Х

Фильм показывали в «Риголетто». Я с большим удовольствием съездил бы в «Ханинге» или «Сёдертелье», но Юлия заявила, что единственный кинотеатр, достойный показывать этот фильм, – это «Риголетто», причем большой зал. Когда мы уселись перед экраном, я понял, о чем она говорила. Белое полотно было огромным и широким, как теннисная площадка.

Когда мы встретились около кинотеатра, я не знал, как себя вести и что сказать. Юлия увидела меня и подошла, улыбаясь. Она заключила меня в долгие объятия, и я несколько раз судорожно сглотнул, ощущая, как ее губы касаются мочки моего уха.

Юлия захотела купить попкорн, и я угостил ее, хотя она и пыталась заплатить сама. Она держала миску на коленях, а я протягивал руку и брал из нее воздушную кукурузу. Такая простая вещь тогда казалась очень нежной.

Я подумал, что именно такие моменты жизни будут всегда в моей памяти. Наши учителя и родители часто рассказывали нам, что некоторые события, кажущиеся очень важными, с течением времени теряют свою значимость. Но они что-то упустили. Они забыли о том, каково быть шестнадцатилетним. Они нас не понимали. Это касалось всего: мы уже не говорили на одном языке. Все переживали за наше поколение, которое казалось чужим.

Я вспомнил о том фильме, который мы сделали с Гримом несколько дней назад. Мне было сложно сконцентрироваться и стоило немалых усилий сохранять серьезность.

– Ты слишком довольный, – сказал Грим, подняв глаза от маленькой камеры. – Ты не должен быть таким радостным в такой тяжелой сцене, понимаешь? Бери пример с меня.

– Понимаю, – ответил я, но, как ни старался, сцена не выходила.

Потому что я чувствовал себя счастливым. Ни молчаливость, ни сдержанность не были чертами моего характера, я просто так себя обычно чувствовал. Отец заявлял, что это пройдет, но я не понял, что он имел в виду. Сейчас я ощущал себя по-другому. Сейчас мне казалось, что я непобедим.

Юлия долго смотрела на меня. Внезапно она приоткрыла рот, чтобы что-то мне сказать, но передумала, потому что погас свет и поднялся тяжелый, красный занавес. Из первой половины фильма я не помню ничего: единственное, о чем я мог думать, – это то, что хотела сказать Юлия. Но я так и не осмелился спросить.

Однажды, во время просмотра «Выходных», Юлия положила руку мне на бедро. Прежде, чем она резко отдернула ее, мое тело успел пронзить разряд тока. Затем Юлия неподвижно застыла на своем стуле, стоявшем рядом с моим. Она наклонилась ко мне, и я чувствовал ее дыхание на своем ухе.

– Прости. Я хотела положить свою руку на твою.

В темноте я протянул руку, и она осторожно накрыла ее своей ладонью. Когда мы находились так близко, думать было очень трудно, не говоря о том, чтобы смотреть фильм. Через какое-то время девушка тихонько пошевелила кончиками пальцев, как будто изучала мою руку, короткие волосинки, вены и костяшки. Я не знал, что мне делать, поэтому просто сделал глубокий вдох, в надежде, что она не заметила. Мое сердце продолжало душить меня, словно оно билось где-то в горле и собиралось выпрыгнуть изо рта прямо мне на колени.

После фильма мы пешком отправились по теплому Стокгольму на Центральный вокзал. Она взяла меня за руку.

– Ты мне нравишься, – сказал я.

– Как давно?

Это была совершенно не та реакция, которую я ожидал.

– Я… Ну… Не знаю, какое-то время.

– Какое-то время, – смеясь, фыркнула она в ответ. – Я тебе не могу сказать того же.

– Почему нет? – Мое сердце тяжело забилось. – Я тебе не нрав…

– Мне непросто говорить такие слова.

Я поцеловал ее в электричке. Ее губы были солеными от попкорна, а язык – сладким от лимонада. Это я потянулся к ней, не наоборот, и мне казалось, что сейчас она даст мне пощечину за мою наглость. Юлия Гримберг производила такое впечатление. Вместо этого она потянулась навстречу моим губам, и вскоре я снова почувствовал ее руку на своем бедре. На этот раз она осталась на месте. Я хотел погладить ее волосы, но не осмелился, страшась, что этот миг вдруг прервется. Поезд остановился, и внутрь стали заходить пассажиры. Они хихикали, и я подумал, что люди посмеиваются над нами. Но мне было все равно.

Мы расстались около Триады. Три высоких, белых дома словно выросли перед нами.

Я посмотрел на Юлию. Она выглядела задумчивой.

– Я дам тебе сто крон, если скажешь мне, о чем думаешь, – сказал я.

Она рассмеялась.

– В таком случае, тебе придется заплатить гораздо больше, – и отпустила мою руку. – Скоро увидимся.

Я увидел Грима, направлявшегося ко мне через школьный двор. Мне придется солгать ему. Для моего друга сестра была бесконечно дорога, и то, что я поцеловал ее, совершенно его не обрадует. Я представил себе выражение его лица, если рассказать ему о том, что мы гуляли, держась за руки.

– Чем занимался на выходных? – спросил Йон.

– Да ничем таким. Ходил на футбол, – ответил я.

– Футбол? Тебе разве нравится футбол?

– Нет. Но я пошел туда ради папы.

Это была ложь. Говорят, лгать – трудно. Совсем нет. Я представил лицо Юлии. Я не видел ее и не слышал ее голоса с пятницы, когда мы расстались. От этого мне было грустно.

– А ты чем сам занимался? – пробормотал я, не глядя на Грима.

– Этим. – Он протянул мне что-то. – Моя первая.

Я встретился взглядом с другом и увидел, что его глаза блестели.

– Что скажешь?

Он дал мне идентификационную карточку. Я посмотрел на нее, затем повертел в руках – это была карточка, и ничто иное.

– Это типа шутка, или как?

– Как ты думаешь, что это? – Он широко и гордо улыбался.

– Идентификационная карточка.

– Точно. – Он наклонился ко мне. – Посмотри на год, – Грим ткнул пальцем туда, куда следовало смотреть.

Тогда до меня дошло.

– Ты родился в семьдесят девятом. Правильно? – спросил я. – А тут написано, что в семьдесят восьмом.

– Сравни вот с этой карточкой. Видишь разницу? – спросил Грим с восторгом.

Он достал другую карточку, идентичную той, что была у меня в руке. Такой же вид, те же данные, такая же фотография Грима, смотрящего в объектив фотоаппарата с безразличным выражением лица, те же светлые короткие волосы и сжатые губы.

– Год, – сказал я. – Тут написано семьдесят восьмой, а на второй – семьдесят девятый.

– Ну, а как вообще? Никакой разницы?

– Нет.

– Замечательно.

– Ты кому-нибудь ее уже показывал?

Он отрицательно замотал головой.

– Сначала хотел показать тебе.

Я оторвался от карточки и встретился с Гримом глазами. Было заметно, насколько он горд собой. Что мне делать? Нельзя было солгать ему насчет Юлии, но и правду говорить тоже не хотелось.

– Сначала я взял канцелярскую замазку и попробовал нанести ее на поверхность самой карточки, – сказал он. – Примерно полгода назад я нанес малюсенький штрих на цифру девять, превратив ее в восемь. Если смотреть на карточку не очень внимательно, то непонятно, что на самом деле там семьдесят девятый год. Но если провести по карточке пальцем, то кажется, что к поверхности пристала какая-то крошка. Я долго думал, что можно усовершенствовать, перепробовал массу всего и, в конце концов, нашел способ делать совершенно новые карточки.

Я провел пальцами по карточке и почувствовал небольшие зарубки на твердом пластике.

– Карточка не очень гладкая, – сказал я.

– Нужно резать пластик очень аккуратно, чтобы получилось ровно. Это заняло больше всего времени. Ну, и конечно, сложно было найти достаточно толстый пластик. Этот – совершенно настоящий, как у них.

– У них? – переспросил я.

– У почтовой службы. Это они изготавливают оригиналы. – Грим забрал у меня обе карточки и положил себе в карман. – Думаю, что смогу на этом заработать.

– Возможно, – сказал я, вспомнив всех наших знакомых, кто очень хотел бы посещать клубы, где установлены возрастные ограничения. Те заведения, в которых на входе с каменными лицами стоят охранники, в свое время не ставшие полицейскими.

– Хочешь, сделаю тебе?

– Мне? О! Да, конечно!

– Дай мне свою карточку. Она нужна мне примерно на неделю.

Я протянул свое удостоверение, и Грим принялся изучать его так тщательно, что носом почти касался карточки.

– Первый раз делаю кому-то, – пробормотал он и повертел карточку в руках. – Интересно, выйдет ли так же хорошо.

– Грим, я…

– Что?

Брат и сестра были похожи выражением лица, что, однако, не сразу бросалось в глаза.

– Ничего. – Я опустил глаза и посмотрел на ботинки. – Не бери в голову.

Мы договорились о цене за карту. Она была ниже, чем я ожидал, но все равно у меня не было ни малейшего понятия, где найти деньги.

Тот запас, который он нашел по запаху у меня дома… Им я мог бы и воспользоваться.

Перемена закончилась, и я направился к безразличным школьным дверям, оставив Грима на улице.

Она ждала меня за водонапорной башней. Когда я подошел, уже смеркалось и черные каркающие птицы кружили над башней, словно подбивая кого-то прыгнуть вниз. Я вынул руки из карманов толстовки, в надежде, что ладони не будут такими влажными от пота.

На ней были джинсы, красный топ на бретельках и черные «Конверсы», а толстую, черную кофту она держала в руках. Я спросил, не холодно ли ей, но, подойдя ближе, почувствовал тепло и услышал тихое гудение. Что-то внутри башни – скорее всего, генератор или какой-нибудь мотор – согревало то место, где стояла Юлия.

– Ты рано пришел, – сказала она.

– Ты тоже, – ответил я.

Привстав на цыпочки, она обняла меня. Стройное тело прижалось ко мне, маленькая грудь соприкоснулась с моими ребрами, ее руки были на моей шее, а я уткнулся лицом в ее волосы.

– Здесь довольно тепло, – тихо прошептала она мне на ухо.

– Можем отойти немного.

– Я не хотела отсюда уходить, пока ты не найдешь меня.

Она разомкнула объятия, и мы стояли и смотрели друг на друга.

– У Грима моя идентификационная карточка, – произнес я, потому что нужно было сказать хоть что-то.

– Знаю. Он мне ее показал, – Юлия рассмеялась. – Ты такой забавный на ней… Совсем ребенок.

Через минуту мы забрались на башню и уселись на выступе. Ладонь Юлии лежала в моей и казалась очень маленькой.

– Я всегда начинаю размышлять, когда сижу здесь, наверху, – сказала она.

– Почему? – спросил я.

Она кивнула в сторону одного из множества домов.

– Я знала одного человека, он жил в том доме с красной крышей. Отсюда видны его старые окна. Это всегда заставляет меня… думать о нем.

Юлия рассказала, что они ходили в один детский сад, были одного возраста и носили одинаковые ботинки. Случилось так, что этого мальчика стали дразнить, потому что у него были такие же ботинки, как у нее. Юлия помогла ему, убедив остальных, что это не у него были девчачьи ботинки, а у нее – мальчишеские.

– Я была спокойным ребенком – но в тихом омуте… – сказала она и рассмеялась.

Таким же был и он. Поэтому они любили одинаковые игрушки и вместе ходили на игровую площадку, которая была неподалеку. Они стали дружить и пошли в одну школу, слушали вместе музыку. Через какое-то время стали меньше общаться; так случается, когда классы разделяют, однако дружба сохранилась.

– Но однажды, – сказала Юлия, – с ним что-то случилось. Когда нам было по одиннадцать или двенадцать, я стала замечать, что он не все мне рассказывает. Сначала я думала, что он влюбился в меня, и этим объясняла себе его странности. Но я ошибалась. Наши отношения никогда не были такими, мы всегда были как брат и сестра, понимаешь?

Юлия даже рассказала ему о своей семье, чего обычно не делала, разве что в присутствии социальных работников. В ее рассказе даже проскальзывали намеки на домашнее насилие.

– Разве это не странно? – спросила она. – Что он не сказал ни слова?

– Ну… – пробормотал я в ответ.

Они отдалялись друг от друга все больше и больше, хотя и ходили в одну школу. Встречаясь в темно-серых коридорах, бывшие друзья просто здоровались.

Теплое и богатое событиями лето пролетело незаметно, как оно всегда и бывало в Салеме. В июне, перед самыми каникулами, Юлия видела его на футбольной площадке. А когда закончилось лето, он просто исчез. Испарился. Прошло несколько недель учебного года, прежде чем Юлия поняла это. Сначала жутко расстраивалась, а затем позвонила ему домой. Оказалось, что вся семья переехала, и Юлия не знала, куда.

– С тех пор я не видела его, – сказала она. – И я не понимаю, почему тяжело пережить, когда люди пропадают. Не знаю, как это объяснить, но, даже если не очень много общался с человеком перед тем как он исчез, все равно чего-то… не хватает.

– Как его звали? – спросил я.

– Скорее всего, вы не знакомы.

– А все-таки?

– Тим, – ответила Юлия. – Тим Нурдин.

Меня словно ударили в живот. Дыхание перехватило.

– Да, ты права. Я не знаю его.

Снова наступило лето. Лето, которое парализует весь город. Вместе с отцом мы помогали моему брату Микаэлю переезжать из дома. Ему уже исполнилось восемнадцать, и он работал в лакокрасочной мастерской. Каждый день, с восьми до четырех, он занимался тем, что придавал битым машинам вид новых. Я согласился помочь, когда мне предложили немного денег, но когда мы со всем справились, зарплату не хотелось забирать. Было приятно просто что-то делать вместе. В последнее время мы редко общались.

В детстве мы часто выбирались на природу, на пикники. Иногда катались на картингах или играли в футбол на поле около Салема. Я очень давно там не был. Возможно, следовало позвать туда Грима, ему наверняка понравилось бы.

Во время переезда мы разбирали в подвале разные коробки. В одной из них лежала вырезанная из газеты статья, датированная тысяча девятьсот семьдесят третьим годом. На фотографии были остатки разгромленной заправки около Фруэнгена. На заднем плане виднелись линии электропередачи. Заголовок статьи гласил: «БЕЗУМНАЯ ЕЗДА ЗАКОНЧИЛАСЬ КАТАСТРОФОЙ». Отцу нравилось рассказывать эту историю. По его словам, все случилось в то время, когда он еще не сошелся с мамой. Тогда отец очень много играл на конном тотализаторе и однажды, выиграв кучу денег в Сольвалле, купил белый «Вольво Р1800», такой же, «как у Саймона Темплара в “Святом”». Ему очень нравилось выжимать из машины все, что можно, на дороге около Фруэнгена. На перекрестке рядом с бензоколонкой он потерял контроль над машиной и врезался в заправку, сбил пару заправочных колонок и сломал несущую опору крыши. Позади машины падала крыша, а отец продолжал нестись в сторону линий электропередачи, располагавшихся неподалеку. Последнее, что он помнил, – вспышка света над капотом. Отключилось все электричество в округе, и, пока печаталась эта газетная статья, врачи сомневались в том, выживет ли этот «сумасшедший». Отец пролежал в больнице два месяца и получил письмо с уведомлением о необходимости возмещения ущерба на сумму сто тысяч крон. Я был почти уверен в том, что он даже радовался произошедшему.

Пока мы упаковывали вещи, отец рассказывал нам эту историю. Мы слышали ее и раньше, но сегодня попросили его рассказать снова. Было приятно услышать что-то о «старых временах», как будто детство эхом вернулось к нам.

– Странное ощущение, – сказал отец, пока мы ехали назад к Триаде. – Мике покинул дом, и ты тоже скоро уедешь.

– Еще не скоро, пап.

– Я знаю, – ответил он. – Ты, кстати, не задумывался о том, чтобы найти работу?

– Какую?

– Какую-нибудь подработку на лето. Не пора ли об этом подумать? В твоем возрасте уже много тех, кто так зарабатывает.

– Но сейчас-то уже поздно что-то искать.

– Да, наверное; но ты хоть задумывался об этом?

Нет. Такие мысли меня не посещали. Сама мысль о том, что нужно работать, вгоняла меня в тоску.

– Да, – сказал я. – Я думал об этом. Но не знаю, куда пойти.

– В твоем возрасте нужно соглашаться на любое предложение.

Я слушал радио, выпуск новостей только что закончился, и следом заиграла песня «Ладно, сладкая, я потанцую с тобой, если тебе это нравится», услышав которую, отец прибавил громкость. Когда музыка закончилась, он посмотрел на меня с легкой улыбкой.

– Мы с твоей мамой часто танцевали под эту песню.

– Точно.

– Да, точно. Это ведь АББА. – Некоторое время он молчал. – Ему же жилось хорошо с нами, да?

– О чем ты?

– Мике.

– А, да, конечно.

Отец посмотрел на меня и улыбнулся.

– Спасибо.

Мы ехали дальше. Отец откашлялся. Он всегда так делал, перед тем как сказать что-то важное.

– Те деньги в вазе, – произнес он. – Мне безразлично, почему ты их взял, и я не хочу получить их обратно, если ты успел их потратить. Но никогда не делай так больше. Никогда не бери того, что тебе не принадлежит. Это гадко, мерзко и противно. Если тебе нужны деньги, попроси нас. Или еще лучше – найди работу.

Я не знал, что ответить, и просто промолчал.

Грим сделал для меня фальшивое удостоверение. Я теперь мог смело утверждать, что родился в семьдесят восьмом, а не в семьдесят девятом. Карточка выглядела безупречно. Почему-то я не удивился. Свое приобретение я хранил в ящике стола.

Я встретил Грима около Триады однажды после обеда в начале июня. Он шел из центра, а в ушах у него были наушники от нового CD-плеера. Увидев меня, он приветственно поднял руку, улыбнулся и вытащил наушники.

– Ты выглядишь довольным, – сказал я.

– Так и есть, – ответил он.

– Почему?

– Я заработал немного денег. – Он моргнул. – Собираюсь на водонапорную башню, пойдешь со мной?

– Нет, – не подумав, произнес я.

Грим удивленно приподнял брови.

– Почему нет?

– Это… Мне… Дело есть. – Я направился в сторону центра, а мой друг посмотрел мне вслед. – Попозже приду. Скоро.

Грим выглядел разочарованным, но, кивнув один раз в ответ, отвернулся и пошел дальше.

– Лео.

Я обернулся снова.

– Что?

Грим больше не выглядел таким довольным. Он с грустью посмотрел на меня и сказал:

– В середине лета меня не будет месяц.

– В смысле?

– Я… Ну… В общем, я украл деньги из школьной кассы. Я так раньше уже делал, но в этот раз дело дошло до социальной службы, и они отправляют меня туда.

– Ты шутишь.

Он отрицательно покачал головой.

– Там было много денег. Мне они были нужны, чтобы закончить дело с удостоверением и все такое.

– Почему ты ничего не сказал?

Грим пожал плечами и, ничего не ответив, опустил глаза.

– Куда они тебя отправляют? – спросил я.

– В «Юмкиль». Они думают, что это лучший выход. Сначала я думал сбежать, то есть спрятаться где-нибудь на время, чтобы они меня не нашли, но так будет хуже.

– Наверняка.

Он стоял и боролся с собой, а потом произнес:

– Ты ведь… Ты можешь немного присмотреть за Юлией, пока меня нет? Чтобы она не… В общем, просто присмотреть, ведь я не смогу.

– Конечно, – выдавил я из себя.

Он пристально на меня посмотрел и махнул рукой.

– Иди уже! Увидимся позже.

– Хорошо. Мы не раз увидимся перед отъездом. Я скоро приду.

– Хорошо.

Лето обещало быть долгим.

Лагерь для несовершеннолетних «Юмкиль» находился неподалеку от местечка с таким же названием – Юмкиль. Там же располагалась воспитательная колония для подростков. Я знал, что представляет собой подобное заведение, потому что однажды суд направил на воспитание в такое место друга моего брата за попытку угнать автомобиль. Там молодежь с отклонениями пытались воспитывать и направлять на путь истинный. Но чаще это имело обратный эффект. Колония, которая находилась недалеко от нас, тоже имела не очень приятную славу, и Юлия переживала за Грима.

– Он справится, – сказал я, лежа рядом с ней у основания водонапорной башни.

Ее ладонь нашла мою. Был понедельник, первый день второй половины лета. Весь день я провел с семьей в Блосуте у деда. Артур Юнкер шутил о болезни Альцгеймера несколько лет, но когда у него самого обнаружилось это заболевание, шутки прекратились. Дед стал понурым, замкнутым. Он называл маму Сарой, хотя так звали мою бабушку. Порой, пока мы сидели за столом, казалось, что он не узнает ни меня, ни моего брата. После ужина мы с Гримом пошли на тусовку около церкви Салема. У Йона не было никакого желания общаться с другими, думаю, что он пошел только ради меня. Он все время сидел в углу, словно не зная, как себя вести. А сейчас он уже был в «Юмкиле».

– Помнишь, после кино, – произнес я, – когда ты сказала, что тебе трудно сказать кому-то, что он тебе нравится?

– Ммм…

– Почему так?

Юлия приподнялась на локтях.

– У меня просто нет опыта в общении с парнями, как-то так.

– В смысле?

– Просто обычно… Вообще, я общалась только с несколькими, точнее с тремя. Но всегда заканчивалось тем, что они обижали меня, а Йон дико злился. – Она снова легла и стала смотреть на облака. – Примерно год назад я была на тусовке и слишком много выпила. Я была влюблена в одного из парней, он ходил в восьмой класс в школу Рённинге. Закончилось все тем, что я потеряла сознание, даже не помню как. Когда я очнулась, то обнаружила, что лежу на кровати, на одеяле, без одежды. Мне не было больно, то есть я не ощущала что-то… То есть, ничего такого со мной не произошло. Но после я узнала, что именно тот парень, в которого я была влюблена, и был со мною в комнате. Но неожиданно кто-то зашел, чтобы забрать кое-что из комнаты – они оставили там алкоголь, чтобы никто не украл. То есть, по чистой случайности, его спугнули. Вот такой у меня опыт по части парней. Я чувствую, что ты совершенно другой, понимаешь? Не подумай, что я о тебе плохого мнения. Знаю, что это не так, но мне все равно чертовски сложно…

– Ты рассказала об этом Гриму?

– Его зовут Йон. И – никогда в жизни, ты что, с ума сошел? Йон забил бы его насмерть.

В тот вечер родителей Юлии не было дома, и она пригласила меня к себе в первый раз. Их квартира выглядела практически как наша, или как ее зеркальное отражение. Около двери пахло чем-то кислым из мусорного мешка, прислоненного к стене, и Юлия, немного смутившись, пошла и выкинула его в мусоропровод.

Мы сразу пошли в ее комнату, и я не успел разглядеть остальную квартиру. Но выглядело все чище, чем я предполагал. На вешалке у двери висела знакомая одежда – куртка Грима. Кухня – простая, как наша, только без посудомоечной машины. У нас она была, и я подумал, что семья Гримбергов, наверное, ничего не имела против того, чтобы мыть тарелки вручную, а может, у них не было средств на ее покупку. В одной из дверей была дыра размером с большой кулак. Хоть отверстие было и не сквозное, но все равно очень заметное, как будто кто-то швырнул большой камень, или ударил кулаком со всей силы. Это была дверь в комнату Грима.

Мы вошли в комнату Юлии. Казалось, что она не знала, куда деть свои руки. В конце концов, девушка подняла их и начала теребить украшение на цепочке, висевшее у нее на шее. У одной стены был книжный шкаф, вдоль другой стояла маленькая кровать. Полки были забиты книгами и фильмами. У письменного стола стояло зеркало, и лежала раскрытая косметичка. Стены были украшены картинами и фотографиями.

– Тебе они нравятся? – спросила она.

– Фотографии?

– Да.

Большая часть снимков была портретами ребят нашего возраста, но я никого из них не знал. На паре других были запечатлены высокие дома. Эти фото были сделаны снизу и с такого ракурса, что основную их часть занимало небо.

– Да, мне нравятся фотографии, – наконец сказал я.

Она кивнула и улыбнулась. Затем прекратила теребить цепочку, подошла и прижалась ко мне.

– Первый раз парень у меня в комнате.

– А я впервые в комнате девушки.

Она поцеловала меня, и в моей груди что-то зашевелилось. Сердце стало биться так сильно, что эхом звучало в ушах.

– Посмотрим фильм? – спросила Юлия.

Я лгал ей и не знал теперь, было ли это важно. Но я обманул ее только по поводу секса – я никогда раньше им не занимался. Кожа Юлии была светлой и неестественно мягкой. Когда я ее касался, сквозь мое тело пробегала волна тепла, и шевелились волосы на руках. Она сидела у меня на коленях, и за ее плечом виден был телевизор, сцены из фильма пятнами света играли на стенах темной комнаты.

– Сними одежду, – сказала она.

– Всю?

– Да.

Я никогда в жизни ни перед кем не раздевался. Когда я стоял напротив Юлии, мне было жутко не по себе. Она, наверное, это заметила, потому что притянула меня к себе и обняла за плечи.

– Ты красивый, – прошептала она, и что-то в ее голосе заставило меня полностью расслабиться.

– Ты тоже. Но…

– Что?

– Я тебя обманул.

Она застыла.

– В смысле, обманул?

– О том, что я… В общем, я девственник.

– И дальше что? – спросила она.

– Как что?

– Все парни об этом врут. Я не удивлена. А что, ты хочешь в первый раз сделать это с кем-то другим?

– Нет, – сказал я. – Нет. А ты не обманывала?

– Нет.

В темноте, при свете экрана телевизора, внутри у меня что-то задрожало.

– У меня нет презерватива. У тебя есть?

– Успокойся. Я принимаю противозачаточные.

Мне было интересно, знал ли об этом Грим. А затем понял, что ведь я сам многого не знаю – или, точнее, совсем ничего.