Есть такие, кто считает меня сдвинутым. Но что же еще может сказать о поэте толпа? Стоит ли обращать внимание на подобные глупости?

Я знаю, что некоторые тайны московского Подземелья известны только мне одному. И готов поделиться ими… с теми, кто умеет слушать.

…Вы замечали, как странно выглядят некоторые станции московского метро? Не обращали внимания?

Когда голодный человек глазеет на величественные арки станции «Маяковская» — что он видит? Не красота красного гранита предстает его жадному взору, а кровяная колбаса зельц.

На станции «Комсомольской», в верхнем вестибюле, где выход к Ярославскому вокзалу, помните? Эти массивные хрустальные люстры похожи на замороженные в лед огромные ананасы… Я уж не говорю о «Белорусской» или бывшей «Колхозной площади». Там особенно разыгрались фантазии художников голодного времени.

О чем думали и мечтали — то и пытались изобразить. Так же поступали первобытные люди, малюя на стене мамонта охрой и с вожделением тыча в него копьем. Слюна брызгала во все стороны…

Но это вполне простительная слабость. А никого не пугает станция «Лубянка», бывшая «Дзержинская»? Серые глыбы в измененной перспективе колонн до того стесняют движение в середине платформы, что народу буквально приходится протискиваться между ними и дырами подземных переходов. Красный пол… Так и кажется, что здешние стены усмехаются в ответ на ваше жалкое раздражение. Их человеконенавистничество сродни нарочитой злобности египетских гробниц, в узких и затхлых коридорах притесняющих всякого грабителя, выталкивающих из себя возмутителей покоя. «Живым не место в царстве мертвых», — шелестит песчаная пыль и сыплется гиблым прахом на неосторожные головы.

Но станция «Новокузнецкая» вызывает ассоциации еще хуже: не жертвенники ли это стоят посреди темного подземного святилища? Тусклые фонари освещают и выхватывают из толпы бледные бескровные лица… Будто не люди собрались тут в ожидании каких-то знакомых, а вурдалаки на полуночный бал.

Нищие и калеки, цыгане и карманные щипачи, жулики всех мастей — какое поистине дьявольское отродье кишит в подземельях московского метрополитена.

Театральные кассы и прилавки торгуют билетами… «Купите билетик! Купите билетик!»

— Куда, проклятые?! В ад, в один конец?

Здесь всякий музыкант с флейтой для меня — Гаммельнский крысолов…

Думаете, я боюсь?! Ничего подобного. Я — «метролль», подземная крыса этого города. Я свой в этом адском грохоте и гвалте. Ежедневно спускаясь сюда, я изучаю, я внимательно исследую… Я здесь в поисках впечатлений.

И в награду за мое терпение московское Подземелье дозволило мне стать свидетелем такого, чего никто из обычных горожан не видел и не увидит никогда!..

Справедливости ради стоит признать, что свое ужасное приключение в метро я пережил, еще ничего не зная о темной и тайной сущности этого, ха-ха, вида транспорта! — по одной лишь случайности.

Я тогда жил в институтском общежитии, где скотина-комендант запирал двери ровно в одиннадцать вечера, и никакие просьбы и слезы не могли смягчить этого борца за дисциплину — у него хватало подлости, чтобы даже в мороз оставить за дверью несчастного студента. В гостях у друзей, людей высокодуховных, интересующихся моим творчеством, я, читая стихи, увлекся и, разумеется, не уследил за часами. Когда кто-то спохватился и, побеспокоившись обо мне, спросил, не опоздаю ли я, времени было уже четверть одиннадцатого.

Испугавшись не поспеть, я даже не допил стакан вина, который держал полным в руке, — схватил пальто и побежал к ближайшей станции метро — к «Новокузнецкой».

Народу на платформе было немного — видимо, предыдущий поезд только что отошел.

«Неудача, — подумалось мне, — видно, придется ждать». На этой ветке между поездами промежутки бывают больше, чем везде. Смотрю на часы, нервничаю… И вдруг вдали характерный гул, и ветром ледяным из тоннеля пахнуло — никак, поезд?

И точно — огни по перрону побежали.

Я обрадовался: теперь наверняка не опоздаю в общагу! Встал поближе к платформе, чтобы вскочить в вагон самым первым — может, и место успею занять. Ехать все-таки не так чтобы близко, стоять неохота…

И тут диспетчер что-то пробурчал-прошипел в микрофон. А поезд как раз встал, и двери открылись.

Смотрю — в вагоне-то передо мной темно. Но пока до другого добежишь, там уж все места расхватают. Ну и вскочил, особо не раздумывая, в этот темный. «Ничего, — думаю, — даже и лучше будет… Спальный вагон!»

Плюхнулся на ближайшее свободное место, двери за мной сомкнулись, и пошел поезд от станции. Скорость набрал, загудел, понесся…

Я глаза закрыл и улетел сразу, как на карусели, — сморило. Может, от усталости, может, от вина.

Паршивое было винцо, если честно…

Вырубился. Не знаю даже, сколько минут прошло, сколько станций проехал…

Очнулся внезапно, будто меня в бок кто-то толкнул. Слышу: поезд по тоннелю идет — раскачивается и скрежещет… ну просто душераздирающе! Будто он не в тоннеле едет, где уже тысячи тысяч раз поезда ходили, а прямо сквозь горную породу продирается, руду ломит, железом о железо колотит… Аж вагон подкидывает.

Я открыл глаза — пытаюсь сообразить: где да что.

Смотрю — вокруг какие-то тени столпились.

Чудно что-то: напротив меня и рядом все места свободны, а эти… не сидят, а стоят!

Топчутся рядом и вроде как переговариваются вполголоса.

Что-то в их поведении насторожило меня… Чувствовалось в них что-то… непривычное. Неестественное.

А в вагоне по-прежнему темно и не видно ничего толком. Но показалось мне, что эти черные тени понемногу, по чуть-чуть, все ближе и ближе ко мне подбираются. И все — шу-шу-шу… Лопочут чего-то вполголоса, между собой — мне не слыхать!

Страшно, а что делать?

Орать на них: «Кыш, проклятые»? Или воздух вокруг себя крестить: «Изыди, сатана!»

Подумают еще: вот псих попался!

Мало ли чего показаться могло человеку спросонья…

А страх и тревога не уходят.

Сижу и думаю: хоть бы лица-то разглядеть! Успокоить душу: уж, по крайней мере, люди ж это, а не кто другой?!

А сердчишко ёкает. Взмолился я про себя…

И тут влетел поезд в освещенный тоннель — из кромешной тьмы на свет вырвался.

Мама родная!

Что я увидел…

Из той пары десятков… людей… что меня в этом вагоне окружали, ни одного нормального не было: все уроды! Да какие!

Подобные рожи даже в фильмах ужасов не увидишь — а тут-то все по-настоящему, да близко, рядом, в одном всего лишь шаге!..

Запомнился мне один дядька, жиром весь раздутый, словно пузырь, и красномордый — ни дать ни взять: гигантский прыщ. Глазки белесые, как гнойники, того и гляди лопнут. Или еще один — высоченный, как оглобля, руки лопатами, а в широком лбу, над правым глазом… квадратная вдавлина — сантиметра на четыре в глубину. Отпечаток с гранями, будто от ножки стула. Но разве может ножка стула в человеческий череп врасти?!

Был среди них и горбун-карлик, и кривой какой-то на один глаз. Женщина без руки. Лысая девочка с зобом чуть не по грудь.

Какой-то раздавленный в окровавленном костюме и явный вампир — ну точно, как в ужастиках, — желтая кожа без пор, туго натянутый на черепушку пергамент… Остроухий кровожадный оборотень с длинными кривыми ногтями.

Когда свет тоннельных ламп запрыгал по их кошмарным физиономиям, я вскочил и заорал в голос, себя не помня.

И что дальше делал — даже не знаю.

Помню только: этот, с квадратной вдавлиной во лбу, руку-лопату к моему горлу протянул, а горбун прокаркал вдруг:

«Да он живой!» — и как захохочет!

Наверно, я стоп-кран рванул или что.

Потому как сразу вслед за этим поезд встал, двери открылись, и я на платформу вывалился — спиной вперед. Весь в холодном поту, упал и лежу. А поезд двери с грохотом захлопнул — и, ревя, умчался в тоннель.

Я на мгновение сознание потерял. Потом чувствую — трясут меня. Дежурная по станции — подняла, добрая душа, на скамейку посадила. Я гляжу: мать честная! Станция-то — все та же «Новокузнецкая», с которой я и уехал!!!

— Это же чертовщина, — шепчу. — Я же уезжал отсюда минут двадцать назад. Девушка, — говорю, — милая, сколько времени?

А она смотрит на меня с испугом:

— Двадцать минуть второго, — говорит. — Через полчаса станция закрывается!

Счастье еще, что дежурная мне попалась добрая. Поняла, что человек сильно не в себе, рвалась все врача вызвать, но я не дал. Отвела она меня в дежурку, налила стакан чаю. Успокоиться. Я ей за чаем все свое приключение и пересказал.

А она и говорит:

— Я, — говорит, — тоже слышала: есть в метро поезд-призрак. Ходит иногда и подбирает… души умерших. Там все погибшие машинисты, кто в метро разбился или умер за пультом. Возят тех, кто под поезд бросился или кого случайно в час пик на рельсы сбросили. Народ-то знаете, какой… Напирает… Террористы, пожары… Мертвых тут ой как много!

— А ты сама этот поезд видела?

— Нет, — говорит, — сама не видела, а моя сменщица, Катерина Вячеславовна, она видела. И не однажды. У нас диспетчеры — они на экранах смотрят иной раз — видят, тоннель занят, лампы там гаснут ни с того ни с сего… Или, скажем, электропитание, ток пропадает сам по себе. А самые опытные из дежурных по одному только холодному ветру из тоннеля, как он повеет, сразу определяют, что оттуда призрак идет.

Бывает, даже объявляют: мол, на следующий поезд посадки нет. Чтоб поостереглись…

Но поезд — хитрый, ужас до чего: от него какая-то такая помеха электрическая исходит, что все микрофоны портятся. Никто ничего не, слышит — звук глухой или так, один треск.

Вот и сядет иной раз кто-нибудь в тот поезд. Ночью обычно, с усталости, засыпают. И — все. Конец. Куда потом эти люди деваются — не знаю…

Первый раз вижу, чтоб живой человек на поезде-призраке проехался и живым вернулся!..

Так я и не добрался в ту ночь до общежития. Но об этом ничуть не жалею.

В отличие от множества банальных пожирателей котлет, настоящий поэт не боится ничего — ни в жизни, ни в царстве мертвых. Благодаря случаю я приобщился к великой тайне городского бытия. Я знаю то, во что другие едва отваживаются поверить…

И не надо, тараща от ужаса глаза, расспрашивать меня про крыс-мутантов или подземные порталы в иные миры!

Все это я знаю, но никому не скажу. Потому что этот страшный подземный мир — мой. Мир бесстрашного московского «метролля». Никому другому знать его тайны ни к чему…

Да и что вы сделаете?

Что сделаете, если узнаете, что ваш поезд замедлил ход, пропуская поезд-призрак, уносящий в ад очередную жертву — несчастную молоденькую дуру, которая бросилась на рельсы от безответной любви?

И какая вам разница: отчего стоит в темноте ваш поезд — оттого ли, что машинист выкидывает сейчас на пути труп бродячего пса — чтобы задобрить бесплатным мясом крысиного короля, как договорено между ними (мясо в обмен на точность графика движения — ха-ха!)… Или ученик машиниста отыскивает в темноте гайку, которую разумные крысы отвернули с рельсовой стрелки, и сейчас выступит из темноты сам Раздвоеннохвостый, чтоб откусить глупому новичку голову.

Что бы ни было: вы не измените вашего пути. В Москве нет других путей, и вам не избежать Подземелья!

Незыблем этот порочный круг. Некуда деться.

«Осторожно! Двери закрываются!..»

Поезд отправляется.

Выхода нет.