Глава тридцать первая
В доке

Человек в темном пальто, который наблюдал за черным входом в дом Вандербильтов, может быть монахом ордена нищенствующих, предположил я.

Я почти ничего не знал о них, но то, как было совершено убийство, заставляло вопреки всему думать именно о религиозной подоплеке этого дела.

К Вандербильтам наверняка часто обращаются за пожертвованиями. Возможно, церковные попрошайки изучают привычки Вандербильтов, чтобы понять, смогут ли обратиться за помощью, например, к обесчещенной горничной или потерявшему работу кучеру, если в последнее время Вандербильты выгоняли кого-то из слуг.

Такая подпольная деятельность не свидетельствует о святости ордена, но святость в наши дни вообще сложно отыскать.

Я решил понаблюдать за зданием Епископального клуба и поставил тележку напротив.

Мимо меня сновали наемные экипажи и редкие именные кареты. Церковники, которые входили и выходили, были облачены в черное, большинство гладко выбриты, иногда в теле, но никто не напоминал тощую фигуру в плаще, которая проскользнула в здание на рассвете.

Мое присутствие привлекло внимание местных бездельников и торговцев, и мы вступили в оживленную дискуссию о том, есть ли у священников лишняя монетка для бедняков-рабочих. Вскоре стало ясно, что в Епископальный клуб днем захаживали местные священники, но он работал и как обычные лондонские клубы, то есть в случае необходимости предоставлял ночлег членам клуба, приехавшим из других мест.

Некоторые члены были постоянными, другие временными, но все казались достаточно респектабельными. Я был на грани отчаяния: видимо, моя слежка зашла в тупик.

Мне не хватало лондонского тумана – он помогает оставаться незаметным. А здесь придется постоянно скрывать свое присутствие, а после темноты и вовсе искать предлог, почему я не уезжаю: например, сделать вид, что чиню сломанное колесо тележки.

По крайней мере, я находился вдали от центральных улиц, залитых ярким светом проклятого новшества Эдисона – электрических лампочек. И у преступников, и у детективов есть причина ненавидеть это изобретение.

К полуночи улица опустела, и я зажег трубку, задумчиво глядя на тонкую струйку голубого дыма в свете далекого газового фонаря, которая отдаленно напоминала туман, и тут по улице торопливо прошли трое.

Трубка отправилась тлеть в карман, а я тут же спрятался в дверном проеме. Как и мой тощий незнакомец в плаще, эти были слишком тепло одеты для летней ночи – в длинных свободных пальто и мягких фетровых шляпах с широкими полями.

Кроме того, они вошли в клуб не с главного входа, а сбоку. Они скрылись внутри еще до того, как я смог понять, как именно. Только я высунулся, чтобы выяснить, что происходит, как услышал, что петли мягко скрипнули, а потом раздались приглушенные шаги сразу нескольких человек.

Дверной проем так и остался моим бастионом. Я увидел, как теперь уже четверо мужчин вышли из здания на улицу. Рука потянулась к карману, в котором скрывалась не теплая трубка, а холодная сталь с рифленой рукояткой – револьвер «уэбли», принятый на вооружение в лондонской полиции.

Уотсон знал, что я редко ношу с собой это оружие. На самом деле я считаю, что от оружия куча хлопот, поэтому мой друг всегда счастлив предложить к моим услугам шестизарядный револьвер «адамс», трофей времен Второй афганской войны. За границей же я вынужден сам себя снаряжать на все возможные случаи. И это оказался тот самый случай, поскольку четвертый человек был связан, на голову ему был накинут капюшон, и его выволокли из Епископального клуба Нью-Йорка и потащили бог знает куда.

Я пошел следом, беззвучно ступая. Трубка, остыв, стала такой же холодной, как пистолет, а моя решимость – такой же стальной. Наконец-то я шел по следам преступников, которые так безжалостно расправились с бедным стариком. Жестокость людская никогда меня не пугала, но мне хотелось знать, зачем эти люди пересекли Европу и океан и вторглись в замок американского миллионера.

____

Разумеется, я предварительно изучал карту острова Манхэттен. На чужой территории я обязан уподобляться генералу армии-захватчика, чтобы понимать характер местности. Можете считать меня Корнуоллисом.

Здесь, в Нью-Йорке, я шел как по лабиринту. Злоумышленники устремились на юг к запутанному району, в состав которого входит и Гринвич-Виллидж (забавно, как эти янки увековечивают британские географические названия направо и налево).

Дальше начинались промышленные районы и доки со всеми складами, питейными заведениями и ночлежками, которые, как чума, наводняют любой порт в любом городе мира.

Нужно следовать как можно ближе к добыче, не привлекая внимания преступников. Ничто не сравнится с азартом охоты. Хотя мне не случалось умерщвлять бессловесных тварей, будь то птица или зверь, но охота за человеком – это самая искусная и оправдывающая себя игра. Нельзя недооценивать способность жертвы обернуться и вступить в бой, лишь бы не дать мне узнать, куда она направляется.

Мое чутье и все те навыки, которые я оттачивал в течение жизни, обострились. Я чувствовал каждый звук и запах впереди и позади этой компании. Я превратился в ищейку, только при этом должен был оставаться незаметным, даже тогда, когда шел по невидимому следу неизвестных мне людей, которыми двигали неведомые мне мотивы.

Правда, ориентироваться на незнакомой местности было не так-то просто.

Ах! Они растворились в рядах складов. Здесь стоял стойкий запах соли и рыбы. Фонари? В таких доках не бывает электричества.

Слышалось, как маслянистая вода бьется о старое подгнившее дерево всего в паре сотен футов отсюда. Я потерял след преступников, а они, возможно, уже плывут по этим грязным волнам, чтобы сесть на какой-нибудь пароход.

Нет же, у них дела здесь. С Вандербильтом и со мной. Я начал заглядывать во все с виду брошенные здания, дергать за двери, смотреть в темноту, которая пахла маслом, дегтем и гниющими канатами.

Эти люди знали, куда направлялись, и мне нужно выяснить, где это место. Я боялся за жизнь связанного человека, которого они тащили с собой. Если я замешкаюсь и появлюсь слишком поздно, то… еще одно тело окажется на бильярдном столе.

Разумеется, она была совершенно права, появившись на месте преступления, даже ничего не зная о предыстории. Эта женщина. Как всегда, словно Ева в Эдеме, несведущая, но тонко чувствующая. Она тут же ухватила свою роль, поскольку была первоклассной актрисой. Была и остается. В ее речи не слышалось дешевой сценической интонации, лишь подлинный ритм говора матушки Ирландии, в противном случае я бы заподозрил неладное. Какая женщина! Она сказала «распят». Не такое уж распространенное слово в конце девятнадцатого века, ей-богу. Но она за мгновение уловила то, чего я не увидел.

Я… глупый апостол, а она Магдалина в день Воскресения. Она увидела, почувствовала первой. А я даже и не понял. Если бы не она, меня бы здесь сейчас не было.

Здесь. Но где конкретно я нахожусь? Потерял след и исступленно ищу незнакомцев, у которых явно дурные намерения. А когда у людей вообще бывают хорошие намерения?

Ох. Скрипнули смазанные петли двери.

Я прижался к стене. Выжидал, вынюхивал. Я не думал, а лишь чувствовал: единственный раз, когда я позволил чувствам взять верх над разумом, поскольку только это и работает.

Воздух не движется. Но… кто-то проходит мимо. Я чувствую запах… сургуча. Чернил. Страха.

Ага! Открываю еще одну дверь, за которой таится огромное пространство, где свалены в кучу ящики и пахнет машинным маслом.

Масло. Я достаю маленький карманный фонарь и направляю узкий лучик на следы на скользком полу.

Все мы ползаем, как улитки, а потому нас легко выследить.

Даже сейчас, в полночь, я слышу, как скрипят лебедки, груженные ящиками с товарами, которые отправятся в Сингапур, Квинсленд и многочисленные города Южной Америки. Масляные следы тают, а следующей зацепки у меня пока нет…

Внезапно раздается визгливый крик, резкий, словно в этот огромный склад, где отродясь не бывало птиц, залетела сова. Но крик, несомненно, человеческий.

Нет времени на конспирацию, нужно бежать на помощь, пока не поздно…

Я карабкаюсь по грубой лестнице, поворачиваю за угол, вынув из кармана пистолет…

Теперь уже я не могу похвастаться осторожностью… Эх, и Уотсона нет за спиной!

Я добираюсь до железного мостика, который нависает над полом склада. Это место надсмотрщика, на полдороге к небу.

Мужчины бросаются врассыпную, как пауки, – в стороны, вниз, по ступеням.

Мой револьвер стреляет и замолкает. Преступники ускользают. Теперь они стали настоящей добычей. А мне нужно найти их жертву.

Я открываю дверь, наполовину из матового стекла, и прохожу в кабинет, фактически висящий над складом. Тесный и грязный, чуть больше, чем просто дыра, с большим обшарпанным столом.

На столе лежит человек.

Его руки прибиты к старому промасленному дереву острыми лезвиями ножей для вскрывания писем.

Глаза несчастного закатились, он в забытьи от боли.

Однако он жив и может говорить, если только я освобожу его и увезу из этой безумной камеры пыток.

Я так и делаю, но бедняга не приходит в себя.

Он достаточно легкий, чтобы я смог его нести.

Всю дорогу я высматриваю тех, кто сотворил подобное, но они растаяли, как туман. Мне остается лишь вернуться на цивилизованные улицы этого дьявольского города.

Теперь у меня есть свидетель.