Глава двадцать шестая
Мой дом – моя крепость

За время нашей долгой дружбы с Ирен Адлер я побывала, порой без приглашения, в таких местах, которые вряд ли ожидает увидеть дочь скромного священника. Например, в загородном особняке Ротшильдов под Парижем и в Пражском замке. А еще – в парижской гостиной Сары Бернар, в которой негде было повернуться из-за мебели и безделушек. К тому же там было опасно, поскольку повсюду шныряли дикие кошки и змеи.

Но, несмотря на весь свой опыт, я не в силах описать новые особняки на Пятой авеню в Нью-Йорке. Они высятся, как скалы в Мессинском проливе, где обитали Сцилла и Харибда, из-за которых погибли многие моряки Древней Греции.

Некоторые из домов с классическими фронтонами и фасадами, облицованными мрамором, скорее походили на музеи или другие общественные здания, нежели на частные резиденции. Среди них затесались скромные «старые» постройки с облицовкой из коричневого известняка, возведенные двадцать, тридцать или сорок лет назад. Да у нас в Шропшире сараи для овец гораздо древнее, и тем не менее никто не совершает паломничество, чтобы их увидеть! А мы сейчас, можно сказать, совершали паломничество.

Ирен настояла на том, чтобы мы вышли пораньше: ей хотелось поймать один из редко встречающихся в Нью-Йорке кэбов. Думаю, она считала неуклюжие экипажи неподходящим транспортом для визита к бывшей коллеге, теперь принадлежавшей к высшему свету Нью-Йорка. (Тоже мне «высший свет»! – презрительно фыркнула я про себя. Сплошные нувориши!) Ничего удивительного, что женщина с сомнительным прошлым теперь живет в особняке на пересечении Пятой авеню и 52-й улицы.

Я не сомневалась, что здание, перед которым мы остановились, стоило уйму денег, однако оно смахивало на тюрьму, так как было квадратным. Пять этажей возвышались над деревьями и более скромными двухэтажными домами сплошной горой темного камня. За огромными окнами, закругленными кверху, виднелись роскошные портьеры.

На плоской крыше торчало такое количество дымоходных труб, похожих на цилиндры для великанов, как будто здесь была фабрика. Единственным украшением служили каменные шпили, несколько скрадывающие унылое впечатление от строгой архитектуры.

Мы в растерянности смотрели на особняк, напомнивший мне мрачную школу, в которой училась Джейн Эйр. В окошке у нас над головой показалось лицо кэбмена. Ирен вручила ему несколько монет.

– Вызывает страх, не так ли, леди? – вступил в беседу возница. – Его построила самая грешная женщина в Нью-Йорке. Но она давно скончалась, получив по заслугам. Правда, ходят слухи, что сюда и сегодня захаживают через боковую дверь загадочные дамочки под вуалью. В этом доме было совершено убийство, – добавил он с ухмылкой.

– Тут попадаются призраки? – спросила я испуганно, хотя прекрасно понимала, что кэбмену просто хочется нагнать страху на приезжих.

– Тем лучше, – заявила Ирен, захлопнув дверцу в крыше кэба, чтобы я больше не слышала никаких страшных историй. – Мы как раз и гонимся за призраками моего прошлого. Я была бы рада расспросить парочку привидений, но вряд ли они нам встретятся.

Примадонна поправила кремовые перчатки. Из кэба на тротуар нам помог выйти ливрейный лакей.

Ирен, которая превосходно умела выдержать светский тон, когда ей того хотелось, благосклонно кивнула привратнику, не глядя на него.

– Ах! – пробормотала она, окинув взглядом импозантный фасад. – Немного напоминает мне Монте-Карло – только камень здесь не светлый, а… коричневый.

«А еще, – подумала я ехидно, – Монте-Карло солнечный средиземноморский город зеленых пальм и белых дворцов, тогда как Нью-Йорк – метрополия мышиного и коричневого цветов, с чахлыми деревьями и нахальными козами, совершающими набеги в пригородах!»

– Я вчера послала телеграмму миссис Гилфойл. Она меня ждет. – С этими словами Ирен раскрыла свой великолепный портсигар, на крышке которого при ярком дневном свете сверкнули бриллианты, и извлекла изящную визитную карточку. Надпись была сделана прекрасным почерком на плотной бумаге кремового цвета, но почему-то на французском языке!

Я наблюдала, как лакей почтительно взглянул на синий эмалевый портсигар с гордым инициалом «И» из бриллиантов, затем озадаченно покосился на французскую надпись.

– Сюда, пожалуйста, мадам Адлер Нортон. Мэм, – добавил он, поклонившись мне, и повел нас к входным дверям по широкой длинной лестнице, которая сделала бы честь и собору.

Мы прошли через роскошный холл, облицованный мрамором, и попали в гостиную, которая своим величием скорее напоминала королевскую усыпальницу. Там нас оставили ждать.

Ирен и я уселись в кресла, обитые черным атласом. При этом у нас была возможность любоваться своими бесчисленными отражениями в зеркалах в позолоченных рамах.

Я мысленно благословила месье Ворта, знаменитого французского кутюрье английского происхождения, за то, что он сделал Ирен лицом своего модного дома. Благодаря их договоренности ее гардероб изобиловал последними творениями швейного искусства, которые она могла надеть несколько раз и вернуть. Красота и элегантность Ирен делали ее ходячей рекламой бесценных произведений модельера.

Сегодня на ней была черная кружевная туника без рукавов, туго перехваченная в талии. Через кружево просвечивало бледно-голубое платье. Черная соломенная шляпа была выбрана примадонной по той причине, что она подходила к любому из четырех платьев, которые Ирен взяла с собой в это путешествие.

Меня уговорили надеть одно из шелковых платьев, которые подруга позволила себе заказать для меня в Лондоне без моего ведома. Оно вряд ли могло конкурировать с туалетами от Ворта, но было новым и модным. Ирен намекнула, что дамы в Нью-Йорке с ума сходят по одежде из Лондона и Парижа.

– Я рада, что мы разоделись в пух и прах, – призналась я шепотом, который повторило эхо, гулявшее в огромном зале. – У меня такое чувство, словно я на экскурсии в гробнице Наполеона!

– Больше никаких трупов, Нелл, пожалуйста, – прошептала Ирен.

– А что это за визитная карточка? Ты никогда не пользовалась такими в Париже.

– Это импровизация, Нелл. Нельзя же нанести визит такой высокопоставленной особе, как миссис Гилфойл, не соблюдая церемониал.

– Очень впечатляет, но я сомневаюсь, что она читает по-французски! Что же там написано?

– Мое имя и фраза: «Les six femmes d’Henri VIII».

Я надолго задумалась, переводя три ключевых слова.

– Ирен! Ты заказала карточки для камерной оперы, навязанной этим мерзким детективом! Когда же ты успела? Ведь у тебя не было времени перед нашим отъездом из Парижа.

– Я вручила лакею образец, который написала собственноручно на пароходе по пути сюда. Там было много свободного времени.

– Должна признаться, что я поражена! Написать таким каллиграфическим почерком карточку во время кошмарной качки! Где ты этому научилась?

Она пожала плечами:

– Наверное, когда выступала в шоу на сценах Нью-Джерси и Нью-Йорка. Теперь я припоминаю, что там была одна женщина, которая умела делать надписи, держа перья одновременно в пальцах рук и ног, а также во рту.

– Господи! Но ведь тогда ей приходилось появляться на сцене босиком!

– Так и было. Я отчетливо помню длинные палочки, к которым были прикреплены перья. Они торчали у нее между пальцами рук и ног, как тростинки.

– Есть хоть что-нибудь, чего люди не делали на сцене?

– Ничего, что они не делали за кулисами.

– Мадам.

Человек в вечернем костюме (иными словами, дворецкий) поклонился нам, появившись в дверях. Поднявшись, мы последовали за ним вверх по лестнице, более величественной, чем в Парижской опере, – а это о многом говорит тому, кто побывал в этом лучшем театральном здании мира.

Когда лестница на первом этаже разделилась перед статуей эпохи Ренессанса, мы повернули направо и оказались в коридоре, устланном роскошным ковром. Он был такой широкий, что здесь свободно могли скакать «Лихие конники».

Наконец нас провели в гостиную. В кресле сидела женщина нашего возраста, тоже в туалете от Ворта. Просто ужасно, что я научилась так хорошо разбираться в модных тряпках!

Хозяйка поднялась и, шурша юбками, сделала ровно три шага.

– Мадам Нортон? – обратилась она ко мне, в результате чего я по крайней мере двадцать секунд не могла вымолвить ни слова. Между тем она перевела взгляд на Ирен. – Не знаю вашего имени, но вы мне кого-то смутно напоминаете.

– Мы были соученицами, – ответила Ирен.

Гладкое белое чело, обрамленное рыжими волосами, слегка затуманилось.

– В самом деле? – сказала хозяйка. – Увы, у меня ужасная память на имена и лица. Все мои друзья и родные в курсе, но… э-э… давним знакомым я могу показаться невежливой.

Нам так еще и не предложили сесть.

Ирен скользнула по пушистому ковру и без приглашения уселась в кресло эпохи Людовика XIV, покрытое гобеленом.

– Дело в том, – непринужденно продолжила она, расправляя складки шикарного платья от Ворта, – что мы были соученицами в школе юных канатаходцев, шпагоглотателей и разных диковинных уродцев.

– А вы из Франции? – осведомилась миссис Гилфойл, снова взглянув на меня. Она томно растягивала слова, как это принято в высшем свете, но в ее выговоре было что-то от торговки рыбой.

– Из Парижа, – уточнила Ирен. – Мою подругу, мисс Хаксли, и меня вызвала в Штаты наша предприимчивая знакомая – корреспонентка Нелли Блай.

Черты нашей хозяйки снова затуманились. Если имя «Ирен Адлер» и было забыто, то псевдоним «Нелли Блай» заставил миссис Гилфойл напрячься.

– Нелли Блай! Такое вульгарное имя, к тому же ненастоящее. Она одна из этих девчонок, которые охотятся за сенсациями и вечно выставляют напоказ уродливые стороны жизни.

– Вот именно. Поэтому она нас сюда и вызвала. В настоящее время она исследует закулисье, где выросли мы с вами. Вы, конечно, знаете Рину-балерину и Мерлинду-русалку? А я, кажется, припоминаю сестер-близнецов, вместе с которыми выступала на сцене. Их звали Вильгельмина и Уинифред.

Миссис Гилфойл повернулась к нам спиной и направилась к дверям со всей скоростью, которую позволяли ей развить тяжелые юбки.

– Струсила и удирает, – прошептала мне Ирен, подражая гнусавому выговору американцев. – Ай-яй-яй!

Женщина захлопнула двери своими белыми ручками, затем повернулась и прислонилась к ним спиной. Вероятно, она не хотела, чтобы в комнату кто-нибудь зашел, или не желала выпускать нас. Мы оказались пленницами в огромном, уродливом, темном доме, который, как дорогая шкатулка для драгоценностей, была обит изнутри роскошными тканями. Шкатулка для драгоценностей или гроб. Призраки, снова пришло мне в голову.

– Теперь меня зовут просто Мина, – произнесла хозяйка недружелюбным тоном. – Кто вы, мадам, и чего желаете?

– Я именно та, чье имя указано на визитной карточке: Ирен Адлер Нортон. Признаюсь, я не очень хорошо вас помню, но ведь мы обе сильно изменились с тех давних пор. Мне известно из авторитетного источника, что мы вместе выступали в разных театрах. Наши имена стоят рядом на афишах.

– И теперь, когда вы узнали, что я удачно вышла замуж, вы намерены шантажировать меня прошлым?

Последовала пауза. Ирен лукаво приложила палец к подбородку театральным жестом. Раньше я не замечала у нее ничего подобного.

– О, – пропела она сладким голоском, – такое не пришло мне в голову. Пожалуй, я могла бы заняться шантажом, не правда ли?

– Теперь я вас вспомнила. – Миссис Гилфойл оторвалась от двери и вернулась к нам величавой поступью, напомнившей мне гепарда Сары Бернар. За ней волочился шлейф из тафты и парчи, как шикарный хвост. – Вы та мастерица на все руки, чье имя всегда стояло в афише под моим.

Ирен подняла бровь. Мы обе просматривали коллекцию афиш. Сценические псевдонимы моей подруги неизменно фигурировали над именем мисс Вильгельмины Германн.

Однако Ирен не собиралась дискутировать на эту тему – ей важнее было получить информацию.

– Пожалуй, – согласилась она с обезоруживающей скромностью, – теперь я тоже вспомнила. Но я многое забыла и занимаюсь сейчас поисками утраченного. У вас есть… дети? – В последнюю фразу Ирен вложила слишком много чувств.

– Нет. – Миссис Гилфойл застыла на месте, словно пронзенная пулей. – Нет… пока еще.

Примадонна, которая всегда сразу же замечала собственную оплошность, поспешно продолжила:

– О моя дорогая, у меня тоже. Пока что. И у мисс Хаксли – хотя тут как раз нет ничего удивительного. Во всяком случае, я достигла того возраста (признаюсь, мне за тридцать, и такому юному созданию, как вы, меня не понять), когда мне безумно захотелось найти свою мать.

Миссис Гилфойл, несмотря на грубую лесть Ирен относительно ее возраста, бледнела все больше на протяжении этой прочувствованной речи. Моя подруга, превосходная актриса, искусно играла на чувствах хозяйки. Надо сказать, даже я снова вспомнила покойную матушку, и на глаза у меня навернулись слезы. Однако все, что говорила Ирен, каждая искусная пауза, сделанная ею, лишь усугубляли ситуацию.

Хотя я всегда доверяла безошибочному театральному чутью примадонны, в данном случае мне очень хотелось вмешаться и исправить положение.

– Миссис Гилфойл! – Я заговорила впервые и поэтому приковала к себе внимание не хуже Сары Бернар. Того, кто говорит последним, слушают в первую очередь! – Миссис Гилфойл, простите нас за вторжение и поверьте, что мы ни в коем случае не хотели причинить вам неудобство. Однако моя дорогая подруга внезапно осознала, что она сирота, которую шторм швыряет из стороны в сторону на груди океана жизни. Теперь она испытывает запоздалое желание узнать что-нибудь о женщине, которая ее родила. Прошло много лет, и имеется очень мало фактов. Вы что-нибудь помните из того времени, которое и вы, и она желали бы забыть… вернее, должны забыть? Ведь теперь у вас обеих респектабельная жизнь. Моя дорогая Ирен – известная оперная дива на континенте.

Тут я запнулась и умолкла, так как из-за последней фразы глаза нашей хозяйки снова сверкнули. Увы, я тоже совершила промах.

– Взываю к лучшему в вас, – поспешно продолжила я. – Есть ли какие-нибудь сведения о матери Ирен, которыми вы могли бы поделиться? Наверняка что-то было, какой-то намек…

– Нет. – Миссис Гилфойл снова направилась к нам величественной походкой. Своей мрачной решимостью она напомнила мне Божественную Сару, которая вот-вот примет яд перед огнями рампы. – Мне жаль. Я ничем не могу помочь. Не могу. Я даже не могу стать матерью сама…

В последней фразе, вырвавшейся у нее, звучали безутешное горе и душевная боль.

Миссис Гилфойл упала в кресло.

Я снова подумала о Бернар. Может быть, этой французской актрисе так рукоплескали, потому что она умела затронуть сокровенные чувства. Она покоряла своей игрой богатых и могущественных женщин, которым было отказано в радостях материнства.

Ирен никогда не упоминала об их с Годфри надеждах стать родителями. Впрочем, они не так давно поженились и, возможно, не хотели, чтобы их друг от друга что-либо отвлекало. Кроме всяких тайн. А еще кроме меня. Впрочем, не исключено, что я тоже являлась для них тайной. И для себя самой.

Ирен подождала, потом заговорила с такой мягкостью, словно пела колыбельную:

– Ваша мать еще жива?

– Нет, – безжизненным голосом ответила женщина. – Как и вас, меня бросили… передали в руки того, кто готов был принять.

– И вы не знали никого – возможно, какую-нибудь женщину, – кто интересовался бы мною?

– Вами интересовались все! – выпалила миссис Гилфойл, и ее лицо исказилось от сильных эмоций. – Зачем вам нужна мать? Или ребенок? Но мне он необходим. Здесь и сейчас. – Со вздохом она опустила лицо на белую ладонь. – Была какая-то женщина, – медленно произнесла она, – которая приходила нас повидать, когда мы были совсем маленькими. Она была в черном, как вдова. Приезжала в экипаже, запряженном четырьмя белыми лошадьми. Вы полагаете, это была наша пропавшая мать? И что мы были… сестрами?

От ее зловещего тона и монотонного голоса у меня забегали мурашки по коже. Я почувствовала печаль, более глубокую, чем Атлантический океан. Меня носило по его волнам, как одинокую чайку. А еще в голосе миссис Гилфойл мне почудилась насмешка.

Ирен ответила еще мягче:

– Нет. В жизни все сложнее. И у вас же была сестра-близнец. Чего еще можно желать? Женщина в черном, вдова. Я непременно буду ее искать. И если я случайно что-нибудь узнаю о вашем происхождении…

– Забудьте! – Миссис Гилфойл выпрямилась, вцепившись в ручки кресла, и стряхнула с себя печаль. Так стряхивают паука, внезапно обнаруженного на юбке. Ее руки с побелевшими костяшками казались на ярком гобелене прохладными и твердыми, как алебастр. – Забудьте обо мне. Послушайтесь моего совета, оставьте ваше прошлое. Никогда больше не приходите сюда.

Наконец она поднялась и покинула комнату, оставив двери широко открытыми – как окна, когда выпускают птиц из клетки.

Ирен взяла меня под руку:

– Итак, теперь ясно: имеется нечто такое, что стоит узнать. Пошли. Давай покинем эту величественную теплицу. На розе, живущей здесь, черная гниль, и я не хочу заразиться. Напомни мне никогда не завидовать ничьему богатству и положению.

– Ты никогда и не завидовала, – возразила я, в то время как она увлекла меня вниз по шикарной лестнице.

Подруга тащила меня по ступенькам, как фея-крестная – Золушку, прочь от бала и прекрасного принца. Я не могла противиться желанию оглянуться… на что?

– А еще напомни мне, чтобы я не забывала собственный совет, – пробормотала она, когда мы прошмыгнули мимо дворецкого и лакея на многолюдную улицу Нью-Йорка. – Ах! – глубоко вдохнула Ирен запах конского навоза. – Наконец-то свежий воздух!