Мария Артемьева
Стрелочник

Как часто бывает: какая-нибудь мелочь, обыденная, незаметная, нисколько не занимательная дрянь случится в жизни… Но пройдет время – и вдруг понимаешь, что именно к этому-то пустяку вытянута, словно по линейке, цепочка явственных, неоспоримых следов, приведших к событию, может быть, наиболее важному из всех прочих.

Как будто так оно изначально и было задумано, сплетено и записано в книге Судеб. А попытайся человек увильнуть, спрятаться от воли неведомых управителей, возникнет перед ним Стрелочник, бесстрастный и неподкупный, словно скальпель хирурга.

И уже окончательно направит по пути, которого не миновать.

Эти стрелочники караулят каждого. Дожидаются назначенного часа. И невозможно угадать, в каком виде и когда они явятся.

– Как – отменили? – Максим Белов решил, что ослышался.

– Что вы меня спрашиваете?! Вы бы начальников у себя в Москве спросили! – Женский голос хрипел, скрипел и пришепетывал, проходя через старый микрофон, вмонтированный в окно кассы. Самой кассирши не было видно – ее загораживала какая-то массивная серая коробка и желтые выцветшие занавески. Казалось, этот голос просто записали на пластинку много лет назад, и теперь он звучит из далекого прошлого. В крошечном вокзале маленькой станции прошлое глядело отовсюду: с облезлых стен, из выщербленной плитки на полу, из дверей, крашенных унылой коричневой краской для пола. И еще запах – специфическая стойкая смесь табачного дыма, туалета, угольной пыли от титанов старого буфета, немудреной выпечки и еще бог знает чего.

– Да подождите, подождите… Как – до вторника?!

– Отменили, – повторила кассирша. Окошко кассы захлопнулось, подставив под нос Максиму глухой деревянный ставень. Рассердившись, он грохнул по нему рукой. Палец зашиб. Голубь, бродивший по кромке стенда с расписанием поездов, испуганно взмыл под крышу вокзала. Пожилая торговка, пронося мимо корзину с пирожками, шарахнулась от злющего мужика в охотничьей униформе.

Белов устыдился своего раздражения.

Только теперь он заметил, что деревянный ставень кассы затерт и потемнел. Задолго до него тысячи ладоней и кулаков стучали в это окошко. Тысячи тысяч. В течение многих лет. Ну и к чему это привело? Он вынул крохотную занозу из ушибленного пальца и оглянулся по сторонам. Что ж делать-то?

Бедная Лика. Она наверняка обидится. Распсихуется. Он же обещал ей – не позже воскресенья. Железно! Именно теперь, когда все между ними висит на волоске и, того и гляди, может сорваться… Лика ненавидит, когда ей приходится ждать понапрасну.

Как всегда в трудных ситуациях, рука Максима сама собой скользнула в карман, нашаривая сигареты. Перекурить бы.

Но сперва он вынул мобильник и отправил смс-ку на первый номер в списке контактов: «Приеду послезавтра. Предупреди отца».

Лучше так. Если сейчас позвонить, придется оправдываться. Никто не мог предугадать, что поезд, регулярно ходивший в этих краях каждый день, внезапно отменят. Но у Лики по этому поводу другое мнение. Она хотела видеть в своем мужчине всемогущее божество, прозорливое и всесильное. Лишить ее этой иллюзии? Этим Максим вполне успешно занимался целых три года их брака и почти добился своего. Вот только Лику при этом чуть не потерял. Нет никакой уверенности, что новые попытки начать все сначала что-то дадут. Но об альтернативе – о том, чтобы расстаться, – ему и думать не хотелось. Приходилось юлить.

Максим нахмурился, подхватив рюкзак, поправил на плече ремень от тяжелого жесткого чехла с ружьем и направился к выходу. Двери вокзала со стороны перрона оккупировал какой-то толстяк: пыхтя и краснея, он перетягивал через высокие порожки сумку-тележку на колесах с привязанными поверх клетчатыми баулами. Максим повернул к распахнутым дверям напротив.

Там его ждал центр города: пустынная крохотная площадь с разбитым асфальтом, окруженная одноэтажными деревянными домами, два-три ларька, хлебный и хозяйственный магазины, облезлые кусты сирени на обочинах.

Белов поставил рюкзак на скамейку возле стеклянной стены вокзала и поглядел на небо.

Оно провисло под тяжестью скопившихся наверху грязных серых туч. Ветер метался между ними, смахивая влажные капли. Гроза будет. Наверное, последняя осенняя гроза в этом году, подумал Максим и закурил наконец.

Наполнил ноздри и горло теплым дымом, закашлялся и почувствовал, как горечь во рту привычно отбивает горькие мысли.

– А может, и хорошо, что не успел, – сказал кто-то сзади. – Может, так оно правильней?

Белов обернулся. В первое мгновение ему показалось, что рядом никого нет. Но, опустив взгляд, он обнаружил говорившего.

Здоровенный лысый мужик, одетый в какую-то рванину, сидел на корточках, привалившись к стеклянной стене вокзала, задрав голову в небо. Голая макушка приходилась вровень с Максимовым рюкзаком, стоявшим на скамейке, – поэтому Белов и не заметил дядьку сразу.

Рядом с лысым, вывалив розовый язык и тяжело дыша, лежал крупный черный пес – старый и грязный, со свалявшейся шерстью.

Некрасивое коричневое лицо мужика напоминало обгорелую картошку, выцветшие серые глаза со странными, стянутыми в точку неподвижными зрачками будто заволокло туманом.

Ощерив желтые прокуренные зубы в ухмылке, мужик почесал подбородок с трехдневной седой щетиной и сказал:

– А то ведь знаешь, как оно бывает? Как говорится, не спеши, а то успеешь.

С кем он разговаривает, подумал Максим и огляделся. Неподалеку, на остановке, обозначенной маленькой желтой табличкой, стоял закрытый автобус – небольшой «ЛИАЗ». Рядом с ним крутились какие-то тетки с сумками, ярко-рыжая женщина с мальчишкой-дошкольником и старый дед интеллигентного вида, в плаще и шляпе. Ежась под порывами промозглого сырого ветра, все они ждали водителя, который заполнял какие-то бумаги у окошка автобусной кассы и шутил с кассиршей.

Но эти люди были далеко.

Лысого бомжа слушал только его черный пес. И Максим. Стоя поблизости, он поневоле слышал каждое слово странного человека. А тот говорил, нимало не смущаясь, будто за дружеской рюмкой в кругу приятелей и знакомых.

– Когда я еще маленький был, большинство жителей у нас ездили на производство на другую сторону реки, – рассказывал мужик. – Мост через реку имелся, но добираться до него больно долго приходилось – кружным путем, за пятнадцать верст, через город. Так что ездили все на пароме. Небольшой, деревянный. Водил его один парень, у нас его все Хароном звали. В шутку, конечно. Был он из пришлых, никто не знал его близко и дружбы особой не водил. Но в те-то годы – лет пятнадцать после войны, когда все тут заново отстраивали – много у нас чужаков живало.

Харон этот был нелюдимый, мрачноватый тип. Говорил мало, улыбался и того реже.

И вот, как сейчас помню, на Первомай случилось. Поехали мы с матерью на ту сторону реки в выходной день, тетку ее навестить. А возвращаться уже вечером надо было, на пароме, конечно.

Только мы чуть позже пришли, чем рассчитывали: народу на борт уже много набилось. Мать зашла на платформу, а меня паромщик задержал. Глянул в глаза и вдруг говорит: «Этого не возьму».

Мать, конечно, скандал подняла. И стыдила, и ругала, и корила – и пыталась дознаться, чем это я, трехлетний пацан, так уж помешаю кому? Какой с меня вес?

Но Харон только зыркнул на мать и деньги ей вернул – те, которые она ему за билет сунула. Ничего она не добилась. Паром отошел, а мы с матерью на берегу стоим… Как сейчас вижу эту картинку: холодает, река свинцовая. Люди в сумерках на воде. От другого берега туман, и мелкая волна плещет. Тихо.

Ох и злилась мать на этого Харона! Все три часа лишних, которые пришлось нам на дорогу потратить – попутными до города, оттуда автобусом через мост, – все костерила его, песочила во все корки. И то можно понять: поселок-то – вон, двадцать минут на пароме, а этот мерзавец заставил ее с малым дитем на руках круголя добираться не пойми как!

Да. А на следующий день мы узнали, что на середине реки паром баржа разбила – рули неисправные или что, я уж не помню, но наехала она на этот паром, подмяла под себя, и целые сутки после аварии наши мужики с поселка трупы из реки вылавливали. Часть мертвецов к берегу прибило, часть неделю спустя нашли, уже раздутых, рыбами объеденных, далеко от переправы. А вот сам Харон пропал. Его ни живым, ни мертвым никто у нас уже не видел. А я часто про него после вспоминал – нелюдим этот жизнь мне сберег.

А зачем? Почему? Там ведь сколько людей было. И дети, кроме меня, тоже. Получается, знал он что-то, этот Харон, про меня такое, чего я сам до сих пор не знаю. Для какого-то дела от смерти уберег. Что ж это за дело такое? Загадка! Мне уж и помирать скоро, а я так и не понял, для чего он меня пожалел и спас, а других… Дай закурить! – потребовал мужик без всякой паузы, обратив в сторону Максима глаза, затянутые белесой дымкой. Серые, свинцовые глаза.

«Слепой», – понял, наконец, Белов. Сигареты, должно быть, по запаху учуял.

От пустоты незрячего взгляда у Максима закружилась голова. Как во сне, когда приснится падение. Черный пес, лежавший все это время смирно, поднялся вдруг и, виляя хвостом, подошел, будто тоже сигарету выпрашивал.

Краснея от неловкости, Белов вытащил из кармана смятую полупустую картонную пачку – три сигареты там болтались, причем пара из них раскрошились, табак повысыпался. Максим вынул последнюю, оставшуюся целой, и угостил слепого. Наклонившись, помог ему прикурить.

– Не знаете, как отсюда до Москвы добраться? Поезд отменили, – спросил он, только чтобы поддержать разговор. Почему-то не хотелось, чтоб слепой знал, что он слышал всю его исповедь, обращенную к собаке.

Слепой засмеялся.

– Да вон же автобус! – И он махнул рукой с сигаретой, уверенно указывая в сторону остановки. – До Ярославля доедешь, оттуда на электричке.

Максим онемел на мгновение. Как же он не подумал об этом сразу?! Автобус. Вот идиот! Бедная Лика, бедная девочка.

Люди, ждавшие на остановке, уже вошли в автобус и рассаживались, пристраивая багаж в конце салона и на свободных местах.

– Эй, стойте! – крикнул Белов, махнув рукой водителю. – Подождите!

Схватив за лямки рюкзак и придерживая тяжелое ружье на плече, он бросился к автобусу, уже закрывшему двери. Черный пес, испугавшись резкого крика, шарахнулся под ноги.

Запнувшись о собаку, Максим едва не упал.

На ногах удержался, но нелепого секундного замешательства хватило, чтобы водитель развернул автобус боком к остановке. И уже не мог видеть Максима.

Мотор взревел, «ЛИАЗ» покатился по улице, подпрыгивая на выбоинах. На табличке, прикрепленной к заднему стеклу, был указан маршрут – «Мантурово – Ярославль».

– Разъядрит твои качели! Вашу мамашу…

Пробежав пару метров за автобусом, Белов остановился, досадуя на себя. Вот ведь тормоз! Если б не его тупость, уже к полуночи был бы дома. А теперь что? Бедная Лика.

Он повернул назад, к вокзалу. А куда еще?

Ни слепого бомжа, ни окаянного черного пса на прежнем месте не оказалось. Пропали, словно растворились в пыльном воздухе.

А спустя пару минут хлынул, наконец, дождь.

Укрывшись от ливня под крышей вокзала, Максим разузнал у торговки в буфете, что следующий автобус из городка пойдет только в одиннадцать вечера.

Что ж, подумал Максим, придется ждать вечера. Потом трястись до Ярославля часа четыре, не меньше. Интересно, во сколько первая электричка оттуда до Москвы? И все-таки он доберется домой почти вовремя, хоть и с опозданием на полсуток. Надо позвонить Лике. Успокоить ее. А вдруг она еще и не успела прочитать смс-ку?

Он сунул руку в карман, чтобы достать телефон… и понял, что мобильника нет. Ни в куртке, ни в кармане камуфляжного комбинезона. И в карманах рюкзака тоже.

Последний раз Максим держал его в руках перед тем, как вышел покурить… Слепой украл? Невозможно. На всякий случай Максим проверил, на месте ли кошелек. Кошелек был на месте, во внутреннем кармане.

Труба могла вывалиться, когда Максим бежал за автобусом.

Но ведь там повсюду асфальт, звук падения он бы услышал. Черт, черт!

Не жалко мобильника – жалко Лику. Теперь-то она точно разволнуется, будет психовать всю ночь. Плакать. Проклятие!

Думая только о Лике и ее слезах, Максим шагнул из дверей вокзала. Струи дождя хлестнули по лицу, порыв холодного ветра рванул куртку. Нахохлившись, Белов задернул молнию, натянул капюшон и, упрямо сжав губы, пробежался туда-сюда от вокзала до остановки, глядя под ноги в надежде отыскать пропавший мобильник. Мутные коричневые ручьи несли по маленькой площади следы местной разумной жизни: окурки, пластиковые стаканы, салфетки, обрывки газет.

Телефона нигде не было. Все зря. Бедная Лика.

Вымокший и замерзший, Максим вернулся к вокзалу. Ждать. Больше ничего не оставалось.

Рейсовый икарус «Мантурово – Ярославль» выехал в 11 вечера точно по расписанию. Пассажиров в салон набилось изрядно; печка грела, как в бане.

Максим Белов устроился со своим багажом в задней части салона. Когда промокшая на плечах куртка начала, наконец, подсыхать, Максим перестал дрожать. Согревшись, немного расслабился и стал глядеть на темную дорогу впереди, на узкие просеки, на плывущие вдоль обочины черные ели.

Дождь не прекращался. Капли воды тряслись и сбегали по стеклу в разных направлениях: то вниз, то справа налево, то наискосок. Когда на дороге появлялись машины, огни от их фар и габаритов отражались в каждой влажной бисеринке на стекле красной или белой вспышкой; мокрое окно искрилось и сияло, утомляя глаза.

«Ехать долго. Свою остановку не проеду». Максим прислонился головой к стеклу и попытался заснуть, но автобус подскакивал на выбоинах и мотался из стороны в сторону. А потом кто-то сильно дернул Максима, ткнув его чем-то жестким в плечо, и сказал: «А может, хорошо, что не успел? Не видишь – авария?!»

– Что? – пробормотал Максим и очнулся. И понял, что все-таки спал.

– Что там? Что случилось?

Сонные пассажиры поднимали головы и пялились в окна, пытаясь понять, почему стоит автобус.

Сквозь запотевшее стекло беспорядочно мелькало скопление огней – красных, белых, желтых, синих. И ничего больше. Даже водитель не понимал толком, что произошло.

– О, господи! – крикнул кто-то впереди, и все прилипли к окнам. Автобус двинулся, объезжая затор.

Максим протер окно кулаком. В свете фар встречных машин и патрульных мигалок он увидел «ЛИАЗ» с разбитыми стеклами, пустое и разорванное кресло водителя, залитое багровым, и почему-то совершенно белую, словно покрытую инеем, рыжую женщину с широко распахнутыми глазами. Она по пояс высунулась из разбитого окна автобуса, протягивая застывшие руки навстречу Максиму. Как ребенок, который просится на ручки. Мертвый, мгновенно замороженный ребенок. Или кукла. Огромная фарфоровая кукла, которую какой-то идиот сунул в разбитый автобус.

С правой стороны к его окнам приникли люди. Живые. Они глядели на дождь, и лица их кривились и плыли, искаженные потоками воды. Зачем они так сгрудились? Они же почти лежат друг на друге вповалку. И мальчик… Его придавил старик. Белов хотел крикнуть ему, чтоб он отодвинулся в сторону, дал дышать ребенку. Но автобус дернулся, и лица в разбитой машине внезапно почернели.

«Мертвецы… Свинцовая река… Хорошо, что ты не успел?» – прозвучал в голове Максима уже знакомый голос.

Нет, никого живых там не было.

Пару мгновений Максим смотрел в побелевшие глаза мертвой женщины, на черные окна, на вдавленные, скомканные, как бумага, железные бока «ЛИАЗа» и чудом уцелевшую табличку «Мантурово – Ярославль» – а потом Икарус миновал, наконец, место катастрофы. Все, кто был в нем, шумно выдохнули.

Темнота навалилась и вновь затопила дорогу. Максиму показалось, что он ослеп.

Но спустя мгновение впереди возник луч света от фар; он скакал впереди, на неровностях шоссе, огромным любопытным солнечным зайцем.

«Быстрее, за Белым кроликом!» – вспомнилось Максиму. Он чувствовал себя странно. Словно только что побывал внутри безумного мира какой-то игры и вот вернулся обратно в нормальную реальность.

«Я мог быть там, вместе с этими мертвецами. Если б не опоздал».

Со странным чувством Максим слушал, как стучит его сердце, шумит кровь в ушах, ноют занемевшие от долгого сидения ноги, – и всему радовался. От ощущения близости смерти все стало другим. Более свежим. Острым. Счастливым.

«Мне повезло, что я опоздал», – признался сам себе Максим и едва не заржал в голос от этой мысли.

Отлично! Значит, судьба бережет его. Очень скоро он доберется до дому и все расскажет Лике.

Случайностей не бывает. Жизнь не напрасно соединила их, раз не позволила им разлучиться, разминуться.

И значит, теперь все у них будет хорошо. Лучше прежнего. Все будет замечательно!

Максим Белов вернулся домой в половине шестого утра. Открыл дверь своим ключом, вошел, стараясь ступать тихо, чтобы не разбудить Лику.

Из спальни лился теплый свет ночника.

Увидев его, Максим подумал: «Все-таки не спит, бедная!» И содрогнулся от жалости.

Его губы еще растягивала заискивающая улыбка, когда он заметил чужое пальто и мужские ботинки под вешалкой. В комнате тихо засмеялись двое: женщина и мужчина.

Горячая волна ударила по глазам, в уши, в сердце. Мыслей не стало: только шум крови. Как будто Максима утопили, и все, что он теперь мог, – трепыхаться, пытаясь выплыть, кричать, глотая вместо воздуха соленую горечь.

Он не услышал выстрела, только почувствовал, как отдача шибанула в плечо. Искаженное беззвучным криком лицо жены прыгало перед ним, а он жадно пожирал глазами багровое месиво на ковре с мужской фигурой в центре. И улыбался, повторяя: «Случайностей не бывает. А я все-таки успел вовремя».