прикусила губу. Уж если Феба так мучается, то я как-нибудь перетерплю, что коленные чашечки у меня чуть не стукаются о зубы.

– Сначала побеседуем, – резко произнесла карлица. – А потом я решу, заслуживаете ли вы лимонада.

Как я поняла, она имела в виду, что роль гостеприимной хозяйки будет стоить ей усилий. Я и сама еще не знала, «заслуживаем» ли мы лимонад.

– Вы меня помните? – мягко спросила Ирен.

Феба насупилась, и это указывало на то, что она роется в памяти и вместе с тем негодует, что ей приходится напрягаться.

– Хорошенькая леди, – сказала она в конце концов и покачала головой.

– Помните ли вы меня ребенком? – уточнила Ирен.

Феба смотрела на нее долго и пристально.

– Что за ребенок?

– Рина-балерина.

– О, как же ты выросла! Вот почему я сразу тебя не узнала. Когда-то мы были одного роста, ты и я.

– Но я была маленькой девочкой, – сказала Ирен, намекая, что наша хозяйка старше.

– Да, маленькой. Меня принимали за ребенка, пока мне не стукнуло двадцать. Такое долгое детство! И вдруг оно закончилось. Я «выросла», хотя не стала выше ни на дюйм. И все потеряли ко мне интерес. Я была просто… уродцем. Карлицей. И никто не собирался мне за это платить.

– Все мы были уродцами, – заметила примадонна.

Феба долго на нее смотрела, чтобы удостовериться в искренности гостьи. И по-видимому, решила, что нам можно доверять.

– Да, все мы были уродцами. Вы хотите лимонада?

– Если это не доставит лишних хлопот, – сказала Ирен. И осталась сидеть, когда Феба слезла с качалки и направилась вперевалку в соседнюю комнату.

Я начала подниматься со своего кресла, но подруга сделала отрицательный жест, и я снова уселась в немыслимо неудобной позе.

К тому времени, когда вернулась Феба со стаканом лимонада в каждой руке, у меня болела спина, а затекшие ноги покалывало.

Я сжала в руке стакан, поставив его себе на коленку; Ирен поступила так же.

Феба снова с большим трудом уселась в качалку.

– Спасибо, – поблагодарила примадонна, непринужденно отпив из своего стакана.

– В это время года в городе бывает жарко, – заметила Феба, взяв с крошечного столика свой стакан лимонада, который наполнила раньше. – Так что же я могу для вас сделать, леди? Помимо того, что обслужила вас?

Это резкое замечание вызвало у Ирен легкую улыбку.

– Ты можешь сделать очень многое. Нам посоветовал сюда прийти Финеас Ламар, Чудо-профессор, потому что я мало что помню о своих ранних годах.

– Ты выросла, – жалобно произнесла Феба. – Когда-то мы были одинаковыми, только я была старше. Гораздо старше, но это не было заметно. Я привыкла, что меня хвалят за то, что я крошечная и умная. Теперь я просто крошечная и старая. Любой может переехать меня на улице и даже не заметить.

– У мира имеется много предлогов, – заметила Ирен, – чтобы игнорировать разных людей. Кое-кто из тех, кто знает меня нынешнюю, высмеяли бы меня прежнюю.

– И кто же ты?

Примадонна задумалась над вопросом, потом подняла голову и улыбнулась:

– Я все еще артистка, хотя мне больше не платят за выступления. И я все еще учусь. Ведь мы обе многому научились у своих коллег. Я тайна для самой себя.

– А твоя подруга – кто она?

Ирен повернулась ко мне, и я оробела. Что же она скажет обо мне, если так смиренно судит о себе? (Слово «смирение» никогда не ассоциировалось у меня с Ирен. Но сама я испытывала какое-то извращенное удовлетворение, так как собственная биография заставляла меня быть смиренной.)

– Нелл гордится тем, что предсказуема, но ее сила в том, что она умеет удивить. Полагаю, в этом и твоя сила.

– Гм-м.

Феба по-прежнему выглядела угрюмой, но выдавила улыбку, переводя взгляд с меня на Ирен.

– Я должна бы тебя ненавидеть, – обратилась она к примадонне. – Ты высокая и красивая, а ведь мы когда-то танцевали вдвоем. Ты одеваешься, как леди из списка четырехсот гостей миссис Астор, а сейчас скрючилась в моем кресле. У тебя есть подруга, а у меня нет…

– Теперь есть, – возразила Ирен голосом, звенящим, как натянутая струна. – Я утратила свое прошлое и прибыла сюда, чтобы вновь обрести и его, и былых друзей. Здесь что-то не так. Я не могу вспомнить то, что должна бы.

Феба бросила взгляд на меня, и ее глаза цвета обсидиана тревожно сузились.

– Все так, – хрипло произнесла она. – За исключением того, что тебя продали совсем юной этому проклятому маэстро.