— Уже поздно, — сказала Луиза, подогнув под себя ноги на сиденье. Вместо ответа Эммет откинул голову на подлокотник, и перевернутая Луиза зевнула ему прямо в лицо. Эммет чувствовал себя слабым и рыхлым — он представил, будто у него передозировка. Комнату заволакивали вечерние сумерки, и Эммет вообразил, что это не вечер приближается, а он сам медленно теряет сознание.

Все окна были закрыты. Уже наступила зима. Без автомобильных гудков, криков и сирен, обычно доносившихся с улицы, возникало ощущение, что больница стоит в безмолвной тундре. В отделении было тихо: казалось, весь земной шар заразился от него неподвижностью. Не будь закрыты окна, Эммет ощутил бы холодок ранненоябрьского ветра. Он помнил, как раньше любил начало зимы, когда дни еще не серые, а первый мороз вычищает яды из воздуха.

После ухода Брюса отделение тоже словно очистилось. Люди говорили приглушенно, будто кто-то умер. Они поодиночке бродили дни напролет, то ли в шоке, то ли в страхе, что следующими выгонят их. Все вокруг присмирели, точно дети, которые стараются ублажить рассерженных родителей. Многие, попав в больницу, поначалу думали, что здесь можно делать что душе угодно и даже не пытаться лечиться. Случай с Брюсом кое-чему их научил: опускаться можно бесконечно. Те, кто считал, что уже нащупал дно, вдруг обнаружил, что это лишь один из слоев, как пыльная корка на луне или подтаявший лед на пруду.

Эммет знал, что государственная лечебница существует, но Брюса первым отправили туда против воли. До Эммета доходили слухи о пациентах лечебницы, которых запирали в палатах навеки, но слышать можно и о смерти, можно даже видеть умирающих и все же считать, что тебя это не касается. Внезапно Эммет почувствовал, что его тело отяжелело, будто он ходит неуклюже, несмотря на осторожность и старания.

В окне замаячило отражение Луизы. За ней показалась медсестра в белой косынке с подносом, заваленным шприцами и полосками марли. «Для кого, интересно?» Эммет представил себе пациента, которого привязали к кровати и насильно сделали инъекцию. Еще недавно Эммет не обратил бы на медсестру внимания. Казалось, что медперсонал вообще ни при чем; Эммет не догадывался, как они могущественны. Теперь же доктора ходили с напыщенным видом, будто секреты пациента делают их самоуверенными и наглыми.

Раньше, до больницы, Эммет часто влюблялся в своих докторов. Он отыскивал в справочниках их адреса и вечерами бродил вокруг их домов, вглядывался в тени за окнами, поджидал, когда они войдут или выйдут. Ночами он им звонил, слушал, кто возьмет трубку, женщина или мужчина, и гадал, как они живут.

Однажды он вошел вслед за врачом в овощной магазин и долго наблюдал, как тот простукивал костяшками дыни, щупал мягкие помидоры, поглаживал морковь и бобы. Эммета загипнотизировала уверенность, с которой доктор манипулировал с овощами, ловкий, как хирург. Эммет шел за ним до дома, а через несколько часов доктор отправился в кино с каким-то мужчиной. Эммет выбрал место у них за спиной и время от времени наклонялся к ним так близко, что врач отмахивался от его дыхания, будто его щекотал таракан. Когда они вышли из кинотеатра, доктор заметно ускорил шаг, но если он и заметил Эммета, то не подал вида. В ту ночь, когда Эммет набрал его номер, никто не взял трубку, и на рассвете тоже.

Эммет никогда не признавался врачам, что преследует их, точно сыщик. Он верил, что любит их, и не хотел, чтобы они его разубеждали. Эммет решил, что может вести себя, как пожелает. Он считал, что во время сеансов обретает свободу, которой ему не хватает на улице. Он и не предполагал, что здесь, в больнице, врачи в своих кабинетах вступали в заговоры против пациентов, на скорую руку стряпали их судьбы и могли спокойно бросить больных на произвол судьбы, как бы те ни мечтали вылечиться.

— Эй, гляди, — позвала Луиза. Она слепо нащупала Эмметову руку.

Они увидели, как в четырехугольном дворе-колодце по траве шагают парочки с книгами в руках, непринужденно болтая. Эммет проводил взглядом девушку, срезавшую тропинку от библиотеки к общежитию, на каждом шагу мотая косой. Над головой у нее сквозь темноту просвечивали белые облака.

— Похоже, будет гроза, а может, и пурга! — сказала Луиза.

— Хмм, — промычал Эммет. Ему хотелось ответить мягче, но он проигрывал в уме каждое слово, сказанное доктором Франклином с самого первого дня в больнице. Эммет искал намеки на план лечения, который составлял доктор, расспрашивал Эммета о жизни. Эммета обуревали сомнения, точно узника, которого оставили у открытой двери: то ли отпускают, то ли играют с ним, ловушку расставили.

— Не знаю, что такое снег, — сказала Луиза. — Во Флориде и мороз-то редкость. — Она говорила печально, прижимая лицо к стеклу; щеки ее порозовели, как от холодного ветра. Луиза подтянула воротник повыше, почти к самым ушам.

За углом дежурного пункта показалась Эмили. Она позвала их, и голос эхом раскатился в тишине. Она поцеловала Эммета в щеку и кивнула Луизе. Женщины тихо встали рядом, и шерсть их пушистых голубых свитеров смешалась, будто у них срослись руки. Эммету приятно было осознавать, что благодаря ему они более-менее ладят друг с другом последние несколько недель. Сигарета Эмили то и дело выскальзывала из пальцев. Эмили рассеянно переложила ее в другую руку, и уголек прожег Луизе свитер. Шерсть зашипела.

— Как-то тут странно, да? — сказала она и откинула тлеющие волосы. Ладонь испачкалась пеплом.

Эммет с Луизой вздохнули в унисон. Эмили выжидательно улыбнулась, но никто не заговорил. Она кашлянула и тоже подошла к окну. Теперь все трое не отрывали от него глаз. Эммету хотелось, чтобы женщины болтали о происшествиях в отделении, как обычно. О мелких ссорах, о перестановках в приятельских альянсах у больных, обо всем, что творится в палатах. В ту первую ночь в комнате Эмили он подумал, что жизнь здесь будет тянуться бесконечно, как часто казалось прежде, когда он входил в ритм, подчинялся ему, и всякий раз чудилось, что это навечно, хотя в прошлом умиротворение прерывалось не раз.

Но в неловких улыбках женщин Эммет разглядел неприязнь, что воцарилась между ними, словно они только познакомились. Он почувствовал, как рассеялись колдовские чары, несколько месяцев связывавшие их всех, и все одновременно смутились.

Чтобы прогнать это чувство, Эммет собрал в уме образы друзей: разговоры допоздна, обеды, которыми все делились друг с другом, взгляды за спинами у врачей, эти дружеские взгляды, что связывали их так, как он мечтал всю жизнь. Он напряг мускулы, чтобы образы стали ярче, но Луиза с Эмили отвернулись к окну.

Они смотрели на машину, несущуюся в нескольких кварталах от них, с включенными фарами, безумно горящими в темноте. Машина наскочила на бордюр и ударилась о почтовый ящик, перевернув мусорную корзину. Эммет представил себе визг людей, лязг металла, стукающегося о тротуар, шелест газет, летящих по смолистому асфальту, точно перекати-поле. Но для него картина была немой, как в телевизоре с выключенным звуком.

— Обожаю быстро ездить, — сказала Луиза, — по-настоящему, по шоссе.

— Даже я бы сейчас от машины не отказался, — сказал Эммет. — Я, бывало, доплачивал таксистам, чтобы проехали в окружную, по загородным дорогам. Я так пристрастился, что даже специально деньги на это откладывал. Из машины видишь такое, что, просто гуляя по улице, не замечаешь, почти как в самолете, только отрываться от земли не нужно.

— Да нет же, я о настоящем отрыве, — неприятно прозвенела Луиза. — Я езжу так быстро, что за окном все сливается в кашу. Так, что фонари за спиной загораются, как спички! Я люблю…. а, бог с этим. — Костяшки ее пальцев сильно побелели.

Эмили многозначительно посмотрела на Эммета, присев на подлокотник его кресла. Они оба научились пережидать вспышки Луизиного гнева. Все трое сидели у окна, будто люди, долго спокойно путешествующие на машине, что медленно покрывает милю за милей.

— Забавно: дни проходят, а мы и забываем, что так давно не были на солнце, — наконец сказала Эмили. — Но я не возражаю. Мне нравится искусственный воздух или что тут у них. И дым. — Она засмеялась, выдувая кольца, подрагивающие над их головами, как паутина.

— Раньше я постоянно сгорала на солнце. — Луиза их простила. Она подставила лицо лампе. — Мне все было мало. Ко мне даже загар не липнет. Просто сгораю, и все, но мне наплевать. Мне так нравилось, когда в страшную жару с моря начинал дуть ветер и когда кожа раскалялась к концу дня. Я могла бы так вечно делать.

— Кто хорошо такое помнит? — спросила Эмили. — Я вот, кажется, чем дольше здесь живу, тем терпеливее становлюсь. И я даже не знаю, верю ли в чудо, которое случится, если ждать достаточно долго. Я не уверена, что хочу этого. Странно: вот так и еще десять лет пройдет, время течет себе, не успеешь оглянуться, как прождал целую вечность.

— Может, тебе и придется, — заметила Луиза. — Это место называется Нигде.

— Наверное, — раздраженно сказала Эмили. — Но ты забываешь. Я им деньги плачу. Я сама хотела здесь оказаться.

— А я нет, — сказала Луиза. — И столько времени потеряла! Ради чего? Меня защищать не нужно. Мне нужно делать отсюда ноги, понимаете? Я хочу всю ночь гулять. Доставать почту из ящика собственным ключиком и читать письма, лежа в постели. Хочу ужин приготовить. Хочу вообще забыться и прожить день, понимаете? Обычный скучный день: схожу в магазин, отнесу вещи в прачечную, может, телик посмотрю, ничего особенного. Съем пирожное. То, что люди обычно делают. Хочу поцеловать кого-нибудь утром на прощание. Хочу, чтобы у меня была работа, понимаете? Хочу прийти на службу и чтобы кто-нибудь сказал: «Ты что-то усталая, Луиза». Или: «Хорошенькое платье, Луиза». И если эти люди мне понравятся, я приглашу их на обед, а если нет, пройду мимо. Все, что угодно, только не это — не это. В смысле, одно дело отпуск, но это… — Она покосилась на Эмили и Эммета с таким же отвращением, с каким смотрела обычно на оранжевые диваны и клетчатые клеенчатые скатерти в комнате отдыха. — Вот дерьмо. Если надо меня упечь, я лучше убью президента или типа того, а потом сгнию в обычной тюрьме. Хочу в реальную жизнь! Ну, ребята, неужели вы никогда об этом не думали? А сейчас? Может, вместе сходим на волю. Вроде побега из тюрьмы.

Эмили и Эммет придвинулись друг к другу и переглянулись. Так смотрят люди, которые предчувствуют, что у них сейчас попросят денег.

— На улицу? Только не я. Хватит с меня улицы, — сказала Эмили.

— А ты? — Луиза повернулась к Эммету.

Эммет никогда не заходил дальше мечтаний о том, как выходит на улицу и ступает на порог новой квартиры, а между этими картинками — ничего. Особенно трудно было представить шаг за медную вращающуюся дверь больницы. Он не мог постичь, каково это, когда в нескольких шагах позади идет другой человек.

Однажды в Сан-Франциско Эммет с бабушкой спустились к морской гавани, чтобы посмотреть Алкатрас, виднеющийся на острове в миле от берега. С берега Эммет видел каждое окно, так близко они, казалось, были. В тот же день они ехали домой в фургоне, и, когда сгустились сумерки, огни города осветили стены тюрьмы. Эммет представил себе узников в камерах и город, который мучил их близостью другой жизни, такой недосягаемо далекой. Как эти люди, должно быть, мечтали сбежать, зная, что, выломав решетки, они окажутся в пустоте и останутся там, пока не переплывут за несколько часов черные, кишащие акулами воды. На такое решались немногие, чаще заключенные поддавались рутине, она затягивала их, как обычная жизнь.

Во время экскурсии гид рассказал им про узников, которые настолько привыкали к жизни за решеткой, что на свободе паниковали. Непривычная жизнь за воротами жестоко их ранила, и они совершали какое-нибудь мелкое преступление: разбивали окно, воровали кошелек, пинали прохожих, — лишь бы снова попасть в тюрьму. Гид считал этих людей невменяемыми, но Эммет уже тогда понимал их страх. Воображая себе, как он выйдет на свободу из больницы, Эммет думал, что давно забыл, как жить. В той, другой жизни ему с трудом давались простейшие вещи. А теперь он и вовсе не мог представить, как пойдет в магазин, на работу, снимет деньги со счета, запросто, как другие. Он не знал, как теперь освободиться от самого себя, того, кем он стал.

Эммет не признался Эмили или Луизе, что на прошлой неделе совершил вылазку из отделения. Он взял пропуск в кафетерий на цокольном этаже. Пил кофе у всех на глазах. Ходил по коридорам и заглядывал в кабинеты. Постоял у вращающейся двери центрального выхода и понаблюдал за людьми, которые входили и выходили. Но не решился ступить даже на каменные ступеньки.

— Я хотел бы читать газеты и каждый день смотреть новости. — От Луизиного вопроса он уклонился. Провел пальцами по недавно отросшим кудрям. — И еще постричься, — прибавил он, представляя, как проведет пальцами по жесткому ежику на голове.

— Вот это уже что-то, — сказала Луиза.

— Я бы хотела лежать в глубокой мраморной ванне с ароматической пеной, и чтобы никто не сидел на краю и не следил, как бы я не утопилась, — сказала Эмили.

— Видишь, — оживленно сказала Луиза.

— Но я не настолько этого хочу, чтобы сбегать.

— О господи, да что с вами? Что может случиться в самом худшем случае? Ну, убегаешь. Потом возвращаешься. Возвращаешься туда, откуда начал.

— Не совсем, — сказал Эммет. За месяцы жизни в отделении он не раз видел, как люди попадали сюда и выписывались, а потом снова попадали, и постепенно их начинали забирать в больницу все чаще. Если он сбежит слишком рано, неминуемое возвращение в больницу станет частью его натуры, вроде второго «я».

— Если вам там не понравится, вы потеряете максимум неделю, — сказала Луиза.

— Я уже знаю, что мне там не нравится, — сказала Эмили.

— Но ты можешь одна убежать, — неуверенно проговорил Эммет.

— Одна я не могу. Ты можешь получить пропуск в кафетерий, а я нет, забыл? Ты можешь открыть дверь. Только ты можешь меня отсюда вывести.

— На этой оптимистической ноте я иду спать, — сказала Эмили, постучав сигаретной пачкой о ладонь. Она аккуратно сунула коробку спичек в целлофановый пакетик. — Увидимся утром или вы ночью смоетесь?

— Утром, — зевнул Эммет.

— Кто знает? — улыбнулась Луиза.

Уходя, Эмили выключила свет, и теперь в темноте был виден только светящийся оранжевым дежурный пост. Он походил на шаровую молнию в конце тоннеля.

— Я тебя не вижу.

— Я тебя тоже.

Эммет услышал, как она скребет ногтями армированное стекло.

— Ну пожалуйста, мне так нужен воздух, — сказала она. — Хочу его почувствовать. Хочу на улицу! Хочу, чтобы все это наконец закончилось, как угодно. Ты со мной? Мне некого больше просить.

— Но мы ненормальные, как мы друг другу поможем? — сказал Эммет. Страх усиливался. — Это ведь все равно, что два наркомана с одной иглой на двоих. Нам нужен кто-то третий. Не только мы с тобой.

— Но больше никого нет. Сам подумай.

Эммет перебрал в уме людей, которых знал. Брат далеко. С докторами он не хотел иметь дела. Брюса, Уинстона и Дафны в больнице уже нет. Даже Маргарет выписали, теперь о ней заботился муж. Их мир съеживался. Что делать в клинике — лишь потихоньку влачить свои дни дальше.

Луиза взъерошила волосы у него на затылке. Встала у него за спиной и принялась массировать его мускулы, сжатые в напряжении, читая бугры на коже, словно шрифт Брайля.

— В темноте я такая же, как ты. — Луиза положила подбородок ему на плечо. Она так сильно надушилась, что Эммет тут же пропитался ее запахом. Он дышал, не понимая, где кончается Луиза и начинается воздух.

Эммет привалился к ней и представил их обоих снаружи. Он увидел две фигурки, пробирающиеся сквозь туман и дым горящих зданий: всюду обугленные развалины города. Он представил себя и Луизу последними людьми на земле, ставшими единственными друг у друга, не по своей воле, а от безнадежности, которую они не могли определить, и потому лгали, называя любовью.

— Так ты со мной? — шепнула она. — Скажи «да».

Эммет увидел, как закачались огни на шоссе, точно фонарики на корабле во время вечеринки.

— Я попытаюсь.

— Утром, — сказала Луиза, отодвигаясь. — Не хочу давать тебе времени на размышление, а то у тебя появятся сто отговорок. Убегать — значит убегать. Если решил, бежим. И не надо готовиться. Если затянешь — они учуют неладное, а ты не выдержишь и признаешься доктору. У тебя же на лице все написано. Они поймут, что ты виноват.

— У нас не будет еды. — Эммет похлопал по пустым карманам джинсов.

— Я уже сумку упаковала. Несколько долларов у меня есть. Я знаю короткую дорогу к автобусной остановке. Что нам еще нужно?

Вернувшись в палату, Эммет тщательно перебрал свое имущество. Он не спал всю ночь. Как только стало светать, он надел на себя все, что мог. Трое трусов, три пары носков. Под свитер натянул три рубашки. Он был так худ, что теперь, в таком количестве тряпок, казался человеком с нормальным весом. Никто не обратит на него внимания. Он вытащил из мусорной корзины полиэтиленовый пакет и обвязал им талию. Как только они выберутся из больницы, он сложит туда лишнюю одежду.

Эммет зашел в чулан и открепил от джинсов пришпиленные булавками доллары. Он аккуратно расправил их на листке бумаги и разложил, как пасьянс. Еле вышло семь ровных рядов.

— Двадцать, сорок, шестьдесят, восемьдесят, — посчитал он, бегая глазами по купюрам. Эммет отвернулся не досчитав: он знал, что денег все равно не хватит, чтобы начать новую жизнь. «Это ошибка». — В голове включился сигнал тревоги. Эммету хотелось попросить Луизу отложить побег, но он знал, что с ней уже не справиться. Она твердо решила убежать.

Тяжелая одежда тянула вниз. Эммет сунул кусок мыла в карман брюк, словно кошелек, набитый деньгами. А настоящие деньги спрятал между носком и ботинком, и они слегка давили ногу, как мозоль. Ему было страшно идти налегке. С каждым переездом вещей все меньше. Уже почти ничего не осталось. Фотографию собаки, подаренную Джонатаном, Эммет спрятал под рубашкой. Снимок был скользкий и прохладный. Хорошо бы залезть в квартиру к Джонатану и украсть собаку, но с ней его не пустят в автобус, с собаками пускают только слепых. Пусть немного потерпит, скоро он украдет ее, как невесту.

Эммет дождался утренней пересменки врачей. Разбросал на столе бумаги, небрежно швырнул любимые джинсы на кровать. На стул у двери положил зубную щетку с размазанной по щетине голубой зубной пастой. Рядом небольшое полотенце. Рецепты на лекарства запихал к носкам в верхний ящик комода. Свет не выключил.

Подойдя к медпосту, Эммет увидел Луизу — она читала журнал в мягком кресле у двери. На ней было красное полупальто, такое жесткое, что эполеты на плечах торчали, как пластмассовые. Луиза пышно начесала волосы. Лицо ее превратилось в палитру художника: ядовито-желтые тени на веках, ярко-розовые щеки и оранжевые губы. Эммету бросились в глаза блестящие носки черных лакированных туфель-лодочек и колготки с блестками под шерстяными брюками. У ее ног громоздилась сумочка.

Чтобы успокоиться, Эммет сосредоточился на бледной коже дежурной медсестры и накрахмаленных складках ее халата.

— Я собираюсь в кафетерий, хочу кофе выпить, — объявил он.

— Ладно, — сказала она.

Эммет снял с крючка планшет с бумагой, записал свою фамилию и точное время: 7.03.

— Я ненадолго.

Она кивнула, проверяя списки пациентов.

— Я быстренько.

— Приятного отдыха.

— Может, я вам что-нибудь принесу оттуда? Чашку горячего чая?

— Нет, не надо.

Эммет похлопал себя по груди.

— Холодновато сегодня с утра. Пришлось надеть вторую рубашку.

— Одевайтесь потеплей, — сказала она, все еще глядя на стол.

Эммет увидел санитара с большой металлической повозкой, забитой пакетами молока и термосами с кофе. Медсестра опустилась на колени перед пожилой пациенткой и попыталась втолкнуть ей в рот красную пилюлю. В свободной руке она держала картонную кружку с кофе, точно взятку.

— Как вкусно кофе пахнет, — сказал Эммет санитару.

— Какое хорошее утро, — обратился он к медсестре.

— Симпатичный халатик, — сказал он пациентке. Таблетка красным язычком торчала у нее между губ.

Направляясь к двери, он прошел мимо Луизы и услышал, как она пробурчала: «Боже мой». Эммет на нее не посмотрел. Осторожно положил палец на круглую кнопку и нажал. Он был уверен, что сейчас кто-то подойдет к нему сзади и положит тяжелую руку на плечо. Но дверь в коридор зазвенела и открылась. В лицо Эммету ударили теплый воздух и слепящий свет. Он услышал, как Луиза вскочила с кресла и уронила журнал на пол.

— Вперед, — прошипела она, шагнув за дверь отделения. В коридоре было пусто, лишь уборщица мыла полы. Луиза зубами разорвала пластиковый именной браслет, швырнула его уборщице в ведро и крикнула: — Бежим, Эммет, бежим!

Эммет задержался, будто птица, расправляющая крылья перед полетом. Он завязал шнурки на несколько узлов, так, что кеды врезались в кожу. Потом сосчитал до трех. Он посмотрел в глубину зеленого коридора, на блестящие кафельные стены, на ступени, а над ними — горящие красные буквы: «Выход». Эммет заметил, что уборщица наблюдает за ним со шваброй в руке.

«Неужели я это сделаю?» — удивился Эммет, глядя, как Луиза поворачивает за угол. Он подумал, не вернуться ли обратно, но удаляющаяся Луиза тянула его за собой, как магнит.

«Крылья. Крылья», — подумал Эммет и ринулся вслед за ней. Он не поднимал головы. В кедах он бежал бесшумно, а Луизины каблуки так стучали, что Эммету не требовалось смотреть, он бежал на звук, на плывущий голос: «Бежим, Эммет, бежим!» — словно ей хотелось, чтобы за ними по пятам гнались врачи.