Часть вторая
Советское наследие
Город судьбы,
или заколдованное место
Центральный парк имени Горького
Москва — город судьбы.
Здесь исполняются желания, сбывается предначертанное, творится история на всех уровнях бытия: от битвы русского богатыря-монаха Пересвета с ужасным Челубеем до свадьбы девушки Нади из Севастополя с мальчиком Колей из Нижнего Новгорода. Причем в тысячелетней перспективе существования Москвы оба этих события могут оказаться вполне равноправными по значимости последствий.
Как сходятся две прямые в иррациональной математике Лобачевского — так и в Москве встречаются вдруг на одной улице знакомые из одного села. И никто этому не удивляется. Что Москва? Та же деревня, говорят, только побольше.
А Москва между тем — клубок и узел на дороге — тихонечко заплетает сети, ловит в них человеков и, вот уже тыщу лет стоя на русской земле, пишет постепенно историю Руси, верша судьбы людские, судьбу народа.
Москва не сразу строилась.
Разрушалась и снова строилась. Теряла и обретала Москва в самые темные, лихие годы. Только и делала: теряла и обретала.
Здесь поклонялись богам задолго до христианства, и после крещения Руси не оставляли люди этих холмов и рек.
Нынешние ученые называют такие издревле намоленные места — местами силы. Считается, что здесь выходят на поверхность и пересекаются геомагнитные линии энергетических потоков. Люди, словно птицы, следуют по ним, не оставляя этих мест пустыми.
В отличие от Питера, возведенного по плану и монаршей воле одного могучего человека, Москва возникла и взросла сама по себе. В ее бытии проявлял волю всякий, даже самый малый и никчемный человечишка, который хоть мимо проходящим путем вкладывал в общий московский фундамент камешек или досочку. Как птицы вьют гнездо из пустых вещей, склеивая своей желчью и слюной перья, нитки, ветошки и щепочки — так строилась Москва. Лепилась, словно ласточкино гнездо с божьей помощью, на ветру исторических перемен, гуляющих по русскому полю.
Москва соткана из случайностей по природным законам судьбы.
И потому всех московских загадок не разгадать — они есть и продолжают быть, и копятся из века в век все новые.
Чего только не случается в Москве! Всему поверит тот, кто исходил этот город из конца в конец.
Шумная улица Полянка. Каменные дома, просторные богатые магазины, толпы спешащих по делам горожан. Машины, грязный воздух, отсутствие зелени. Недалеко огромная Калужская площадь — гигантское пространство с автомобильными пробками, высотными зданиями советской постройки…
А свернуть в переулочек с Полянки — и вот те раз! Неизвестно каким чудом сохранившийся бревенчатый купеческий терем с резными завитушками. Палисаднички, бабушки на скамейках, дети на качелях, кошки греются на солнце. На деревянном столе под кустами сирени старички играют в домино, а на балконе под навесом пьют чай всем семейством… Откуда это, забытое, вылезло? Из какой московской старины взялось?
Купеческая самоварная Москва зацепилась в каком-то темном закуте времени и глядит на нас из щели прямо посреди XXI века. Заколдованное место?
Таких мест в городе много.
Москва — пестрая как одеяло, пошитое из лоскута, вся из кусочков разных времен.
На Зубовском бульваре соседствуют белокаменные палаты XIV века, доходные дома XIX века и кубизм советской эпохи — и они так же органичны вместе, как толпы современных москвичей, всех этих «понаехавших» из Рязани, Казани, Фрязина, Австрии и Франции, Армении и Узбекистана. Смуглые и светлокожие, говорящие по-русски и еще не очень — москвичи.
Кто знает, тот не удивляется: не существует на свете ни одной безошибочной карты Москвы. Во всякой, даже самой подробной и выверенной карте столицы — десятки ошибок. Не совпадают московские карты с действительностью, и никакие поправки раз от раза не исправляют положения.
Слишком велик город, слишком много в нем людей, и множество сил влияют на него, ежедневно меняя, достраивая и ломая… Слишком много жизни в этом городе.
И оттого — много загадок.
Откуда ни возьмись, словно по злому умыслу, возникают тупики. Прорезаются новые тропы, дороги, улицы. Лезут, как грибы после дождя, ларьки и киоски, стихийные рынки. Проваливаются в бездну дома, возносятся ввысь небоскребы. Станции метро пропадают под землей и выносятся на поверхность. Убегают в трубы реки. Вырубаются деревья и скверы, вырастают новые парки и цветники. Новое сменяется старым, старое приобретает новый вид, и все дышит, живет, меняется стремительно и незаметно.
Вечное колдовство жизни бурлит в этом слишком живом городе. Москва — буйная стихия, в которой ежедневно, ежечасно, ежеминутно творится судьба.
«Всякий, но в особенности крупный город есть феномен не только социокультурный, но и материально-физический и энергетический. В терминах народно-фольклорных его можно определить как Заколдованное место», — такой вывод сделал советский ученый Павел Рогожский в начале 80-х годов прошлого века. За что на долгие двадцать лет был отлучен от науки. Доброе имя его, как ученого, вспомнили и попытались восстановить только в конце так называемой перестройки. Но это уже имело значение разве что для истории, поскольку сам Павел Васильевич умер в 1995 году.
Его близкие друзья — ученые-физики рассказали, что, по словам самого Рогожского, теория неоднородности времени была придумана им не от какого-либо внезапного озарения или, напротив, долгого изучения чужих научных трудов и гипотез.
Все решил случай, можно сказать, судьба.
Одно странное происшествие, приключившееся с самим Павлом Васильевичем в 1957 году, когда он был еще молодым физиком — аспирантом МГУ, так повлияло на его чувства и мировоззрение, что он увлекся интересной идеей, итогом изучения которой и сделалась созданная Рогожским научная теория «складчатого времени».
В тот год самым популярным местом гуляния молодых москвичей был Парк отдыха имени Горького. А самым притягательным аттракционом в парке считалось большое колесо обозрения, которое москвичи называли почему-то чертовым колесом. Когда-то раньше чертовым колесом назывались совсем другие аттракционы — с вертящимся стремительно кругом, на котором гражданам предлагалось устоять.
Но если опросить москвичей, больше половины назвали бы чертовым колесо обозрения. Почему и как вошло это в привычку?
Если знать историю Рогожского, можно догадаться о причинах такого названия.
В июне 1957 года аспирант-физик Павел Рогожский со своей знакомой девушкой Светланой Лапиной, 22 лет, гуляли в Парке имени Горького.
За этой миловидной девушкой Павел ухаживал не один месяц и уже лелеял мысль сделать Светлане предложение. Он просто никак не мог подобрать нужные слова.
Была суббота, выходной день.
В парке гремела музыка. Публика веселилась от души, гуляя и осаждая ларьки с мороженым и пивом. На все аттракционы и танцплощадки стояли длинные, анакондоподобные очереди.
Такая же длинная очередь стояла и на чертово колесо. Павел как раз обдумывал мысль сделать Светлане предложение в воздухе над Москвой, когда они вдвоем окажутся в кабинке на высоте птичьего полета. Но тут кое-что произошло.
Когда они со Светланой продвинулись ближе к кассе, девушка заметила почти у самого входа на аттракцион компанию знакомых.
С одной стороны, им повезло, потому что они тут же сумели продвинуться далеко вперед — знакомые любезно соврали очереди, что занимали для них места. А с другой — Светлана горячо принялась обсуждать какие-то новости с подружками и, когда подошла очередь, не задумываясь, вскочила в кабинку с тремя девушками.
Павлу ничего не оставалось, как занять место в следующей кабинке. Он оказался там с какими-то посторонними: двумя парнями и девушкой. Все уселись, защелкнули защитные рамы, и кабинка, скрипуче раскачиваясь, поползла вверх, влекомая могучим механизмом гигантского колеса.
Первые минуты Павел, досадуя на Светлану, смотрел вперед, на кабинку, в которой сидела девушка, и прислушивался к взрывам девичьего хохота оттуда. Но по мере того как поднималась кабина, продвигаясь уже над кронами самых высоких деревьев парка, вид города и реки поглотил все его внимание.
Это и впрямь увлекало: глядеть, как постепенно меняется масштаб зданий и людей внизу, как распахивается навстречу широкий горизонт с панорамой города. Интересно, как далеко можно заглянуть? Действительно ли с высоты чертова колеса можно увидать шпиль здания МГУ на Ленинских горах?
Но узнать это ему не довелось.
Когда кабина поднялась выше деревьев, неизвестно откуда наползла туманная мгла. Серые непрозрачные клочья закрыли видимость.
Разочарованные и негодующие возгласы раздались в кабине.
«Везет как покойнику», — с досадой подумал Павел Рогожский и, скучая, посмотрел на часы. Пять часов пятьдесят девять минут вечера.
У одного из парней, севших в кабину вместе с Павлом, был с собой портативный радиоприемник, в котором тихо играла музыка. Спустя ровно минуту из приемника прозвучал сигнал точного времени: шесть часов вечера по Москве.
— Вот так кисель! Ни черта не видно, — сказал парнишка с приемником. Радио зашипело, и он принялся крутить ручку настройки, но это не помогло: приемник барахлил на всех диапазонах и, судя по всему, просто не улавливал сигнала. — И не слышно!
— Сырость, — равнодушно пояснил Павел. Если туман не рассеется, им четверым предстоит провести почти полчаса в воздухе между небом и землей, тупо пялясь в глаза друг другу, потому что больше ничего интересного здесь нет.
— Тихо как, — вполголоса заметила девушка. Толстая русая коса немодно свисала до пояса, и девушка теребила ее, накручивая пряди на тонкие пальцы. Павел невольно засмотрелся на миловидное лицо. В ответ она подняла на него застенчивый взгляд. Девушка смущалась, но серые глаза смотрели умно и открыто.
Павел спохватился и, насилу отведя глаза от понравившейся ему девушки, прислушался. Странный туман как будто скрадывал звуки: до сих пор в соседних кабинках переговаривались и смеялись люди, но, едва появился туман, словно ватой заложило уши…
Люди в кабинках оказались разделены, будто куклы, уложенные в разные отделения одной коробки — они не видели и не слышали больше друг друга.
Все пространство реальности ограничилось стенами скрипучей движущейся в пустоте кабинки. Это было неприятно, и мысли об этом рождали клаустрофобию даже на свежем воздухе.
Кстати, воздух действительно посвежел.
Павел не желал признаваться в этом самому себе, но с появлением тумана в душе росла какая-то неясная тревога, и, судя по лицам его случайных попутчиков, люди рядом с ним испытывали схожие чувства. Разве что девушка была спокойней других. Это и делало ее такой загадочной и притягательной для Павла.
— Пахнет солью, чуете? — внезапно спросил один из парней. Он судорожно принюхался и, крупно дрожа, застегнул пуговицы полотняной куртки. — Холодно, как на лимане, — пояснил он.
«Действительно, — подумал Павел. Он беспокоился, но заставлял себя рассуждать как физик. — Туман… Что я знаю о тумане? Вышел месяц из тумана, вынул ножик из кармана… — в голову, как нарочно, лезли всевозможные нелепости. — Туман — конденсированная влага. Возможно ли, что влага эта впитывает запахи в том месте, где она сконденсировалась? Скажем, туман образовался где-то над морским побережьем, а потом ветром его донесло сюда? Чепуха какая-то…»
В этот момент из глубины тумана донесся резкий жалобный крик. Все сидящие в кабинке люди дернулись от неожиданности, и кабинка сильно качнулась в сторону.
— Осторожно! — вскрикнул Павел, инстинктивно хватаясь за поручень. — Замри!
Команда, знакомая всем по детской игре, оказала свое действие: все замерли, и кабина, опасно раскачавшаяся было, застыла в воздухе.
— Что это? — прошептала девушка.
— Чайка, — объяснил один из парней, тот, что был в куртке. Глаза его расширились, а брови сошлись в нитку над переносицей. Ему, безусловно, было не по себе, но он старался в присутствии женского пола держаться бодро. — У нас на лимане чайки так орут. Я сам с Украины…
Откуда-то издалека раздались новые крики, похожие на всхлипы. Захлопали крылья. Где-то рядом с кабиной летели птицы, целая стая, но ни одну из них не было видно.
— Странно что-то. Непонятно. А вы как думаете? — обратился к Павлу парнишка с приемником.
Но ответить Павел не успел. В ту же секунду клок тумана подвинулся в сторону — и, словно абажур сдернули с лампы, оттуда вырвался солнечный луч, туман впереди рассеялся, и они увидели… Море. Внизу не было города, не было людей, проспектов, реки Москвы, Парка имени Горького, чертова колеса и кабинок с людьми.
Их кабинка попросту висела в пустоте, с трех сторон — справа, слева и снизу — охваченная плотным серым облаком, а перед ней, насколько хватало взгляда, простиралась огненно блистающая в вечернем солнце вода. С высоты было видно, как по этой огромной океанской глади пробегают пенные барашки мелких волн. Нигде не было даже намека на берег. Откуда-то из самой дальней точки на горизонте на кабинку летели птицы — целые стаи, они кричали и носились над водой далеко впереди, не приближаясь к людям.
Слышен был шуршащий звук волн, набегающих друг на друга, крики птиц вдалеке и свежий запах морской соли. Больше ничего не было ни видно, ни слышно.
Парень с приемником обмяк в кресле и закатил глаза. Скорее всего, потерял сознание. Другой, который говорил про лиман, деревянно застыл, схватившись за сердце.
Только Павел с незнакомой девушкой сумели обменяться взглядами после того, как обнаружили, что весь мир встал на дыбы и совершенно переменился.
Но сказать друг другу что-то — на это у них не нашлось ни слов, ни сил.
Так они и сидели, ошеломленно замерев, глядя то на океан и птиц, то друг на друга. Прошло, по ощущению Павла, около двадцати минут. С океана налетел ветер, и туманные клочья снова заслонили горизонт.
Кабинка, качаясь, поползла вниз. Они чувствовали это, но все еще не могли видеть. Вскоре послышались людские голоса. И Павел, и девушка вздохнули с облегчением: наваждение, если это было наваждение, рассеялось. Они снова были в обществе людей, и это радовало их больше всего.
Туман, по мере приближения к земле, делался все более прозрачным и вскоре пропал, будто его и не было.
Парень, хватавшийся за сердце, начал глубоко и шумно дышать, видимо, приходя в себя. Другого парня они все вместе растормошили, и он очнулся, изумленно глядя по сторонам, как человек, основательно и надолго заснувший. Никто не произносил ни слова.
Возле самой земли, когда кабинка медленно подплывала к месту высадки и все уже готовились откинуть защитные рамы, радиоприемник неожиданно включился. Из него донеслось пронзительное пиканье — сигнал точного времени. Шесть часов вечера по Москве. Снова.
Ошеломленный Павел взглянул на свои наручные часы: они показывали ровно шесть часов. Но куда делись двадцать минут, в течение которых чертово колесо парка Горького гарантированно, по словам работников этого аттракциона, совершает оборот в небе над Москвой?
Этого никто не мог объяснить.
Москва — город судьбы. Заколдованное место.
Город, который плетет свои собственные сети и завертывает непонятные узлы в реальности мира ради каких-то своих, неизвестных нам целей.
Выпрыгнув из кабинки колеса обозрения, Павел Рогожский протянул руку и помог высадиться девушке с пшеничной косой. Не заметив, как и почему, уже спустя минуту они обращались друг к другу на «ты», обсуждая странное происшествие, которое им довелось вместе пережить. И обоим казалось, что они знают друг друга тысячу лет.
О Светлане Павел Рогожский совершенно забыл. И довольно скоро женился на Марине (так звали девушку с косой).
С тех пор ему не давала покоя тайна времени. Суть «времени», этого умозрительного, казалось бы, понятия и его испытанная им самим явная неоднородность.
По теории Павла Рогожского, в «заколдованном месте» — физической точке бытия, отличающейся какими-то своими характеристиками от других мест на земном шаре, — время течет совершенно иначе. Оно будто бы образует заторы, или «складки», в которых физический объект из одного времени может на короткие промежутки перемещаться в другое время. Или, по крайней мере, становиться наблюдателем.
Геологи говорят, что в далекой древности на месте Москвы существовало море.
Рогожский был убежден, что в результате приключения на чертовом колесе ему повезло стать свидетелем далекого прошлого столицы.
Однако никаких доказательств этому нет.
И почему, собственно, прошлое?
Почему не… будущее?
