VII

Я проводил много времени один. Не знаю, почему так получилось, – меня окружали друзья, но по какой-то неведомой причине я не общался с ними вне школы.

Меня обычно избивали Влад и Фред. Это началось, когда мне было десять, и продолжалось пару лет. Сначала я не сопротивлялся, но когда все-таки дал сдачи, то только спровоцировал более серьезные побои. Больше я не дрался. Так было лучше для всех. Ужаснее всего бил Влад, Фред же обычно смотрел на меня с неким состраданием, если можно так выразиться. Но не Влад. Он, казалось, просто ненавидел меня.

Я никому про это не рассказывал, мне было стыдно. Все обычно происходило на улице, когда поблизости никого не было и, несмотря на то, что я сознательно избегал определенных мест, они, казалось, всегда знали, где найти меня, как будто специально выслеживая. Они украли мою кепку, мои деньги. Обычно били меня в живот или по рукам, не трогая лицо, чтобы было незаметно. Родителям я говорил, что кепку потерял, а деньги потратил на конфеты. Живот болел от того, что я неудачно упал в школе, а руку сломал в драке с одноклассником. Я не понимал, почему они выбрали именно меня, но, подозреваю, что совершил некую ошибку и что такова жизнь.

Однажды в начале весны, когда мне исполнилось тринадцать или четырнадцать, я уходил из школы, но забыл в шкафчике книгу. Мама заставила меня вернуться и забрать ее. Я услышал хрипы, когда вышел из автобуса и пошел по улице Рённинге Скульвэг. Звук был такой, как будто человеку очень больно и он со свистом втягивает воздух сквозь сжатые зубы.

Школа Рённинге возвышалась громадным исполином над маленькими домиками и деревьями, на которых только начали появляться листья. Я огляделся в поисках источника странных звуков. Рядом был школьный задний дворик с подъездом для грузовиков. На этой площадке школа каждый день принимала продукты. С наступлением темноты там иногда раздавались звуки тяжелой музыки, приглушенные разговоры и взрывы хохота, открывались пивные бутылки и щелкали зажигалки. Если подойти ближе, то можно было также почуять запах марихуаны.

Но сейчас там было тихо.

Наверху на террасе спиной ко мне стояли два незнакомых парня, скорее ученики гимназии, нежели средней школы Рённинге. Я спрятался за деревом и держал их в поле зрения. Эти двое поймали кого-то в ловушку, прижавшись плечами друг к другу и уперев руки в кирпичную стену. Бежать тому было некуда.

– Ублюдок.

Один из них ударил пойманного, и тот со всхлипом резко выдохнул и повалился на землю. И тогда я увидел красное и искаженное лицо Влада, он судорожно втягивал воздух.

– Еще раз, – проговорил другой.

Первый снова прижал несчастного к стене и ударил в живот, тот снова упал. Я смотрел, как они продолжают его мутузить, но уже представлял, что происходило. Влад мог поцеловать или даже переспать с кем-то, с кем не следовало, или занять денег и не отдать их вовремя, но в последнем я сомневался. Такие ситуации я уже наблюдал раньше. Они возникали из-за того, что разочарованные и уставшие от жизни люди позволяли такому происходить, всем было в сущности плевать друг на друга.

– Кошелек, – сказал один и протянул руку.

– Какого хрена ты делаешь? – сказал второй.

Первый огляделся по сторонам, что заставило меня вжаться в дерево.

– Мы можем спокойно забрать его, – ответил первый. – Как будто этот мудак заявит на нас. Если он раньше этого не сделал, то почему должен на этот раз?

– Но мы никогда раньше не забирали его вещи.

– Но раньше он нам не создавал таких проблем.

– Сволочи, – выдавил из себя Влад.

– Да он сам напрашивается. Он вполне этого заслуживает.

Они начали обыскивать его. После того, как кошелек был вытащен, один из них всадил ему колено в живот, в то время как второй снова беспокойно огляделся. Влад упал на площадку, а парни бесшумно спрыгнули на землю и легкой и уверенной походкой ушли оттуда.

И когда они с Фредом попытались в очередной раз меня запугать, я выложил ему все, что видел в тот вечер, и Влад побледнел. Я не помню, что говорил, – возможно, что-то о том, какой он слабак.

Фред удивленно глядел на Влада, а тот не сводил глаз с меня, потом моргнул и погнался за мной по пригороду Салема.

Мы с Гримом вышли из автобуса и направились к заднему двору школы Рённинге, и тот случай, произошедший несколько лет назад, снова всплыл в моей памяти. Владу и Фреду исполнилось по восемнадцать, и они оба переехали из Салема. Так случалось со многими. Они просто исчезли.

Я попытался вспомнить, догнали ли меня в тот вечер, когда я открыто противостоял Владу и тот начал охоту за мной. Но то происшествие смешалось в памяти со многими другими подобными. Возможно, я даже убежал.

– О чем задумался? – спросил Грим, шагая рядом со мной.

– Вспомнил кой о чем.

– Что-то неприятное?

– Почему?

Он опустил глаза и коротко кивнул.

– Ты кулаки сжал.

Я постарался расслабиться вместо того, чтобы проверить его слова.

– Вовсе нет.

Он снова посмотрел на мои руки, но сейчас они уже безвольно висели вдоль тела. Мы подошли к площадке и запрыгнули на нее. Я прислонился к стене, у того места, где когда-то стоял Влад. Мы ждали Юлию, которая еще училась в старшем классе Рённинге. И как я ее раньше не замечал? Она поступила всего на год позже меня, мы вполне могли столкнуться в школьном коридоре. Юлия Гримберг была в моем вкусе.

Грим сидел и болтал ногами в воздухе. Слева от нас щелкнула система открытия ворот, и дверь начала с тихим гудением подниматься, остановившись на уровне моего бедра. Оттуда выскользнула Юлия, одетая в блеклые джинсы и черную майку с надписью THE SMASHING PUMPKINS светло-желтого цвета.

– Знаешь, ты ведь могла и обойти, – сказал Грим. – Зачем так выпендриваться?

– Там охранник на углу. Он меня видел.

Юлия уселась рядом с Гримом на площадку, и я подвинулся поближе к ней. Не думаю, что Грим воспринял это как нечто странное, но я не был уверен до конца. Наши с ней ноги в джинсах соприкасались. Из своей сумки Грим вытащил тетрадку на кольцах и пролистал до чистой страницы, а я следил за ним. По большей части конспектов там было немного – в основном небольшие зарисовки и эскизы; некоторые были практически полностью исчерканы надписями и разобрать их не представлялось возможным.

– Что написать?

– Не знаю, – проговорила Юлия. – Типа, я уезжаю.

– Вы уезжаете? – спросил я.

– Нет. Мы с классом едем в турпоход для укрепления командного духа. Если ты не можешь поехать, то обязан принести справку от родителей.

– А их вы попросить не можете?

Она отрицательно покачала головой.

– Сегодня – последний день для сдачи справки, а я забыла. К тому же они никогда мне ее не напишут.

– Почему нет?

Юлия посмотрела на Грима, который молча писал короткую записку, стараясь изменить свой почерк. Оставалось только поставить подпись. Он открыл ранее исписанную страницу в тетради. Там красовались те же рисунки и три колонки неразборчивой подписи. Наверху был приклеен листочек с оригиналом, как я понял позднее. Он изучил его еще раз, снова открыл записку в тетради и сделал пару быстрых движений, держа подпись в памяти. Затем вырвал лист и показал Юлии отлично сымитированный документ.

– Так сойдет?

– Прекрасно, – ответила она.

Йон сложил пополам записку и протянул ей.

– Они поняли, что мы давно их дурим таким образом, – взглянула на меня она. – В нашем классе даже собрание было на эту тему. Так что теперь нужно хорошо готовиться.

– Серьезно?

– Серьезно. – Юлия встала, еще раз сложила листочек и засунула в задний карман джинсов. – Я должна идти, скоро начнутся уроки.

– Увидимся дома, – сказал Грим.

– До встречи, – сказал я и попытался улыбнуться.

– Ага, – сказала Юлия и исчезла, выбравшись сквозь полуоткрытые двери гаража.

Он стрелял в птиц из пневматического ружья, мог чуять запах денег и подделывать подписи родителей. И его звали Грим. В моих глазах он все больше превращался в персонажа комиксов или героя фильмов. Но на самом деле Йон был совершенно обычным и настоящим.

– Кто-то же должен платить по счетам и подписывать документы, – сказал он, когда мы садились в школьный автобус до гимназии Рённинге. – Во всех семьях так заведено. Я подозреваю, что и в твоей тоже. Ничего странного, – он пожал плечами. – В нашем доме этим занимаюсь я, потому что больше никто об этом не помнит.

Все началось с того, что их мама забыла подписать документы из Государственной страховой кассы. Грим нашел их лежащими на кухонном столе. Их отец тогда был на больничном, и пришедшие бумаги касались их финансовой поддержки. К тому же там лежали неподписанные бумаги из структур по социальному обеспечению. Грим нашел образец подписи мамы, потренировался в своей тетради, уверенной рукой расписался в двух документах и отправил их по почте. Подобные вещи случались и в дальнейшем, и Грим рассказал Юлии, которая, в свою очередь, выложила все отцу.

– Он, конечно, безумно рассердился. В конце концов, это просто незаконно. Я не знаю… Но довольно скоро я уже лучше разбирался в их деньгах, чем они сами. Папа не умел, а мама болела и принимала лекарства, которые притупляли ее способность к концентрации. В итоге все делал я, платил по счетам и прочее – в сущности, только из-за Юлии, чтобы она… не волновалась, что ли…

Водитель автобуса включил радио, и в тишине, повисшей между мной и Гримом, зазвучала песня.

– Как больна?

– Что ты имеешь в виду?

– Ты сказал, что твоя мама больна.

– А я разве не говорил раньше?

– По-моему, нет.

Грим вздохнул и посмотрел в окно.

– Когда родилась Юлия, мама впала в депрессию. Или что-то случилось с психикой, в любом случае. Врачи сказали, что это из-за родов. Она была… она пыталась… – Он долго молчал, сомневаясь. – Я злился, когда родилась Юлия. По крайней мере – так рассказывали, – мне тогда было не больше двух лет. Я злился, что все внимание доставалось ей. Однажды у мамы начался приступ психоза, я сидел на полу, а Юлия лежала и кричала. Говорят, такие вещи трудно сохранить в памяти, но я помню все до мельчайших подробностей. Я зашел в гостиную, где она сидела и кормила Юлию грудью. И вдруг просто положила ее на пол. Или выпустила ее из рук, или уронила, я точно не знаю и знать не хочу. Во всяком случае, она оставила ее лежать там. Папа был на работе, а я подобрал Юлию и сел на диван с нею на руках, пока она не прекратила плакать. На это ушло довольно много времени, или, может, мне так показалось. Я помню, как был напуган до смерти. Когда она, наконец, успокоилась, мама сказала: «Ну вот, теперь я снова могу ее взять». – Грим потряс головой. – Я не хотел отдавать ей Юлию. Глупо, ведь я тогда даже толком не умел говорить, но чувство беспокойства меня не отпускало. В конце концов, мама подошла сама, забрала ее у меня и продолжила кормить. Но я весь вечер просидел с ними, волнуясь и переживая. Папа так ничего и не узнал.

Он не знал толком, как продолжить.

– Через несколько лет, когда мне так и не удалось выяснить, падала ли она на пол, я начал беспокоиться и искать какие-нибудь признаки повреждений.

– Признаки чего? И каким образом ты искал?

– Ну, я рассуждал так: если бы она вправду упала, то могла получить сотрясение мозга. Я знал, что такие внутренние повреждения могут протекать бессимптомно и выявить их очень трудно. И тогда я начал следить за возможными проблемами с ее речью, памятью, способностями к обучению.

Грим говорил, что в детстве он никогда не болел. Он родился и рос здоровым и никогда не болел обычными детскими болезнями. Юлия, наоборот, перенесла ветряную оспу, коклюш, круп и что-то еще. Ей всегда нездоровилось, и, когда она пошла в школу, то постоянно казалась на грани истощения до такой степени, что медсестра – старая Беате, которая курила желтый «Бленд» и проверяла яйца всех мальчиков в этой школе, включая Грима и меня, чтобы удостовериться, что в младших классах у всех было по два, а не по одному и не по три, – высказывала беспокойство о ней.

– Ее болезни я всегда воспринимал как признаки. – Он засмеялся. – Причем Юлия сейчас – самая здоровая в нашей семье. Никакой опасности не было. Но мама так и не смогла справиться с депрессией полностью. Некоторые дни выдаются лучше, некоторые хуже, но нормы уже не будет, и ей трудно вести домашнее хозяйство. А папа не в состоянии заниматься этим… Старая Беате, кстати, умерла, – добавил Грим.

Об этом ему рассказал отец, которому в свою очередь сообщил один из его коллег – сын Беате.

– Понятно, – протянул я, желая лишь продолжить разговор о Юлии, но Грим, по всей видимости, не хотел больше ничего рассказывать.

Я смотрел сквозь окно школьного автобуса, как мимо проносятся зеленые кроны деревьев, серое небо, поблекшие желтые дома.

В тот же вечер зазвонил телефон. У нас в квартире их было три: один – в комнате брата, один – в спальне родителей, и еще один – переносной, который всегда терялся и находился в самых неожиданных местах. Папа всегда кричал, что однажды этот телефон сведет его с ума.

Аппарат надрывался, но я не пошел его искать. Я сидел и листал старые школьные альбомы гимназии Рённинге в поисках Юлии Гримберг. Школа была большая, со множеством классов, и я не мог ее пока найти. На кухне, наконец, кто-то ответил, и в мою дверь постучали.

– Лео, это тебя.

– Кто это?

– Какая-то Юлия.

Я поднялся, открыл дверь и забрал у мамы телефон. Закрыл дверь, ничего не объясняя, захлопнул страницу школьного альбома, положил его поверх других и все убрал.

– Алло?

– Привет, это Юлия.

– Привет.

– Что делаешь?

– Ничего особенного.

На заднем фоне все было тихо. Мне стало интересно, была ли она одна или с Гримом.

– Хорошо.

– Что… Случилось что-то?

– Да нет.

Случилось что-то. Кто же так говорит. Я был готов ударить себя по щеке.

– Я просто хотела… – продолжила Юлия, – не знаю. Я увидела твой номер в комнате Йона.

– Ты звонишь по всем номерам, которые находишь в его комнате?

Она засмеялась.

– Нет, это в первый раз.

Я лег на кровать и закрыл глаза. Какое-то время мы болтали ни о чем. Я боялся спросить, зачем она позвонила.

– Ты смотришь телевизор? – спросила она.

– Нет.

– Там идет «Назад в будущее». Ты смотрел?

Я не смотрел. Я включил телевизор, но звук убрал. Майкл Джей Фокс собирался порвать с девушкой, которая была в него влюблена.

– Это его мама, – сказала Юлия. – Он вернулся в прошлое, чтобы наладить отношения между родителями, чтобы он смог родиться. Загвоздка в том, что его мама сама в него влюбилась, то есть в собственного сына. Но об этом она, естественно, не знала.

Мы вместе смотрели фильм. Время от времени Юлия смеялась. Ее звонкий смех напоминал мне смех Грима.

– Куда бы ты отправился, если б мог путешествовать во времени? – спросила она.

– Ой, я не знаю, никогда не думал об этом.

– Ну, в прошлое или в будущее?

– В прошлое. Нет, в будущее. Нет, в прошлое.

Юлия прыснула.

– Не знаю, сложно сказать. А можно только один раз?

– Да.

– Должно быть, эта машина времени просто дурацкая, если путешествовать можно только один раз.

– Но это ведь бессмысленно, если можно путешествовать много раз.

– К динозаврам, – сказал я.

Она захохотала.

– Что?

– Говорят, они вымерли из-за огромного метеорита, но никто точно не знает. Я бы хотел убедиться.

– Класс, Лео. Ты можешь отправиться куда угодно, а ты выбрал каких-то динозавров… К тому же ты сам можешь умереть. А в то время можно было дышать? В те времена воздух не был ядовитым и опасным?

– Я бы взял с собой для безопасности кислородный баллон.

– И что бы ты там делал? – спросила она. – Стоял бы и смотрел на них? Или погладил бы?

– Ты дразнишь меня.

– Совсем чуть-чуть.

– А сама бы ты куда отправилась?

– Это просто. В будущее.

– Почему?

– Чтобы посмотреть, что будет, и перестать беспокоиться. Но, – продолжала она, – тогда ты просто возвращаешься в свое время и перестаешь беспокоиться, потому что знаешь, что все и так будет хорошо. А может, ты никогда и не сделаешь ничего важного для того, чтобы все действительно стало так, как ты увидел в будущем. Понимаешь?

– Я… Ну, думаю, да.

Я не имел ни малейшего понятия, о чем она толковала.

– Возможно, и не надо знать, как все будет. Тогда я все-таки вернусь в прошлое. Хотя, если в будущем все плохо, то есть шанс вернуться в настоящее и исправить что-нибудь; вот только знать бы, что именно… – Она поколебалась. – Я бы хотела посмотреть, что у родителей впереди. И у Йона. И у меня.

– Ты беспокоишься о будущем?

– Каждый, наверное, беспокоится. – Юлия ненадолго замолчала, и я услышал ее дыхание. – По-моему, папа вернулся.

– Тебе нельзя разговаривать по телефону?

– Да нет, можно, но я не хочу, чтобы он слышал. Одна стена в моей комнате – общая с их спальней.

Снова наступила тишина, но какая-то спокойная и теплая. Потом мы возобновили разговор о планах на лето, о музыке, фильмах и школе. Она спрашивала, что я знаю о «Святом».

– Фильм с Вэлом Килмером?

– Да.

– Он же сейчас идет в кино?

– Да. Я думала сходить, но со мной никто не хочет. Ты не хочешь посмотреть?

– С тобой? – спросил я и открыл глаза.

– Если хочешь, конечно. – Ее голос звучал неуверенно. – Не обязательно, если не хочешь. Просто так скучно идти одной.

– Нет, я просто… конечно.

– Йону ничего не говори.

Помню, что много думал о семье Гримбергов, об их положении и причинах происходящего. Внешне они ничем особо не отличались от любой другой семьи в Салеме, все мои знакомые жили примерно так же. Думаю, у них не обошлось без насилия. Юлия видела агрессию отца и матери, а Грим, как мог, держался в стороне. С детьми всегда так. В школе, дома, на отдыхе: одного не трогают, а другой попадает под перекрестный огонь. Грима отличало то, что он чрезмерно опекал Юлию, когда она угодила в беду. Впрочем, для меня многое все еще оставалось загадкой, несмотря на то, что я старался вникнуть изо всех сил.

– Иногда, когда я остаюсь один, у меня появляется чувство, что я исчезаю, – часто повторял Грим, и я толком не понимал, что он подразумевает под этим, но то же чувство было и у меня, когда я с ними общался. За них нужно было держаться, за Грима и Юлию, чтобы они не исчезли.

Их детство и юность прошли на моих глазах; с течением времени их образы становились все более двусмысленными, и они казались загадкой, какой, возможно, и были всегда.

В этом таился некий запрет. За достаточно короткое время мы с Гримом очень сблизились. По крайней мере, мне так казалось; не знаю, чувствовал ли он то же. Но мы ни разу даже не говорили по телефону. После первого разговора с Юлией я проводил как минимум час в день в кровати с телефоном, за беседами с ней. Между нами установилась близость, которая заставляла меня дрожать. Я чувствовал себя живым, как никогда прежде, как будто взгляд прояснился, а чувства оголились. Юлия Гримберг бесповоротно перевернула мою жизнь.

– Что на тебе надето? – спросила она по телефону накануне вечера кинотеатра.

Я засмеялся.

– А что?

– Я хочу знать.

– Почему?

– Просто хочу знать, вот и всё.

Я тихо проверил, закрыта ли дверь в мою комнату.

– Боксерские шорты.

– Это трусы.

– Трусы – ужасное слово.

– Но они так и называются?

– А на тебе? – спросил я.

– Что?

– На тебе какая одежда?

– Трусики. Это тоже ужасное слово?

– Нет.

– Мне нравится нижнее белье парней, – сказала Юлия таким голосом, как будто потянулась, и выдохнула в трубку.

– Ты – девственница?

Вопрос сам соскочил с губ и потряс меня. Мне захотелось повернуть время вспять.

– Нет, – ответила она. – А ты – девственник?

– Нет, – соврал я, уверенный в том, что она не поверила.

– Сколько лет тебе было? – спросила она.

– Пятнадцать. А тебе?

– Четырнадцать.

Я услышал, как она резко вдохнула.

– Что ты делаешь? – спросил я.

– А как ты думаешь? – прошептала она.

Ее дыхание стало напряженным. Звук завораживал. Я напряг слух, чтобы слышать малейшие детали происходящего на другом конце провода.

– Потрогай себя, – сказала она с томностью в голосе, которой я раньше не слышал.

– Хорошо, – подчинился я, хотя уже сделал это.

– Что чувствуешь?

Что нужно ответить?

– Мне хорошо, – попытался я.

– Представь, что это моя рука.

Я уже был готов взорваться. Внезапно она тяжело задышала и потом еще долго приходила в себя.

– Я прикусила губу, – сказала она с фырканьем. – Думаю, там будет ранка.

Все кружилось перед глазами. Такого раньше я никогда не испытывал.