Глава девятнадцатая
Величие смерти
Доктор Фергюсон – патологоанатом, действующий как молния. Это ученый двойник Джека-потрошителя.
«Нью-Йорк уорлд» (1889)
На следующее утро Ирен сдалась и послала записку Нелли Блай по адресу, который та нам дала.
К моему великому удовлетворению, она адресовала послание «Мисс Элизабет Дж. Кокрейн».
– Нам действительно необходимо прибегнуть к помощи Пинк? – спросила я, после того как посыльный отбыл, опустив в карман пригоршню десятицентовиков.
– Да. Здесь она нас опередила – надеюсь, ненадолго. Теперь я знаю достаточно и могу блефовать, чтобы заставить ее открыть все, что она знает.
– «Блефовать»? Что ты имеешь в виду?
– Обманывать, притворяясь, будто знаешь больше, чем на самом деле.
– А если Пинк уже блефует, делая свои туманные намеки?
– Ты совершенно права. Все мы играем в жмурки.
Против воли у меня расцвела мечтательная улыбка:
– Когда-то я тоже играла в жмурки с моими питомцами… а однажды и с Квентином.
– С Квентином? В самом деле?
Я не собиралась упоминать тот давний и довольно нелепый эпизод, просто слова Ирен об игре вызвали его в памяти. Сейчас Квентин участвует в Большой Игре – соревновании великих держав на крутых склонах Востока. Куда же он отправился после Трансильвании? Куда исчез после нашего неудачного воссоединения, когда я все испортила? Дажа задавая себе эти вопросы, я боялась ответов. Встретимся ли мы когда-нибудь? Быть может, нет. И все по моей вине.
– Квентин, – тихо повторила Ирен. В ее янтарно-карих глазах читалось сочувствие.
Но подруга больше ничего не сказала, и я была ей благодарна.
Наша гостья (или мучительница) постучалась в дверь ближе к вечеру.
В комнате было полно дыма, так как Ирен курила и расхаживала, расхаживала и курила почти весь день.
Вероятно, мысли обо всех удивительных людях, которых мы встретили, и об услышанных историях проносились у нее в уме, как тучи в бурю.
Ирен готовилась к следующему этапу битвы с Пинк, чтобы добыть доказательства существования своей так называемой матери.
Я попыталась вообразить собственные чувства, если бы мне представили какую-нибудь женщину как мою мать, которую я всегда считала умершей.
Но мои реакции отличаются от того, как ведет себя Ирен.
Примадонна впустила Пинк, которая была в элегантном платье и широкополой шляпе из бархата цвета гелиотропа с отделкой из розовой тафты.
Я с раздражением заметила, что дерзкая девица переняла мою парижскую привычку носить бумаги в большой папке, которыми пользуются художники. Оказывается, я так же нетерпима к подражателям, как Ирен. А еще я легко раздражаюсь и падка на лесть – точь-в-точь, как моя подруга.
– Дамы. – Пинк приветствовала нас коротко, по-деловому. Вот эту привычку она уж точно приобрела в своем родном городе.
Мы кивнули гостье.
Она без приглашения уселась в кресло, положив на колени большую папку.
– Вам, конечно, не терпится засыпать меня вопросами. Однако прежде мне бы хотелось показать вам небольшую статью, опубликованную несколько недель назад. Это случилось еще до того, как мы познакомились в Париже и посмотрели в лицо Джеку-потрошителю. Сенсации случаются не только в лондонском Уайтчепеле или в подвалах Парижа. У нас в Нью-Йорке полно собственных загадок. – С этими словами она развязала тесемки папки и вынула газетный лист, от которого до сих пор исходил слабый запах типографской краски. – Лучше прочтите вместе. Эта история навела меня на след твоей матери, Ирен, – если она вообще существует.
– Ты хочешь сказать, что сама в этом не уверена?
– Я хочу сказать, что твое прошлое напоминает грецкий орех, который в Рождество бывает так трудно расколоть. Я не собираюсь ломать ногти о скорлупу. Вот и подумала, что ты могла бы мне помочь, прочитав странную историю, которая привлекла мое внимание к твоему прошлому.
– Покажи ее мисс Хаксли, – сказала Ирен, откинувшись на спинку стула. Вид у нее был насмешливый или, что еще хуже, скучающий.
Таким образом, мне пришлось принять из изящной ручки Пинк газетный лист и просмотреть его, прежде чем передать Ирен. Я вообразила такую сценку: герцогиня Борджиа приказывает придворному первым отведать блюдо… Надо сказать, что Ирен мысленно постоянно находилась на сцене, выступая в какой-нибудь опере. Впрочем, мне не терпелось первой узнать интригующую информацию.
Это был газетный материал об истории, случившейся в мае нынешнего года, еще до того, как мы познакомились с «проституткой» Пинк и Ирен установила ее подлинную личность: репортерша, пишущая под псевдонимом Нелли Блай.
Как ни странно, статья принадлежала перу не мисс Блай, а ее конкурентки. Это дополнительно усилило мой интерес. Видимо, Пинк упустила сенсационную историю на родных берегах, гоняясь за Джеком-потрошителем в Лондоне, а затем в Париже и Праге.
ЧРЕЗВЫЧАЙНО СТРАННОЕ ДЕЛО О ВАШИНГТОНЕ ИРВИНГЕ БИШОПЕ И МНИМОМ УБИЙСТВЕ В КЛУБЕ «ЛЭМЗ»
Нелл Нельсон (записано со слов очевидца, после того как стали известны все обстоятельства происшествия)
Члены клуба «Лэмз» собираются в величественном белокаменном здании в Нью-Йорке. Заведение было основано в 1875 году. Наряду с клубом «Плейерз» это одно из самых прославленных мест, где собираются актеры. (Злые языки утверждают, что единственная цель его учреждения состояла в том, чтобы продемонстрировать, будто актеры могут быть джентльменами и способны создать клуб. Однако, судя по слухам о буйных пирушках и маскарадах, где мужчины порой одеваются женщинами, там слишком уж весело. По этой причине «Лэмз» вряд ли можно назвать клубом для джентльменов.)
В этом месте недавно произошло событие более драматичное, нежели сюжет любой пьесы, поставленной на сцене. Эта таинственная история заинтриговала публику, поскольку там имела место смерть человека.
МАЭСТРО ПРИГЛАШЕН, ЧТОБЫ ДЕМОНСТРИРОВАТЬ ЧУДЕСА
Все началось 12 мая сего года с появления артиста, способного творить чудеса. Два известных члена клуба «Лэмз» – фокусник Генри Дикси и актер Сидни Дрю – пригласили исполнителя несколько иного жанра, чтобы развлечь товарищей.
Мистер Вашингтон Ирвинг Бишоп был всемирно известным менталистом, читавшим чужие мысли. Он предложил показать членам клуба «Лэмз» номер, с которым выступал перед русским царем. Во-первых, зрители должны выбрать из своих рядов представителя, чтобы тот сопровождал мистера Бишопа, когда тот выйдет из комнаты. Затем им нужно придумать убийство, жертву, оружие и убийцу. «Убийца» должен совершить преступление, а потом спрятать «оружие».
Когда указанное было сделано, мистер Бишоп вернулся в комнату вместе с сопровождающим. Последний поклялся, что менталист не мог ни видеть, ни слышать воображаемое убийство.
Другого члена клуба, который находился в комнате во время пантомимы, назначили ассистентом мистера Бишопа.
Менталист, которому завязали глаза, схватил помощника за руку и попросил думать о «жертве» мнимого убийства. Затем мистер Бишоп медленно повернулся и потащил ассистента через всю комнату. В своем возбуждении он походил на охотничью собаку, взявшую след. Он дрожал с головы до ног, вены на лбу вздулись. Шатаясь, он обошел помещение. Наконец менталист остановился и указал на одного из членов клуба. Это действительно был тот самый человек, которого выбрали на роль «жертвы».
То же самое мистер Бишоп проделал, чтобы указать на «убийцу» и «оружие».
Последовали аплодисменты и удивленные возгласы (правда, кое-кто тихонько хихикал), и артиста попросили продолжить демонстрацию его необыкновенных способностей. В ответ он велел Клею Грину, комедиографу и секретарю клуба, мысленно выбрать какое-нибудь имя в журнале посетителей. Все еще с завязанными глазами, пошатываясь и дрожа от напряжения, мистер Бишоп взял мистера Грина за руку и указал нужную страницу журнала. Попросив комедиографа сосредоточиться, он написал на бумаге буквы, которые, вероятно, прочел в уме мистера Грина:
«ДНЕСНУАТ»
Мистер Грин нахмурился, глядя на тарабарщину, которую нацарапал мистер Бишоп. Имя, которое он загадал, было «Маргарет Таунсенд».
Но когда каракули мистера Бишопа поднесли к зеркалу, оказалось, что это фамилия «Таунсенд».
ВНЕЗАПНЫЙ ОБМОРОК
Все начали дружно аплодировать, но мистер Бишоп, всегда такой энергичный и оживленный, вдруг свалился на пол без чувств.
Аплодисменты сменились испуганными возгласами.
КАТАЛЕПСИЯ
– Не волнуйтесь, друзья мои, – сказал какой-то представительный господин, приблизившись к лежавшему на полу менталисту. – Я доктор Джон Ирвин. Мы с мистером Бишопом знакомы много лет, и мне известно, что порой у него случаются такие «обмороки». Вообще-то это весьма интересная и редкая аномалия: он страдает каталепсией. Сегодня многие боятся быть похороненными заживо, но у мистера Бишопа гораздо больше оснований, чем у многих, опасаться такой ужасной участи. Из-за этого заболевания у него внезапно коченеет тело и исчезают все внешние признаки жизни.
Вскоре после объяснения мистер Бишоп действительно ожил, и его отвели в спальню наверху отдохнуть. Однако ему не хотелось лежать, и он настоял на повторении своего последнего фокуса. Артист попросил принести в спальню журнал клуба и предложил доктору Ирвину выступить ассистентом.
Но прославленному менталисту, по-видимому, отказали силы. Он лишь правильно определил страницу, и то с большим трудом. Когда же он поднялся, пытаясь прочитать загаданное имя, то снова потерял сознание.
ПОЯВЛЯЕТСЯ ВРАЧ-КОНСУЛЬТАНТ
Доктор Ирвин вызвал доктора Чарльза С. Ли, который лечил менталиста прежде. Но в 4 часа утра на следующий день, когда все усилия оживить бездыханного пациента ничего не дали, эскулап отбыл.
О том, как пытались оживить мертвого, рассказывает мистер Огастес Томас, импресарио мистера Бишопа. Он прогуливался на Бродвее, когда к нему подбежал какой-то приятель с криком: «Твоя звезда лежит в „Лэмз“!»
Мистер Томас поспешил в клуб и «нашел Бишопа в маленькой спальне, на железной кровати, где тот пробыл двенадцать часов. Жужжала крошечная батарейка: один электрод был приложен к сердцу, второй зажат в его правой руке».
Импресарио был огорчен состоянием знаменитости. Он заметил двух докторов, которые курили в соседней комнате, устав от ночного бдения. Сокрушаясь, мистер Томас сидел возле подопечного, не отрывая взгляда от красивого лица этого мужчины тридцати трех лет. Менталист был, «по всей видимости, мертв». Потом «в его чертах изобразилось величие». Мистер Томас позвал докторов, чтобы указать им на изменение, свидетелем которого явился.
ОБЪЯВЛЕН МЕРТВЫМ
Двое медиков сразу же констатировали смерть пациента. Мистер Томас немедленно отбыл в Филадельфию, чтобы известить семью покойного. В наши дни поезда движутся с такой скоростью, что в то же утро вдова появилась в похоронном бюро Хоукса на Шестой авеню. Она смотрела на труп своего молодого красивого мужа через стеклянную крышку гроба.
Кто может сказать, какие мысли роились в голове несчастной женщины? В минуту такой глубокой скорби даже мельчайшая деталь становится значительной. Миссис Бишоп попросила сотрудника похоронного бюро причесать мужу волосы. Несомненно, они растрепались во время долгого ночного дежурства врачей, когда они боролись за жизнь пациента.
УЖАСНОЕ ОТКРЫТИЕ
Под взглядом вдовы сотрудник бюро нервно провел гребнем по волосам покойника. Он выронил гребень… и тот исчез! Как впоследствии показало дознание, он провалился в пустую полость мозга!
Увидев это, миссис Бишоп протяжно завыла от отчаяния. Стало ясно, что было проведено несанкционированное вскрытие. И такое сделали с ее мужем, с человеком, страдавшим каталепсией! Он всегда носил при себе записку, которую называл своей «охранной грамотой». В ней объяснялось его состояние и запрещалось делать вскрытие, а также прикладывать к телу лед или электроды. В записке также были указаны адреса семьи мистера Бишопа и его адвоката, которых следовало известить, если он впадет в транс.
Миссис Бишоп, охваченная ужасом, закричала: «Они убили моего мужа! Им нужен его мозг!»
Записку так никогда и не нашли – или не сообщили о том, что она найдена.
ИСЧЕЗНУВШИЙ МОЗГ
Известие о пропаже мозга мистера Бишопа взбудоражило общественность. Мало того, что вдова покойного кричала: «Убийство!» и в клубе «Лэмз», и в кабинете доктора Ирвина, – на сцене появилась мать усопшего, Элинор Флетчер Бишоп. Она требовала, чтобы коронер провел дознание.
Очень скоро доктора Ирвин, Ли, Фергюсон и Ханс, которые делали вскрытие либо присутствовали на нем, были арестованы и вынуждены уплатить залог: огромную сумму в 2000 долларов каждый.
МОЗГ НАЙДЕН
Да, мозг покойного действительно нашелся. Его не похитили, а спрятали… в грудной полости.
Во время дознания миссис Элинор Флетчер Бишоп дала показания о своей предрасположенности к каталепсиии и о предыдущих мнимых смертях ее сына (за которыми, к счастью, не последовало поспешное вскрытие). Первый раз это случилось в 1873 году, когда ему было семнадцать. Доктора не обнаружили ни дыхания, ни пульса и объявили его мертвым. Через двенадцать часов юный мистер Бишоп очнулся, когда применили нашатырный спирт (как известно, это средство часто «воскрешает» барышень, упавших в обморок из-за тугого корсета).
Его объявляли мертвым по крайней мере еще два раза, согласно показаниям на дознании. И каждый раз он выходил из транса абсолютно здоровым… И так продолжалось бы и дальше, если бы не злосчастное вскрытие. Оно последовало за роковым обмороком в клубе «Лэмз» – после одного из величайших триумфов мистера Бишопа!
Но как ни рыдали и ни причитали несчастные женщины, факт оставался фактом: человек, которого ошибочно сочли мертвым, на этот раз действительно скончался. Старшая миссис Бишоп пыталась уговорить владельца похоронного бюро, чтобы на памятнике высекли такую надпись: «Родился 4 мая 1856 года. Убит 13 мая 1889 года».
Но ей отказали в такой редактуре надгробной надписи.
Дело в том, что, несмотря на закон, запрещающий несанкционированное вскрытие, доктора были освобождены, избежав наказания.
Старшая миссис Бишоп не успокоилась и обратилась к Джозефу Ринну, известному медиуму. Ходили слухи, что она даже поведала об этом случае какому-то неизвестному британскому доктору, и он написал детективный рассказ, в котором фигурировали отравленные пилюли.
Остается фактом, что менталист – был он жив во время вскрытия или нет – сейчас, вне всякого сомнения, мертв. Его похоронили на Гринвудском кладбище в Нью-Йорке 20 мая этого года.
Да упокоится он в мире. Но ваш покорный слуга, репортер, склоняется к мнению, что вряд ли…
– Ну что же, Пинк. – Ирен откинулась на спинку кресла, прочитав эту трагическую историю. – Твой случай кажется не менее впечатляющим, чем недавняя погоня за Потрошителем в Европе. Я понятия не имела, что в «Нью-Йорк уорлд» печатают такие кошмарные истории. Неудивительно, что ты так расстроилась, когда тебе не удалось опубликовать историю о Потрошителе.
– Реальный мир ужасен, и я рассказываю все как есть.
– Но какое отношение имеет эта мрачная история к нам? – осведомилась я.
– Не к тебе, Нелл, отнюдь. Она имеет отношение к Ирен. Когда я вернулась домой, то обнаружила, что Нелл Нельсон, которая подражает моим методам работы, украла эту жемчужину прямо у меня из-под носа. Меня, как вы обе знаете, в то время занимала история, опубликовать которую мне не дают Уайтхолл, Шерлок Холмс и иже с ними. И тогда я решила заняться белыми пятнами, до которые у мисс Нельсон не дошли руки. В результате бесед с театральным народом, который участвует в такого рода шоу, я вскоре обнаружила вот это! – С торжествующим видом Пинк извлекла из своей папки большой лист и начала размахивать им, как флагом.
Сей образец типографского искусства был набран огромными буквами, и слова на афише просто вопили: «МИСС МЕРЛИНДА-РУСАЛКА! ОНА СВЕРКАЕТ И ПЕРЕЛИВАЕТСЯ В МОРЕ! НИМФА АТЛАНТИЧЕСКОГО ПОБЕРЕЖЬЯ ДЫШИТ ВОДОЙ, А НЕ ВОЗДУХОМ, И СОБИРАЕТ СОКРОВИЩА СО ДНА МОРСКОГО. ОНА ЧАРУЕТ ВСЕХ, КТО ЕЕ ВИДИТ, СВОИМИ ЛОКОНАМИ, КОТОРЫЕ РАЗМЕТАЛО ТЕЧЕНИЕМ, ЗЕЛЕНЫМИ КАК МОРЕ ГЛАЗАМИ И СИЯЮЩЕЙ ЧЕШУЕЙ».
Я молча передала афишу Ирен. Та сказала с улыбкой:
– Сейчас это настоящий раритет. Я помню те представления. Кто бы подумал, что с такими задатками я буду блистать не в разных шоу Нью-Йорка, а на оперных подмостках всего мира? – Примадонна широко зевнула. – Так это и есть шокирующее доказательство моего прошлого, на которое ты наткнулась, Пинк? Буффало Билл уже вспоминал мое давнее выступление в роли Мерлинды-русалки. Я обещала ему показать свой номер в его шоу «Дикий Запад» в Париже, прежде чем этой осенью закроется Всемирная выставка. Он даже конструирует для меня специальный резервуар с водой. Но ведь тут нет ничего скандального, как ты полагаешь?
– Я тебя сразу узнала! – провозгласила Пинк.
Тут я посмотрела на афишу. В ней действительно не было ничего сенсационного. Лицо персикового цвета и светло-каштановые волосы были раскрашены вручную. Щеки и губы цвели ярко-розовым оттенком, которого в холодных соленых глубинах никакой русалке не добиться без помощи косметики. Я с облегчением увидела, что вся фигура артистки, от лица до юбки из чешуи, изображавшей русалочий хвост, прикрыта длинными водорослями, ожерельями из ракушек и сокровищами с затонувших испанских кораблей.
Ирен выглядела на афише гораздо приличнее, чем многочисленные наездницы, электрические леди, канатные плясуньи и ассистентки фокусников в обтягивающих трико телесного цвета. Чешуйчатый хвост был по сравнению с их нарядами верхом приличия!
Я так и сказала мисс Пинк в недвусмысленных выражениях.
– Мне безразлично, резвилась ли наша подруга Ирен в фальшивой чешуе, или нет, – резко возразила девушка. – Главное, что у мистера Бишопа нашлась большая коллекция афиш, на которых он фигурировал вместе с ней.
– Странно, – удивилась примадонна. – Я его не помню.
– Он, как и ты, был вундеркиндом, выступавшим в шоу. Вы часто появлялись на одних и тех же подмостках. Когда я попыталась найти недостающие в его коллекции афиши, то обнаружила, что кто-то собирает эти сувениры былых времен. Плакаты продавались каким-то неизвестным третьим лицам или загадочным образом исчезали. Проследив твой путь вспять от Мерлинды до Крошки Фанни Фоули, меткого стрелка двенадцати лет (явная предшественница Энни Оукли), и до девочки-плясуньи Рины, я обнаружила, что все тебя помнят. Однако никто не знал, откуда ты взялась и куда исчезла. Когда я спрашивала о твоих родителях, все весело отвечали, что ты была их общим ребенком.
– Значит, вот почему ты подобрала компанию для спиритического сеанса из тех, кто меня помнил и знал. Ты действительно веришь, что подобные сеансы могут дать какие-то результаты?
– Пока что результат один: то, что ты сама признала убийством, не так ли?
– И в этом виновата лишь ты. – У Ирен был непреклонный вид, и такого осуждающего взгляда я не помню у нее за все восемь лет нашего знакомства.
Слава богу, на меня она никогда так не смотрела! Невзирая на ее, мягко говоря, необычную историю, у моей подруги были твердые моральные устои. Я их уважала, даже если не совсем понимала. Она прощала людям их слабости, но только не зло, причиненное другим.
Между тем примадонна продолжала:
– Чего ты добилась, Пинк, в погоне за сенсацией, стремясь «разоблачить» меня? Прошлое у меня необычное, признаю. Но я хочу, чтобы оно оставалось в прошлом и было забыто, хоть и не стыжусь того, чем занималась. Ты можешь похвастать тем же? Ведь медиум мертва. Она была честной обманщицей, – добавила Ирен, и ее слова прозвучали как эпитафия коллеге по сцене. – Я очень любила ее в детстве, хотя почти не помню себя ребенком.
На примадонну нахлынули чувства, и это заставило ее сделать долгую паузу. Ее молчание было непримиримым, чего раньше я за ней тоже не замечала.
– Что ты наделала?! – воскликнула она наконец. – Разве подобное можно исправить?
Пинк ломала руки, сложенные на коленях.
– Не знаю. На тех афишах покойного мистера Бишопа, которые я видела, фигурировали «Пылающие близнецы». Одна из них, Софи, стала медиумом, и ее задушили. А сегодня я обнаружила в газете туманную заметку о смерти Абиссинии, бывшей египетской танцовщицы, выступавшей в то же время. Она умерла в объятиях своего любимца и бывшего партнера по сцене – боа-констиктора длиной двадцать пять футов.
Эта информация вызвала у меня живой интерес. А что, если мадам Сару постигнет такая же участь?
– Я всего лишь хотела узнать истину о твоем прошлом, а наткнулась при этом на ряд подозрительных смертей, включая Бишопа. Возможно, в каждом случае речь об убийстве. И хотя теперь я убеждена, что смерть Софи была насильственной, я ни на йоту не приблизилась к тому, чтобы узнать, кто был твоей матерью.
– Порой истину так и не удается узнать, Пинк, а иногда она того не стоит, – строго ответила примадонна. – Значит, ты убеждена, что для вычисления убийцы необходимо найти мою настоящую мать среди театрального люда? Похоже, тобой владеет маниакальное желание раскрыть мою тайну, и одновременно ты гоняешься за сенсацией для своей газеты.
Девушка с вызовом взглянула на Ирен, но промолчала.
– К тому времени, как мне исполнилось пять лет, – продолжала примадонна, – я поняла, что не имеет значения, откуда я появилась, важно лишь то, что будет со мной дальше. Десятью годами позже Чудо-профессор, который дал мне образование, нашел для меня учителя пения. Тот поставил мне голос, и я распрощалась с Терпсихорой и с карьерой Крошки Фанни, меткого стрелка. Я стала певицей, и с того момента мои дни в шоу были сочтены. Я пробивала себе путь вокалом, нота за нотой, – таков мой путь «одинокой сироты».
Апология Ирен, объяснившей, кем она была и кем стала, закончилась на этой душещипательной ноте. Она процитировала Элизабет Кокрейн, которая в начале своей журналисткой карьеры поставила под посланием к редактору газеты подпись «Одинокая сирота».
Мы все трое могли назвать себя одинокими сиротами. У меня мать умерла при родах, а отец скончался, когда мне не было и двадцати. Ирен появилась на свет, словно Афина, скорее от какой-то загадочной мысли, нежели от смертных мужчины и женщины. А Элизабет Кокрейн превратилась в Нелли Блай после смерти отца, когда ее семья осталась без средств к существованию.
Возможно, следовало бы дополнить фразу Пинк: «Храбрая одинокая сирота».
– Ты хочешь отыскать мое прошлое? – спросила Ирен. – Или свое?
– Слишком много вокруг несчастных сирот, – упрямо ответила Пинк. – Я выступаю против социальных обычаев, которые заставляют нас стыдиться своего прошлого.
– Есть разница между стыдом и скрытностью, – возразила примадонна. – И пока ты ее не уразумеешь, вместо помощи ты будешь приносить людям лишь вред.
– Вини меня в смерти мадам Софи, если тебе угодно. Но именно твое прошлое, туманное из-за хваленой скрытности, толкнуло меня на этот путь.
– Нет, дело в другом. Просто мое решение использовать тебя для спасения моих близких вызвало твое негодование. Ты сильная молодая женщина, Пинк, и далеко пойдешь. Только старайся не ступать по трупам.
Тут девушка окончательно взорвалась:
– Как ты можешь оставаться настолько безразличной к судьбе собственной матери! Неужели у тебя нет сердца?!
– Так лучше, чем быть слишком уж сердечной и не иметь совести, – отрезала примадонна. – Мы в долгу перед настоящим, а не перед прошлым.
Я совершенно растерялась во время их перепалки. Возможно, потому, что у меня было гораздо более скучное прошлое, чем у них обеих. Невольно у меня вырвался вздох: конечно, и Квентин Стенхоуп заметил сей прискорбный факт и потихоньку ретировался.
Женщина без прошлого вроде меня вызывает лишь зевоту. Ирен же, как выяснилось, танцевала, стреляла и пела и в конце концов добилась славы и состояния. Правда, ее карьера прервалась, поскольку прискорбные обстоятельства вынудили примадонну скрываться. Как же все-таки несправедлива жизнь!
– Послушай, Пинк, – произнесла я тоном гувернантки, пусть и бывшей. – Ты в долгу перед Ирен и передо мной, и твоих извинений недостаточно. Пора тебе объяснить все толком, чтобы мы могли исправить совершенное тобой зло.
– Даже ты, Ирен, не сумеешь воскресить медиума! – воскликнула девушка, искренне сокрушаясь.
– Да, не сумею. Но мы найдем того, кто ее задушил. Даже если ты заблуждаешься, Пинк, и происшествие никак не связано со мной, все же Софи не заслужила такую смерть. Нам следует разрешить загадку жестокого и бессмысленного убийства. «Смерть каждого Человека умаляет и меня». Это написал поэт шестнадцатого века, человек, который потакал своим слабостям и в то же время отличался святостью. Понимаешь, что я хочу сказать? Ничто на свете не бывает просто и однозначно. И его слова так же верны сегодня, как и двести лет назад.
Хорошо, я позволяю тебе использовать мое прошлое, Пинк, если ты считаешь, что так нужно ради общего блага. Но я и без твоих понуканий займусь расследованием убийства Софи. Это мерзкое преступление, и оно в любом случае должно быть наказано.
– Вот именно, – вставила я своим самым суровым тоном и посмотрела на Ирен. – Мы ведь найдем злодея?
– Ах, Нелл! – воскликнула подруга, когда мы остались номере гостиницы одни. – Хоть ты-то понимаешь, почему я не горю желанием раскрыть тайну своей матери?
– Конечно. Она, несомненно, была не совсем приличной женщиной. Мне очень жаль, Ирен, но похоже на то, что у тебя такое же печальное прошлое, как у Годфри. Ты была тайно зачата в позоре и грехе, и лучше не копаться в подобных вещах.
– Все не так просто, Нелл. Если права Пинк, то мое тайное рождение действительно могло сегодня стать причиной убийств. Мне тяжело об этом думать.
– Ты знаешь, Ирен, – прошептала я, придвинувшись к ней поближе, – ребенком я воображала, что, быть может, моя мать вовсе не скончалась при родах и что я дочь… принца Уэльского. Или цыганской прорицательницы, которая оставила меня на ступенях приходской церкви, после чего меня удочерил мой добрый отец.
Подруга очень внимательно выслушала мою исповедь, а потом издала смешок:
– Все мы воображаем себя подкидышами, Нелл! Даже ребенок с самым счастливым детством и благополучной семьей порой придумывает себе мрачное прошлое! «Ведь я куда интереснее, чем считают другие!» – рассуждает тоненький голосок. Так вот, Нелл: ты и без всяких фантазий куда интереснее, чем считают другие, – вот почему Квентин так увлекся тобой.
– Правда? Квентин увлекся мной? Нет, быть не может.
– Ты знаешь, что так и есть, хотя и не решаешься признаться даже себе. Просто удивительно, сколько на свете вещей, в которых мы сами себе не признаемся. Я знаю, что копание Пинк в моем прошлом откроет правду, хотя сама боюсь узнать истину. Ну что же, поскольку упорную журналистку невозможно остановить, придется следовать за ней по пятам. Мы пойдем по тропинке, которую она проложила в дебрях моего американского прошлого.
– Не хочу ничего узнавать, – жалобно сказала я.
– Я тоже. И мне не пришлось лгать: я действительно забыла почти все свое детство и юность. Вероятно, на то были свои причины. Пинк принуждает меня отправиться туда, где, возможно, обнаружится нечто неприглядное. Такое, чего я не желаю помнить. Если у меня есть мать, имя которой в конце концов удастся узнать, я ее презираю, Нелл. Для меня в поисках нет смысла – разве что я смогу ненавидеть конкретное имя.
– Ирен! Ты же говоришь о матери.
– Ну и что?
– Память о родителях священна.
– Правда?
– Во всяком случае, должна быть священна… Итак, что же делать дальше? Может быть, к нам должен присоединиться Годфри?
– Нет! Я не хочу его волновать, пока сама все не пойму. – Ирен так глубоко вздохнула, что этот вздох мог бы дойти до последних рядов зала оперы. – Дело не в том, что я стыжусь своих театральных корней. Просто я считаю, что важно только настоящее.
Интересно, какие секреты могли бы открыться, если исследовать ранние годы моей покойной матушки? Вероятно, никакие, но все же… Пусть лучше она останется портретом в маленьком бархатном футляре, умещающимся в ладони. Мама… для меня это что-то незнакомое, да и для Ирен, наверное, тоже. Я вполне понимала желание подруги оставить все как есть.
К сожалению, Нелли Блай придерживалась другого мнения.
