Двадцатое июля: роман
Станислав Рем

Памяти папы

Мой рейхсфюрер!

Считаю необходимым доложить о том, что 7 июля Мадрид посетил некто Отто Йон (прибыл под именем Клауса Хефтена, опознан сотрудником безопасности нашего посольства Паулем Фричем). В течение двух дней он успел встретиться с американским военным атташе в Мадриде Аланом Каттнером. По непроверенным данным, Йон имел поручение для генерала Эйзенхауэра, связанное с планами капитуляции германских войск на Западном фронте.

А. Нойман, Мадрид, 9 июля, 1944 год.

Глава VI управления РСХА, бригадефюрер СС Вальтер Шелленберг прочитал донесение дважды. Текст он прекрасно понял с первого прочтения. Вторично прочитать послание Ноймана Шелленберга заставил сам собой родившийся вопрос: почему из достаточно большого количества подобной информации Гиммлер выделил именно эту? Отто Йон входил в круг знакомых генерала Роммеля, командующего армейской группой «Б» и являвшегося, в свою очередь, доверенным лицом фельдмаршала Рундштедта, прежнего главнокомандующего Западным фронтом. И тот и другой, по сообщениям резидентуры Шелленберга, являлись организаторами заговора, целью которого было прекращение сопротивления на Западном фронте и перебрасывание всех сил на Восточный фронт. Ничего нового. Собственно, подобную идею вынашивал и сам Шелленберг.

Еще в далеком августе 1942 года, при посещении рейхсфюрером СС Ставки фюрера в Виннице, Шелленберг ненавязчиво поинтересовался мнением Гиммлера относительно возможности проведения «зондажа» с западными государствами по вопросу «компромиссного соглашения». Правда, в тот момент глава внешней разведки умолчал, что его люди уже, без санкции высшего руководства, самостоятельно начали переговоры от имени рейхcфюрера. Игра стоила свеч. И отказаться от нее бригадефюрер не мог.

В отличие от рейхсминистра пропаганды Геббельса и министра авиации Геринга, Гиммлер только внешне, прилюдно отличался рьяным фанатизмом. А уж самоубийцей его и вовсе нельзя было назвать. Обещанная Гитлером скорая победа неожиданно забуксовала и даже сдала некоторые позиции. Гиммлер прекрасно понимал, что победа Третьего рейха откладывается на неопределенное время. И поэтому, когда подчиненный высказал свои мысли, он, хотя и после долгих колебаний, все же дал Шелленбергу — «зеленую улицу». — «Комбинация» началась. Правда, активизироваться не успела.

Спустя полтора года неожиданно появилась информация, что генералитет вермахта тоже начал активную деятельность по установлению контактов с представителями западных спецслужб. Первые донесения пришли к Шелленбергу случайно, через его людей в команде адмирала Канариса. Бригадефюрер в тот момент решил: наконец-то появился великолепный шанс разделаться со старым хитрым Лисом, как называли пятидесятилетнего адмирала, поменявшего море на разведку. Что и было сделано. В феврале Канариса сняли с занимаемой должности. Абвер перешел в подчинение Шелленбергу. Однако со временем, когда информация стала поступать во все более шокирующих объемах, Шелленберг, просчитав все — «за» и — «против», пришел к выводу, что ликвидация абвера и слияние разведок не принесли ожидаемого результата. Логическим завершением большого политического процесса, конечным финалом большой игры должны были стать ликвидация фюрера и приход к власти другой личности. Такой, например, как Гиммлер.

В тот вечер, в мае сорок четвертого года, Шелленберг набрался смелости и выложил перед рейхсфюрером все поступившие к нему материалы о заговоре против Гитлера. Включая уместившиеся на одной странице собственные выкладки и размышления по данному вопросу. Гиммлер, выкуривая вторую — и последнюю — сигарету за день, внимательно просмотрел документы, после чего с недоверием взглянул на подчиненного. Предложенный Шелленбергом план потрясал своей простотой выполнения, но и одновременно пугал последствиями.

— Вы уверены, — прежде чем дать ответ, Гиммлер позволил себе несколько минут молчания для возможности сосредоточиться, — что генералы действительно решили свести счеты с фюрером? А не ограничиться лишь его арестом?

— Уверен, господин рейхсфюрер. Все материалы, которые я собрал, липший раз подтверждают эту мысль.

Глаза Шелленберга блестели от восторга, которого шеф, однако, пока не разделял. Глава РСХА прекрасно понял, к чему его склоняет молодой генерал. И, что самое интересное, он и сам — морально — давно уже был готов сыграть в подобную игру. Война проиграна. Вопрос теперь стоял только о цене проигрыша. Однако в пугающей ситуации захвата власти Гиммлера устраивал лишь один вариант: мертвый Гитлер. И никакого ареста. В противном случае за предложение Шелленберга не стоило и браться. В противном случае ждала петля…

— А если заговор провалится?

— Тогда свалим все на тупоголовых генералов. Их задача — ликвидация фюрера: Наша — ликвидация ликвидаторов. Господин рейхcфюрер, перед нами беспроигрышная комбинация!

Шелленберг приводил все новые и новые аргументы в пользу придуманного им плана. Гиммлер внимательно его слушал, попутно взвешивая в уме все «за» и «против» предлагаемых молодым генералом действий.

Беседа длилась долго, чуть ли не три часа. И в тот вечер, в мае сорок четвертого года, Гиммлер, хотя и после долгих колебаний, все-таки дал согласие на предложение Шелленберга. Теперь же, месяц спустя, шеф рейхсбезопасности исподлобья взирал на своего подчиненного и думал: «А правильно ли я поступил, пойдя на поводу у этого молокососа? Может, еще есть возможность уйти в сторону? Отказаться от принятого решения?..»

Шелленберг, чувствуя состояние шефа, прочитал шифровку в третий раз и протянул ее рейхсфюреру:

— На мой взгляд, всё в порядке. Началась активная фаза. Как нами и предусматривалось. Это единственное, что я могу констатировать.

— Переговоры — не самое главное в данной ситуации. — Гиммлер спрятал донесение в стол. — Начало, как вы выразились, активной фазы есть не что иное, как приближение противоправных действий против рейха. До сих пор были лишь пустые разговоры. И подготовка шла только в отношении фюрера. Теперь же речь пойдет о конкретных действиях против всего рейха!

— Совершенно верно, мой рейхсфюрер, — Шелленберг старался сохранять спокойствие. — Да, мы рассчитывали на то, что смертью фюрера все закончится. Хотя и предполагали, что после начала активных действий заговорщики предпримут попытки связаться с американцами и англичанами. Рано или поздно этого следовало ожидать. Как нам хорошо известно, генералы пытались вести переговоры и ранее. Однако результат был плачевный. Они решили несколько опередить события, но положение вещей от этого не поменялось.

— Как и у нас, — уколол Гиммлер.

Шелленберг тактично не обратил на его укол внимания.

— Теперь совершенно иная ситуация. Контакт следует завершить переговорами на уровне будущего правительства. О чем, собственно, и просил Йон. Единственное, он даже не догадывается, кто будет правонаследником фюрера…

— Наследником фюрера, по завещанию, является Геринг, — тут же заметил рейхсфюрер.

— Наследником фюрера станет тот, кто покарает его убийц, — парировал бригадефюрер.

— Думайте, что говорите, Шелленберг! — Гиммлер пристально посмотрел на подчиненного.

Шелленберг хорошо знал этот взгляд. Пристальность и металл во взоре Гиммлера сквозили не от уверенности и силы. Скорее наоборот: от желания скрыть охватившие его истинные чувства. Рейхсфюрер снова колебался. Как обычно, когда надлежало принять окончательное решение, страх перед будущим лишал его решимости сделать это. Шелленберг понял: необходимо взять инициативу беседы в свои руки. Пока не поздно. От того, насколько правильно — с точки зрения Гиммлера — он изложит свои мысли, зависело сейчас их будущее.

— Мой рейхсфюрер, — размеренно начал Шелленберг, — мы с вами прекрасно знаем о нынешнем физическом состоянии фюрера. Давайте же скажем правду! Он не способен более вести нацию за собой, равно как не способен самостоятельно посещать даже клозет. Фюрер сделал нашу партию и наше государство сильным, монолитным организмом. Он был первым и останется для нас первым… в наших сердцах. Но партией и государством, особенно сейчас, должна управлять здоровая, отдающая себе отчет за все свои действия личность. Я же, к сожалению, вынужден констатировать: сегодня фюрер не способен руководить не то чтобы партией и страной, но даже и собственным телом. Мой рейхсфюрер, как ни больно мне об этом говорить, но… мы попросту обречены на смену лидера!

Шелленберг ответил на взгляд шефа. Господи, сколько раз он и прежде выдавал Гиммлеру подобные фразы, только в разных вариациях! Неужели тому так приятно слышать о смертельной болезни Гитлера?..

Гиммлер молчал.

Бригадефюрер обвел взглядом помещение. Все вроде бы оставалось на своих местах. Картины. Мебель. Сейф. Хотя нет!.. Статуэтка Гитлера на столе шефа переместилась вправо, ближе к краю. Случайность? Шелленберг почувствовал, как по спине пробежал холодок…

Кабинет Гиммлера регулярно проверялся на предмет возможного прослушивания. Раз в неделю. Последняя проверка проводилась два дня назад. Как обычно, специалисты ничего не нашли. Однако неприятное ощущение, что все беседы здесь записываются (и не только рейхсфюрером!), не выходило из головы. Так что если техники плохо осмотрели помещение и их беседа прослушивается, уже в скором времени петля может туго стянуться на его шее… Шелленберг попытался отвлечься от навязчивой мысли о столь неприглядном будущем. Впрочем, не особо удачно. Увы, они жили в то время, когда правила выживания требовали идти ва-банк, постоянно балансируя между жизнью и смертью.

Конечно, можно успокаивать себя мыслью, будто бы, начиная с сорок первого года, их с Гиммлером стало объединять очень многое. Причем такое, за что другие, даже в значительно меньшей степени, поплатились жизнью. Однако Шелленберг прекрасно осознавал, с кем имеет дело. Фюрер неоднократно выражал недовольство деятельностью руководителя СС. Впрочем, Гиммлер всегда находил возможность уйти от наказания. Или — перекроить гнев фюрера в свою пользу. Причина такой по отношению к нему лояльности заключалась в одном: в самые тяжелые моменты для партии, с начала тридцатых годов, Гитлер и рейхсфюрер всегда были вместе. И потому рейхcфюрер как никто другой мог рассчитывать на некоторую снисходительность. Гитлер всегда больше доверял старым партийным товарищам, нежели информации, поступавшей к нему от новоиспеченных членов партии. Шелленберг же был как раз из «новоиспеченных»…

Гиммлер принялся задумчиво мерить шагами кабинет.

«Все еще сомневается, — понял Шелленберг. — Надо его додавить».

— Мой рейхcфюрер, по показаниям медиков, болезнь прогрессирует. Нашему любимому фюреру осталось жить год, от силы два. В скором времени мы будем видеть только оболочку Адольфа Гитлера. Но время может быть упущено. У власти окажутся враги рейха. И потому я считаю гуманным заменить его именно сейчас, когда Германия как никогда сильна и рвется к победе. Тем более что у нас есть, чьими руками это сделать. Естественно, забрав у них инициативу. — Шелленберг чуть не обмолвился, ибо на самом деле хотел сказать: «Пока Германия верит в нас».

Гиммлер усмехнулся, словно прочитав невысказанную мысль собеседника, снял пенсне и помассировал кончиками пальцев переносицу. Помолчал. Вернулся в свое кресло. Сделал очередную паузу.

«Он принял решение», — понял Шелленберг.

— К сожалению, я вынужден признать, что вы правы. — Голос рейхсфюрера звучал тихо, устало. — Фюрер действительно серьезно болен. И мы не можем допустить, чтобы дело партии кануло в Лету. К сожалению, по причине своего заболевания наш фюрер сейчас не в состоянии адекватно реагировать на то положение, в котором очутилась Германия. И потому — слышите, Вальтер, только по этой причине! — я соглашаюсь с вашими словами. — Гиммлер вернул линзы на место, проверил, насколько плотно они прижались к переносице. — Что еще вы можете мне сообщить?

Шелленберг достал блокнот и принялся рисовать в нем геометрические фигуры. Гиммлер знал об этой привычке своего подчиненного: нервные длинные пальцы всегда что-нибудь крутили, сжимали, рисовали…

— По моим данным, в планы заговорщиков входит открытие нашего фронта неприятелю на западном направлении. С данной целью, дабы получить согласие командующих участками фронта, во Францию несколько дней назад отправились люди Клюге.

— Каковы результаты?

— Естественно, отрицательные.

— Командующие не хотят изменять фюреру?

— Это не самая веская, как выяснилось, причина их отказа. Просто они не желают отправляться на Восточный фронт.

Гиммлер усмехнулся:

— Однако совсем немного понадобилось времени, чтобы красные внесли такую смуту в наши ряды. Плохо, Вальтер. Все они, генералы, — наши товарищи. Боевые товарищи. Но, — Гиммлер хлопнул рукой по столу, — боевой товарищ — не только твой друг и воспитатель, а еще и твой судья. И если твой друг ведет себя недостойно, мы должны сказать ему: уходи! А если он к тому же запятнал позором, трусостью форму офицера, наш долг, в лучшем случае, — дать ему пистолет с одним патроном и время на выстрел. А военные… Они ведь и предназначены для выполнения воинского долга! Все остальное — предательство. Восточный фронт — не ссылка, а место для выполнения своих прямых воинских обязанностей! — Гиммлер несколько раз сжал узкую холеную руку в кулак, снимая таким образом нервное напряжение. — Продолжайте.

— По последним донесениям из штаба Роммеля, фельдмаршал разработал план сепаратной капитуляции на своем участке фронта. Есть все основания предполагать, что в ближайшее время он собирается открыть союзникам линию обороны. До начала…

Пока Шелленберг пытался подобрать нужное слово, Гиммлер остановил его движением руки:

— А вот это плохо. Очень плохо. Роммель — сильная личность. Он умеет вести людей за собой. Достаточно вспомнить, сколь грамотно фельдмаршал провел операцию в Африке. А потому он не имеет права на самостоятельную деятельность. Тем более его ни в коем случае нельзя пускать в Берлин! В чем конкретно заключается план капитуляции? Когда Роммель собирается капитулировать?

— Пока не знаем, — Шелленберг сделал ударение на слове «пока». — Но я не думаю, что они будут оттягивать. Оптимальный срок — конец лета. И то я бы на его месте поспешил. Русские наступают слишком стремительно. На Западе данным фактом обеспокоены.

— На Западе много чем недовольны! — Гиммлер нервно взмахнул рукой. — Просто кое-кому следовало быть посговорчивее год назад, когда мы протягивали руку помощи. Тогда сейчас некоторые проблемы были бы уже решены. Благодарю за информацию, Вальтер. Теперь по крайней мере мы знаем, от чего нам следует отталкиваться. Поэтому предлагаю заняться конкретикой. Во-первых, меня интересует Роммель.

Шелленберг вопросительно посмотрел на рейхсфюрера.

— Нет, Вальтер. Никаких прямых действий! — Гиммлер сделал ударение на слове «прямых». — Роммель слишком популярен в войсках. Обострение отношений с вермахтом накануне предстоящих событий нам ни к чему. Несчастный случай. Только несчастный случай! Автокатастрофа, например. Думаю, мне вас учить не надо. Во-вторых, установите контакт со спецслужбами союзников. Естественно, американских. Американцы — деловые люди из страны без прошлого. Они не держатся за свое эго, в отличие от жителей старушки-Европы. С американцами легче разговаривать, договариваться. Проведите глубокий первичный зондаж.

Шелленберг услышал свои собственные слова, произнесенные им в сорок втором году. Оказывается, Гиммлер их запомнил. Слово в слово.

— Но, Вальтер, упоминать мое имя при переговорах пока не следует. Рало. — («Трус», — мелькнуло в голове Шелленберга.) — В-третьих. Следует определить точную дату акции. И исполнителей.

— Мой рейхcфюрер, я займусь этим немедленно.

— И постарайтесь справиться так, чтобы никто не смог сопоставить нас с заговорщиками. Мы должны остаться в стороне. И еще. Как вы отнесетесь к тому, если мы привлечем к нашему плану Мюллера?

Шелленберг почувствовал, как у него вспотели ладони рук.

— Мой рейхcфюрер, я знаю, что не вправе давать вам советы, но, на мой взгляд, нам не следует искать помощи у гестапо. Провести зондаж в восшшх кругах и выяснить необходимую информацию мы можем и самостоятельно.

— А как быть с ликвидацией «недовольных»? — Гиммлер проследил за реакцией Шелленберга: вон как глаза загорелись! Ненависть, конечно, отличный инструмент в хороших руках, но не сегодня. Заговорщиков придется уничтожать в прямом, физическом смысле. И Шелленберг с такой задачей не справится. Неженка. За всю войну самолично убил только двоих. Да и то в силу обстоятельств. — Нет, Вальтер, гестапо следует вводить в игру непременно, причем в ближайшее время: Мюллер не любит, когда его держат за дурака. А выяснение ваших с ним личных отношений, бригаденфюрер, оставьте на будущее. Меня не интересуют склоки между моими подчиненными, меня интересует результат. Так что я требую — вы хорошо меня слышите, бригаденфюрер? — я требую ваших совместных действий! Вы меня поняли?

— Да, господин рейхсфюрер! И все-таки позвольте с вами не согласиться. — Шелленберг встал, одернул китель и вытянулся по стойке «смирно». — Мюллер, конечно, человек ответственный и с подобной задачей наверняка справится. Но в нашем случае я бы ему особо не доверял. Сколько донесений из его ведомства пришло к нам по поводу готовящегося покушения? Лично я не видел ни одного. О чем это говорит? О том, что либо группенфюрер не считает готовящееся мероприятие серьезным и заслуживающим внимания, во что лично я не верю, либо что он давно взял действия заговорщиков под свой контроль и теперь ждет только результатов их подготовки. То есть, проще говоря, дублирует наши действия. А потому предлагаю пока не посвящать его в нашу схему. Пусть действует самостоятельно, а мы за ним проследим.

— Что ж, — Гиммлер тоже поднялся, — может быть, вы и правы. Согласен. Мы не станем привлекать Мюллера. Пока не станем. Однако, Вальтер, как только возникнет необходимость в его людях и в нем самом, привлечем без всяких разговоров.

* * *

— Фамилия, имя, отчество?

— Курков Александр Петрович.

— Год рождения?

— Тысяча девятьсот восьмой.

— Место рождения?

— Хутор Михайловский Нежинского района Черниговской области.

— Отец?

— Курков Петр Славович. Учитель церковноприходской школы. Скончался в одна тысяча девятьсот семнадцатом году.

— Мать?

— Куркова Ульяна Ивановна, домохозяйка. Умерла через два года после смерти отца.

— Образование?

— Семь классов.

— Семейное положение?

— Холост.

Следователь прихлопнул ладонью муху и брезгливо стряхнул ее на пол.

— Чем занимались до войны?

— Работал по хозяйственной части. На складе.

— Каком именно?

— На складе исподнего белья, прошу прощения за подробности. При Васильковском управлении райторга.

— Воровали, значит?

— Никак нет. Работал честно, за что был даже награжден почетной грамотой.

— А я говорю: воровал!.. Как оказался в городе?

— Получил тяжелое ранение. Лежал в госпитале. Вон же документ перед вами. Отпуск у меня…

— К какой партии принадлежите?

— Беспартийный.

— Имя жены?

— Холост.

— Год вступления в партию?

— Беспартийный.

— Воинская специальность?

— Пехота. Пулеметный расчет.

— Любимая еда?

— Борщ.

— Украинский?

— А что, есть казахский борщ?

— Вопросы задаю я. Отец посещал церковь?

— Да.

— В каком госпитале проходили лечение?

— Эшелон А-47.

— В каком полку проходили службу?..

Курков устало отвечал на одни и те же вопросы. «Допросы» шли каждый день по пять-шесть часов. Если делал ошибку в ответе, добавлялись два часа дополнительно. Потом тридцать минут на обед, двадцатиминутный отдых и — к стенду. А там — стрельба из разных видов оружия: автомат, пистолет, наган, бердан, самострел… Потом — метание ножей, топоров, вилок. Потом — борьба, бокс…

А утром снова:

— Фамилия, имя, отчество?

— Курков Александр Петрович…

— Курков, о чем задумались? — офицер положил на стол пачку сигарет, зажигалку. Встал, потянулся.

— О превратностях жизни.

— В смысле?

— В том смысле, что я еле сбежал из Совдепии, а теперь усиленно готовлюсь туда вернуться.

— Боитесь?

— Нет. Какая разница, где подыхать?!

— С такими настроениями вас могут не допустить к заданию.

— Значит, дольше проживу.

Офицер прикурил, глубоко втянул дым в себя, а потом тутой струей выпустил его через ноздри. Курков усмехнулся:

— Вы курите прямо как у нас.

— А что еще я делаю как у вас?

— Многое. Вот только в вопросах допускаете иногда ошибки.

— Например?

— Вы спросили, к какой партии я принадлежу. У нас так не говорят. У нас бы спросили коротко: партийность?

— Учту. Кстати, почему вы решили, что вас отправят в Совдепию?

— А куда еще меня могут послать?

— Логично. Хорошо, предположим, вы вернулись в Россию. Что вас там ожидает в случае ареста?

Русский усмехнулся:

— В лучшем случае тюрьма. Но этого не произойдет. Вот если б поймали за прошлые дела, тогда — да. Вы же, как я понимаю, готовите меня к диверсионной деятельности. А за это везде — «вышка».

— Вы имеете в виду расстрел?

— Ну почему только расстрел? Петля, например. То есть удавка в руке сокамерника. Да или просто сапогами забьют…

Инструктор затушил окурок:

— В чем-то вы, конечно, правы. Там, — офицер неопределенно махнул рукой, — все будет зависеть только от вас. А уж выживать, как я успел понять, вы умеете. Курков, я с вами работаю три месяца. И сегодня вы впервые, как это у вас говорят, завыли…

— Заскулил.

— Верно. — Следователь протянул курево «арестованному»: — Неужели в этих словах есть отличие?

— Воют от отчаяния. Скулят от бессилия.

— Курков, вы и бессилие — понятия несовместимые.

— Сам себе удивляюсь. — «Подследственный» кивнул на стакан и графин с водой: — Позволите?

Обер-лейтенант жестом разрешил.

Курков тяжело поднялся, подошел к столу, налил в стакан воду, выпил и произнес:

— Будь вы сейчас настоящим следователем, господин обер-лейтенант, лежать бы вам на полу с проломленным черепом.

— Считайте, что прошли еще один тест, — обер-лейтенант Грейфе щелкнул пальцами правой руки. — А вы, кстати, понравились нашему шефу.

— Которому из них? За последние месяцы меня столько народу рассматривало, что я сам себе стал напоминать обезьяну в зоопарке.

— Вы бывали в зоопарке? Где?

— В Киеве.

— Сейчас нет Киева. И нет зоопарка. А штурмбаннфюрер Скорцени есть. Вот ему-то вы и понравились.

…Встреча со Скорцени состоялась в мае. Через два месяца после того, как его начали обучать диверсионной деятельности.

Куркову и раньше доводилось слышать о любимце фюрера. Герой нации действительно оказался таким, каким его описывали на словах и в газетах: мощным, подтянутым, высоким, с открытым большим лбом, со шрамом на левой щеке и цепким оценивающим взглядом. «Ценит себя мужик, — Куркову Скорцени тоже понравился. — Достойный противник».

Штурмбаннфюрер СС, инженер по образованию, а ныне — командующий 150-й танковой бригадой СС, указал ему тогда на стул напротив себя. Между ними находились лишь большой письменный стол и переводчик. Скорцени окинул собеседника не менее оценивающим взглядом и без всякого приветствия начал:

— Я не люблю предателей. И не только Германии. Впрочем, у рейха нет предателей. У него есть только враги. Явные и скрытые. Я не люблю предателей как явление. Вы меня понимаете? — Курков кивнул. — Предатель — существо мелкое, обреченное. Мелкое в своем духовном состоянии, обреченное — в физическом. Политое, вы предатель? — Вопрос прозвучал резко и неожиданно.

— Нет. — Подследственный не знал, как обращаться к собеседнику, и потому решил отвечать коротко и безлико. — Я не предатель.

— Вы постоянно лжете, господин Политов! Сначала утверждали, что являетесь лейтенантом Красной армии Шевцовым и перебежали к нам из-за страха наказания сотрудниками НКВД за невыполненное задание по обеспечению солдат продуктами питания. Так? — Переводчик переводил точно, слово в слово. Курков в ответ промолчал. — Впрочем, мы тогда быстро выяснили, что из русской армии действительно сбежал один человек и что он не был заслан к нам людьми НКВД. А вот чтобы выяснить причину вашего побега, нам понадобилось некоторое время. Вы ничего не хотите мне сказать? К примеру, за что были осуждены?

Курков сидел, опустив голову.

Скорцени вскинул руку, посмотрел на часы.

— Господин перебежчик, у вас ровно тридцать минут, чтобы поведать нам свою историю. Правдивую историю.

Курков сжал пальцы рук. Ну вот, началось…

— Я — Политов Михаил Самойлович. Командир Красной армии. Действительно сидел в тюрьме, по политическим соображениям…

Скорцени жестом остановил его. Переводчик отреагировал по-своему:

— Штурмбаннфюрер СС, господин Скорцени дал вам тридцать минут, чтобы вы рассказали правдивую историю. Он недоволен тем, что вы нас снова обманываете!

Курков с недоумением воззрился на переводчика:

— Почему вы решили, что я вожу вас за нос?

— Я знаком немного с русским языком и знаю, что значит «водить за нос». Посмотрите на стол, господин Политов.

Курков снова повернулся к Скорцени и увидел перед ним папку серого цвета с тесемочками с правой стороны. «А ведь минутой назад ее не было», — мелькнула мысль.

— Вы удивлены, господин Политов? Это ваше дело. Уголовное дело.

Курков с трудом проглотил ком в горле:

— Откуда оно у вас?

— На втором допросе вы признались, что бывали в Киеве. Мы проверили: это оказалось правдой. Только вы не уточнили, по какой причине там были… — Скорцени развязал тесемки, и перед Курковым распахнулась его личная история почти пятилетней давности: протоколы, фотографии, свидетельские показания… — Как видите, у нас есть кое-какие материалы, связанные с вашей прошлой жизнью. Теперь, господин Политов, мы готовы вас выслушать.

— Да-а, — протянул Курков. — Такого оборота я не ожидал. Приперли, что называется, к стенке… — («Играй, Серега, играй! Пусть думают, что прижали тебя!») — Да делать, видно, нечего… Что ж, слушайте. Меня зовут Сергеем Ивановичем Шиловым. По национальности я украинец. Родился в Полтаве, в тысяча девятьсот десятом. Отца не помню, он погиб в Гражданскую. Мать работала в школе. Умерла в двадцать девятом: воспаление легких. Закончил школу. Поступил в институт. Проучился два года. Бросил. Понял: не мое. Первая ходка — в тридцать втором.

— Что значит — «ходка»? — перебил Скорцени.

— Арест и судимость. Дали пять лет. Еще повезло — судили в июне. А не то загремел бы по «семёрке»…

— Выражайтесь яснее, — остановил Куркова переводчик. — Господина штурмбаннфюрера интересуют все детали. Почему «повезло» и что значит «семерка»?

— Повезло потому, что посадили на малый срок. Можно, я закурю? — Скорцени утвердительно кивнул. — А «семёркой», — Курков с наслаждением втянул душистый дым, — у нас назвали закон от седьмого августа тридцать второго года. — И процитировал: — «Об усилении уголовной ответственности за хищение государственного и общественного имущества». По такой статье можно было и под расстрел пойти…

Переводчик переводил споро и довольно точно.

— Господин Скорцени спрашивает, за что вас осудили?

— Растрата.

— Крупная сумма?

— Тысяча триста рублей.

— Проиграли? Потратили на женщин?

— Неправильно вложил, так будет точнее.

— Во что вложили?

— В камешки. И в рыжьё. — Заметив на лице обер-лейтенанта признаки явного непонимания, Курков усмехнулся: — Простите. Я имел в виду несколько бриллиантов и золото.

— Продолжайте.

— Попался. Посадили. Через год бежал. Подделал документы. Промышлял золотишком.

— Работали на приисках?

— Еще чего не хватало! Мои «прииски» располагались в ювелирных лавках и частных коллекциях. За что был судим еще дважды: в 1934-м и 1936-м. Снова бежал. В тридцать восьмом приехал на Украину. Провернул пару незаконных дел. Последнее — неудачно: снова погорел. Да что я вам рассказываю?! «Дело»-то мое перед вами лежит! Небось, познакомились уже.

Скорцени утвердительно кивнул.

— Вот сейчас вы не лжете. — Переводчик достал записную книжку. — Это действительно ваше «дело», — указал он на папку. — Подписи, бумага, печати — всё подлинно и действительно заполнено в тридцать восьмом году. Мы проверили. Однако нас интересует еще несколько моментов. Первый: как вы оказались на передовой? На советской передовой.

Курков пожал плечами:

— Пошел воевать, что ж тут непонятного?

— Против нас?

— А против кого ж еще?!

— Но вы же вор! Рецидивист.

— Одно другому не помеха. В тылу горячо стало: нашего брата пачками к стенке ставить начали. А если не к стенке, то — в штрафбат. Вот я умишком пораскинул да и решил: лучше уж самому правильно определиться, чем тебя власть определит. Подстерег однажды военного из госпиталя, позаимствовал у него документы — так и стал Михаилом Самойловичем Политовым, младшим политруком.

— А если бы встретили настоящего Политова?

— Исключено. — Курков хотел было сплюнуть, но передумал. — У него сердце слабое оказалось.

Скорцени понимающе усмехнулся.

— Я просмотрел фотографии, на которых запечатлено, как вы убиваете своих соотечественников. Спокойно, хладнокровно… Неужели не испытывали никаких чувств?

Курков вскинулся:

— А что я должен был испытывать? Там, — бывший зэк мотнул головой за спину, — я убивал и ваших солдат. Почему про — «чувства» к ним не спрашиваете? По мне же, мясо — оно везде мясо…

— Грубо, однако верно. Тогда перейдем к следующему моменту. Итак, на первом допросе вы заявили, что… — Переводчик уткнулся в блокнот и зачитал: — ..ля являюсь сыном царского генерала и хотел отомстить за отца». Зачем обманывали нас?

— Так сами же говорите, что терпеть не можете предателей! Или уже поменяли к ним отношение?

В этот момент Скорцени наклонился к переводчику и перешел на шепот. Курков смог расслышать немногое, но и того, что услышал, было достаточно.

— Пауль, — спросил Скорцени переводчика, — вы звонили генералу Власову?

— Так точно, господин штурмбаннфюрер. С ним работал генерал Жиленков. Отзывы положительные. Рекомендация: годен к проекту.

— В отличие от самого Жиленкова, который ничем, кроме бумагомарания, заниматься больше не может, — буркнул Скорцени. Потом указал пальцем на Куркова: — Подключайте «сына царского генерала» к подготовке и предоставляйте мне ежедневный доклад о нем. Подробный доклад! Как работает, что ест, что пьет, как спит, о чем говорит, о чем думает…

— Последнее, пожалуй, невыполнимо, господин штурмбаннфюрер, — улыбнулся переводчик.

— Должно быть выполнимо! То, для чего мы его готовим, требует от вас этих знаний!..

…Грейфе затушил сигарету.

— Господин Курков, наш шеф снова желает видеть вас. Мы отправляемся в Берлин.

— Когда? — голос Куркова прозвучал устало и безразлично.

— Через два часа. Возьмите с собой все, что сочтете нужным. Сюда вы, судя по всему, уже не вернетесь.

* * *

Девятого июля рейхсканцлер Адольф Гитлер прибыл со своим штабом в Восточную Пруссию. В последний раз он посещал «Вольфшанце» пять месяцев назад. За истекшее время «Волчье логово» заметно преобразилось. Старые блиндажи были теперь покрыты семиметровой толщины железобетоном — с расчетом, чтобы ни одна бомба не смогла их отныне повредить. Рядом же выросли новые укрепления, мощным своим видом совершенно не гармонировавшие с лесистой местностью, зато обнадеживающие очевидной крепостью стен.

Первым делом фюрер осмотрел личный блиндаж. Внешние работы по его укреплению завершили три дня назад, однако внутри пахло побелкой и краской: рабочие из организации «Тодт» продолжали заниматься внутренней отделкой.

— Очень медленно работают, — пожаловался Гитлер после осмотра помещения своему лейб-доктору Теодору Морелю. — Сыро. Тяжело дышать.

— Мой фюрер, — вскинулся Гейнц Ланге, личный камердинер Гитлера, — вам, как вы и распорядились, приготовлены гостевые апартаменты! Там суше и теплее.

Гостевые апартаменты представляли собой настоящий лабиринт внутри железобетшгаого саркофага. От входной двери человек сразу попадал в своеобразный «шлюз» — коридор с бронированными дверями и круглосуточно дежурившей возле них личной охраной фюрера. Далее шел первый поперечный коридор, в котором располагались жилые помещения: спальни секретарш, адъютантов, самого Гитлера, его врача. Следующий «шлюз» вел к комнатам адъютантов и ординарцев, а от них зигзагообразные ходы уходили к столовой, залу совещаний, библиотеке.

Гитлер без всякого оптимизма осмотрел предложенное ему помещение: потолок, стены, пол — все здесь руки неизвестных мастеров отделали деревом, на полу были расстелены ковры, всюду горело освещение. И все-таки что-то внушало неприятные, тревожные чувства.

— Вентиляция хорошо работает?

— Да, мой фюрер! — Линге показал на трубы под потолком: — Через кислородные шланги сюда постоянно поступает свежий чистый воздух.

— Кислородные шланги? — Гитлер резво повернулся к адъютанту. — А где находятся баллоны? Надеюсь, не за этой стеной?!

— Никак нет, мой фюрер. Они установлены в отдельном специальном помещении в пятистах метрах от ваших апартаментов.

Гитлер слегка успокоился: не хватало еще взорваться вместе с кислородными баллонами!

Линге протер лоб платком. С каждым днем общаться с фюрером становилось все невыносимее. Подозрительность и мнительность вождя нации приняли просто угрожающие масштабы. Он везде и всюду видел врагов и предателей. Страхи накладывались на заболевания физического плана, что еще более угнетало фюрера и как результат его окружение.

Гитлера долго просили перенести Ставку в Восточную Пруссию. Первым заговорил про отремонтированный и укрепленный центр «Вольфщанце» Адольф Хойзингер, генерал-лейтенант, представитель сухопутных войск в Генеральном штабе. Но Гитлер долго противился. Плохие предчувствия не давали ему покоя. Он не мог объяснить, что с ним происходит, по каждой клеткой своего тщедушного тела ощущал: в «Волчье логово» ему ехать не стоит. Потому и придумывал разные предлоги, лишь бы оттянуть поездку на Восточный фронт. Да и Ева Браун, его секретарь и подруга, не хотела отпускать «своего Ади» из «Бергхофена». Как она сама утверждала, из опасения, что вдруг с фюрером произойдет несчастный случай, а она будет находиться далеко от него. Однако фюрера на фронте ждали, и потому Хойзингеру пришлось подключить к уговорам своего боевого товарища — Рудольфа Шмундта, генерал-лейтенанта, начальника Управления сухопутных войск. И вот после продолжительных и настойчивых уговоров Гитлер наконец сдался.

В самолете Линге опасался, что канцлеру в любую минуту может стать плохо. Тот сидел в мягком кожаном кресле, закутавшись в плед до самого подбородка и неподвижно уставившись в одну точку в обшивке самолета. «Взгляд обреченного», — отчего-то подумал Линге. И вздрогнул. Такие мысли не должны посещать голову члена НСДАП и СС! Фюрер рядом — значит, все в порядке.

Самолет приземлился без каких бы то ни было проблем. Фюрер, несколько успокоенный удачным перелетом и мягкой посадкой, спустился по трапу, ответил на приветствие встречающих. И даже, впервые за день, на его лице появилось некое подобие улыбки. Относительно бодрый вид патрона потряс тогда Линге до глубины души.

Меж тем рейхсканцлер шагнул в предоставленную ему комнату. Камердинер хотел было последовать за ним, но Гитлер остановил его:

— Я хочу отдохнуть.

— Но, мой фюрер, вас ждут!..

— Двадцать минут, Гейнц. Всего двадцать минут.

Гитлер вошел внутрь небольшой комнаты, в которой стояли постель с мягким валиком вдоль стены, небольшой походный столик с настольной лампой, два стула, полка для бумаг и кресло. На стенах висели репродукции его любимых картин. Шаркающей походкой фюрер направился к столику.

На людях Адольф Гитлер изо всех сил старался казаться мужественным арийцем: не волочил ногу, пытался выглядеть волевым и подтянутым. Но когда оставался наедине с собой, тело тут же начинало вести себя предательски: левая рука постоянно сотрясалась в нервных конвульсиях; нога, раненная в Первую мировую, отказывалась слушаться; желудок громко заявлял о себе, изрыгая газы. По этой причине Гитлер старался употреблять пищу в небольших количествах и как можно менее калорийную. А заодно и как можно чаще пребывать в одиночестве.

Заботливая рука адъютанта заранее выложила на столик любимую книгу рейхсканцлера. Его книгу. В кожаном черном переплете. С тиснением из чистого золота, с выбитыми по центру» опять же из чистого золота, готическими буквами: АДОЛЬФ ГИТЛЕР. МОЯ БОРЬБА.

Основатель Третьего рейха дрожащей рукой открыл свой шедевр, перевернул несколько страниц и прочитал:

«Поздним летом 1920 года наш партийный флаг впервые увидел свет. Он превосходно подходил к нашему молодому движению. Он был нов и молод, как само наше национал-социалистическое движение. Новое, невиданное дотоле знамя оказало могучее агитационное влияние.

Это был действительно символ! Перед нами не только сочетание всех красок, которые мы так горячо любили в свое время. Перед нами также яркое олицетворение идеалов и стремлений нашего нового движения. Красный цвет олицетворяет социальные идеи, заложенные в нашем движении. Белый цвет — идею национализма. Мотыгообразный крест — миссию борьбы за победу арийцев и вместе с тем за победу творческого труда, который испокон веков был антисемитским и антисемитским и останется.

Спустя два года, когда наши дружины разрослись и охватывали уже много тысяч штурмовиков, возникла необходимость выработать для этой молодой организации еще один символ победы: специальный штандарт. Проект штандарта я выработал сам, а затем передал его одному золотых дел мастеру — Гару — для исполнения.

С тех пор штандарт тоже принадлежит к числу победоносных символов нашего движения.

Наши собрания в 1920 году стали происходить все чаще и чаще. В конце концов мы стали устраивать по два собрания в неделю. Перед нашими плакатами всегда толпилось множество людей. Самые большие залы Мюнхена всегда были переполнены. Десятки тысяч обманутых марксистами рабочих перешли на нашу сторону и тем самым были возвращены в лоно борцов за новое будущее — свободное немецкое государство. Теперь в Мюнхене пас знала широкая публика. О нас заговорили. Слово «национал-социалист» было у всех на устах, и все понимали, что это слово означает определенную программу. Систематически росло число наших сторонников и увеличивалось число членов организации. Зимой 1920/21 года мы выступали в Мюнхене уже как сильная партия…».

Гитлер прикрыл глаза. Рука дрожала, нервно поглаживая лощеные страницы книги.

Зима двадцать первого. Гитлер вспомнил, как той зимой, в январе, он предстал перед судом, на котором его обвинили в срыве выступления Отто Баллерштедта, лидера движения за отсоединение Баварии и создание самостоятельного государства. В те дни в газетах Гитлера назвали молодым и ловким врагом. Нет, тогда, кажется, сказали не так… Гитлер напряг память и вспомнил: «…молодой, но ловкий враг, несмотря на его раннюю помолвку с дочерью восточного еврея, выходца из Галиции». Подлецы! Как быстро эти крючкотворы раскопали тогда про его помолвку! Впрочем, им наверняка помог в том сам Баллерштедт.

А ведь все началось в 1919 году. В далеком, но таком восхитительном девятнадцатом году! Первые выступления в пивных — в составе Немецкой рабочей партии. Впрочем, еще даже не партии в полном значении этого слова, а скорее союза. Выступления против Баллерштедта и его идеи отделения Баварии от империи. Золотые дни! А осенью двадцатого в газете «Мюнхнер нойестен нахрихтен» он уже оттачивал перо в печатной дуэли. Одну из первых своих статей Гитлер помнил почти дословно: «Дунайская конфедерация означает зависимость Баварии от чешского и французского угля. Этого нельзя допустить никогда. Такая конфедерация ни в коем случае не должна состояться! Лучше Великая Германия под большевиками, чем зависящая от французов и чехов Южная Германия!». Затем — первое столкновение, драка…

Потом состоялись трехдневные слушания в Мюнхенском суде по поводу, жалобы о нарушении достоинства Баллерштадта. На том суде Гитлер выступил с почти трехчасовой речью, в которой развернул программу национал-социалистической партии. Теперь действительную партии. Его слушали. Им восхищались. О нем писали. Какое прекрасное начало…

Гитлер захлопнул книгу. Слова, слова… Кулак, вот самый верный аргумент. В двадцатом с Баллерштадтом дискутировали, а в тридцать четвертом — расстреляли.

Господи, почему ж так тяжело на душе? Почему Ева не хотела, чтобы он ехал сюда?

Гитлер присел на кровать. Все складывается не так, как хотелось бы. Обреченность. Это слово неотвязно следует за ним по пятам. Оно преследует его. Оно мешает ему спать по ночам. Оно сковывает все его существо. Оно медленно, но верно убивает в нем лидера. Впервые же свою обреченность он почувствовал месяц назад.

…6 июня, рано утром, Линге разбудил фюрера, доложив, что его срочно просит к телефону Йодль. Сообщение потрясло несмотря даже на то, что все последние дни были связаны с ожиданием именно этой новости. Доклады Риббентропа, Гиммлера и Йодля давно уже строились вокруг одной лишь темы: англо-американцы начали вторжение во Францию. Через полчаса Кейтль и Йодль прибыли в «Бергхоф» для доклада. К этому времени Гитлер успел взять себя в руки и настроиться на рабочий лад.

— Мой фюрер, — начал Йодль, разложив на мраморном столе карту Атлантического побережья с нанесенными на ней военными и населенными пунктами, — к югу от Гавра десантные суда высадили войска. — Докладчик провел тоненькой указкой по карте: — Вот здесь. Их атаки во многих местах отбиты. Однако в тыл нашим войскам сброшены парашютисты. На данный момент определить, где находится центр тяжести десанта, трудно. Но с полной уверенностью можно сказать, что оперативная внезапность противнику не удалась. Десант высажен там, где он нами и ожидался.

Гитлер окинул карту взглядом, выпрямился и взволнованно произнес:

— Господа! Я рад, что англо-американцы решились наконец высадиться во Франции и именно там, где мы их ожидали. Посмотрим, что будет дальше.

В последующие дни Гитлер не придавал особого значения событиям во Франции. И не потому, что все его внимание сосредоточилось тогда — в связи с боями, развернувшимися на участке группы армий «Центр», — на Восточном фронте. Он просто ждал, что, вступив в войну и потерпев первые поражения, американцы предпримут попытки для ведения переговоров. Так прошел месяц, но подобной инициативы никто не проявлял. И лишь после 25 июня, когда Хойзингер на очередном совещании доложил, что русские прорвали фронт и продвинулись глубоко на северо-запад, к югу от Витебска, и что они начали интенсивные атаки по всему фронту группы армий «Центр», а в некоторых местах даже опрокинули фронт, Гитлер понял: на переговоры с ним — по крайней мере в данных условиях — вряд ли кто согласится. С того времени рейхсканцлер впал в полную апатию. Он стал избегать встреч с генералами и все больше времени проводить с Евой и Геббельсом. И все чаще от него слышалось слово: «Измена!».

В дверь постучали.

Гитлер с трудом поднял голову. На пороге стоял Линге.

— Мой фюрер! Простите за беспокойство. Вас ждут в столовой. Двадцать минут прошло.

— Да, Гейнц. Спасибо. Я иду. Иду.

* * *

Старков заглянул в кабинет и, увидев Кима, кивнул ему:

— Через пять минут у меня. Со всеми соображениями.

Ким устало мотнул головой, прогоняя усталость, и принялся убирать документы в сейф.

Ровно через пять минут Старков наливал ему чай и одновременно выговаривал:

— Посмотри на себя. Скелет в гимнастерке! Что сегодня ел?

— Не помню.

— То-то и оно, что не помнишь. — Старков поставил перед подчиненным чашку, положил рядом хлеб, сало. — Ешь. В ближайшее время ты мне нужен будешь здоровым и полным энергии.

Кима долго уговаривать не пришлось.

Старков тем временем разложил на столе нужные бумаги и фотографии, сдвинув все прочие документы в сторону.

— Итак, товарищ Рыбак, рассказывай, что у нас имеется на данный момент.

— Немного, Глеб Иванович.

— Не торопись, прожуй.

— Спасибо. — Ким вытер губы платком. («Интеллигент, твою мать», — подумал Старков.) Ким меж тем продолжил: — Последние двое суток я пытаюсь проанализировать ситуацию, но пока что-то концы с концами не сходятся.

— Детальнее.

— У нас имеются сообщения их трех источников о заговоре против Гитлера. И о том, в частности, что его хотят ликвидировать.

— О ликвидации говорят все три источника?

— Нет. Только «Вернер».

— Что ж, «Вернер» стоит десяти источников. — Старков разложил фотографии в удобном для себя порядке. — Эх, нам бы еще пару таких «Вернеров» на разных уровнях!.. Так что тебя смущает, товарищ Рыбак? Что Гитлера хотят убить? Ничего плохого в этом не вижу. Давно пора. Все прогрессивное человечество мечтает избавиться от неудавшегося художника и тирана.

Ким покачал головой:

— Так-то оно так, но… Тишина, вот что меня смущает, Глеб Иванович. Полная тишина.

— А конкретней?

В последнее время Старков занимался подготовкой группы для заброски в Краков и потому несколько отошел от дела «Вернера», поручив контроль над ним капитану госбезопасности Рыбаку.

— А вот послушайте… — Ким имел дурную привычку раскачиваться во время беседы на стуле, но на Старкова его подобные телодвижения давно уже не действовали. — Нам известно, что группа представителей вермахта собирается ликвидировать главу государства. Так? Так. А дальше? Кто будет поставлен на его место? Все три источника молчат. Теперь самое любопытное: все упомянутые в радиосообщениях инициаторы заговора находятся… вдали от цели! То есть в довольно приличном отдалении от Берлина. Если быть точнее, практически все — в прифронтовых зонах. Отсюда вопрос: как они могут влиять на события в столице рейха?

— Покушение на Гитлера — это не только, вернее, не столько Берлин, сколько фронты, — парировал Старков. — Ведь именно на фронтах решается будущее Германии.

— Не согласен, — Ким отрицательно покачал головой. — Дисциплина у немца в крови: как сверху укажут, так жить и будет. Так что генералы на фронтах в любом случае будут исполнять директивы из Берлина. Но тогда встает другой вопрос: чьи директивы? Нам до сих пор перечисляли имена только тех генералов, которые, по данным фронтовой разведки, практически не покидали своих позиций. Имеются в виду те, что служат на Восточном фронте. О командовании же, находящемся на позициях во Франции, нам, к сожалению, ничего пока не известно.

Старков прокашлялся, прикрыв рот платком.

— С другими отделами связывался?

— Да. Пусто. Кроме того, меня настораживает, что никто из наших адресатов не говорит о позиции в данном вопросе ведомства СС. Из этого следует, что либо Гиммлер знает о готовящемся покушении и молчит, выжидая результата, либо он — один из инициаторов покушения. О чем наши информаторы, видимо, пока не знают. Отсюда третий вопрос: как Гиммлер поведет себя в случае удачного исхода операции? Встанет на сторону генералов или постарается задушить мятеж? — Ким допил чай и долил кипятку. — А самое главное — цель покушения. Заменить одну фигуру другой, чтобы продолжить войну? Не вижу смысла. Вести переговоры о мире? С кем? С нами? Вполне возможно, если у руля встанет человек из генералитета. При условии, конечно, полной капитуляции немцев. И только для того, чтобы сохранить жизни миллионам людей. Однако вернемся к прежней загадке: почему молчит СС? Вопрос: позволит ли Гиммлер вести переговоры на наших условиях? Ответ отрицательный. Помешает переговорам? Ответ положительный. Но это если допустить, что Гиммлер не является инициатором заговора. А что, если он — организатор? Тогда вывод напрашивается сам собой: его люди должны выйти на наших союзников. В противном случае вся эта возня с ликвидацией Гитлера никому не нужна. Вот такие у меня соображения.

Старков, чуть отвернувшись, бросил взгляд на свой платок. Крови не было. Слава богу, лето на дворе.

— Не густо.

— К тому же учтите, что все наши корреспонденты, в том числе «Вернер», не могут дать нам полной картины. А ведь «Вернер», как вы помните, имеет контакты со штабом самого Верховного главнокомандующего, то есть Гитлера.

— В таком случае следует усилить резидентуру в Швеции, Иране и Турции. Первая информация, которая всплывет, может поступить только оттуда. Особенно нужно усилить слежку за Паленом: он развил в Турции чрезвычайно активную деятельность. Вот к нему-то скорей всего и придет первая информация. А мы — тут как тут.

— Согласен. Но знаете, Глеб Иванович, у меня ощущение, что нас водят за нос. И что мы сидим на пороховой бочке в ожидании, кто же подожжет бикфордов шнур?..

Ким работал в «первом отделе» внешней разведки уже пять лет. Старков сам привел его некогда в «немецкое отделение» Управления из одной столичной газеты, где тот работал журналистом-международником. Умный, грамотный, владеющий тремя языками. Аналитик, что называется, от Бога. При этом обладающий невзрачной, незапоминающейся внешностью: невысокий рост, большие залысины на лбу, мелкая сетка морщин возле глаз от постоянного прищуривания и крупный нос — как говорят в народе, «картошкой» — с разместившимися на нем очками в роговой оправе. И при столь непривлекательной внешности — красивые руки с длинными тонкими пальцами. За эти пальцы ему и прозвище в Управлении дали соответствующее: Пианист. Глеб Иванович мысленно усмехнулся: знали бы окружающие, сколько сил и умений скрывается в сутулой, невзрачной фигурке капитана! Полгода усиленных тренировок сделали из бывшего журналиста прекрасного диверсанта. Старков снова зашелся в кашле.

— Лечиться вам нужно, Глеб Иванович.

— На том свете меня вылечат. Давай-ка лучше выкладывай новую стопку соображений. По глазам же вижу: вертится у тебя что-то в голове!

— Да есть одна мыслишка…

— ?.

— Боюсь, водит нас «Вернер» за нос.

— Ты что?! — Старков даже привстал со стула. — Да «Вернер» — самая большая наша находка в этой мясорубке! Все, о чем он нам сообщал, всегда полностью совпадало. Понимаешь, полностью! На все сто процентов! Что называется, в «десяточку». К тому же работу «Вернера» САМ контролирует, — Старков ткнул пальцем в потолок. — А я и Фитин ему постоянно отчитываемся по его работе. Так что думай, прежде чем делать скоропалительные выводы.

— Глеб Иванович, — Ким тоже встал, — я вас прекрасно понимаю, но факты — вещь упрямая. Посудите сами. «Вернер» давал и продолжает давать точную информацию о дислокации войск, о передвижении частей. О разговорах в штабе Гитлера и среди его окружения. Оперирует точными цифрами, которые можно получить только из первых рук. То есть он предоставляет нам тот материал, который не смог бы предоставить пи один другой корреспондент. И вдруг — неуверенность там, где ее по идее и быть не должно. — Ким старался донести свои умозаключения до начальства как можно убедительнее. — О заговоре говорят уже в очень широких кругах: в штабах, в среде журналистов, в сфере промышленников. Посмотрите сообщения сами, — Ким указал глазами на стол. — А «Вернер», доселе открывавший двери, казалось бы, на самом высоком уровне, неожиданно оказался не в состоянии дать нам полную информацию. Не верю! И потому мой вывод таков: либо «Вернер» сам является одним из инициаторов заговора, либо он хочет использовать его результаты себе на пользу.

— По-твоему, он поддерживает связь с нашими союзниками? Ведет двойную игру?

Ким развел руками:

— Выходит, так.

— Двойная игра, значит. — Старков подошел к окну. В серых сумерках Москва напоминала мертвый город: редкие прохожие, патрули, ни одного огонька. Привычная обстановка. — Интересно, как мы будем привыкать к мирной жизни? — произнес он неожиданно.

— Что, Глеб Иванович?

— Говорю, мы настолько привыкли к военным условиям, что сейчас почти невозможно представить, как можно жить иначе.

— Вы это к чему?

Глеб Иванович резко повернулся к Киму:

— А к тому, что если мы сегодня доведем твои выводы до сведения Фитина, то завтра вряд ли уже увидим Москву из этого окна.

— Неужели Павел Николаевич не поймет?

— Фитин-то поймет. — Старков сделал паузу. — А вот САМ не поймет. Да-а, Рыбачок, задал ты мне задачу. Ну, Фитину-то я, положим, твои выкладки передам… Но вот что дальше будет?

— Глеб Иванович, так ведь и заговор может не состояться. У них же гестапо тоже не спит.

— А Гиммлер кто? Не гестапо? То-то и оно.

Ким подошел к руководителю вплотную.

— Есть еще один момент, Глеб Иванович.

— Какой?

— Шилов.

Старков расстегнул ворот гимнастерки.

— Я, пожалуй, тоже чайку попью… Да-а, брат, лучше б я не отлучался в эти дни. Ну да ладно, выкладывай, что там еще у тебя, добивай старика.

— Шилова вызывал «Берта». «Берта» погиб в конце апреля. Как сообщил «Вернер», в результате авианалета.

— Помню. На склероз не жалуюсь. Шилов в таком случае должен был связаться с «Вернером». По паролю. «Берты».

— Верно. А помните, какого человека просил прислать «Берта»?

— Стрелка, знающего взрывное дело. Одним словом…

— …диверсанта, — закончил Ким фразу за начальника.

Старков задумался. Капитан Рыбак прекрасно понимал ход мыслей руководителя, однако рискнул продолжить:

— Одно дело, если его хотят использовать для работы. В том числе в операции покушения на Гитлера. — Ким ужасно хотел курить, но позволить себе это при старике не решался. — А что, если для отвода глаз?! На тот случай, если покушение вдруг провалится, а «Вернер» является его инициатором?

— Решил прикрыть свою задницу?

— Именно.

— Но тогда получается, что все это время нас попросту… использовали! — Старков насупился: последнее предположение Кима ему очень не понравилось. — Вот что, капитан, — сказал он после очередной паузы, — ты пока о своих умозаключениях молчи. Время покажет, прав ты был или нет. А такую информацию даже Фитин наверх не подаст. Ай да «Вернер»!..

* * *

Вальтер Шелленберг просматривал документы в своем кабинете на Беркаерштрассе, 32. В бывшем берлинском доме престарелых еврейской общины располагались теперь несколько отделов и рефератов VI управления РСХЛ. Адъютанту шеф приказал в ближайшие два часа никого к нему пе впускать. Шелленбергу нужно было сосредоточиться.

Самый молодой генерал рейха мало был похож на руководителя спецслужб. Тридцати четырех лет от роду, чуть выше среднего роста, довольно привлекательной наружности: правильные черты лица, гладко зачесанные назад волосы, обаятельная улыбка. Всем своим обликом Шелленберг больше напоминал владельца магазина в каком-нибудь престижном районе Берлина (к примеру, на Тауэнш-трассе), нежели военного. К тому же он и сам всеми силами пытался соответствовать однажды выбранному им типажу интеллигента и дворянина. И не было, пожалуй, в Берлине ни одного человека, могущего засвидетельствовать факт нецензурного высказывания или грубой брани со стороны Шелленберга. Более того: бригадефюрер прекрасно помнил имена не только своих сослуживцев, но и имена их жен и детей. И даже даты их рождения. Поэтому на Рождество и в партийные праздники все без исключения сотрудники VI управления РСХА получали от него поздравительные открытки. И тем не менее в Управлении его недолюбливали…

Карьеру сотрудника СД Вальтер Шелленберг начал с работы в Центральной информационной картотеке. Возможно, он просидел бы в этой картотеке до конца своей жизни, если б во время поездки в Вену в 1938 году ему не подвернулся шанс выслужиться перед Генрихом Гиммлером. До сих пор непонятно, чем именно покорил сердце главы СС бумаготворец-молокосос, однако именно после той памятной поездки Шелленберг стал получать от своего патрона все более и более ответственные задания. С сентября 1939 года Шелленберг служил уже в отделе VIE IV управления РСХА (Служба безопасности/СД/Восточная Европа). Сначала — инспектором, а спустя непродолжительное время и руководителем Отдела.

В том же тридцать девятом году Шелленберг подготовил операцию по дезинформации англо-голландской разведки, за что и был награжден Железным крестом I степени. После неудачного покушения на бывшего соратника фюрера — Отто Штрассера Шелленберг переключился на работу с западным сектором: подготовка диверсантов для заброски в Британию, попытка вывоза высокопоставленных иностранцев из Португалии в Германию. Но, пожалуй, самым большим достижением Вальтера Шелленберга можно назвать ликвидацию в феврале 1944 года абвера (военной разведки) и передачу всех полномочий VI управлению РСХА, то есть непосредственно его ведомству. Теперь он один держал в своих холеных руках всю разведку рейха.

На большом столе, полной копии стола Гиммлера, бригадефюрер разложил документы в порядке очередности их поступления. Итак, первый из них датировался февралем сорок четвертого года.

«Х — 11 Вагнеру.

12 февраля мэр города Штутгарта Карл Штрелип встретился с фельдмаршалом Роммелем, своим боевым товарищем со времен прошлой войны. Он сообщил фельдмаршалу о плане, разработанном некими высокопоставленными офицерами. Фамилии не известны (источник информации не смог /отказался/ их назвать). Во время беседы говорилось о том, что теми высокопоставленными офицерами предполагается взять фюрера под арест и принудить его объявить о своей отставке по радио. Самому Роммелю было предложено войти в состав нового правительства. В ответ фельдмаршал согласился помочь Германии и пообещал оказывать впредь давление на фюрера с тем, чтобы тот смог осознать всю сложившуюся на фронтах безнадежность. Но от предлагаемого поста фельдмаршал отказался.

Записано со слов капитана Вирмера Йозефа, адъютанта фельдмаршала Роммеля.

16.02.44»

«Х —11 Вагнеру.

15 мая фельдмаршал Роммель встретился с военным губернатором Франции генералом Карлом Генрихом фон Штюльпнагелем. Встреча состоялась в пригороде Парижа. Что послужило причиной встречи, неизвестно.

Записано со слов капитана Вирмера Йозефа, адъютанта фельдмаршала Роммеля.

18.05.44»

«L — 46 Бруно.

УСС (Управление стратегических служб) США в июне получило информацию о настроениях в «Брейкерсе», германской военной оппозиции. В частности, сообщено, что немецкие генералы намерены открыть фронт на западе перед англо-американцами, ибо считают, что чем быстрее они это сделают, тем будет лучше. Новые успехи советских войск заставляют их ускорить осуществление задуманного плана. Однако среди «верхушечной оппозиции» имеются лица, которые начинают задумываться по поводу того, стоит ли ориентироваться только на Запад. Россия, по их мнению, становится грозной силой в Европе. Они предлагают искать сближения с русскими».

«X — 11 Вагнер.

9 июля фельдмаршала Роммеля посетил адъютант губернатора Франции, генерала Карла Генриха фон Штюльпнагеля, подполковник Цезарь фон Хофакер. В беседе оговаривалось, что если фюрер откажется взять на себя инициативу прекращения боевых действий на фронте с англо-американцами, то его следует к этому принудить. Командующий экспедиционным корпусом отверг данное предложение, В свою очередь фельдмаршал вызвался попросить у фюрера разрешения обратиться с мирными инициативами к британскому фельдмаршалу Бернарду Монтгомери. По его словам, следует убедить британцев объединить свои усилия с Германией в борьбе против Советского Союза.

Записано со слов капитана Вирмера Йозефа, адъютанта фельдмаршала Роммеля.

10.07.44»

Последним лежал документ, почти полностью совпадавший по содержанию с сообщением, которое недавно получил глава СС.

Шелленберг задумчиво вытянул из пачки «Кэмэла» сигарету, какое-то время помял ее пальцами и вернул на место.

Вывод напрашивался сам собой: в новой игре фельдмаршал Роммель ведет свою, сольную партию. Те люди из числа высшего руководящего состава вермахта, которые вступали с ним в контакт, не знали, что он вот уже несколько месяцев вел через своих людей тайные переговоры с противоположной стороной. Но не с британцами, а с американцами. Это во-первых. Во-вторых. Да, Роммель дважды встречался с фюрером, но обе встречи носили сугубо специфический военный характер. И, наконец, в-третьих. Судя по всему, янки ждут от фельдмаршала не слов, а конкретных действий, которые тот им наверняка обещает. Роммель, в свою очередь, находится в ожидании движения со стороны немецкого генералитета. Возникает вопрос: а когда же собирается начать действовать генералитет?

Шелленберг протянул руку к телефону, накрутил нужный номер.

— Карл? Нс узнал, не узнал тебя. Как Эльза? Больна? Чем? Почему сразу не позвонил мне? Звонил? Да, действительно, меня не было. Но мы что-нибудь придумаем. В самое ближайшее время. Карл, ты еще служишь в своем издательстве? — Шелленберг пре-красно знал, что Карл Штольц по-прежнему работает журналистом в газете «Фелькишер беобахтер», центральном печатном органе НСДАП, подконтрольном министру пропаганды Геббельсу. — Вот и отлично. Мне нужно кое-что уточнить. Так каковы, говоришь, твои планы на сегодняшний вечер?..

Самолет попал в зону турбулентности, его начало основательно трясти. Курков проснулся, осмотрелся по сторонам. Темнота, бесформенные фигуры на лавках вдоль борта. На полу ящики, под потолком тускло горит матовый фонарь.

— Спите, солдат, — послышался голос обер-лейтенанта Грейфе. — Я думаю, у нас появилась одна из последних возможностей выспаться.

Курков попытался рассмотреть циферблат часов:

— Сколько еще лететь?

— Сорок минут. Отдыхайте.

Курков накинул на себя суконное одеяло, предоставленное ему экипажем самолета. Сон пропал.

Интересно, что сейчас происходит на родине?..

Удивительная штука — жизнь. Авторитетный вор — агент НКГБ. Пять лет назад сказал бы кто, в морду плюнул бы.

А ведь если б тогда, в сорок втором, следователь Спиридонов, который вел дело Шилова, не узнал его там, в блиндаже на передовой, кто знает, как бы все дальше сложилось. Но узнал…

После ареста Сергей ожидал, что его расстреляют тут же, на месте, без суда и следствия; Либо — прямым ходом отправят в дисбат. Но всё повернулось с ног на голову: вместо приговора его посадили в самолет, и через три часа он прибыл в столицу. Лубянка. Камера. И разговоры. Прямо как у фрицев: кто? когда? сколько? владеешь ли языками?..

Языками он владел. Немецким — в совершенстве. Была у него всегда тяга к учебе. Откуда — Бог се знает. Да и практика как-то сама собой вышла неплохая. Сожительница преподавала немецкий в институте. Все, помнится, просила взять ее в жены… Французским же занимался самостоятельно. Как говорится, для души. Правда, в последнее время стал его забывать…

Там, на Лубянке, его прикрепили к Старкову и Рыбаку, но в основном с ним работал Ким. Именно он и сообщил, что младшую сестру Шилова угнали в Германию. Последнего родного человечка, оставшегося на этой проклятой земле… «Я не знаю, что конкретно придется тебе там выполнять», — признался Ким перед началом задания.

Они провели тогда два дня в Подмосковье. Под охраной, но все равно на свободе. Именно там Сергей и получил от Кима основные инструкции: «Нам приказали подготовить тебя для неизвестной деятельности. Для нас — непривычной. По идее, тобой должны были заниматься другие инструкторы. Но приказы, как известно, не обсуждаются… Три месяца мы провели вместе, рядом. Как говорится, плечом к плечу. Одно могу сказать: хороший ты мужик, Серега! И так думаю не только я. А что с пути сошел когда-то… Так и мы все не без греха. Когда будешь там, зла ни на кого не держи. Ни на нас, ни на них. Иначе сгоришь. И никакой самодеятельности! Только выполнять приказы человека, к которому поступишь в распоряжение…»

Деревянная полка давила на ребра, но Курков старался не замечать неудобств. Вслед за Кимом вспомнился Старик, как он мысленно окрестил Глеба Ивановича с первой же встречи…

Перед тем как отправить Шилова на фронт, Старков дал последнюю подробную инструкцию:

— На передовой пробудешь недели три. Тебя припишут к разведчикам. Присмотрись там, что, к чему. К концу месяца пришлем в часть твоего сокамерника по саратовскому СИЗО Зеленкова Геннадия Александровича.

— Зелёнку?!

— Его самого. Кстати, почему ты его тогда избил?

— Это для дела или так, из любопытства?

— Лично для меня.

— Да буреть он начал не по чину.

Старков усмехнулся:

— Логично. Итак, Зеленков тебя опознает. Естественно, начнут проверять. Вот в тот момент тебе и нужно будет уйти к немцам.

— А не слишком сложно? Может, просто перебежать?

— Нет, Сергей Иванович. Фриц не дурак, проверку обязательно устроит. И, поверь мне, сумеет вызнать абсолютно все, что в части происходило. Как ни прискорбно мне это признавать. Немцам рассказывай о себе все! Но не сразу, дозированно. Для начала выдай себя за струсившего командира Красной армии, за сына репрессированного генерала. Будут мять бока — терпи! Матерись и терпи. А вот когда их проверка выведет тебя, так сказать, «на чистую воду» и они узнают, что ты зэк, вот только тогда и сделай вид, будто сломался. Сдавайся тоже с умом! Дави на подставные судимости, на то, что советская власть незаконно тебя арестовывала. Якобы по политическим мотивам. А когда прижмут личным делом по последнему ограблению, сломайся вторично. Сделай вид, будто хотел скрыть уголовную сторону своей жизни. Мол, думал: кто ж уголовнику поверит-то? И лишь после этого дашь согласие на сотрудничество.

— А если у них дела нет?

— Есть, Сергей Иванович, есть, — заверил Старик. — Когда они взяли Тетерев, где тебя судили за старика-ювелира, которого вы с подельником убили…

— Вот только не надо обобщать! — перебил тогда Глеба Ивановича Шилов. — Перо деду вставил Ноздря. Сука, по «мокрому» нас протащил. Земля ему пухом.

— Так вот, — невозмутимо продолжил Старков, — весь архив областного суда немцы вывезли из Тетерева в Германию. Так что «дело» твое лежит теперь где-то в Берлине. После проверки тебя перешлют в лагерь, где ты пройдешь обработку власовцами. Теперь запоминай. Тебе нужно попасть к Жиленкову Алексею Николаевичу! Вот его фото. — Перед Шиловым лег снимок, на котором был запечатлен улыбающийся полный мужчина лет тридцати — тридцати пяти в белой косоворотке. — Снимок сделан летом сорокового года, когда Жиленков работал секретарем райкома партии. Сейчас он, конечно, изменился, но, думаю, ты его узнаешь. Так вот, Жиленков сотрудничает с германской разведкой. Точнее, подбирает для нее кадры из наших военнопленных. Нас он интересует лишь в качестве гарантированного выхода на обер-лейтенанта Грейфе и его шефа — майора Крауса, руководителя «Особой команды». Хотя и не они — наша основная цель. Твоя задача: попасть в центр подготовки диверсантов, который находится под Берлином и которым руководит Отто Скорцени. Фотоснимком его, к сожалению, не располагаем, так что заочного знакомства не состоится. Только личное. Будут предлагать другие условия — отказывайся. Играй. На провокации не поддавайся! Твоя цель: через Жиленкова — к Краусу. А оттуда — в Берлин. Кстати, ты верующий?

Шилов повел плечами:

— В детстве крестили. А по жизни атеист.

— Тогда временно станешь католиком. В Берлине, точнее, в одном из его пригородов, есть костел Святого Иосифа. Когда сможешь самостоятельно передвигаться по городу, посетишь его и оставишь записку вот такого содержания… — Старков написал на листке бумаги: «Молюсь за упокой отца моего и его сестры Берты». — Положишь перед иконой Плачущей Магдалины. Потом выйдешь из костела и прогуляешься по парку, что возле пруда. Посидишь на скамейке. Если все будет в порядке, к тебе подойдут. Беседу начнет подошедший. Кроме него, ни с кем в контакт не вступай! В первой фразе оц должен произнести слово «Берта» — это послужит условным сигналом, что к тебе подошел наш человек. Заметишь за собой слежку — немедленно покинь парк!..

— Понятно. Что я должен буду там делать?

Старков тяжело вздохнул.

— Всякий раз, когда готовлю людей к работе в тылу врага, я и сам себя спрашиваю: а что он там будет делать? И — не могу ответить на этот вопрос. Каждый действует по обстановке. Знаю одно: тот человек, который тебя встретит, просил прислать ему подрывника.

— Дела-а, — покачал головой Шилов. — А вы не боитесь, что я переметнусь на сторону гитлеровцев? Как-никак, вор.

— Ты словами не балуй! — Старков закашлялся, промокнул рот платком, и тот окрасился кровью. — Я тебе не красна девица. Боюсь — не боюсь. Ты два года на фронте немца бил! Под чужим именем, но бил. И из окружения вышел. Захотел бы — давно б пере-метнулся.

— Легкие где потеряли? — кивнул на платок Шилов.

— Сперва Гражданская. Потом белофинны.

— Понятно.

— А раз понятно, работаем дальше. Детальный инструктаж проведет Ким. И просьба к тебе, Сергей Иванович: прислушайся хорошенько к тому, что он тебе будет говорить! Наш капитан — парень толковый…

Самолет тряхнуло. Курков приподнялся и выглянул в квадратный иллюминатор. За бортом стояла сплошная чернота. Ни звездочки. Все было затянуто тучами.

Снова завернувшись в одеяло, Шилов-Курков попытался заснуть. Не получалось. Что-то мешало. То ли храп обер-лейтенанта на соседней скамье, то ли вновь нахлынувшие будоражащие душу воспоминания…

Накануне отъезда на передовую, на той же спецдаче, Ким давал ему последние наставления:

— Когда окажешься в Берлине, не торопись. Жди. Они должны поверить в тебя так, чтобы ты мог спокойно ходить по городу. Без сопровождения. Если после посещения собора к тебе никто не подойдет, придешь еще раз. Через две недели.

— А вдруг не отпустят?

— Придется поработать головой. Придумаешь что-нибудь. Но в церкви тебе нужно объявиться обязательно! Ты у нас теперь вроде как посылка «до востребования». А дальше… дальше действуй по обстановке.

— Знаю. Старков говорил.

— А он говорил, как будут проверять? — Ким внимательно посмотрел в глаза собеседника. — Причем проверку ты должен пройти на «отлично»!

— Пройду, — не отвел взгляда Шилов. Потом ободряюще хлопнул Кима по плечу: — Да не беспокойся ты! Я все понял.

— Да нет, брат, ничего ты не понял. Они ведь вербуют не так, как мы. По-своему. — Шилов заметил, что Ким вдруг как-то странно обмяк.

— А точнее?

— Например, заставляют расстреливать людей. Наших. Таких же, как ты и я, простых советских людей. Может, перед тобой будут стоять красноармейцы. Даже, возможно, из твоего батальона. А может, старик из соседнего села… — Шилов облизнул пересохшие губы. — И фотографируют. В личное дело.

— Кровью повязывают. — Сергей выматерился. — А если я не смогу стрелять в своих?

— Должен. — Капитан твердо взглянул на собеседника своими близорукими глазами, и тот неожиданно почувствовал безудержное желание вцепиться в шею стоявшего напротив дохляка и сдавить его горло так, чтобы оно немедленно хрустнуло. А потом хоть в тюрьму. Ким закрыл глаза, как бы подставляясь, и глухо закончил: — Есть такой приказ. Так что будь готов ко всему.

— Ты на что меня толкаешь, гад? — голос Сергея прозвучал хрипло и словно бы отстраненно.

Рыбак долго молчал. Наконец произнес:

— Ты получил задание. И должен его выполнить. Будут приказывать стрелять — стреляй. Главное, не раздумывай долго.

— Ну вы и суки!., — Шилов сжал кулаки. — Да ты хоть знаешь, что мне потом за это будет?!

— Знаю! — сорвался вдруг на крик Ким. — Только другого способа втереться к ним в доверие у нас нет! Понимаешь?! Всех, кто не прошел проверку расстрелом соотечественников, отправили в концлагеря! Или поставили к стенке! Причем вместе с теми, кого они отказались расстрелять. А ты нам нужен в Берлине! Понимаешь, в Берлине, а не в могиле!

— Так меня ж потом, после победы, за такие дела к «вышке» приговорят. — Шилов затравленно зыркнул по сторонам: не слышит ли кто, не дай бог, их разговор?

Ким несколько успокоился;

— Вот к чему я и веду, Серега. Действуй по обстоятельствам. Старков, конечно, постарается тебя прикрыть, но… сам знаешь: сегодня ты на коне, а завтра — в говне. Служба у нас такая. Если выживем, можешь считать, что тебе повезло: будет кому вступиться. Однако особо не рассчитывай: сам видишь, старик серьезно болен. Остаемся только я и Фитин. А уж если и с нами что-то произойдет, тогда совет могу дать только один: беги, куда глаза глядят!

Шилов усмехнулся:

— С такими советами за линию фронта не отправляют.

— А что, если я врать начну — тебе легче станет? Ты, чай, не дурак, и сам все понимаешь…

Оба замолчали. Шилов упал в траву на спину, уставился в небо. Ким присел рядом. Со стороны кухни донесся запах пшенной каши. Близилось время обеда.

— А если тот, к кому вы меня отправляете, — первым нарушил молчание Шилов, — хочет устроить провокацию против нас, только моими силами? Вы ведь, насколько я понял, совершенно, не знаете его планов.

— Вряд ли, — быстро отозвался Рыбак, однако уверенности в его голосе Шилов не уловил. — Человек он вроде проверенный. Ни разу нас не подводил. А если в его мозгах и впрямь что-то непотребное сообразилось, так ведь на то и у тебя голова на плечах есть. Думаю, разберешься, что к чему.

Шилов перекатился на бок, повернулся лицом к капитану:

— Там Наташка, сестренка. Ты сам говорил. Где она конкретно, знаешь? В селе, в городе?

— Понятия не имею. Извини. И запомни, Серега: в Германии сел нету! У них там фермы. И искать ее пока не советую. Вот война закончится, тогда и займешься поисками. Иначе и себя угробишь, и ее не спасешь.

— А если ее сейчас мордуют? А я буду рядом и не помогу?!

— А ты вспоминай о тех, кого расстрелял. Пойми, Сергей, я не бью тебя по больному месту! Просто помни: они отдали свои жизни для того, чтобы ты смог выполнить задание. А начнешь искать сестру — можешь все провалить. И тогда их смерть останется неоправданной. Вот так-то, Серега. — Ким замолчал, но, понаблюдав недолго за состоянием Шилова, добавил: — Главное, чтобы она выжила. А там, Бог даст, разберемся…

…Дверь кабины пилота распахнулась.

— Господин обер-лейтенант, Берлин!

Грейфе откинул одеяло, потянулся и радостно произнес:

— Господин русский, у вас начинается новая жизнь.

Курков снова выглянул в иллюминатор. Внизу, в первых солнечных лучах, под ним раскинулись кварталы знаменитого города.

— А какое сегодня число? — повернулся он к обер-лейтенанту.

— Что?! — не расслышал его из-за рева моторов Грейфе.

— День какой сегодня?

— Тринадцатое июля. А что?

Шилов прокричал в ответ:

— Неплохое число для начала новой жизни!..

* * *

— Господин группенфюрер, вот списки тех, кто прибыл в Берлин за последние сутки.

Адъютант протянул шефу гестапо Генриху Мюллеру несколько листов бумаги, испещренных мелким печатным шрифтом.

— И что мне с ними делать?

Адъютант раскрыл было рот, но тут же, передумав, закрыл его и развел руками.

«Кретин», — мысленно оскорбил подчиненного шеф гестапо. И задал второй вопрос:

— Здесь всё или только уже отобранная информация?

— Всё, господин группенфюрер.

— И что, — не сдержался-таки Мюллер, — прикажете мне самому их перебирать?!

— Никак нет, господин группенфюрер! Просто я решил, что вам…

— Гюнтер, — взгляд поверх очков не предвещал ничего хорошего, — я, и только я, в этом кабинете, в этом доме и в этом городе буду решать, что и кому делать. Вы меня поняли?

— Да, господин группенфюрер! — Подчиненный, неожиданно не по уставу пристукнув каблуками сапог, развернулся и направился к двери, однако его остановил резкий окрик:

— Ладно, давайте ваши чертовы бумажки. Копии имеются?

— Так точно!

— Работайте.

Адъютант вышел, оставив шефа одного. Мюллер быстро пробежал взглядом по спискам. Знакомых фамилий вроде бы не встретилось. Впрочем, нет, на чем-то глаз все-таки споткнулся. Нужно просмотреть еще раз.

Гестапо-Мюллер, как его называли сослуживцы, положил документы на стол, снял китель, аккуратно повесил на спинку стула, несколько раз присел, сделал круговые движения руками — полегчало. В который раз посетила мысль, что напрасно не перетерпел он тяжелые дни девятнадцатого-двадцатого годов. Остался бы в авиации — глядишь, и не занимался б теперь всяким отребьем. Убийства, заговоры, измены — всё свалено в одну кучу. И отвечать за всё приходится ему. Одному.

Мюллер снова вернулся к спискам. Кажется, на второй странице. Не то, не то… Вот оно. Точно! Ганс Берндт. Ганс Берндт… Очень, очень знакомо. Мюллер довольно улыбнулся: память, как обычно, не подвела. Птенцы Канариса слетаются в Берлин?..

Итак, Ганс Берндт Гизевиус. По прибытии не указал в документах своего полного имени. Думал, не заметят. Ай-ай, господин Гизевиус, нехорошо так поступать человеку с дипломатическим паспортом и тем более сотруднику абвера.

Мюллер подошел к встроенному в стену сейфу, открыл его, вытянул из стопки документов тонкую папку, раскрыл ее.

«…В мае — начале июня американских подданных, проживающих в особняке Херренгассе, Цюрих, Швейцария, трижды посетил Ганс Берндт Гизевиус, сотрудник абвера (дипломатическая неприкосновенность). Приватная беседа Г.Б.Г. и АД. /Алена Даллеса/ представляла собой диалог по поводу будущего Германии после открытия «второго фронта». «Валет» /позывной Г.Б.Г/ интересовался, будет ли правительство Рузвельта вести переговоры с Адольфом Гитлером? Если да, то на каких условиях. Если нет, то с кем из Белого дома следует установить контакт? АД., в свою очередь, зондировал, кого именно представляет Г.Б.Г. Последний ответил, что будто бы работает в интересах абвера, точнее, адмирала Вильгельма Канариса. Однако несмотря на то что фигура В.К. является одной из ключевых в руководстве рейха, АД. предложил перенести переговоры на более поздний срок: с тем, чтобы Г.Б.Г. увеличил круг заинтересованных в этих переговорах лиц».

Мюллер захлопнул папку. Вот она, та ниточка, которая поможет распутать клубок. Только каков он, интересно, окажется?..

За свою долгую карьеру сыщика Мюллер неоднократно сталкивался с тем, что власть имущие, как только им приходилось вступать в конфликт с законом, в целях спасения тотчас находили и использовали всевозможные рычаги давления на полицию и суды. В результате он был вынужден точно так же, как эту папку, захлопывать их «дела» и убирать до поры до времени в самые потаенные места. Возможно, два месяца назад Мюллер отложил бы это «дело» в сторону или и вовсе не взял к рассмотрению, но сейчас, когда Канариса сместили, а все бразды передали Шелленбергу, картина кардинально изменилась.

— Гюнтер! — крикнул в коридор Мюллер, приоткрыв дверь, и через мгновение адъютант стоял перед ним. — Вот вам фотография. Этого человека нужно найти. До девятнадцати часов вся информация о нем должна быть у меня. — Потом протянул несколько листов из папки: — Здесь имена и адреса его друзей и знакомых. Вполне возможно, он у кого-то из них.

— Сколько оперативных работников разрешите задействовать, господин группенфюрер?

— Шесть человек. Всю группу Шольца.

— Можно идти?

— Да, Гюнтер. Только предупредите Шольца, чтоб его ребята действовали осторожно. Чтобы не спугнули клиента ненароком. Простая слежка: где живет, куда ходит, с кем встречается. Обязательно фотографии! И никакой самодеятельности.

— Господа, — генерал-полковник Людвиг фон Бек вывел вперед явно уверенного в себе, дружелюбно улыбающегося человека, — тем из вас, кто еще не знаком с нашим другом, разрешите его представить: представитель абвера, преданный человек адмирала Канариса Ганс Бернд Гизевиус!

Помимо генерал-полковника в комнате присутствовали восемь человек. Указав рукой на одного из них, Людвиг фон Бек представил его гостю:

— Знакомьтесь. Карл Гердлер, наш верный советник.

Гизевиус тут же вспомнил, что представленный ему человек действительно является советником, причем в самом прямом смысле этого слова: с 1937 года Карл Гердлер работал советником концерна «Бош АГ». Меж тем Людвиг фон Бек уже подвел его к следующему присутствующему:

— Начальник Управления Генерального штаба Фридрих Ольбрехт.

«Имя представленного офицера проскальзывало иногда в беседах с руководителем абвера, — отметил про себя Гизевиус. — По данным Канариса, он стал противником режима еще в тридцать восьмом году».

— Полковник, граф фон Штауффенберг, представитель Генерального штаба.

Высокий мужчина в полевой военной форме, стоявший к ним левым боком, кивнул головой, не поворачиваясь. Гизевиус заметил черную повязку, скрывающую пустую глазницу.

— И наконец наш друг, журналист «Фелькишер беобахтер» Карл Штольц. С остальными, насколько мне известно, вы уже знакомы.

Худощавый сутулый молодой мужчина протянул Гизевиусу руку для приветствия.

Генерал-полковник пригласил всех сесть.

— Итак, господа, наш гость только что прибыл из Швейцарии.

— Из Франции, — уточнил тот.

— Да-да, прошу прощения. И ему есть что нам сообщить. Мы вас слушаем, господин Гизевиус, — генерал-полковник сделал легкий кивок в сторону гостя.

Ганс Бернд Гизевиус поднялся:

— Благодарю вас, господа, за то, что собрались. Я действительно буквально на днях прибыл из Парижа, где имел встречу с генералом фон Клюге и фельдмаршалом Роммелем. У нас с ними была продолжительная беседа по поводу будущего устройства нашей Германии. Конечно, не во всем мы нашли общие точки соприкосновения. Но в одном все-таки пришли к соглашению. Они поддерживают наше решение о смещении фюрера с поста главы государства.

— О смещении каким путем?

Гизевиус обернулся к перебившему его человеку. Им оказался полковник-инвалид.

— Мирным путем, господин Штауффенберг. Только мирным.

Гизевиус хотел было продолжить свою речь, но инвалид снова его перебил:

— Нам такой путь не подходит. — Одноглазый полковник тоже поднялся и вышел из-за стола. Газевиусу бросилось в глаза, что у него нет еще и правой руки: пустой рукав был аккуратно заправлен в карман кителя. — Мирный путь — это путь самообмана. Мы неоднократно призывали фюрера к переоценке наших сил и возможностей. Но если его непонимание было более-менее терпимым до начала лета, то с вступлением в войну англо-американцев оно стало не только нетерпимым, но и преступным. Вести войну на два фронта мы не в состоянии. Впрочем, вся наша военная кампания была ошибкой с самого начала.

Гизевиус не ожидал такого напора.

— Я с вами отчасти согласен. Но война есть, как говорят господа атеисты, реальность, данная в ощущение. И в этой ситуации нам следует найти выход из создавшегося положения. Арест или физическая ликвидация, а речь, насколько я понял, идет именно об этом, только накалят обстановку. Особенно на фронтах. Фюрер должен сам подать в отставку. Только в этом случае мы сможем сохранить единство в рядах партии и рейха.

— О каком единстве вы говорите? — в голосе Штауффенберга прозвучал неприкрытый сарказм. — Рейх утратил его, когда вступил в ненужную, бесперспективную войну с Россией! А партия лишилась сего атрибута и того раньше.

— Имеете в виду «ночь длинных ножей»?

— Именно. Единственное, что нас еще может спасти, — это перемирие с англичанами и американцами. Необходимо создать все возможные предпосылки для скорейшего заключения мира. Но подобное возможно лишь при физическом устранении Гитлера и замене ныне действующего режима временной военной диктатурой, которая, в свою очередь, обязана подготовить почву для создания демократического государства.

— Ого! — вскинулся журналист Карл Штольц. — Хотите полностью изменить строй? А как же тысячелетний рейх? Что станет с нашей национальной идеей? Или вы предлагаете объявить миллионам арийцев, что до сих пор они шли неправильным путем? И что все военные жертвы напрасны? Боюсь, господин полковник, та старушка, которая стоит сегодня в очереди за водой и у которой сын погиб где-то под Смоленском, первая плюнет вам в лицо.

Полковник отреагировал на эмоциональный всплеск молодого человека спокойно.

— Господин журналист, вас устраивает то, что происходит сейчас? Тотальная слежка? Концлагеря? Эрзац-кофе? Полная разруха?

— А как иначе, господин полковник? Война! И не мне вам рассказывать, чем она всегда сопровождается.

Во время спора никто не заметил, как хозяин дома покинул кабинет и вернулся с очередным гостем тайного собрания.

— О господи, Ганс! — прибывший начальник разведки Генерального штаба Рудольф Ганзен чуть приобнял Газевиуса. — Не думал, не думал встретить вас здесь, в Берлине. Неужели в Цюрихе всю работу закончили?

— Никак нет, господин полковник. Наоборот, дел прибавилось. И прибыл я не из Цюриха, а из Парижа. Но об этом чуть позже.

— А вы что нового нам можете сообщить? — поинтересовался хозяин у нового гостя.

Ганзен многозначительно оглядел присутствующих.

— Добрый вечер, господа! Представьте, новости действительно есть. Но довольно неутешительные. Так, на Центральном фронте мы потеряли более двадцати полнокровных дивизий. Говорю неопределенно, поскольку точных данных пока нет. — Ганзен сделал паузу и продолжил: — Девятой и Четвертой армий больше не существует. Обе окружены в районе Бобруйска. Отдан Минск. Русские продвинули фронт на несколько сот километров в глубь наших территорий. Там сейчас мясорубка.

В зале установилась тишина. Карл Штольц выложил портсигар на стол и застучал по нему кончиками пальцев, выбивая незамысловатую дробь. Людвиг фон Бек взволнованно спросил:

— И каковы действия Генерального штаба? Что думает по этому поводу фюрер?

— Действия нашего руководства я бы охарактеризовал одним словом: бездействие. — Ганзен сплел пальцы в нервный клубок. — А фюрер запрещает отступать. Понимаете, он просто запретил отступать! Более того, отныне в войсках усилены дисциплинарные наказания. За малейшее непослушание — расстрел. Солдат удерживают на оборонительных позициях страхом! Однако положение от этого лучше не становится: русские продолжают наступление. А наши войска отходят к старой советской границе.

Фридрих Ольбрехт перекрестился:

— Боже, храни Германию.

Гизевиус тут же воспользовался паузой:

— Положение на Восточном и Центральном фронтах можно спасти только немедленным прекращением сопротивления на Западе и заключением мира с Эйзенхауэром!

— Увы, в понимании американцев мир есть сдача всего того, что Германия завоевала начиная с тридцать девятого года. Фюрер на это не пойдет, — высказал свое мнение Бек.

— И не только на это, — вставил Ганзен. — В одном из своих выступлений Рузвельт произнес фразу о «безоговорочной капитуляции Германии».

— Выходит, оккупация неизбежна, — задумчиво проговорил Карл Гердлер. — Вопрос только в том, кто именно нас оккупирует. Лично я предпочел бы англичан.

— А я считаю, что об оккупации рано еще говорить! — полковник Штауффенберг с силой хлопнул ладонью по столу. — Если мы успеем сменить лидера нации, если докажем западным правителям, что по-прежнему сильны и радикально меняем курс Германии в сторону Запада, тогда возможен вариант сохранения страны как единого целого. Американцы и англичане пошли на союзнические отношения с Россией только потому, что их не устраивала политика Адольфа Гитлера. С устранением же фюрера их отношение к нам, я полагаю, в корне изменится.

— Господин полковник, напрасно вы надеетесь, что Рузвельта или Черчилля устроит простая смена лидера, — вставил реплику Карл Штольц. — Они сейчас находятся в самом начале пути глобального захвата Германии, и, зная этих господ, могу сказать с большой долей уверенности: они не остановятся ни перед чем, когда впереди маячит столь лакомый кусок.

— В таком случае, господин журналист, — изрек Ольбрехт, — я разделяю точку зрения господина Гердлера. Лучше без боя отдать Германию цивилизованным англичанам и американцам, нежели капитулировать перед варваром Сталиным.

Кто-то слева от Гизевиуса неожиданно выкрикнул:

— Господа, наступление русских протекает крайне стремительно. А что, по-вашему, ждет Восточную Пруссию, польское генерал-губернаторство?

Гизевиус обернулся на голос:

— Если будем бездействовать, случится самое худшее. Следует срочно провести переговоры с теми же Эйзенхауэром, Монтгомери. В конце концов, можно выйти и на другие структуры: американский сенат, управление стратегических служб. С ними нам в любом случае придется вступать в контакт.

— Опять переговоры… — Граф фон Штауфенберг закурил. — Время, господа, мы теряем время! От чьего имени будут вестись переговоры? Учтите: пока мы не решим для себя этот вопрос, никто с нами на контакт не пойдет.

Гизевиус чуть не крикнул: как не пойдет?! Пойдет, уже пошел! Но в таком случае пришлось бы открыться, а как соотечественники воспримут его в качестве агента УСС, «Валет» не знал.

— Господа, — Штауффенберг задумчиво покрутил сигарету, — я ненавижу русских. Впрочем, все вы прекрасно знаете мое отношение к Совдепии. Но сегодня русские ближе к Берлину, чем американцы. А потому у меня появились некоторые соображения: что, если нам начать переговоры с ними?

Бек от неожиданности даже всплеснул руками:

— Полковник) От кого угодно, но от вас я подобных мыслей не ожидал!

— А что, — неожиданно поддержал графа Гердлер, — мысль недурна. Если я правильно понял господина полковника, нам нужно просто оттянуть время. И такой тактический ход, я считаю, был бы уместен. Вопрос в другом: а пойдут ли русские на переговоры?

— Пойдут, — уверенно ответил Штауффенберг и затушил окурок. — Если мы устраним Гитлера.

«Валет» мысленно выругался: вот тебе и результат встречи! Вся работа псу под хвост.

Сталин мягкой кошачьей походкой вышагивал по ковру за спинами Берии, Фитина и Старкова. Никто из них не смел оглянуться. В кабинете висела тяжелая, давящая тишина. Прошло минут двадцать. Старков чувствовал, как внутри у него вес напряглось, тело превратилось в одну туго натянутую струну.

— Товарищ Фитин, — голос Сталина звучал глухо и хрипло. («Наверное, выпил что-то холодное», — подумал Старков.) — То, о чем вы нам только что рассказали, это факты или ваши размышления?

Двадцать минут назад Фитин озвучил непроверенную информацию о том, что в скором времени на Адольфа Гитлера будет совершено покушение. Теперь данное предположение следовало как-то обосновать.

Фитин поднялся со своего места:

— Это мои размышления, базирующиеся на донесениях наших корреспондентов, товарищ Сталин.

— И что, все ваши корреспонденты в один голос утверждают, что Адольфа Гитлера хотят убить? Причем даже не коммунисты, а его собственные генералы?

— Так точно, товарищ Сталин. Информацию регулярно просеиваем. Источники черпаем из Германии, ее сателлитов и у наших союзников. В заговоре против Гитлера принимают участие не только генералитет, верхушка вермахта, но и промышленники, а также некоторые представители остатков социал-демократической партии. Именно последние установили контакт с полковником Штауффенбергом. Я даже предполагаю, что это именно они оказали решающее влияние на мировоззрение графа. К сожалению, наши товарищи из коммунистической партии Германии в данном процессе принять участия не могут. В связи с тем, что…

— Достаточно, я понял, — остановил Сталин выступление Фитина небрежным взмахом руки.

— И не удивительно, — осторожно вступил в разговор Лаврентий Павлович Берия. — Фашисты в первую очередь обрушили свою ненависть на коммунистов. Социалистов тронули лишь слегка, практически не причинив им вреда. А напрасно. Я бы их за то, что пропустили Гитлера к власти, первыми поставил бы к стенке.

Старков спрятал взгляд. По данному поводу, будь у него такая возможность, он бы с удовольствием поспорил с руководителем госбезопасности.

В тот роковой 1933 год, когда на выборах в Бундестаг Гитлер набрал сорок три процента голосов, коммунисты вместе с социал-демократами набрали сорок девять. Оставалось лишь объединиться. Нс на словах, на деле. Социал-демократы открыто заявили тогда о своей готовности подписать договор о сотрудничестве. Но глава немецких коммунистов Тельман, посетивший незадолго до этого Советский Союз, пошел на попятную. Соответственно, блок, который обладал бы реальной способностью Ликвидировать НСДАП как партию, не состоялся, и Гитлер прошел в высшие эшелоны власти. Конечно, Берия на тот момент был еще далеко не тем, кем стал сейчас. Зато сам Глеб Иванович уже тогда работал в «немецком отделе» и потому прекрасно знал, как все происходило на самом деле.

— Товарищ Старков, — Сталин направился к своему столу, — и каковы у этих так называемых «заговорщиков» шансы на успех?

Старков поднялся вслед за Фитиным.

— Я, товарищ Сталин, могу лишь выдвинуть гипотезу…

— А я от вас большего и не требую. Говорите.

— Этим летом, в отличие от прошлых лет, в Берлине сложилась наиболее благоприятная обстановка для исполнения планов генералитета. Во-первых, наше мощное наступление. Это самый главный фактор, повлиявший на их решение. Во-вторых, открытие «Второго фронта». В совокупности оба эти события значительно поспособствовали обострению отношений внутри окружения Гитлера. Моральное состояние армии и гражданского населения приближается в Германии к критической точке. В подобной атмосфере все труднее становится работать гестапо. Гаулейтеры на местах теряют инициативу. Так что в сложившейся обстановке вариант смещения[Гитлера насильственным путем возможен и реален.

Сталин раскрыл коробку «Герцеговины Флор», вынул папиросу, задумчиво покрутил ее в руке. Старков напрягся: если Хозяин сейчас закурит, он не выдержит и зайдется в кашле.

— Не волнуйтесь, товарищ Старков. — Сталин положил папиросу обратно. — Я прекрасно помню о состоянии вашего здоровья. Садитесь.

Глеб Иванович опустился на стул.

— Гитлер — наш враг. Сильный и жестокий противник, — раздумчиво проговорил Сталин. — И с этой позиции я всецело поддерживаю любые действия против него. Но не стоит забывать, что заговорщиками являются те же люди, которые активно проявили себя в борьбе с нашим народом. Для нас они такие же враги, как и их лидер. Замена Гитлера любым другим членом немецкого Генерального штаба отношения Германии к Советскому Союзу, равно как и Советского Союза к Германии, не изменит. Скорее даже наоборот: физическое уничтожение Гитлера может нанести вред. И не столько гитлеровской армии, сколько нашим войскам и армии союзников. Судите сами: в глазах всего нормального человечества Гитлер ассоциируется с величайшим преступлением, требующим обязательного наказания. Поэтому наказывать главного фашиста должны и будем мы, а не его соратники! Гитлер должен непременно предстать перед судом и ответить перед законом за все совершенные им злодеяния! Такова моя твердая позиция в данном вопросе. Товарищ Фитин, — Сталин остановился перед начальником «первого отдела», — что нам известно о контактах представителей немецкого генералитета с нашими союзниками?

Фитин, продолжая стоять, сделал полуоборот к Главнокомандующему.

— В начале лета имели место попытки провести переговоры при посредничестве генералов Эйзенхауэра и Монтгомери. Они закончились провалом. Причина: оба генерала не имели полномочий на проведение мероприятий подобного рода. Однако в Швейцарии состоялся довольно продуктивный диалог между представителем Управления стратегических служб Аленом Даллесом и сотрудником абвера, доверенным лицом адмирала Канариса Гансом Гизевиусом. Обсуждался вопрос смещения Гитлера законным, мирным путем. Конечно, данный факт заслуживает внимания, однако следует учитывать, что ныне Вильгельм Канарис отстранен от занимаемой должности. Так что если Гизевиус работает от имени опального шефа, его переговоры с американцами обречены.

— Лаврентий, — Сталин повернулся к Берии, — нужно дать Молотову задание продумать письмо Рузвельту по поводу некорректного поведения некоторых его государственных служащих. В уважительной форме. Недопустимо, чтобы сейчас, когда мы наконец объединили усилия, за нашей спиной велась грязная работа. А вы, товарищ Фитин, подумайте, каким образом можно сообщить в ставку Гитлера о готовящемся на их лидера покушении. Мы готовимся произвести в ближайшие дни сокрушительный удар и намерены к концу сорок четвертого года дойти до Берлина. И даже дальше. А потому мы хотели бы видеть на скамье подсудимых всех, кто развязал эту войну.

Когда Фитин и Старков покинули кабинет Главнокомандующего, Сталин закурил трубку и обратился к Берии:

— Лаврентий, усиль своими людьми все находящиеся в Москве организации. Проведи проверку воинских частей, госпиталей, предприятий. Приставь своих чекистов ко всему руководящему составу. Дурной пример, Лаврентий, заразителен, а дураков у нас хватает. И чтобы кое-кому было неповадно затевать заговоры, стоит подумать о подготовке к новому процессу. Вызывай-ка на ближайшее совещание Рокоссовского.

Дальше: ЭПИЛОГ

Двадцатое июля: роман Станислав Рем

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Двадцатое июля: роман
Станислав Рем