Глава двадцать вторая
Пепел, пепел

Ирен зажгла сигарету и долго смотрела на пламя спички, словно прощаясь со старым другом, потом погасила ее.

Она втянула дым, и этот звук походил на долгий тяжелый вздох. Когда же она выдохнула, я вспомнила о зловещей «эктоплазме». Медиумы выпускают ее изо рта на глазах у доверчивой публики, заплатившей, чтобы побеседовать со своими дорогими усопшими или увидеть их.

– Две женщины, – сказала Ирен, оглядев гостиную в нашем номере отеля. Она избегала встречаться взглядом с Пинк или со мной. – Обе мертвы. Две сестры, Софи и Саламандра. Что у них общего? Ради бога, объясните, что же у них общего? Ведь из-за этого они умерли такой ужасной смертью с разницей в несколько дней! – Наконец она посмотрела на Пинк. – Скажи, что дело не во мне, что тут нечто другое, – пожалуйста, Пинк! Я тебя умоляю.

Маленькая храбрая журналистка была бледна, и ей стоило больших трудов заговорить. Страшная смерть от огня в театре на Четырнадцатой улице потрясла даже ее. А ведь она хладнокровно выдавала себя то за работницу потогонной фабрики, то за проститутку, то за сумасшедшую – и все ради сенсационного материала для газеты.

– Они обе работали в призрачном мире сверхъестественных явлений, – наконец вымолвила Пинк.

– Хорошо, – кивнула Ирен.

– Они были…

Меня вдруг осенило, и я перебила Пинк:

– Их убили при помощи их же иллюзий! Эктоплазма. Огонь.

– Уже лучше. – Примадонна печально улыбнулась мне, гордясь моей сообразительностью. – И не забывайте о странной смерти Вашингтона Ирвинга Бишопа. Он тоже умер во время выступления из-за той самой странности, которой был обязан своей ранней славой: каталепсии. Было ли еще что-нибудь аналогичное?

– Все они выступали вместе с тобой и знали тебя, – не без злорадства заметила Пинк.

– Но ведь и ты тоже их знала! – парировала я, не желая, чтобы последнее слово осталось за противной выскочкой.

– Не совсем так, – поправила примадонна нас обеих. – Они знали меня в столь раннем возрасте, что я едва это помню.

– Нет никакого сомнения, – настаивала Пинк, – что именно ты – связующее звено.

– Да, создается такое впечатление, – мрачно согласилась Ирен.

Только я, хорошо ее знавшая, понимала, насколько она потрясена недавней трагедией.

Каждый раз, как она втягивала дым своей несносной сигареты, я видела, как ярко загорается пепел на самом кончике. И каждый раз, как Ирен выдыхала дым, я видела тонкую нить эктоплазмы, змейкой тянущуюся к потолку.

Смерть от эктоплазмы, подобной дыму, – и смерть от огня. Что там было еще? Вода? И тут я похолодела, вспомнив о Мерлинде-русалке.

– Эти убийства не первые, – с виноватым видом сказала Пинк.

– Первым было убийство в Эдеме, – возразила Ирен, – когда Каин из зависти умертвил своего брата Авеля. А ты про что?

– Я имею в виду… – Пинк сплела пальцы, напомнив мне ученицу в классной комнате, которая замышляет утаить истину от учителя. – Я собиралась сказать раньше, но вы с Нелл прибыли сразу же вслед за смертью на спиритическом сеансе, и не было времени…

– Всегда найдется время для правды, – строго сказала Ирен.

– Иногда правду надо принимать в малых дозах.

– Только не нам с Нелл. – Моя подруга раздавила сигарету в хрустальной пепельнице, затем подалась вперед, собираясь изложить свою точку зрения, совсем как Годфри в суде: твердо, сосредоточенно и веско. – Пинк, я понимаю твою обиду относительно результатов нашего европейского приключения. Я даже понимаю, что новая сенсационная история для тебя – хлеб насущный, как для меня партитура новой оперы. Но убийство – не салонная игра, и ты это видела в Париже и в других городах. Не пытайся держать меня в неведении, чтобы добиться превосходства. Каким бы образом недавние смерти ни затрагивали мое прошлое, мои личные интересы меркнут перед долгом по отношению к людям. Я обязана позаботиться о том, чтобы больше никто не пострадал. Прошло то время, когда ты могла скрывать от нас факты и даже предположения. Все слишком серьезно.

Пинк откашлялась и еще крепче сплела пальцы.

– Мне казалось, я вижу систему в более ранних смертях, включая Абиссинию, убитую змеей несколько недель назад… О господи, Ирен! Наверное, лучше сразу признаться в худшем.

– В худшем? – тихо повторила я и взглянула на подругу. Что же теперь натворила молодая нахальная корреспондентка? По крайней мере, мы узнаем масштаб бедствия – а я была уверена, что речь о бедствии.

Пинк поспешно продолжила:

– Мне вспомнились серийные убийства в Европе и книга Крафт-Эбинга о преступлениях, мотивом которых служила похоть. Вот я и подумала, что было бы интересно пригласить самого прославленного детектива Европы, чтобы он занялся этим делом. Отличный получился бы материал для газеты!

Ирен окаменела, после чего разразилась буря.

– Ты же не хочешь сказать… Пинк!

Девушка нервно сглотнула, а затем выпалила всю правду:

– Я послала телеграмму Шерлоку Холмсу. В ней говорилось, что в Америке, в Нью-Йорке, тоже произошла серия связанных друг с другом убийств. Подумай, какая сенсация! Англичанин на Бауэри! Самая большая удача с тех пор, как Оскар Уайлд совершил турне по Штатам со своими лекциями! Мистер Холмс тоже мог бы объездить Америку с выступлениями. Публика ломилась бы на них. Должна признать, что мои соотечественники обожают высокомерных англичан. Я могла бы сопровождать его, когда он будет проводить расследование, и ежедневно сообщала бы о них в «Уорлд». Обо мне заговорила бы вся страна!

Ирен стоя слушала поток восклицаний, и чем больше юная американка вдохновлялась своей идеей, тем больше моя подруга походила на воинственную амазонку.

– Пинк, – сказала она наконец осуждающим тоном, – даже трудно сказать, кто из нас будет в большей степени возмущен твоей пагубной идеей: я или мистер Холмс. Вряд ли он отправится в твое воображаемое турне с лекциями. Скорее уж залезет на дерево и будет швырять кокосовые орехи в собравшихся внизу людей. И меня сюда не впутывай.

– Но ты же когда-то работала в агентстве Пинкертона. Несомненно, им бы понравилось такое сочное дельце.

– Мы говорим не о бифштексе у Дельмонико, – возразила Ирен, имея в виду шикарный ресторан, который посещали все представители аристократии Нью-Йорка. Правда, вряд ли можно говорить об американской аристократии, как бы ни были богаты отдельные личности. Подумаешь, «четыре сотни»! У нас в Англии список первых фамилий гораздо более короткий и изысканный!

Кроме того, – добавила Ирен более мягко, – в агентстве Пинкертона больше нет женского отделения, так что тебе туда не проникнуть, чтобы поработать под прикрытием. Ну что же, по крайней мере, можно не сомневаться, что Шерлок Холмс пренебрежет твоим приглашением.

– Верно. – Пинк сделала паузу, и вид у нее был очень виноватый, как у моих питомцев. – Так он и сделал.

Ирен удовлетворенно кивнула и снова села. Я вздохнула с облегчением.

Но поторопилась, как часто со мной случается. Дело в том, что я никак не ожидаю тех крайностей, до которых доходят некоторые.

– Ты совершенно права, – продолжала Пинк. – Он давал отрицательный ответ на все мои телеграммы… пока я не упомянула, что в деле замешана ты.

– Каким же образом? Мы прибыли в Новый Свет всего несколько дней назад.

– Я объяснила, что убийства связаны с твоими юными годами.

– А где доказательства?

– Но ты же выступала в шоу с раннего возраста.

– Просто совпадение. Не верится, что Шерлок Холмс отправится в путешествие через Атлантику при столь слабых доказательствах лишь ради твоих красивых глаз.

– Я и не рассчитывала, что его приведет в Америку симпатия ко мне. Я рассчитывала на его симпатию к тебе.

Итак, слово сказано. Я знала об этом весь прошлый год. Этот господин питает в высшей степени нездоровое восхищение по отношению к моей подруге. К моей замужней подруге. Я долго держала в секрете, что была в курсе столь неподобающей привязанности. И вот теперь эта наглая Нелли Блай обнародовала чужую тайну. Скоро она появится в газетах и об этом узнает Годфри, узнает весь свет, и тогда мы все погибли.

Но Ирен лишь позабавила реплика юной скандалистки:

– Его «симпатия ко мне», милая Пинк, – лишь профессиональное соперничество. Не понимаю, почему ты хочешь спустить на меня всех собак. Ведь я прибыла сюда, чтобы тебе помочь, как недавно мне помогла ты… – Примадонна в недоумении пожала плечами.

– Может быть, Холмса осенит и он раскроет эти странные преступления! – продолжала защищаться девушка.

– Здесь, в Америке? В непривычных для него условиях? Разве он не растерялся, когда имел дело с убийствами женщин? Вряд ли что-то изменилось с тех пор. По-моему, Шерлок Холмс вообще не меняется. Англичане удивительно традиционны.

– А англичанки? – брякнула я возмущенно.

Янтарно-карие глаза подруги обратились ко мне; взгляд был одновременно и насмешливым, и извиняющимся.

– Прости, Нелл, но твои соотечественники рождаются с чувством собственной непогрешимости. Они всегда правы, не так ли?

– Да, – вынуждена была признать я. – За исключением тех случаев, когда мы не правы. Но, естественно, такое редко случается.

– Тебе меня не одурачить, Ирен, – с жаром произнесла Пинк. – История потрясающая, достойная бульварного романа, и я ее не упущу. А если она оскорбляет чью-нибудь чувствительность, мадам примадонна, то такова уж плата за общественное признание.

– Как же ты несправедлива, Пинк! – Я чувствовала, что у меня горят щеки. – Ты сама мечтаешь о славе, хоть и прячешься за псевдонимом. А Ирен просто стала оперной певицей, и признание настигло ее само. Будь у тебя столь возвышенный дар, как ее голос, тебе не пришлось бы выискивать сенсации для публичной прессы.

– Это «Клементина»-то возвышенная? – ироническим тоном осведомилась бесстыдница. – Я видела афиши.

– Ты небось в столь раннем возрасте и вообще читать не умела, не то что статейки строчить!

– Довольно, Нелл, – одернула меня Ирен. – Мы обсуждаем не призвание и талант, а скорее этику. На эту тему люди спорят еще со времен древних греков. – Примадонна взглянула на нашу гостью, которая прежде была союзницей, а ныне стала предательницей. – Ты решила заманить меня, а теперь и Шерлока Холмса, в Штаты с целью получить материал для своей газеты. Но твоя идея основана на единственном недоказанном факте, а именно: якобы тут замешана моя мать, которой грозит опасность.

Пинк нахмурилась, что не шло к ее свежему личику. Если это войдет у нее в привычку в связи с многочисленными разочарованиями, то со временем испортит ее внешность.

Девушка развязала свою большую папку и вытащила снимок.

– У Софи был сундук, – сказала она. – Не знаю, куда он потом исчез и почему она его вообще хранила, но какое-то время он путешествовал вместе с ней.

При слове «сундук» мы с Ирен насторожились. Мы обе знали, какие забытые сокровища могут лежать на дне. Я вспомнила драгоценный инструмент, обнаруженный в старом сундуке Ирен благодаря визиту Шерлока Холмса в Нёйи. Что же нашла Пинк в том, другом сундуке?

Девушка печально улыбнулась:

– Когда я занималась организацией того рокового спиритического сеанса, Софи обмолвилась, что «родилась в сундуке». Такое выражение популярно в Штатах у театрального люда. Сундук Софи был такой старый, что вся поверхность была исцарапана. Поэтому она сплошь заклеила его туристическими плакатами и афишами, напоминавшими о тех местах, где медиум побывала в молодости. Она использовала также любую ненужную бумагу, которая попадалась под руку. Такой сундук мог бы возить с собой персонаж Жюля Верна Филеас Фогг в кругосветном путешествии, длившемся восемьдесят дней. – Пинк передала Ирен фотографию. – Я заставила лучшего фотографа «Уорлд» творить чудеса, и он сделал фотоувеличение, так что теперь наклеенное поверх афиш письмо можно прочесть.

Ирен прищурилась, глядя на снимок, затем поднялась и направилась к письменному столу. Поднеся изображение к лампе под абажуром, она снова прищурилась.

– Нелл, ты хорошо разбираешь такие вещи. Расшифруй это для меня.

Я поднялась и подошла к столу. Буквы, написанные тонким небрежным почерком, были увеличены вдвое. На коричневатой поверхности чернила казались засохшей кровью. Я разбирала строчки одну за другой:

– «…еще сделать».

Ирен кивнула: она так же поняла эти каракули. Я с трудом продолжала читать:

– «Оставляю мою… – У меня язык не повернулся произнести вслух «дорогую дочь Ирен», но мы обе беззвучно прочитали эти слова. – …в более добрых руках, чем те, в которые попала я. Оставляю…»

На этом кончался клочок письма, пожелтевший от старого засохшего клея.

Ирен взглянула на Пинк:

– Да мало ли девочек по имени Ирен видел Нью-Йорк за последние тридцать лет?

– Клочок письма был наклеен на внутренней стороне крышки, а на наружной – афиша с Крошкой Тимом и Риной-балериной.

– Это ничего не доказывает, Пинк, за исключением того, что у тебя богатое воображение. Несомненно, ценное качество для журналистики, где с фактами обращаются довольно небрежно, но при детективном расследовании фантазия ни к чему. Итак, то, о чем ты говоришь, – простое совпадение.

– И все-таки у тебя где-то есть покойная мать.

– Не сомневаюсь. У многих из нас она есть.

– Разве ты не понимаешь? Тебя оставили с Софи и Саламандрой. Их последняя фамилия – Диксон. Они относились к тебе по-матерински. А теперь они мертвы. Обе. Убиты. После смерти Софи я разбирала ее вещи и вдруг снова увидела этот сундук, оклеенный афишами. Я взяла его на память.

– Прекрасное наследство, Пинк, – кивнула примадонна. – Но если бы письмо что-то значило для Софи, она бы не наклеила его на крышку сундука, а хранила бы в тайне.

– Может быть, «дорогая дочь Ирен» к тому времени покинула страну. Конечно, все контакты прервались. Почему ты не поддерживала связь с единственной семьей, которую знала ребенком?

Ирен перевела взгляд на окно, затем подошла к нему. Стоя к нам спиной, она наконец заговорила:

– Я многое забыла из своей прежней жизни. Может быть, оттого, что мне приходилось запоминать куда больше, чем обычной девочке. Моей семьей стала постоянно менявшаяся труппа актеров. Все они были уникальны и интересны, но постоянно разъезжали. С раннего детства меня учили запоминать тексты и мелодии песен, а также танцевальные па. Что же удивительного, Пинк, если я позабыла собственное детство?

Мисс Кокрейн засунула бумаги и фотографии обратно в папку и завязала тесемки бантиком.

– Может быть, ты так долго задерживала дыхание под водой в роли Мерлинды-русалки, что все воспоминания всплыли на поверхность пузырьками и лопнули? Я вижу, что не могу рассчитывать на твою помощь при расшифровке твоей же биографии. – Пинк поднялась. – Так тому и быть. Я напечатаю то, что удастся найти, если материал окажется достаточно интересным. Если же нет, сочиню что-нибудь сама, чтобы добавить красок. Давай устроим состязание, Ирен, и посмотрим, кто первый докопается до истины.

Девушка резко повернулась, шурша юбками из тафты, и, чеканя шаг, вышла из комнаты.

Как только со стуком захлопнулась тяжелая дверь, Ирен огляделась с удивленным видом, будто собственное отражение в зеркале только принялось своевольничать.

– Несносная девчонка! Она так жаждет добиться успеха в этом мире, что ни на минуту не задумывается, какой вред могут принести ее неосторожные откровения. – Моя подруга принялась расхаживать по комнате. – Мы вынуждены перехитрить и обогнать ее – иначе придется расхлебывать кашу, которую она заварит, опубликовав свои домыслы о нас.

– Сомневаюсь, что ее планы включают меня, Ирен.

– Кто знает, каковы границы ее рвения в погоне за сенсацией? Нелл, неужели Шерлок Холмс мог принять ее приглашение поучаствовать в этом безобразии? И пересечет Атлантику просто, чтобы досадить мне? Неужели наше соперничество ему настолько досаждает? Я бы и лужу не перешагнула, чтобы причинить ему неудобство. С какой стати ему брать на себя такой труд? Он не показался мне человеком, который ценит родственные связи, – взять хотя бы его отношения с высокопоставленным братцем.

– Почему ты спрашиваешь меня о возможных передвижениях и мотивах мистера Холмса? Чем меньше я его вижу и думаю о нем, тем лучше.

– Но ты же хитростью вкралась в его доверие, Нелл, во время нашего последнего и самого опасного приключения.

– «Вкралась в доверие»! – возмущенно повторила я. – Да я была при нем девочкой на побегушках! В лучшем случае – ассистенткой фокусника.

– Ты не узнала ничего интересного во время вашего краткого сотрудничества?

– Узнала! О разновидностях бутылочных пробок! О том, сколько отвратительных пылинок и пятнышек можно увидеть через увеличительно стекло на полу подвала! А также о том, что даже хозяйка публичного дома может снизойти до того, чтобы помешать официальному расследованию!

– Вот как? Мадам Потьер препятствовала расследованию мистера Холмса в maison de rendezvous? Я не знала. Каким же образом? – Сейчас Ирен снова села и достала свое умиротворяющее средство – портсигар.

– Вообще-то мне не хочется об этом говорить. Я видела тогда много такого, чего не следовало, и мечтаю навсегда забыть те дни!

– Нельзя ни забыть, ни вспомнить по собственному желанию, – грустно сказала Ирен, выпуская тонкую струйку дыма.

Мне же подумалось, что теперь, когда при мне закурят сигарету, я всегда буду вспоминать о роковой эктоплазме, извергающейся изо рта умирающей мадам Софи. Слишком уж ярко описала эту картину зловредная журналистка!

– Пинк так поглощена историей своей большой семьи, – вслух размышляла Ирен, – что не может представить себе ребенка, родившегося взрослым. Ребенка, который слишком рано узнал, что не существует ничего постоянного и поэтому нет смысла что-то запоминать.

– В моем детстве все было постоянным! – выпалила я.

– И поэтому есть смысл оставить его позади. Тот факт, что Пинк, которой уже двадцать пять лет, все еще живет вместе с матерью, о многом говорит.

– Но ведь я тоже живу вместе с тобой!

– Я не твоя мать, и у меня нет никакого желания ею быть.

– Разве я была бы таким уж плохим ребенком?

– Вовсе нет. Слишком хорошим для такой воспитательницы, как я, – рассмеялась Ирен. Напряженность последних минут рассеялась, как дымок от ее сигареты.

В такие минуты я даже завидовала привычке, которая действует столь успокаивающе.

Я тоже засмеялась.

– У Пинк такой же избыток энтузиазма, как у Аллегры Тёрнпенни, хорошенькой племянницы Квентина. Но, в отличие от Аллегры, она опасна, поскольку аудитория у нее больше. Ну и неугомонное создание, настоящая юла!

– Хорошее сравнение, Нелл! Весь Нью-Йорк напоминает мне детский волчок. Город так изменился за какое-то десятилетие.

– Значит, ты предпочитаешь Лондон?

– Я предпочитаю Париж. И, возвращаясь к Парижу… Я все еще хочу знать, какую взятку хозяйка борделя предложила нашему мистеру Шерлоку Холмсу.

Видимо, Ирен действительно было интересно, раз она не потеряла нить предыдущего разговора. Однако мне вовсе не хотелось рассказывать.

– Он не «наш», – поправила я. – Разве что в том смысле, что он – наше общее горе.

Ирен засмеялась еще жизнерадостнее, и я возгордилась, что хоть немного исправила ей настроение. Мы так давно были знакомы, что я видела подругу насквозь. Тягостное исследование прошлого оказалось, пожалуй, самым трудным путешествием в ее жизни.

– Она предложила ему деньги? – спросила Ирен наугад.

– Нет.

– Посулила познакомить с самыми влиятельными людьми Парижа?

– Нет.

– Угостила улитками под чесночным соусом и паштетом из гусиной печенки с трюфелями?

– Нет! – Меня даже передернуло. – Фу, как ты можешь вообразить столь мерзкое сочетание несъедобных вещей? Оно даже хуже преступлений, с которыми мы столкнулись в последние два месяца.

– Кулинарное преступление тоже может быть отвратительным, – согласилась она с усмешкой. – Хорошо, Нелл, тогда придется предположить немыслимое. Мадам Потьер предложила мистеру Холмсу… э-э… собственную руку дружбы. Жирную грязную руку хозяйки борделя – в обмен на обещание, что на ее публичный дом не падет тень подозрения в убийстве.

– Нет! Хотя в каком-то смысле – нечто вроде того, только еще хуже.

– Неужели бывают вещи хуже?

Я вообразила неопрятную мадам, развалившуюся на диване в своем зеленом атласном платье – ни дать ни взять жаба в пруду с лилиями.

– По-моему… впрочем, я могла ослышаться, так как чувствовала себя неловко в ее, так сказать, гостиной… В общем, мне кажется, что она предложила ему… пару девочек.

– Пару девочек! – Примадонна так и взвилась. – О господи, Нелл, в жизни ничего смешнее не слышала! А я-то хотела подарить ему всего-навсего подержанную старую скрипку! И что же он сказал?

– Очень мало. И разумеется, отказался. Надо отдать ему должное – вот бы все мужчины так твердо противились искушению.

– Ах, Нелл, но разве же это искушение? Бедная хозяйка борделя неверно судила об этом господине. Ты же видела, чем его можно соблазнить.

– Ты имеешь в виду скрипку? Да, ты всегда говорила, что он равнодушен к женщинам.

– Ну, не то чтобы равнодушен… Тут нечто другое. – Она улыбнулась. – Ты, наверное, была возмущена, став свидетельницей столь грубой попытки подкупа со стороны мадам Портьер.

– Меня возмутило, что предметом торга становится человеческое тело. Я полагала, что времена рабства прошли даже в этой отсталой стране. Правда, Квентин говорил, что оно продолжается во всем мире, несмотря на британское присутствие.

– Многое продолжается, несмотря на британское присутствие, – даже твое, Нелл, – мягко заметила Ирен. – Ты права: мир действительно несовершенен. Предполагается, что работницы публичного дома мадам Потьер находятся там добровольно. Но какой же у них выход, если почти невозможно найти работу, которая бы прилично оплачивалась? Признаюсь, меня бесит, что Нелли Блай выбрала мое прошлое, чтобы состряпать сенсационную историю. И тем не менее я должна признать, что девочка делает много хорошего, привлекая внимание к бедственному положению многих «одиноких сирот». Я лишь хочу, чтобы она оставила в покое «одинокую сироту» Ирен Адлер!

– А ты когда-нибудь считала себя «одинокой сиротой», Ирен?

– Да, – ответила подруга, и меня удивил ее серьезный тон. – Когда покинула Америку, чтобы сделать карьеру в Лондоне. Я никого не знала и к тому же была иностранкой, а директора театров питали предубеждение против американцев.

Я вспомнила тот день, когда Ирен спасла меня, подобрав на улице Лондона. Мне негде было жить, я проголодалась, а она приютила меня и угостила чаем с ворованными сдобными булочками.

Быть может, тогда она поняла, в каком я бедственном положении, и посочувствовала мне, потому что тоже была одинока? Я всегда считала Ирен своим ангелом-хранителем и восхищалась ее энергией, мудростью, мужеством и красотой. Мне никогда не пришло бы в голову, что столь изумительное создание может нуждаться во мне не меньше, чем я в ней.

– Если Шерлок Холмс осмелится показаться на этих берегах, – пылко заявила я, – мигом всажу в него шляпную булавку, и он удерет обратно в Лондон.

– О милая Нелл, не надо! – расхохоталась подруга. – Ты же не хочешь повредить свое грозное оружие! Впрочем, сомневаюсь, чтобы Шерлок сделал такую же глупость, как я, прибыв по зову нашей журналистки. Человек, способный устоять перед парочкой парижских filles de joie, не поддастся на уговоры Нелли Блай!

Я присоединилась к ее веселью. Не знаю, какая картинка была смешнее: Нелли Блай, соблазняющая Шерлока Холмса, или бесстрастный детектив, насаженный на мою стальную шляпную булавку длиной в фут, увенчанную попугаем из венецианского стекла!

Я хохотала до тех пор, пока корсет не врезался мне в бока, напомнив о средневековом орудии пыток под названием Железная Дева. А еще я услышала хриплый голос Казановы, выкрикивающий: «Хватит болтать!»

– Так-то лучше, – сказала, отсмеявшись, Ирен. – Мы хорошенько выспимся, а с утра начнем строить планы, как нам ответить на вызов мисс Пинк.