Глава 7
1
Если бы успели быстро уехать, как предлагал Бабкин, все дальнейшее не обрушилось бы на них, как снежная лавина. Во всяком случае, до Галки не добрались бы так скоро.
Но длиннолицый следователь их опередил.
– Задержана в качестве подозреваемой, – сердито объявил Илюшин, едва войдя в дом.
Саша так и села.
– Все-таки убийство… – пробормотал Бабкин.
– Это не мы! – жалобно сказала Стриж. – Мы ее всего лишь нашли!
– Убита тяжелым предметом, удар нанесен по голове. – Макар глотнул воды. – Подозреваю, хотя Хлебников этого прямо не сказал, что в роли тяжелого предмета выступил гном.
– Какой еще гном?
– Садовый. Я только одного понять не могу – откуда на нем отпечатки Исаевой. Если она задержана, с большой вероятностью можно предположить, что они там есть. На основании одной лишь ссоры Хлебников вряд ли решился бы на такие меры.
– Ну почему… – начал было возражать Бабкин.
Но тут Саша отчетливо покраснела, и оба уставились на нее.
– Так, – помолчав, сказал Макар. – Похоже, отпечатки в самом деле есть. Правда, Саш?
Стриженова тяжело вздохнула и призналась:
– Она на нем сидела!
– Кто на ком?
– Галка. На гноме.
– Отпечатки пальцев! – напомнил Илюшин.
– Понимаю, что не попы, – рассердилась Стриж. – Галка его в руки брала, чтобы сесть.
Бабкин поднял брови.
– Зачем понадобилось садиться на гнома?
– А куда еще? Не на старушку же!
– Зная Галку, я бы не удивился, – пробормотал Илюшин.
– Макар!
– Я бы тоже, – согласился Сергей.
Саша махнула на них обоих рукой.
Илюшин побарабанил пальцами по столу и подытожил:
– Пудовкина убита, Исаева – подозреваемая, и следователь Хлебников сейчас вцепится в нее всеми жвалами.
– Молодец он, – нехотя буркнул Сергей. – Ничего не скажешь, оперативно сработано.
Они втроем устроились на кухне в его доме и слушали, как между занавеской и стеклом неодобрительно жужжит муха. Утро за окном вызревало золотисто-зеленое, как антоновка. День обещал быть июньским до самых кончиков лип, и никаких вам следов майской прохлады. Но ни одного из троих это не радовало.
– Подожди-ка, ты говорил, дети хватались за гнома, – вспомнил Бабкин. – Значит, как минимум должны быть еще их отпечатки.
Илюшин оживился:
– Может, детишки ее и прикончили? Они боевые пацаны.
– Тогда скажи спасибо, что не из лука пристрелили. Представляешь, идет невеста по саду, а тут бабуля падает.
– Убита стрелой в глаз.
– И шкурка не попорчена!
Саша обхватила голову руками:
– Я вас слушать не могу! Галка арестована, а вы шутки шутите.
– Во-первых, не арестована, а задержана, – дотошно поправил Макар. – Во-вторых, вы свое отшутили, теперь наша очередь.
– Надо ж было додуматься унести тело, – поддержал Бабкин. – Пусть теперь попробует объяснить Хлебникову мотивы.
Макар, соглашаясь, угумкнул по-совиному и пересел к печке на пол.
– И заодно расскажет, как труп оказался на крыше навеса!
– Она не знает! – простонала Саша.
– А у меня одна догадка имеется, – внезапно сказал Макар. – Убийца следил за вами, когда вы наткнулись на труп. И поскольку старушка была ему дорога как память, он перепрятал ее от вас, без пяти минут осквернительниц могил. Мало ли, думает, надругаются еще…
– Иди нафиг, – обиделась Саша.
Муха взвыла, как истребитель на взлетной полосе.
– Убейте ее кто-нибудь, – лениво попросил Бабкин и покосился на Макара.
– Хватит с нас насильственных смертей!
– Я тебе за это пирога дам. Грибного.
– А пиццы?
Сергей немного подумал.
– Могу и пиццы.
Илюшин поднял голову. За пиццу он готов был душу продать. Может быть, не свою, но чужую-то уж точно.
– Закрытую, – уточнил Бабкин. – С грибами и с луком. Называется «грибной пирог».
Макар разочарованно вздохнул. Муха, испуганно притихшая на секунду, зажужжала с новыми силами.
Саша без аппетита пила сваренный Бабкиным кофе: отличный кофе, надо сказать. Но она нутром ощущала, что радоваться вкусу, когда подруга томится в тюремных застенках, не имеет права. Бабкин раскладывал перед собой костяшки домино, Илюшин заинтересовался кочергой и рассматривал ее со всех сторон. Вот уж кто разрешал себе любые эмоции вне зависимости от происходящего.
Бабкин выстроил из костяшек змейку и щелкнул по крайней. Змейка с тихим треском повалилась.
– Саш, Галка призналась следователю, что она перепрятывала труп?
– Понятия не имею, – отозвалась расстроенная Стриж. – По-моему, даже она сама не знает, что может выкинуть. Господи, как вспомню ее идущей через лес со старушкой на плече!
– Вам еще повезло, что убили не патриарха, – заметил Макар, постукивая кочергой по листу оцинковки.
– Это почему? – заинтересовался Бабкин. – Он что, увесистый?
– Он с коляской!
– Так укатили бы его куда-нибудь – и с концами!
– Верно. Не подумал.
– Мы бы его и увозить бы не стали, – огрызнулась Стриж. – Привязали бы к коляске и посадили за столом как живого. Галка предлагала проделать это со старушкой.
Илюшин с Бабкиным переглянулись.
– Серьезно, она хотела посадить труп за свадебный стол? – не поверил Макар.
Саша молча кивнула.
– Это зачем же?
– Пахом Федорович отказывался продолжать празднование без Елизаветы.
Макар некоторое время осмысливал, и видно было, что он впечатлен. Даже при его легкомысленном отношении к чужим покойным старушкам ему не пришло бы в голову использовать Елизавету Архиповну в качестве реквизита.
– Да твоя Исаева просто фонтанирует нестандартными идеями!
– Может, пускай сидит? – предложил прямолинейный Сергей.
– Чтобы энтузиазм не выплескивался за пределы тюремной камеры?
– Именно.
Стриж встала, открыла окно и выпустила настрадавшуюся муху.
Галка дурында, тут и говорить нечего. Но дурында из ближнего круга. А чем отличаются те, кто стоит поодаль, от тех, кто рядом? Тем, что только первые могут позволить себе руководствоваться справедливостью.
Казалось бы, здравый подход: напортачила – расхлебывай. Объясняйся со следователем, нанимай адвоката! Деньгами поможем, но за твою выходку расплачиваться не станем, уж извини. У нас свои счета, у тебя – свои.
«Черта с два, – со вздохом подумала Саша. – И ведь дело даже не в том, что совесть потом заест, и не в том, что подругу потеряю. Галка-то как раз поймет! Будь ее воля, она сама бы отправила меня подальше отсюда. Но нельзя ее бросить, и все тут. Легко и приятно вести себя правильно в правильных ситуациях. А ты попробуй быть хорошим другом, когда твой приятель идиот».
– Вы, мои дорогие, как хотите, – твердо сказала она, – а я отсюда никуда не уеду. Исаевой нужно помочь.
– Как насчет договориться с местной тетушкой, чтобы носила ей передачи? – Илюшин перелистнул старый справочник адресов, который Бабкин использовал для растопки печи. – Сойдет за помощь?
– Не сойдет!
– А что тогда?
Саша помялась. Ее отличный замысел, как только возникла необходимость назвать его вслух, вдруг съежился, потускнел и стал выглядеть не более серьезным, чем хомяк в балетной пачке и на пуантах.
– Надо отыскать убийцу, – неловко призналась она.
– И убить! – воспрял Бабкин.
Саша засмеялась. Она сразу знала, что эти двое не оставят ее тут с Галкой, а их притворно безучастный диалог окончательно ее в этом убедил.
– Может, положимся на профессионализм товарища Хлебникова? – спросил на всякий случай Макар.
Но спросил без особого энтузиазма. Ему тоже все было ясно. Острой радости при мысли о том, что они застряли в Шавлове, он не испытывал. Однако опция «бросить двух сглупивших женщин разгребать последствия своих поступков» в базовых настройках Илюшина не была прописана.
Бабкин отобрал у него кочергу и сунул в угол.
– Профессионализм – дело хорошее. Но на месте Хлебникова я б не стал искать решение, когда есть готовый ответ. Старуха невесту доставала?
– Доставала.
– В бесплодии обвиняла! – подсказала Саша.
– Тут любая озвереет. Отпечатки нашлись? Нашлись. И в общем, даже свидетели есть.
Верно трактовав направленные на нее взгляды, Саша замотала головой:
– Я не свидетель!
– Ты видела ее возле трупа сразу после убийства. В компании гнома.
Бабкин вновь принялся выстраивать костяшки домино в извилистую линию.
– Давайте исходить из того, что Галина говорит правду. Она увидела тело, инстинктивно схватилась за гнома, чтобы присесть на него как на пенек, и тут появилась ты.
– Нормальный инстинкт самосохранения требовал бы при виде трупа держать руки при себе, – заметил Илюшин. – Сашка, ты в самом деле уверена в Исаевой? Пойми меня правильно: мы в любом случае постараемся ей помочь.
Стриж честно прислушалась к себе.
Способна Исаева ударить Елизавету Архиповну?
Да, способна, – признала Стриж.
А стала бы она врать своей подруге?
Нет, не стала бы.
– Когда она говорит, что не убивала, я ей верю. Понимаешь?
Макар отлично понимал. Он не видел оснований принимать на веру слова Галки Исаевой, зато доверял своей подруге.
Илюшин встал, потянулся и в движении стал на секунду похож на небольшого хищного зверя.
– В общем, любовь моя, дело обстоит так…
– Это он ко мне обращается вообще-то, – буркнул Бабкин. Но счастливая улыбка на лице Саши стала только шире.
– Дело обстоит так, – повторил Макар. – Расследовать убийство мы не можем, но тихо пошуршать о том о сем со свидетелями – вполне. Серега, доступ к уликам не получим?
Бабкин нахмурился:
– Без вариантов, извини. Можно, конечно, подкатить к Хлебникову. Но я б не стал. По вашему описанию не обрадуется он нам.
– Что значит «подкатить»? – острожно уточнила Саша.
Оба, и Бабкин и Макар, синхронно покачали головами.
– Не надо тебе в это вдаваться, поверь.
Саша подумала и решила, что безопаснее поверить.
Илюшин легко вскочил с пола.
– Серега! Ты со мной работаешь?
– Шутишь, что ли, – проворчал задетый Бабкин. – Что за вопросы!
– Если предпочтешь рыбалку, я пойму.
– Так себе здесь рыбалка. Так что давай лучше пораскинем мозгами, кого обидела ваша старушенция.
– Где расположимся?
Бабкин огляделся. Кофе в шкафу, хлебом он еще вчера запасся, буженина с маслом в холодильнике. Так что бутербродами они обеспечены. И пиво, отменное свежее пиво из ближайшего ларька! Что еще нужно человеку для продуктивного раскидывания мозгами? Только вобла. «За воблой Илюшина сгоняю», – подумал Бабкин.
– Здесь нам точно никто не помешает! – заверил он.
И тут раздался пронзительный, как вопль мартовского кота, звонок в дверь.
2
– Вы же это самое, – утвердительно сказал Олег Сысоев. – Детективы!
– Мы расследуем в основном случаи пропажи людей, – уточнил Илюшин, внимательно разглядывая гостя.
На ужине у Макара не было необходимости оценивать его, но первое впечатление он не мог не составить. «Феноменальный молчун. Флегматик. Долго запрягает, быстро едет. Уровень агрессии кажется, принудительно понижен. Потом так и привык. Что у него, бурная юность? Или сидел? Надо бы у Саши поинтересоваться».
Олег придвинулся со стулом ближе.
– У меня как раз невеста пропала.
«Где находится – знаю, но вытащить ее оттуда сам не могу», – подумал он.
Человек, сидящий в углу, пробурчал что-то невнятное. Его слова можно было трактовать в диапазоне от «не может быть!» до «мы так и поняли».
Саша ласково улыбнулась Олегу, и он слегка приободрился. Хоть один человек полностью на его стороне!
Дома творился бардак, Содом и Гоморра в одном флаконе. Это был хорошо взболтанный флакон, в который щедро сыпанули перца и соли. Сысоевы бранились, отчаянно обвиняли друг друга и тут же вставали на защиту тех, кого только что предлагали гильотинировать. То есть не вносили ничего принципиально нового в уже обкатанный репертуар.
В то же время Олегу чудилось нечто странное в поведении его родственников.
Смутная недосказанность витала в воздухе. Вернее, это была не недо-, а пере-сказанность: если прислушаться, то становилось ясно, то слишком много шумели, обвиняли и оправдывались. Как будто каждый хотел за ворохом словесного мусора что-то замаскировать.
Сысоевы были говорливы всегда. Любую проблему они встречали в крик. В этом отношении Олег был белой вороной в собственном семействе. «Не знаешь, что делать, – притормози и подумай», – полагал он. «Не знаешь, что делать, – поднимай шум!» – были уверены его родственники. Поэтому если Олегу казалось, что они говорят чересчур много, значит, никто из окружающих его людей вообще не замолкал.
Именно это он, запинаясь, и изложил приятелю Саши Стриженовой.
Сам приятель ему пришелся по душе. На ужине смотрел вокруг весело и восхищенно, с почти детским любопытством. Несмотря на опасения сестры, предсказывавшей, что невеста привезет с собой двух московских жлобов, вел себя дружелюбно и без капли чванства. А уж о его молчаливой красивой подруге даже Олег, не слишком хорошо разбиравшийся в людях, сразу понял: не высокомерна, а стеснительна. Улыбка такая, одними глазами… Как будто она хочет улыбнуться широко, но все никак не решается.
Олег не знал никого из прежней Галкиной жизни. И надо сказать, обрадовался, что у нее такие друзья.
Когда Галку забрали, в памяти выстрелило, кто этот Илюшин по профессии.
Сейчас, правда, перед ним сидел не совсем тот человек, которого Олег запомнил по злосчастному ужину. Во-первых, он казался старше. «Выпил, должно быть. – подумал Олег. – Похмелье у человека».
Во-вторых, озорство и детское любопытство с физиономии будто тряпкой стерли. И смотрел парень на Олега так, что Сысоеву внезапно вспомнилось, как пару лет назад его заставили в больнице глотать кишку, чтобы рассмотреть Олеговы внутренности.
Когда Олег изложил свое дело – что там излагать-то, две фразы! – все замолчали.
Саша молчала сочувственно.
Парень молчал критически (похоже, собирался отказать).
Мужик в углу молчал угрожающе.
Его Сысоев до сегодняшнего утра не встречал, только слышал, что друзья Галки привезли с собой третьего за компанию. Галка даже дом для него сняла, расстаралась.
Ну так теперь Олег рассмотрел, для кого она хлопотала. И мысленно сказал: «Ого!»
Во-первых, здоровый как лось. Да что там лось – медведь натуральный! Когда встал навстречу Олегу, оказалось, что на полголовы выше – а ведь Сысоев и сам не из карликов!
Во-вторых, ладонь стиснул во время рукопожатия так, что Олег поморщился. Мужик тут же извинился: прости, говорит, это я от всей души! Олег только сумел выдавить в ответ, что видать, широкая душа у тебя, дружище.
В-третьих, рожа нерасполагающая. Мрачная такая рожа, небритая, и с этой рожи зыркают на мир глубоко посаженные глаза.
Но самое главное случилось, когда Олегу налили кофе. После его обычного растворимого этот показался до жути крепким и горьким, как редька, к тому же здоровяк мелочиться не стал, сварил ему чуть ли не пол-литра. Сысоев сидел себе, потихоньку отхлебывал эту гадость. Волновался он сильно: не из-за того, что чувствовал себя не в своей тарелке, а из-за Галки. Должно быть, потому-то кофе у него и опрокинулся.
Чашка брякнулась набок так неудачно, что все пол-литра обжигающе горячей жидкости хлынули на колени Саше Стриженовой.
Та, бедная, даже вскрикнуть не успела: Макар Илюшин молниеносно ударил ногой по ножке ее стула, и Саша свалилась. Грохнулась бы она качественно! Капитально бы грохнулась, запоздало осознал Олег, если б небритый мужик не подхватил ее, как пушинку, возле самого пола. Подхватил – и отдернул в сторону.
На то место, где сидела Саша, полилась струя густого черного кофе. На все ушло не больше двух секунд.
– Что это было? – растерянно похлопала ресницами Саша, которую Бабкин поставил на ноги. Он уже успел сдернуть с крючка полотенце и набросил на растекающуюся лужу.
– Ты не ушиблась? – спросил Макар.
– Н-нет… А зачем ты меня толкнул?
– Кофе, – кратко пояснил Илюшин.
– Много! – пробасил небритый.
Олег был не дурак и о взаимоотношениях этих двоих понял сразу очень многое. Не о красавице с частным сыщиком, а о частном сыщике с приятелем. Сильнее всего Олега поразило, что Илюшин, выбивая стул, сделал это без малейших сомнений, рефлекторно. Он не просто не сомневался, что здоровяк подхватит его подругу – он вообще как будто не догадывался о существовании других вариантов.
Олег прикинул ситуацию на себя и понял, что у него таких друзей нет. Он и не представлял, что они могут существовать. Сысоев привык рассчитывать только на себя, и открытие, что можно другому доверять не просто как себе, а больше, чем себе, его ошеломило.
С мокрого полотенца закапало на пол.
– Извините! – проснулся Сысоев. – Можно я?..
Он споро прибрал последствия несостоявшейся катастрофы, морщась от неловкости. Его заверили, что ничего, бывает, беды не случилось, и слава богу. Олег поддакивал, а сам мысленно проматывал пленку снова и снова: кофе падает – стул летит – небритый хватает Сашу. «Кофе-стул-хватает». Дольше говорить, чем сделать!
Он многое бы отдал за то, чтобы посмотреть запись этого события.
Со дна взбаламученной души поднялось нехорошее чувство. Искусай его собаки, этот небритый был крут. Очень крут.
Олег отогнал от себя подленькую мысль, что именно поэтому Галка так и хлопотала насчет дома. И не просто отогнал, а погнал ударами хлыста и закидал вслед противотанковыми гранатами. Но мерзкое ощущение, что перед ним стоит человек, который во всем его, Олега, превосходит, не покидало.
А вот насчет Макара Илюшина у Сысоева подобных прозрений не случилось. Парень и парень: приветливый, обаятельный, ироничный. Ну, частный сыщик. Подумаешь!
– Ты не можешь нас нанять для расследования убийства, – сказал парень. В глубине глаз замелькали смешливые искры: определенно, он веселился. Саша все порывалась что-то сказать, но под взглядом Илюшина прикусывала язык.
– Почему?
– Потому что делом занимается следствие. У них рутинная работа: отпечатки, следы, вещественные доказательства, экспертиза…
– А у вас?
– У нас возможностей для этого нет.
– Никто нам улики не предоставит, – подал голос Бабкин. – Это незаконно.
Олег поразмыслил как следует.
– А со свидетелями общаться – законно?
Илюшин с приятелем переглянулись, и Олегу снова показалось, будто что-то у них на уме все-таки есть.
– Законно, – скрывая усмешку, подтвердил Макар.
– То есть вы за это возьметесь? – Олег даже привстал. – Деньги найду.
Илюшин коротко глянул на Сашу. «Надо соглашаться. Еще и гонорар срубим!»
Саша едва заметно шевельнула ноздрями. «Ты уже согласился! Без всякого гонорара!»
«Само в руки идет!» – намекнул бровями Макар.
Саша дернула нижней губой: «Прекрати издеваться над парнем! Видишь – он не в себе!»
Макар недовольно вздохнул. «Веревки из меня вьешь. Плетешь шнурки».
Он было понадеялся, что Сергей вмешается, но Бабкин хозяйственно замачивал полотенце в тазике, оставив разговор на усмотрение Илюшина.
– Ты понимаешь, что мне придется опрашивать всех твоих родственников? – сдался Макар.
Олег молча кивнул.
– А если я решу, что это кто-то из них убил твою бабушку?
– Она мне ни разу не бабушка.
– Это, конечно, меняет дело, – пробормотал Макар. – В общем, так: мы в любом случае собирались побеседовать с твоей семьей. Поэтому никаких денег ты нам не платишь, но и нанимателем не считаешься. Может, покойница – твоих рук дело.
– Может и моих, – на удивление покладисто согласился Олег. – Ты мне вот что скажи: выходит, я тебя десять минут уговариваю на уже решенное дело?
Илюшин бросил взгляд на настенные часы.
– Двенадцать.
– Чего?
– Двенадцать минут уговариваешь.
Олег насупился.
– И вот такой сволочи ты отдаешь на растерзание своих родственников, – с чувством поведал из коридора Бабкин и выжал насухо полотенце.
Вскоре вещи Саши и Макара были возвращены в дом Сысоевых. Олег скупо поведал родне, что из съемного жилища ребят выгнали, гостиницу оплачивать нечем, банковская карта заблокирована… Не бросать же людей! Но он мог ничего и не выдумывать: никого из Сысоевых возвращение приятелей невесты не заинтересовало.
«Буду ходить и приставать ко всему твоему семейству, – предупредил Илюшин. – Легенду надо составить».
«Не надо легенду».
«А что надо?»
«Правду».
«Они тебя проклянут».
«Сам их прокляну», – без улыбки сказал Олег Сысоев, и глядя на него, Макар понял: парень, безусловно, держится бодрячком, но внутри ниточки рвутся по одной, а толщина каната – величина неизвестная.
«Чем плохи флегматики – никогда не угадаешь момент и направление отъезда крыши. Легко с холериками: пообщался пару месяцев и знаешь весь диапазон эмоциональных реакций. А этот через десять лет дружбы даст тебе лопатой в лоб, и будешь гадать, чем заслужил».
Глядя, как Илюшин распаковывает вещи, Олег побродил туда-сюда в задумчивости. Внутри себя он произносил горячий монолог, полный просьб помочь его невесте. Илюшин очень удивился бы, узнав, как много ему успели сообщить, пока Олег выразительно молчал в углу.
В отличие от него, Галка знала, что большинство фраз ее жених произносит лишь в уме. Она умела вести с ним осмысленную беседу, в то время как любимый мужчина ронял одни междометия. Илюшин не достиг таких вершин, поэтому все призывы Олега пропали втуне.
– Того… надо? – спросил Олег прежде, чем уйти.
Макар вопросительно взглянул на него.
«Чем я могу быть полезен тебе в твоем расследовании? – имел в виду Олег. – Готов сделать все что надо».
– Помочь, – выдавил Олег, внутри произнеся еще один пылкий монолог.
Тут до Макара начало кое-что доходить.
– Ты спрашиваешь, не можешь ли ты мне помочь?
Олег с облегчением кивнул. Ужас, как сложно общаться с некоторыми!
– Во-первых, узнай все что можешь о завещании. – Предупреждая возражение, Макар вскинул руки: – Знаю, слишком мало времени прошло! Но все-таки уже могло что-то всплыть. Во-вторых…
Он задумался ненадолго и закончил:
– Во-вторых, попробуй узнать, где последние два дня находился Кожемякин.
– Иван? – недоверчиво уточнил Олег.
– Он самый. Ваш сосед.
3
Еще классиками было замечено, что не бывает вражды сильнее, чем вражда между старыми соседями по самому пустяковому поводу. Бабкин сравнил Сысоевых и Кожемякина с героями Шекспира, но Монтекки и Капулетти выглядели бы малышами подготовительной группы детского сада рядом с действительно серьезными игроками на поле мести и кровной вражды: Ниной Сысоевой и Иваном Кожемякиным.
Противостояние это началось очень давно. Но не тогда, когда молодая Нина отвергла ухаживания юного Ивана и предпочла лопоухого лейтенанта. А тогда, когда Кожемякин вырастил вдоль забора пять сливовых деревьев, затенявших соседскую клумбу с петуниями.
Эта небольшая вылазка на территорию противника переросла в полноценную войну. Уступать никто не желал. Сдаться? Да лучше сдохнуть на мусорной куче и быть похороненным под топинамбуром!
В этой войне было всякое. Сорняки одной стороны шли в нападение на участок другой. Им отвечали отряды колорадских хищников, мигрирующих по картофельным рядам. Кожемякин всерьез подозревал, что Сысоева по ночам перетаскивает на его роскошные кусты своих мерзких жуков. Он даже предположил, что в глубинах сысоевских подвалов выращиваются армии генно-модифицированных колорадских тварей! Полосатых демонов, устойчивых к опрыскиванию керосином!
Нина в ответ предложила пригнать Кожемякину психиатрическую бригаду по знакомству недорого.
«Ведьма!» – ругался Иван.
«Шизик со справкой!» – невозмутимо парировала Нина.
«Врешь! Нет у меня никакой справки!»
«А, так ты нелеченный!»
И Нина делала вид, что звонит в «Скорую».
– Алло! У нас тут случай буйного помешательства! Человек бегает в пижаме и обкусывает сырую картошку! Что? Да, прямо из земли! Скорее! Пришлите санитаров! И пусть захватят инсектицид.
Кожемякин на стену лез и сползал по ней, щелкая зубами.
Они устанавливали в стратегически важных местах трещащие вертушки, мешавшие соседу спать. Подманивали в палисадники врага оголодавших коз. Забрасывали снегом пять минут назад отрытую тропинку. То есть вредили друг другу упорно и не сдавая позиций.
Так продолжалось лет десять. Но понемногу противостояние приобрело характер холодной войны. Стороны устали и выдохлись.
– Здорово, сволочь! – приветствовала Нина соседа по утрам.
– Как дела, кикимора? – любезно осведомлялся Кожемякин.
Тишайший Петруша в грызне участия не принимал и обеими сторонами считался кем-то вроде безобидного представителя Красного Креста.
Так продолжалось до тех пор, пока Кожемякин за неделю до торжественного ужина не выгрузил на своем участке машину куриного помета.
Был ли это коварный замысел или случайность, истории не известно. Не известен также в точности объем привезенного удобрения. Но Нине, поутру вышедшей на крыльцо, показалось, что где-то рядом обкакалось примерно полторы тысячи кур. Дыханье у нее сперло, а перед глазами мелькнула прожитая жизнь.
Уцепившись за забор и впервые за сорок лет сожалея об отсутствии жабр, Нина, пошатываясь, добрела до соседа.
Иван, напевая песенку о ландышах, светлого мая привет, бултыхал в пластиковом бочонке палкой. Рядом выстроились в ряд еще десять бочонков.
– Ты что ж, сволочь, творишь! – прохрипела Сысоева, узрев эту картину.
– А чего? – удивился Кожемякин.
– Это! Вот оно! Убери его!
Нина заткнула нос, но обонятельные рецепторы неизвестным науке образом мигрировали на слизистые языка и нёба. Ничем другим бедная Нина не могла объяснить, почему она, вдыхая через рот, по-прежнему чувствует ЗАПАХ.
– Куда ж я уберу? – удивился Кожемякин. Помет достался ему по дешевке, и он пребывал в благодушном настроении.
– А-ы-а! – просипела Сысоева, что означало «куда угодно, но только подальше отсюда, и тогда я не прокляну тебя до седьмого колена!»
Иван вдохнул полной грудью и улыбнулся рассвету.
Нина, не веря своим глазам, уставилась на него. Ей неоткуда было знать, что последние пару лет у Кожемякина с цветением березы начинало закладывать нос. К концу июня проходило само, без всяких лекарств, так что Иван не придавал этому значения.
– Смрад! Кошмар! – каркнула Нина.
– Фосфор! Цинк! – обрадовал ее Кожемякин. – Водичкой разведем, пять днем настоим – и готово!
– Пять дней?!
Нина Борисовна ухватилась за калитку. Через неделю приезжает невеста! На ужин!
Мысль о любой трапезе, пусть даже отдаленной на неделю, вызывала острую тошноту. Но еще сильнее Нину замутило при мысли о том, что московскую высокомерную девицу привезут в эту адскую вонь. Как она будет морщить носик! Как будет посмеиваться, рассказывая потом приятелям-москвичам об ароматах Шавлова!
А как будут хохотать завистники! В ушах Нины зазвенел издевательский смех.
Сысоева придавала очень большое значение репутации. «Делай что хочешь, но выглядеть это должно пристойно!» Случись ей совершить сепукку, на последнем издыхании она припудрила бы края раны.
Можно отравить наглую дрянь, соблазнившую ее неопытного мальчика. Можно заточить ее в подвале. Можно, наконец, прибегнуть к помощи старой доброй веревки и придушить ее по-тихому, едва жених и гости отвернутся.
Но при этом вокруг не должно вонять куриным пометом!
А завистливая Алевтина! А язвительнейшая Елизавета Архиповна! Представив, какими замечаниями они станут сопровождать семейное торжество, Нина застонала.
– Ты что, болеешь? – подозрительно спросил Кожемякин. – Топай отсюда. Еще заразишь меня!
У Нины мелькнула мысль расчленить Кожемякина, а фрагменты трупа разбросать по бочонкам. Все равно хуже пахнуть уже не будет, трезво рассудила она. И улики растворятся в аммиаке. Где Иван Кожемякин? Нет Ивана Кожемякина. Распался на молекулы.
Но препятствовала проклятая слабость. Приступать к осуществлению этого плана можно было только в противогазе.
Нина зашла с другой стороны:
– Слушай, как человека тебя прошу: увези ты эту гадость.
– Какую гадость? – Кожемякин непонимающе огляделся. – Это ж ценное удобрение! У меня весь огород в рост пойдет!
Сысоева растоптала собственную гордость и принялась уламывать соседа. В ход шли посулы, угрозы, обещания и взывания к мужской снисходительности. Кожемякин, подлец, в ответ только посмеивался. А когда Нина выложила свадьбу как последнюю карту и взмолилась о пощаде, так и вовсе загоготал на весь огород.
– Пусть невеста привыкает! Здесь ей не Москва! Тут природой пахнет!
По мнению Нины, запах природы был хорош лишь до тех пор, пока не валил с ног. Но переубедить Ивана ей так и не удалось.
Униженная, измученная Нина вернулась домой. И стала в тоске и ужасных предчувствиях ждать часа икс.
Тем временем Кожемякин, потирая руки, развел помет водой, настоял четыре дня, удобрил половину участка и приготовился покончить со второй.
Как вдруг случилось непредвиденное.
Кожемякину продуло ухо, и, принимая прописанные врачом антибиотики, Иван внезапно избавился не только от отита, но заодно и от насморка.
В один прекрасный день он уехал по делам. С крыльца спустился больной человек, а вернулся совершенно здоровый.
На подходе к собственному дому Иван пошатнулся. Сделал еще три шага – и врос в землю.
Пропасть разверзлась у него под ногами, и текла по дну этой пропасти далеко не лава.
Нина могла бы торжествовать, но она в этот момент закупала освежители воздуха в промышленных масштабах. Остальные же соседи спешно закупоривали окна и окуривали квартиры благовониями. В индийской лавке, прозябающей в уголке супермаркета, в один день скупили весь ассортимент и требовали чего-нибудь позабористее.
Иван одной рукой взялся за нос, а другой ухватился за сердце.
Его можно было понять. Запах стоял такой, что писатель, живущий по соседству, вместо «смеркалось» написал «смерделось». После чего утратил душевное равновесие, напился, буянил и первой же электричкой покинул малую родину, увозя с собой многостраничный труд под названием «Навсегда в моем сердце».
Но мало этого!
Некая робкая жена, запуганная мужем, неожиданно впала в исступление и поколотила супруга иконой «Чаша терпения». А мирная старушка, собравшаяся помирать и по такому поводу уже причастившаяся, внезапно поднялась со смертного одра, разогнала скорбящую родню и заявила, что прежде выйдет замуж за детскую свою любовь Володьку Тихомирова, благо он как раз в прошлом годе овдовел.
Куриный помет круто менял людские судьбы.
Пока Иван тщился перестать дышать, синяя туча опустилась на Шавлов и скрыла на минуту кожемякинский дом. Когда же она поднялась, Кожемякина на месте уже не оказалось. Растворился, не оставив ни записки, ни следа.
«Говорят, два груженых «Камаза» привез», – сообщил Бабкин, пересказывая Илюшину подслушанный у реки разговор двух женщин.
Илюшин выразился в том смысле, что двумя «Камазами» куриного помета можно удобрить весь Шавлов и еще на окрестности останется. И был совершенно прав. Людская молва преувеличила размеры трагедии.
Но не ее накал.
Шавлов затаился, ожидая развязки. В то, что Нина оставит куриный помет на свадьбу сына без внимания, никто не верил. Ближние к Кожемякину жители готовились рукоплескать ей над трупом противника. Дальние просто наблюдали, заключая ставки и разбивая пари.
– Мстить будет страшно и изобретательно, – озвучил Бабкин всеобщую убежденность.
Макар взъерошил волосы.
– Месть – это хорошо. Только старушка-то тут при чем?
И тут Бабкин сказал, при чем.
Елизавета Архиповна приходилась Ивану Кожемякину троюродной теткой.
– Городок-то маленький, – сказал Сергей, – половина друг у друга в родственниках. Может, в этой яме собака и порылась? Где товарищ Кожемякин?
Тут-то и выяснилось, что Ивана уже два дня как никто не видел.
4
– Итак, время!
Макар Илюшин стащил плед с кресла на пол, разлегся на нем и стал до смешного похож на отпускника, выбравшегося на пляж.
– Время – это то, что работает на нас.
Саша представила подругу, томящуюся в застенках, и выразила сомнение.
– Не будущее время, – покачал головой Илюшин. – Прошедшее. Отпечатков у нас нет, улик не имеется. Что остается? Алиби. Кто, когда, где был и что делал. Похоже на школьную анкету, правда?
– Никто из нас, по-моему, не смотрел на часы… – растерялась Саша.
– А это не важно. Главное, чтобы вы смотрели друг на друга.
В дверь постучали. Олег деликатно просунул голову и осведомился, не нужно ли им чего-нибудь.
Комната, которую Сысоевы гостеприимно предоставили Илюшину и Саше, ухитрялась выглядеть одновременно избыточно и спартански. Избыточно – поскольку была завалена разнообразнейшим хламом. Спартански – поскольку среди этого хлама не хватало самых необходимых предметов.
Например, в ней отсутствовала кровать.
Зато имелась спинка от кровати, прислоненная к стене.
– Э-э-э… Нет, спасибо, у нас все есть, – поблагодарил Илюшин.
Олег просветлел.
– Тетка с дядей тут, – шепнул он. – Гришка принял.
«С него лучше и начинать, – имел в виду Олег. – Дядя, когда выпьет, становится разговорчивый».
Накануне они с Илюшиным решили все-таки не сообщать родне, зачем он вернулся в дом Сысоевых. «Скажу, что болею душой за Галку, хочу выяснить все детали», – решил Макар.
«Врать будут!» – предупредил Олег.
«Вот и прекрасно!»
Макар был убежден, что о человеке, говорящем правду, можно не узнать ничего. Но лжец выдает о себе всю подноготную! Ничто не обладает таким разоблачающим действием, как хорошо продуманная ложь.
Дело за малым: узнать, в чем именно врет собеседник. Выяснишь – половина дела сделана.
Когда дверь за Олегом закрылась, Макар вытащил телефон и быстро пролистал на экране последние звонки.
– Так-так-так… Вот оно.
В вечер убийства ему позвонили в тринадцать минут десятого. Тот самый человек, который предупредил насчет старого мошенника Михаила Гройса.
Да здравствуют мобильные телефоны! И как только раньше люди запоминали время события?
– Вы разошлись сразу после меня?
– Плюс-минус две минуты, – подумав, согласилась Саша.
– А во сколько ты наткнулась на Галку?
Саша прикинула: вот она смотрит вслед Кристине, вот медленно плетется через сад…
– Минут через десять-пятнадцать. Нет, скорее десять.
– Давай возьмем среднее арифметическое в двенадцать с половиной.
– Я останавливалась в саду, – вспомнила Саша.
– Из чего следует, что старушку убили в этом промежутке, между четвертью и половиной десятого. Кто был с тобой?
– Никого, – с сожалением признала Стриж. – Вот потом я слышала голоса в доме, когда бегала и искала тебя. Но тогда за столом я осталась одна.
Илюшин разочарованно сморщил нос. Хоть кого-нибудь исключить бы из списка! Но, похоже, не выйдет.
– Разве что Пахома, – пробормотал он.
– Что?
– Нет, ничего. В какую сторону пошла Галка, ты не заметила?
Саша как раз заметила. И говорить об этом замеченном ей очень не хотелось, но выбора не было.
– К лесу она ушла, – нехотя признала Стриж.
– Бабушке вослед?
– Да не бабушка она им!
– Ну хоть кому-нибудь бабушка?
– Кому-нибудь – наверное. Да хоть тем же мальчишкам!
– Вот и чудно. Покойница будет проходить у нас под условной кличкой «бабусенька».
Макар еще раз взглянул на телефон, потом поискал глазами в комнате циферблат. Часы с кукушкой обнаружились над креслом. Из них, наполовину вывалившись из гнезда, свисала птичка с полуоткрытым клювом.
– Ее сейчас стошнит, – пробормотал Макар. – Саш, есть хронометр?
Он положил перед собой ее маленькие часики и в задумчивости погладил ремешок.
– Итак…
– Итак? – выжидательно откликнулась Саша.
– Вычеркнуть нам пока некого. Кроме Пахома Федоровича. Мы только знаем, что первой ушла бабусенька, а последней…
Он вопросительно взглянул на Сашу.
– Кристина. Нет, совсем последней – я, а Кристина минуты за две до меня.
– Отлично. Может, и остальных вспомнишь?
Саша зажмурилась и напрягла память. Перед глазами замельтешили дядя Гриша в лиловом платье, Алевтина в инвалидном кресле, патриарх на каблуках… Сысоевы не желали выстраиваться в хронологическом и прочих порядках! Они зловредно перетасовывались, точно колода карт, и не понять даже, где туз, а где шестерка.
Мимо патриарха протопала Рита с таким выражением на лице, будто она неандерталец, которого вот-вот вытолкает из гнезда эволюции коварный хомо сапиенс.
«Стой!» – мысленно воскликнула Саша и ухватила Риту за отворот рубашки. Нет, не рубашки, а блузки! Шифоновой блузки в мелкий цветочек, идущей Рите не больше, чем Буратино бюстгальтер.
Она заставила Сысоевых замереть.
Вот чернявый валет с пухлыми щеками: дядя Гриша.
Вот бубновая десятка: боксер Валера.
Хмурая трефовая дама цыганского облика – Рита. «Позолоти ручку, тогда не укушу».
Малютка пиковый король со своей властной пиковой дамой – пара Сысоевых.
Алевтина до последнего уворачивалась и прикидывалась безликой тройкой червей, но в конце концов Саша и ее поймала. Ревнивая дама бубен с острыми плечиками и выпученными глазами.
А седой патриарх – конечно же, похожий на Нептуна трефовый король.
«Вот так бы сразу, – одобрила Саша. – А то путать меня будут!»
Она мысленно разложила карты на столе и сразу вспомнила, кто в каком порядке покидал скандальный ужин.
– Макар, они ушли практически друг за другом. Рита, кажется, сбежала покурить за дом. Боксер увез старикана. Дядя Гриша и Петруша ушли вместе, Нина исчезла первой, про Алевтину не помню.
– Уже неплохо, – пробормотал Макар. – Умница!
Он вырвал из тетради лист, слева расчертил на графы, справа набросал кривоногих большеголовых человечков. Одного, отдельно стоящего, изобразил в платье-треугольнике, с торчащими палочками волос и огромными глазами.
Саша заинтересованно всматривалась в это творчество и вдруг осознала, что глазастый человечек – это она сама. По сравнению с остальными он был выписан… любовно. Да, именно так. Илюшин даже оборочку на платье снизу пририсовал, и эта оборочка так растрогала Сашу, что ей ужасно захотелось поцеловать Макара, но было неловко отвлекать его от дела своим сентиментальным порывом.
– Мы смотрели, – машинально согласилась она, борясь с желанием взъерошить ему волосы. Ей на каждом шагу приходилось решать важные вопросы. Например, понравится ли ему, если она начнет трепать его лохматую шевелюру.
Большинство таких вопросов люди проясняют в первые два месяца тесного общения. Если попробовать так? А вот так? А вот эдак? И получив ответ, что прежде все было прекрасно, а вот эдак уже не надо, понимающе кивают: ясно, не будем.
Но Саша начала встречаться с Макаром всего три недели назад и по-прежнему боялась, что он исчезнет так же неожиданно, как и появился. Потому что она сделает что-нибудь не так. Растреплет ему волосы. Выругается слишком грубо. Ляпнет какую-нибудь глупость. У сероглазого обаятельного парня станет такое лицо, какое было у ее матери, когда Саша совершала очередной промах, и он заметит своим мягким голосом, под завязку набитым иронией: «Я не сомневался».
И всему придет конец.
Мать произносила свое фирменное «я не сомневалась» именно так.
Сашка провалила экзамен? Никто не сомневался. Сашка порвала новые джинсы, сев на торчащий из скамейки гвоздь? Никто не сомневался. Сашку бросил ее первый мальчик, двухлетняя ее мучительная любовь? Опять-таки неудивительно! Где тощая угловатая Стриж, а где подруга его старшей сестры, гладкая и белая, как сметанный крем, в дерзкой футболке, сквозь которую выпирают соски.
Сашины успехи вызывали недоверие.
Сашины провалы считались закономерными.
Она от природы была из тех детей, кто не слишком уверен в себе и должен сверять свои действия с ближайшим авторитетом. Это они взглядывают большими глазами на пап и мам: «Правильно ли я делаю? Одобряешь ли ты меня?» Подбегают на прогулке к бабушкам просто убедиться, что их не бросили. Выходят по ночам из комнаты проверить, не ушли ли родители из дома, оставив их одних.
Эти дети как будто сомневаются не столько в себе, сколько в окружающем мире. Вдруг он вычеркнул их случайно – и не заметил! А то и вовсе исчез.
Сашиному отцу было, в общем-то, совершенно безразлично, что там вытворяет дочь. Он увлеченно толкал вперед науку. Он был неплохим человеком, разве что начисто лишенным интереса к собственной семье.
Этого отсутствия интереса его жена так и не смогла ему простить. Когда-то она заставила молодого аспиранта жениться на себе (это оказалось не так уж сложно, поскольку он был старомоден и порядочен), но не смогла разрушить кокон, в котором он все чаще скрывался от нее. Ее упреки и требования отлетали как от упругой стенки. Да что там – она сама отскакивала от него, точно мяч!
Ни до кого так не хочется добраться ближе, как до отрешенных людей. Сломать стену вокруг этих замкнутых мерзавцев, заглянуть внутрь: что же там, что? Доказать самому себе, что ты ценнее прочих – тех, что не добрались.
Жене профессора Стриженова это так и не удалось.
У ее дочери взгляд иногда обращался в глубь себя, словно лампочка горела внутрь, не отдавая ни капли света наружу. В такие минуты она становилась полной копией отца. И каждая минута напоминала Оксане Стриженовой о ее фиаско.
К двадцати годам Саша выросла в невротика, убежденного, что все неудачи – результат лишь ее собственных действий. Мужчин она боялась, поскольку ничего о них не знала. Ее собственный отец был терра инкогнита, а опыта хороших подростковых отношений в школе она не получила.
В сочетании с ее природной красотой это оказалась убийственная смесь.
Убийственная, разумеется, для самой Саши.
«Когда я одна, меня как будто нет. Я ощущаю себя целой, только если рядом человек, который меня любит. Тогда я начинаю четко осознавать, что я думаю и чувствую. Я словно призрак, возникающий лишь тогда, когда напротив него ставят зеркало – и он с облегчением в нем отражается. Убери зеркало, и от меня ничего не останется.
Оставшись одна, я мучительно пытаюсь понять: кто я? Что я? Чего хочу?
Я все время напряженно вслушиваюсь в себя. Но я панически боюсь того дня, когда взгляну в зеркало и в нем уже никто не отразится».
В таком состоянии Саша Стриженова порвала самые серьезные и долгие отношения в своей жизни и даже не прыгнула, а влетела с разбега в объятия Макара Илюшина.
И тут выяснилось, что Илюшин обладает удивительной способностью. Он делал Сашу видимой. У него словно были в руках краски, и он проявлял ее в окружающем мире. Прорисовывал четко контуры. Обводил черты.
Саша стала замечать свое отражение везде: в лужах, капотах машин, глянцевых сумках! Даже в маленькой медной бляхе на собачьем ошейнике! Даже в глазах хозяина собаки!
Она стала понимать, чего ей хочется. Для этого больше не требовалось испуганно вслушиваться в себя, опасаясь услышать пустоту. Ей хотелось пиццы, пива, мороженого, фисташек, слезливую мелодраму, самокат и Колина Ферта в мокрой рубашке! Господи, да ей никогда еще так много не хотелось! Притянуть к себе жадными руками, все загрести, все! Сколько можно плыть бледным призраком – хочется стать, наконец, толстой веселой пиявкой, присосавшейся к этому миру и причмокивающей от удовольствия!
У Саши Стриженовой менялась походка.
Макар поддерживал все, за что она ни бралась. Любой выход за пределы зоны комфорта он сопровождал одобрительными возгласами. Хочешь ездить на лошади? Молодец! Играть ежами в гольф? Отличная мысль! Ходить по канату? Великолепно! Завтра же и поедем учиться, я уже забронировал нам два часа.
У Саши Стриженовой менялся голос.
Он танцевал с ней, пил текилу в клубах, балансировал на перилах мостов, целовал ее под фонарями, дарил волосатые кактусы, дурачился и вел себя по-мальчишески.
Но именно мальчишки и не хватало в ее жизни последние десять лет.
У Саши Стриженовой менялась судьба.
Макар Илюшин поднял голову и наткнулся на странный пристальный взгляд своей подруги. Елки, глазищи какие…
– Ты чего? – улыбнулся он.
Саша Стриженова с силой взлохматила ему волосы и накрыла их обоих пледом.
