— И как давно мы сняли «мигалки»? — спросил я у референта.

Шторку я не задернул, однако старался не смотреть на неподвижные мотоциклы эскорта и джипы кортежа. От одной мысли о том, что руководитель великой державы от Калининграда до Владивостока завяз в пробке, как последний лох на ржавой советской «копейке», чугунная слива внутри моего черепа грозила разогнаться до скорости болида с маленьким злобным Шумахером за рулем.

— Пятый уже месяц, — бодро отрапортовал мне льняной богатырь Вова. — Согласно вашему Указу, спецсигналы оставлены только на пожарных машинах, милицейских, МЧС и «скорой помощи». И все. Исключений не сделано ни для кого, даже для патриарха.

Стало быть, выбор у меня небогатый, обреченно подумал я. Одно из трех. Либо я, как придурок, продолжаю и впредь уподобляться простому народу. Либо я, как придурок вдвойне, отменяю собственный же Указ. Либо я, как придурок уж совсем запредельный, пересаживаюсь с «членовоза» на «скорую помощь».

Думаю, третий вариант — наиболее логичный. Карета «скорой помощи» мне в самый раз. Самый первый президент России, когда хворал, переносил свою резиденцию из Барвихи в ЦКБ. Ну а президент нынешний устроит себе штаб-квартиру в больнице имени Кащенко. По соседству с Магометом, Чингисханом и Наполеоном.

— Та-ак, — протянул я. — Значит, мы теперь подолгу на Рублевке стоим? Час? Два? Сколько, в среднем?

— Нет, что вы, Денис Анатольевич! — утешил референт. — С тех пор, как новый мэр проложил объездную от МКАД в обход Одинцова, больше пятнадцати минут обычно не бывает… А, вот и тронулись!

Джипы за окном, ворча, окутывались сизой бензиновой дымкой. Мотоциклисты, побросав сигаретки, седлали своих стальных коней.

«И кто же у нас мэр Москвы?» — чуть не спросил я у референта, но вовремя передумал. Лучше не буду пока этим интересоваться, поберегу нервы. А то еще ненароком окажется, что я своим Указом назначил на эту должность… ну, к примеру, киноартиста Джеки Чана. Вдруг я накануне загрузился китайской рисовой водкой?

Бездонная черная дыра между церемонией президентской клятвы и сегодняшним утром манила и пугала одновременно. Память могла быть чревата такими опасными сюрпризами, что заполнять пробелы следовало постепенно, по мере необходимости. По чуть-чуть. Если сразу обрушить на себя предыдущие месяцы, негодяйка внутри моего черепа запросто прошибет его насквозь. Что, если с «мигалками» заодно я отменил и VIP-залы в аэропортах? Или узаконил в России многоженство? Или перевел всю армию на контракт? Или, Боже упаси, подмахнул помилование олигарху Каховскому?..

Я задернул шторки и, чтобы отвлечься от жутких мыслей, велел Вове наладить в салоне телевизор.

Посмотрю что-то легонькое — «Дом-4» или «Поле дураков». А еще лучше — на одном из каналов поищу, пока время есть, какой-нибудь фильм режиссера Мики Оболенцева. Раз уж киномэтр напросился сегодня к президенту на прием, не худо бы и мне подготовиться к беседе. Выяснить, чего такого духоподъемного наснимал этот киномастодонт и лауреат Госпремии. Интересно, он вообще-то по каким фильмам спец? По боевикам? Комедиям? Драмам про колхозную жизнь? Мультфильмам?

Никаких эмоций фамилия «Оболенцев» у меня пока не вызывала. Мои робкие попытки зачерпнуть из колодца злодейки-памяти кончились почти ничем. На поверхность извлеклись только праздничное слово «Оскар» и всего два крайне загадочных кадра. На одном четверо босых небритых мужиков в кальсонах, радостно гикая, сталкивали вниз с горы старинный трехколесный велосипед с привязанным к раме толстяком в гетрах и клетчатом английском кепи. На другом кадре та же четверка (или, может, другая) волокла по бескрайней снежной пустыне упирающегося верблюда…

Мой референт поколдовал с разноцветными кнопками на боковой панели, дождался, пока из потолка выдвинется со щелчком плоский телемонитор, проверил настройки и вручил мне пульт.

Утренние программы поражали каким-то монументальным занудством. Фигурного катания, к удивлению, было совсем мало. Зажигательных песен с прихлопами и притопами — еще меньше. Отечественные мультики если и попадались, то несмешные, а импортные — к тому же и малопонятные (в одном из них, к примеру, действовали герои, состоящие из кружочков, квадратиков и треугольничков).

Было, правда, довольно много красивой дикой природы, но с упором почему-то не на массовый туризм, а на защиту вымирающих тварей. Эти вымирающие нахально лезли в кадр, оттесняя невымирающих, и поэтому вместо нормальных жирафов, зебр или бегемотов зритель вынужден был любоваться рептилиями, червячками и паучками.

Нет, право же, до моей инаугурации наше ТВ было заметно веселее. И драйва было больше, и всяко-разных шоу: для тех, кто любит с первого взгляда, кто может отгадать слово из трех букв, кто хочет стать миллионером. И куда это подевалось? Кому, скажите, мешало? Хоть бы на одном канале мне встретился Петросян с его коронными анекдотами про тещу. Но нет! А Поплюшкин? А Ефрем Мигальцев с монологами сантехника? А мой любимец Миша Зазанов, который всегда потешно закатывал глаза и высовывал язык до самого носа, изображая дебилов-америкашек! Где они все? Куда-то сгинула даже эта вертлявая девица… как ее там? Псюша? Всюша? Хрюша? Вместо них тянулась какая-то нудятина в режиме non-stop.

На одном из каналов два очкарика — первый круглый и бородатый, второй продолговатый и лысый — вяло собачились из-за фильмов режиссера с непроизносимой фамилией из одних согласных, что-то вроде Трчвский или Хрчвский. На другом канале некий тип с глазами воблы жаловался на Сталина: мол, великий вождь и учитель требовал от его гениального папани кантат и маршей, запрещая писать симфонии и сонаты (что еще за папаня такой?). Еще на одном канале черные похоронные костюмы, собравшись за столом в кружок, словно на спиритическом сеансе, талдычили про инфляцию, тревожа дух покойного Доу-Джонса. Не меньше трех раз я натыкался на оперы (сплошь классика), раза четыре — на допотопные исцарапанные черно-белые фильмы и столько же раз мне попадался кондовый научпоп. Ну что за тощища! Разве это можно смотреть? Нет, я как государственный муж ценю серьез, но не по ящику же!

Один раз я, правда, нашел кое-что любопытное — документальный фильм про моего сегодняшнего гостя, президента Хлебореску. Сперва там было про детство и армейскую службу, а потом вдруг я не без внутреннего содрогания узнал, что румын со смешной фамилией был, оказывается, в числе офицеров, в 89-м году чпокнувших Чаушеску с женой. Сразу же показали хроникальные кадры расстрела. Брр! Не могу сказать, что меня это зрелище сильно развлекло…

С упорством телеманьяка я переключал канал за каналом, но ничего похожего на фильмы мэтра Оболенцева не находил. Ни олухов в галифе, ни английского кепи, ни даже верблюда в снегах. То есть среди научпопа и Доу-Джонса проскальзывало наше игровое кино, и даже порой современное, но все больше про какую-то крикливую молодежь — даже еще более несимпатичную, чем в реальной жизни: крашеную, в дредах, в пирсинге и в тату. Эти уродцы искали место в жизни, хотя для них, по-моему, самое подходящее место было в исправительной колонии, в трудовом лагере или в зоопарке.

Вот так, попереключав туда-сюда все каналы, я, в конце концов, забил болт на Оболенцева. Выбрал смотренный раз сто штатовский фильм про кровавого графа Дракулу и последние четверть часа тупо наблюдал за тем, как седой артист, ставший знаменитым после роли садиста-каннибала, старается спасти красотку от графа-вампира, а графа — уконтропупить всякими способами (кол, крест, серебро, святая вода). Причем, глупая девка была, скорее, на стороне вампира, а справедливость — на стороне пожилого каннибала.

Я внезапно подумал, что даже из этого простенького, как сопля, фильма извлекается важный урок. В мире есть четкая иерархия правоты. Волкодав лучше людоеда, а людоед лучше вампира. И врете вы, господа гуманисты, что нашим миром движет извечная борьба со злом. На самом деле в нашем мире всегда борются меньшее зло и большее зло, а добро овечьим хвостиком трясется неподалеку от схватки, покорно ожидая, под какое из зол ему в финале придется лечь. Мы, президенты, не творим добро, хотя даже самые честные из нас в этом не признаются, пускай и мысленно. Я-то и сам про это думал только потому, что в башке у меня опять больно заколотилось, и мир снова состоял из боли, тоски и тошноты…

— Приехали, Денис Анатольевич, — подал голос Вова. Он уже оказался снаружи и распахивал передо мной дверцу машины.

Ох! Стараясь по возможности не расплескать боль и не сблевануть себе под ноги, я оперся на протянутую руку референта и вытянул себя из салона наружу. На свежем воздухе чуть-чуть полегчало.

Раньше я здесь как будто не был — во всяком случае, явно не помнил, что был. Российская Государственная Корпорация «Новые биотехнологии», видимо, оттяпала своим забором приличный кусок зеленых насаждений Парка Победы и успела уже вгрызться в эту территорию матовыми резцами трех производственных корпусов и одной хромированной коронкой административного здания.

Больше всего я опасался увидеть на месте главного здешнего управляющего кого-то совершенно незнакомого, который начнет липнуть с проблемами и чего-то просить, а я буду судорожно вспоминать, не наобещал ли я ему благ земных в своей прошлой жизни, и прикидывать, как бы половчее свои обещания обнулить.

— Здра-а-а-а-авствуйте, Денис Анатольевич! — Высокий и очень-очень светлый блондин, почти альбинос, уже спешил навстречу, распахивая мне дружеские объятья.

О, счастье! Блондин был мне отлично знаком — знаком еще до моего президентства, до инаугурации и погружения в черную дыру беспамятства. Мелкая чугунная дрянь у меня под черепом не взорвалась дробным пулеметным стуком, а даже, как показалось мне, слегка присмирела. Впервые я искренне обрадовался встрече с человеком, которого две трети России считали чудовищем.

— Доброе утро, Болеслав Янович! — Я почти ласково приобнял чудовище за талию и приветственно похлопал его по спине, туго обтянутой блестящим пиджаком крокодильей расцветки.

Потоцкий был прекрасным подтверждением моих мыслей о меньшем зле. Поляка-альбиноса не любил никто, кроме — как шептались в кулуарах — самой младшей дочери самого первого президента России. Да и она, утверждали те же компетентные источники, довольно быстро к нему охладела. Тем не менее Болеслав уже лет двадцать был важнейшим участником новой истории страны.

По официальной версии, до 1991 года он служил рядовым учителем чистописания в обычной московской школе, хотя родителями его считались польские аристократы с километровой родословной. Впрочем, я бы ничуть не удивился, узнав, что в число его предков затесался сам Пиноккио, выструганный из твердых пород дерева.

Болеслав был непотопляем и неуничтожим. Периодически его объявляли козлом отпущения (дабы прикрыть от рядовых граждан подлинных козлов), но ни разу управляемый народный гнев не стер его в порошок. Его именем называли самых шелудивых псов, его фамилию щелкоперы рифмовали с «Троцким», его чучело сжигали на сотнях профсоюзных митингах, его лицо было на мишенях в каждом втором ярмарочном тире, а он чихать хотел на ярость масс.

Однажды на его служебную дачу в Журавлево свалилась новая отечественная вакуумная авиабомба, как бы по халатности выпавшая из как бы случайно открывшегося бомболюка сверхзвукового Ту-160, который пронесся над дачным поселком на бреющем полете. Бомба угодила в черепичную крышу, насквозь прошила чердак, оба этажа, остановилась в подвале и позорно не взорвалась. И все потому, изощрялись потом кремлевские шутники, что военную промышленность в России реформировал не Потоцкий.

На всех постах, куда мобилизовывали Болеслава, он шел по головам, драл с работников по десять шкур, давил, как танк, но был, черт возьми, едва ли не единственным, кто всегда давал быстрый результат. Никто уже не помнит, сколько раз его назначали и переназначали на должности, ни одна из которой не была синекурой. Из администрации президента его перебрасывали в правительство, кидали на амбразуру сельского хозяйства, затыкали им дыру в легкой промышленности, укрепляли им связь и медицину, и, думаю, если бы кому-то пришла в голову фантазия отправить его на галеры российского автопрома, то вскоре наши легковушки… нет, не смогли бы еще конкурировать с импортными, но хотя бы уже не разваливались на полпути от завода-изготовителя до магазина.

Не поручусь, что Болеслав совсем уж не крал (кто, скажите, в России не вор?), однако он был не мелочен и не тырил по-глупому. Его могли обозвать Антихристом, но вот в краже кремлевских ложек его — и это я помню точно! — уж никто ни разу не обвинял.

Теперь ему, выходит, подыскали очередную сферу деятельности. Может, это я ее и подыскал? Не буду вдаваться в подробности. Все равно я так и не знаю, какого рожна вообще сюда приехал.

— Как поживают наши био… гм… биотехнологии? — для порядка осведомился я. — Надеюсь, развиваются по нарастающей?

— С каждым днем все биологичней и технологичней, — заверил меня Потоцкий. — Сейчас сами увидите наши разработки. Прошу!

Он увлек меня по дорожке, вымощенной желтым кирпичом. Вся моя свита — десяток секьюрити, Вова-референт, еще несколько Вов из обслуги, придворный фотограф и строгий немой полковник ВВС с ядерным чемоданчиком — гуськом потянулась следом.

Потоцкого я мог ни о чем не спрашивать, отдавшись на волю стихий. Он был уникален тем, что не требовал мелочной опеки и еженедельных понуканий. Получив задание в самом общем виде, он не приставал к начальству на промежуточных этапах и не показывал полработы. Путь от дерьма к конфетке оставался за кадром.

В первом корпусе мне продемонстрировали материал-хамелеон. Самая обычная на вид тряпка, помещенная на испытательный стенд, на моих глазах меняла не только цвет и упругость, но форму и плотность: то ее можно было протащить сквозь игольное ушко, словно тончайший шелк, а то вдруг лоскут разрастался вширь и деревенел, как подмороженный, после чего электрокувалда выбивала из него искры. Потоцкий улыбался, размахивал руками, сыпал цифрами, разливался соловьем про изменения каких-то там биомеханических свойств клеточных мембран, про одежду ближайшего будущего. Он предрекал неминуемо скорый закат традиционных швейных отраслей, поскольку, мол, изделия из нетканых тканей перестанут шить обычным способом и начнут сразу выращивать, как парниковые огурцы, или выпекать, как свежие булочки.

Под конец своей речи Болеслав, извинившись, снял с себя пиджак крокодилового цвета и спросил, не разрешу ли я кому-то из президентской свиты попытаться этот пиджак разорвать. Я кивнул и кликнул добровольца. Желающих безнаказанно попортить гардероб самому Потоцкому нашлось целых пятеро, включая референта Вову; даже на бесстрастном лице немого полковника промелькнула тень сожаления о том, что чувство долга и ядерный чемоданчик не позволяет ему поучаствовать в благом деле.

Впрочем, как я и подозревал, все попытки мощных лосей-секьюрити и референта завершились безрезультатно: одежда, раздираемая на части, осталась целехонькой. Потоцкий надел пиджак обратно, самодовольно усмехнулся и предложил: «Продолжим осмотр!»

Во втором корпусе было тоже интересно, хотя внешне и не так эффектно. Там, как я понял, занимались утилизацией мусора и разрабатывали системы биологической очистки промышленных стоков. Болеслав азартно приплясывал возле перегонных кубов с манометрами, подкручивал какие-то разноцветные рычажки и ежеминутно менял отработанные бумажные фильтры на свежие. Традиционные химико-механические системы, представленные здесь же для контраста, делали свое дело медленно, с неприятным скворчанием и, несмотря на вентиляцию, заметно подванивали. Новейшие биоконструкции, которые располагались чуть поодаль, были раз в десять мельче, работали бесшумно и не пахли ничем.

Меня умеренно мутило, а Потоцкий распинался про невиданные возможности генетически модифицированных микроорганизмов. Он божился, что через год-два ответственность за очистку даже безупречной с виду речной воды (видите на фильтре, сколько в ней грязи!) возьмут на себя во-о-о-от такие (взгляните сюда, в микроскоп!) крошечные пылевые клещи-сапрофиты — почти те же, что водятся в обычных матрацах, но видоизмененные в соответствии с новой программой. Слой жирной грязи на фильтрах выглядел гадко, клещи-избавители при сильно увеличении — еще гаже, и, кабы не постукиванье у меня в голове, я бы, наверное, испытал некоторое удовлетворение от того, что в России еще одна мерзость будет эффективно бороться с другой.

В третьем корпусе, куда мы перешли из второго по полупрозрачному акведуку, тестировали биологические источники энергии, альтернативные уже придуманным раньше, — то есть до назначения Потоцкого. Здесь демонстрационный зал был заставлен гигантскими зеленоватыми емкостями, сперва принятыми мною за мутные шары аквариумов. Основной прогресс, однако, прятался не в них, а в гораздо более мелких посудинках, наподобие стеклянных чаш для глинтвейна, только плотно закрытых сверху и с краниками.

Потоцкий на глазах публики сталкивал лоб-в-лоб старое с новым. Все прежние методики добычи электричества из навоза и подсолнечного жмыха он дерзко высмеивал, обзывая позавчерашним днем человечества. Как молодой счастливый папаша о ненаглядном чаде, глава «Биотеха» рассказывал о волшебном микрогрибе из Патагонии: тот, представьте, умел превращать древесные отходы в близкий аналог дизельного топлива. Правда, пока целая грибница за день могла надоить из громадного полена не больше наперстка солярки, однако увеличение выхода продукта было делом техники.

Если методом генной инженерии скрестить во-он тот грибок с вот этой морской губкой — «полифера спонгиа», — то биологическая фабрика заработает с удесятеренной скоростью. Да и вообще, гордо заявил Потоцкий, генетическое конструирование на базе этого природного уникума позволит делать все! Все! От невиданной приправы к шашлыку до новейшего лекарства от насморка…

Болеслав сказал «лекарство» — и я сразу позабыл про грибки, клещей, навозных жучков и прочую дрянь. Я понял, зачем я здесь.

Вернее, так: я по-прежнему не догадывался, для чего президенту Кораблеву эпохи запоя понадобилось запланировать визит в вотчину Болеслава, зато я твердо знал, какую реальную пользу президент Кораблев эпохи последствий запоя может извлечь из своего визита. Надо перенацелить Потоцкого на другое, более важное! Уж чем-чем, а острой нехваткой энергоносителей Россия сроду не страдала. На кой хрен нам сдалось дорогое искусственное дизтопливо, когда дешевой нефти у нас пока еще — качать не перекачать? Панацею от главной русской болезни — вот что, милые, надо искать.

Разумеется, человеку моего ранга было несолидно первым заикаться на эту тему. Идея должна была родиться в гуще простого народа, а уж потом я, его президент, позволю себе откликнуться на заботы и чаяния нации, поддержав инициативу снизу. Ну, и где тут народ?

— Болеслав Янович, я хотел бы теперь пообщаться с трудовым коллективом, — прервал я на полуслове песнь во славу генетики.

Дисциплинированный Потоцкий тотчас же заткнул фонтан и принялся жестами сзывать к нам толпящиеся в отдалении синие халаты и синие шапочки. К моему великому сожалению, простые гегемоны РГК выглядели до неприличия румяными, чистыми и умытыми. Следов бурно проведенных выходных на их лицах я не обнаруживал. Ладно, решил я про себя, рискнем. Другого народа у меня поблизости нет.

— Вот ты! — Я указал пальцем на молодого упитанного парня с розовым поросячьем лицом. Мои секьюрити обшмонали счастливца, и тот был допущен до президентского рукопожатия. — Ответь мне, голубчик, о чем, по-твоему, мечтает по утрам человечество?

— С древних времен? — почесав репу, уточнил свинопарень.

— С самых что ни на есть древнейших, — подтвердил я. Неужели мне подфартило с первого же раза? Ну, колись, не тяни!

— Хм… даже не знаю, Денис Анатольевич, — после долгой паузы сказал свинопарень и неуверенным тоном добавил: — Может быть, о философском камне?

— О философском… о че-е-е-ем? — Я вытаращился на него. От неожиданности замешкалась даже чугунная дрянь у меня в черепе.

— Если говорить языком физики, то о методе трансмутации любого металла в золото, — стал просвещать меня этот чертов умник. — Средневековые алхимики… скажем, Раймонд Луллий или Роджер Бэкон… ведь они веками мечтали выполнить заказ сюзеренов…

Ну я попал! Луллий-хренуллий. Спасибочки тебе, Потоцкий, за работу с кадрами. И это теперь называется рабочий класс?!

— Как фамилия? — спросил я умника и внимательно к нему пригляделся. Чего-то он весь из себя брюнет, это не к добру.

— Райхельгауз! — доложился свинопарень, выпячивая живот.

Оп-па. За то вас и не любят, злобно подумал я и жестом отослал умника обратно в строй. Нормальные люди думают по утрам о наболевшем, а эти — о золоте, все о золоте… Может, хоть вон тот скажет правильно? Морда у него, кажется, пролетарская.

— А твоя как фамилия? — Я указал на следующего кандидата.

— Туминас!

Час от часу не легче. Прибалт. Потоцкий что, одних некоренных к себе принимает? Брезгует русским народом?.. Я опросил еще нескольких, и худшие мои опасения подтвердились: в дружном рабочем строю под синими шапочками и синими халатами притаились нацмены, как на подбор: Каменькович, Фоменко, Гинкас, Жолдак, Штейн и Шапиро. Все они делали вид, будто не понимают моих намеков, и говорили о чем угодно, кроме главного. Эти хитруны разве признаются, что у них тоже трещит башка по утрам?

Уже почти отчаявшись, я выбрал наугад какого-то высокого, модно-небритого, с кругами под глазами. Тоже чернявоват, конечно, но у него хоть нос картошкой, а не баклажанчиком.

— Как фамилия? — Я поманил его пальцем.

— Серебрянников!

Звучит вроде по-русски. Может, ты-то хоть выручишь своего президента? Напрягись же, гегемон, вся Россия от тайги до британских морей ждет твоего заветного слова. Не подведи.

Я посмотрел небритому прямо в глаза и медленно, вбивая между словами огромные паузы, спросил у него в упор:

— О чем — мечтает — человек — утром — понедельника?

— Дык опохмелиться… — вздохнул Серебрянников. Спаситель мой!

— Во-о-о-от, Болеслав Янович! — Я, торжествуя, повернулся к Потоцкому. — Видите, о чем мечтают простые граждане! Примите это во внимание, и чтобы вечером же экспериментальный образец нового средства от похмелья был у меня в кабинете. Вам ясно?

— К вечеру можем не успеть, — замялся Болеслав. — Разве что попробовать синтезировать к завтрашнему утру…

Я представил себе, как весь долгий день и еще всю долгую ночь в моей разнесчастной голове будут танцевать чечетку, — и без церемоний погрозил Потоцкому кулаком. Вроде бы в шутку, но так, чтобы он проникся всей серьезностью президентского поручения.

Когда от аспирина никакого проку, а водку организм не принимает, человек может стать оч-чень опасным. Лучше со мной не спорить.

— Никаких «завтра», Болеслав Янович. Жду результата сегодня же.