Если я выживу, обещаю тебе, Господи, что впредь буду следовать президентскому графику от первой до последней запятой. Папка Вовы-референта станет отныне моей Библией, Камасутрой и Уставом гарнизонной и караульной службы. Написано «обед» — буду жрать обед, написано «туалет» — буду тужиться, написано «головная боль» — буду усмирять свою черепную сливу. Никаких отступлений, никаких импровизаций, никакой самодеятельности, ни-ни! Если бы я, например, сегодня жил по графику, то час назад мирно общался бы с придурками-животноводами на ВВЦ, а сейчас перерезал красную ленточку на открытии какой-то художественной хрени в ЦДХ.

И что вместо этого? Вот уже час я торчу в Круглом зале, в башке моей бушует камнепад, а напротив меня, грозя средневековым арбалетом, расселся пожилой вампир — по совместительству еще и президент Румынии. Блеск! О таком ли я мечтал в день инаугурации?

— Значит, поэта Есенина все же ваши убили? — поинтересовался я. Вопроса поумнее мне отчего-то в голову не пришло.

— Какие еще «наши»? — приподнял идеальные брови Хлебореску.

— Ну гномы, эльфы… всякие существа из мифологии.

— Денис Анатольевич, помилосердствуйте, — улыбнулся румын. — Вы что, меня не слушали? Я же объяснял: нет в природе никаких гномов и эльфов! Вы в институте диалектический материализм не застали? Зря. Чудес не существует, есть стечение обстоятельств и сочетание генов. Раз в тысячу лет в одном случае из ста миллионов рождается человек с иным метаболизмом. Осознали?

— Так, в общих чертах, — пробормотал я. — Материализм… эмпириокритицизм, ну да, практически осознал. Днем вы спите в своих гробах, а ночью просыпаетесь и выходите на охоту…

— Ох уж эти выдумки мистера Брэма Сказочника! — хмыкнул румынский президент. — Много литературы и три процента правды. И ладно бы необразованные крестьяне, но вам, лидеру огромной державы, стыдно разделять простонародные предубеждения. Уникумы, подобные мне, — а ближайшем будущем, очень надеюсь, подобные нам с вами, — не спят в гробах с трансильванской или какой-то иной землей, не боятся прямых солнечных лучей, не страдают аллергией к чесноку, распятию или святой воде… вот, пожалуйста, глядите сюда. — Левой рукой Хлебореску полез к себе за пазуху и извлек желтый крестик, висящий на цепочке. — Смотрите! Я православный, как и вы… Видите? Я его поцеловал и ничего плохого со мной не случилось. Наш организм толерантен к золоту, к меди, к железу… к любому металлу, кроме серебра, хоть к урану или ртути… Я могу работать внутри ядерного реактора и максимум подхвачу ангину… Нравится вам?

— Где, внутри реактора? — тупо удивился я. — Не пойму, зачем вам самому туда лезть. У вас же есть подразделения МЧС…

— Да я не об этом! — с легким раздражением откликнулся тезка римского императора. — Я о преимуществах. Считайте: отличная выживаемость — раз, низкий болевой порог — два, физическая сила — три, устойчивость к агрессивным средам — четыре, высокий Ай-Кью и развитая интуиция — пять… А возраст! Чаушеску прожил, в общей сложности, лет триста, и мог бы дольше, если бы… Ну вы меня понимаете. Признайтесь, некоторая, скажем так, специфика нашего ежедневного питания — не самая большая плата за эти и другие природные блага, полученные взамен.

Из-за сильной головной боли я, должно быть, выпустил из виду одно важное звено в длинных рассуждениях президента-кровососа.

— У меня со школы было неважно с математикой, — сказал я, — но я помню про геометрическую прогрессию. Если все так здорово, почему же до сих пор Земля не заселена вам… вам подобными?

Слово «вампир» я не употреблял, чтобы понапрасну не доставать опасного гостя. Господин Хлебореску с первых же минут разговора в своем новом качестве дал мне понять, что этот грубый термин для него оскорбителен и что он, Хлебореску, предпочитает замену — «немуритор»: то есть «бессмертный» по-румынски. Подозреваю, сюжеты о Кощее были основаны на реальных событиях. Просто в стародавние времена еще не были знакомы с понятием «метаболизм».

— Вот еще одно классическое, хоть в учебник, заблуждение. — Румын воздел указательный палец. — Нет тут прогрессии. Нам, разумеется, для поддержания жизни необходима свежая кровяная плазма донора, и при этом, увы, некоторые доноры не выживают. Однако даже те, кто выживает, не становятся нам подобными. Укусить — еще не значит инициировать. Здесь что-то вроде… как это по-русски… одномужества для женщин, или одноженчества для мужчины… то есть моногамии, да. Один выбор. За всю свою жизнь каждый из нас может обратить только одного и только осознанно.

— Почему же Чаушеску выбрал вас? — вяло спросил я. — Почему он, как вы сказали, не обратил кого-то за предыдущие триста лет?

— Случай, Денис Анатольевич, элементарный случай, — пожал плечами мой собеседник. — Провидение, рок, судьба, сами выберите подходящее слово. Мне повезло. Разумеется, его дар не должен был достаться простому армейскому капитану. Чаушеску очень, очень, очень долго ждал. Он выжидал, пока был валашским господарем и пока был генеральным секретарем. Он заспешил, только когда армия отвернулась, а секуритате разбежалась: он подумал, что после расстрела ему отрежут голову, а это для нас так же необратимо, как и серебряная стрела… К сожалению.

Усмехнувшись, Хлеброреску провел ногтем по своему горлу.

— Покойник был большим хитрецом и огромным эгоистом, — продолжал он, — но за свои три сотни лет так и не научился мыслить глобально. Он воображал, что его дар — его личный капитал, как фамильярное… нет, фамильное золото, которое должно остаться в семье… Я потом нашел и расшифровал его записи. Там было много интересного, но не было мудрости.

В последние годы он все колебался, кому передавать эстафету, — сыну Нику или сыну Валентину, Валентину или Нику, больше никого в этом списке не было… Он все прикидывал и раздумывал, и тут пришел декабрь 89-го, и был этот глупый полет в Тырговиште… и вертолет с пустым бензобаком и пилот с пулей в голове. Выбирать стало уже не из кого, пришлось кусать первого, кто подвернулся ему под руку… под зубы. Будь Чаушеску мудр, он бы давно укусил Брежнева. Возможности были: ваш генеральный очень любил целоваться… Тогда вся история пошла бы совсем по-другому.

Я представил себе нетленного Леонида Ильича, бодро шамкающего ныне, и присно, и во веки веков — и тихо ужаснулся. Эгоизм румынского генсека не показался мне такой уж большой бедой.

— Вы, значит, расстреляли его серебряными пулями? — спросил я.

— Самыми обычными, — признался бывший армейский капитан. — И голову ему не догадались отпилить. Я ведь в тот день тоже не сразу сообразил, чего он мне в шею вцепился. Думал, спятил…

— Тогда я ничего не понимаю. — Я потер лоб. Изнутри меня туда же прицельно тюкнула слива. — Как же вам удалось его убить?

— А мы его тогда, в 89-м, и не убили, — почти равнодушно заметил Хлебореску. — То есть думали, что убили, но ошибались. Нам очень повезло: яму выкопали глубокую, и его, и Елену захоронили в отдельных цинковых гробах, и гроб с Николае положили снизу. Уже потом, когда вскрывали могилу, оказалось, что за год он прогрыз два слоя цинка и только во втором гробе, где Елена, завяз. Наш Великий Кондукатор живуч был необычайно. Если бы я не знал заранее и не приготовил оружие, мог бы его упустить… По-настоящему дата его рождения и дата смерти — не такие, как в энциклопедиях. Когда наш народ будет готов узнать правду, я прикажу внести поправки в учебники истории.

— А ваш когда народ будет готов?

— Не знаю. Нескоро. Я нетороплив. Новый порядок завоюет мир поступенчато… постепенчато. Сперва Румыния, потом Россия, после Соединенные Штаты Америки… G8, G20… Саммиты на высшем уровне бывают каждые три-четыре месяца. Лидеры общаются, процесс идет… Представьте: вот она, мировая элита — умные, опытные, почти бессмертные. Я, вы, Квам — все будем братьями по крови.

— Вот и летели бы сразу к мистеру Кваму, — предложил я румыну. — Все-таки Америка — главная сверхдержава. Не пойму, отчего вы не начали с президента США? Уж сразу кусали бы его.

— Я думал про это, — серьезно сказал Хлебореску. — Но там строже протокол. Вам-то в Белом доме устроят аудиенцию в любом формате, а для такой маленькой страны, как наша, трудно получить тет-а-тет с американским президентом. А свидетели нежелательны. К тому же, — румын мне подмигнул, — проект долгосрочный, а в вашей стране Конституция самая лабильная… то есть скользящая, подвижная. Глупо отдавать дар лидеру, которому осталось быть у власти год-два. У вас все проще. Президентский срок был четыре года, потом шесть… Теперь вы можете сделать и восемь, а потом вообще убираете ограничения. К вам привыкнут, и никто уже ничего не захочет менять. Тем более вы больше не будете стареть. Вы за-кон-сер-ви-ру-е-тесь в своем возрасте. Денис Немуритор!

О-о-о-ох! Первый раз моя чугунная слива просто откликнулась на это отвратительное «немуритор» ударным стуком. Теперь же, когда мерзкое кащеево слово возникло второй раз, паршивка в моей голове отбросила всякий политес и взялась за меня основательно.

Боль стала резонатором. Каждая фраза румынского президента кувалдой вбивалась мне в уши — в то время как собственные мои слова доносились до меня, словно бы через толстый слой ваты. Ага, вот и выход: мне тоже надо говорить. Пока я говорю с ним, он молчит. Моя реплика — крохотная передышка.

— В вашем плане дыра. — Я больше не отбирал выражений и выбрасывал из себя слова, которые первые приходили на ум. — И она его потопит. Та же Америка, допустим, — страна дикая: там не любят менять Конституцию под человека. Максимум через восемь лет Квам уйдет, и кто будет кусать его сменщика? Цепочка прервется. Ваш новый мировой порядок накроется медным тазом…

— Все поправимо! — Хлебореску, похоже, ничуть не обиделся. — В Америке такие же люди, как и везде. Конституция Конституцией, а Рузвельта, вы вспомните, они терпели целых три срока подряд… И выбирали бы его и дальше, окажись он нашим собратом…

— Рузвельта они выбирали, пока была война… — Каждым словом я заговаривал свою боль. Получалось так себе. — А сейчас ее нет.

— Правильно! Мировой войны нет, зато есть мировой финансовый кризис… Есть «Аль-Каида», талибы, озоновая дыра, Северная Корея, рыбья холера. Много людей и в Европе, и в Америке будут только рады снять с себя тяжесть самосознательных… нет, самостоятельных решений… Что, убедил я вас наконец?

— А вам-то, не пойму, какая разница? — мрачно буркнул я. — Из нас двоих оружие у вас, а не у меня. Могли бы меня уже сто раз вырубить своим приемом и искусать во все места. Убеждать зачем?

На лице у румынского президента снова появилась та самая широкая улыбка, с которой он сегодня уже шел ва-банк. И чем больше я смотрел на гладкое и молодое лицо старика-вампира, тем меньше меня злили педики — приличные, в сущности, люди.

— А затем, Денис Анатольевич, — сказал мой гость убаюкивающим голосом, — что мне не нужен обращенный враг, мне нужен союзник. Я хочу, чтобы все случилось добровольно, по взаимному согласию.

— Союзника, к вашему сведению, не держат под прицелом, — возразил я. В голове шумело все сильнее. — А изнасилование обычно не бывает по взаимному согла… О, ч-черт! — После точечной бомбардировки особо уязвимых мест под моим черепом чугунная паскуда перешла, наконец, к бомбардировке ковровой.

— А-а-а, — весело протянул румын, — вот оно в чем дело! Как же я упустил из виду? Вы меня плохо слушаете потому, что у вас есть головные проблемы… проблемы с головой. Понимаю-понимаю. Когда я собирался к вам в Москву, я надеялся найти вас еще в несколько другом, более приподвинутом… приподнятом, как говорится, состоянии духа…

Да-да, вы не смущайтесь, я легко догадался о вашем перманентном запое, я же вам рассказывал о нашей природной интуиции… Хотя, признаться, нынешнее ваше состояние мне нравится даже больше, чем прежнее. Оно более… как это правильно по-русски? договороспособное. Потому что, когда вы примете мое предложение, сразу почувствуете разницу.

— Разницу? Почувствую разницу? — Меня уже хватало лишь на слабое эхо чужих слов. Чувствовал я себя до того скверно, что впору было заняться членовредительством: неопознанным колким мусором в кармане разбередить ранку на пальце и оттянуть боль от лба, затылка, темени. — Это еще по-че-му?

— Потому что мы не испытываем нужды в спиртном и у нас никогда не бывает похмелья, — гордо объявил Хлебореску. — Вообразите: голова сразу пройдет, вам сейчас же станет легче. Достаточно подставить шею и на мгновение задержать дыхание… Соглашайтесь же, я жду! Только кивните, если согласны.

Уже на полном автомате я кивнул.

И тогда президент Румынии Траян Хлебореску, опустив арбалет, наклонился ко мне… Господи, чем от него так несет?! Неужели теперь и у меня будет такой же отвратительный запах?!