6
Эммет вздрогнул. Луиза улыбнулась и уронила платок ему на колени. Ее рука на миг замерла на его штанине.
Эммет слегка отстранился.
— Прости, я забылся.
— Кроме шуток. Ты меня напугал. Я думала, ты прямо у меня на глазах отлетел на планету Маргарет.
— Ну вот, уже вернулся. Устал, — сказал Эммет и потер глаза. — А что дальше будет? Долго это их собрание длится? Никто не сказал, что мне тут делать. То, что сейчас? Сидеть сиднем в палате?
— Большое спасибо. Не бойся, это они еще разгоняются. Они будут тебя тестировать. Будешь видеться с аналитиком каждые несколько дней. По вечерам в понедельник — семейная терапия. Вот это натуральная жуть. Это когда наши родители приходят поторчать тут, среди нас.
— У меня только брат есть. Но он на такое не пойдет. Он очень скрытный.
— Даже если ты соврешь и скажешь, что ты сирота, они заставят тебя привести друга. От этого не уйдешь. Им это очень нравится. Так что тебе придется позвать кого-нибудь и придумать безумную историю. Насочиняй чего-нибудь ужасного, чтобы самому нескучно было. Типа, как мать запирала тебя в туалете и одевала в девчачьи платья до первого класса. Или за деньги заставляла тебя встречаться с бизнесменами. Что угодно, лишь бы вызвать у них сочувствие.
— Когда я был маленьким, — сказал Эммет, — лежа в кровати, может в детской кроватке, я любил вытягивать нитки из штор, которые висели над подушкой, и их сосать. Мою мать это выводило из себя. Увещевания на меня не действовали. Я помню, как она влетала в комнату с дикими глазами, как у старухи, и потрясала большой открытой булавкой. Она махала острием возле моих глаз и рычала: «В следующий раз я пришпилю тебя булавкой к этим шторам!» Она этого, конечно, не сделала, но я хорошо помню острый кончик булавки, так близко, что он троился перед глазами. Я верил, что она может меня убить, хотя тогда еще не знал, что значит «смерть». Мне казалось, она не шутит, и я очень боялся.
— Да, неплохо. Но чтобы успех был гарантирован, историю нужно продумать. Соври, что она так и сделала. Опиши, что чувствовал, когда тебя пришпиливали к шторе, как булавки проникали под кожу.
— Штора была из зеленого кримплена.
— Вот-вот, так держать. Может, зеленая и кровавые пятнышки? А мать оставила тебя в таком виде на целый день, не кормила и не меняла подгузники? О, они от подобных историй торчат, поверь мне.
— А ты когда-нибудь говоришь им правду?
— Никогда. Для меня это дело чести. Они считают, что все про меня знают, а мне нравится, как они хватаются за мое вранье и заставляют меня смотреть правде в глаза. Нужно уметь противостоять прошлому, как они говорят. Только это вовсе не мое прошлое. Просто выдуманная история, которую врачи записывают в мою карту и передают друг другу, из больницы в больницу, как будто знают все мои секреты. Но ничего они не знают. Правда, я сама себе этим навредила. Они не выпускают меня отсюда ни на день. Не разрешают ходить в кегельбан или еще куда. Придется, наверное, слегка отпустить вожжи. Они боятся, что, как только выпустят меня из виду, я рвану к первой попавшейся лампочке и начну ее грызть.
Луиза потянулась и погладила живот.
— Кстати о еде, ты не голоден? Подозреваю, что пора обедать. О, если ты еще не видел это коллективное насыщение, считай, что ты не знаешь жизни!
Эммет ничего не ел с тех пор, как приехал. Он так отвык от вида пищи, что не мог представить перед собой тарелку. Чтобы себя проверить, он вообразил самое отвратительное блюдо: сырой гамбургер в соусе с какими-то кусочками и расплывшейся радугой жира. Эммет мысленно приблизил лицо к тарелке и втянул носом запах. Лизнул. Почувствовал, что отвращение к еде чуть ослабело. Подумал, что сливки на вкус, наверное, как обычный клей.
— Я в последнее время почти не ел, — сказал он.
— Кто бы, конечно, говорил, — сказала Луиза, отклеивая шорты от бедер, — но пара фунтов жира бы тебе не помешала. Знаешь, я никогда не видела такого худого человека, как ты, чтобы он при этом был жив. У тебя кожа на лице полупрозрачная. В этом, конечно, что-то есть: напоминает лица на старинных портретах, но знаешь, это все равно ненормально.
Эммет потрогал свои щеки. Кожа сильно натянута, как повязка, присохшая к черепу, про которую рассказывал Брюс.
«А на ощупь приятно, — невольно подумал Эммет. — Я, наверное, вешу не больше ста фунтов».
— Не хочу на тебя давить, — сказала Луиза, — но, если не будешь есть, они подключат тебя к аппарату и будут вливать всякие жидкости. Однако врать не буду. Еда здесь дерьмо. Это из-за нее мы так жиреем. Переварить можно одну картошку из автомата.
— А ты пойдешь?
— Чтобы я пропустила жрачку? Ты серьезно? Я не собираюсь помирать с голоду.
Луиза подошла к бюро, выбрала пузырек с веткой сирени и пшикнула себе за ушами. Отбросила волосы на лицо и принялась драть спутанные пряди щеткой. Одним глазом посмотрела на Эммета.
— Знаешь, ты мне можешь все рассказать. Я же только что наизнанку вывернулась. Когда со мной разговариваешь, можешь считать, что это просто мысли летают, даже самые безумные, как будто у нас общий мозг.
Эммет улыбнулся. Кожа на лице натянулась, будто покрытая штукатуркой.
— Да, — сказал он, разглаживая морщины у рта.
— Я никому не проболтаюсь, — сказала Луиза, раздвинув волосы, как шторы.
Выйдя из комнаты, они увидели женщину в розовом халате и коричневых кожаных тапочках — она с птичьим щебетаньем семенила взад-вперед по коридору. Одной рукой она прижимала к груди сумочку, другой поглаживала эластичные розовые бигуди, подрагивающие на ее голове, точно электроды.
— Простите, — без конца повторяла она, несколько раз задев Луизу и Эммета. — Простите.
— Это Изабелла, — сказала Луиза. — Она безобидная. Когда-то была ученым. Мне она даже нравится, только вот снует повсюду и суетится, как крыса. Но если не обращать на нее внимания, она отстанет.
Из-за угла до Эммета доносился грохот посуды. Казалось, кто-то стучит по столу тарелками и ложками. Из репродуктора полилась музыка, нежные струнные, никакого бита.
— Простите. — Женщина-птица снова врезалась в Эммета. Она отходила, но все равно возвращалась. Из-за угла появилась медсестра с длинной резиновой трубкой, прикрепленной к двум пробиркам. Медсестра что-то насвистывала, а желтая жидкость покачивалась в пробирке. Девушка улыбнулась Эммету и потрясла пробирками у него перед глазами, держа их двумя пальцами. Жидкость вспенилась.
От зеленого кафеля на стенах Эммета слегка затошнило. Он представил, как медсестра швыряет свои пробирки о кафель и желтая жидкость выплескивается на ковер и на его туфли. Женщина-птица толкнула его в живот. Из соседней комнаты вышли двое пациентов в больничных халатах. Они шли, сунув пальцы в пластмассовые именные браслеты друг друга, словно в наручниках. Было заметно, как при ходьбе покачивается растянутая, мучнистая кожа их ягодиц.
— Простите, — повторила женщина, едва не притиснув Эммета к стене, — простите. — Она смотрела ему прямо в глаза даже с какой-то нежностью, но было ясно, что бродит она не здесь, а по оживленной городской улице, в толпе пешеходов.
Эммет сполз по кафельной стене, носом упершись женщине в колени. Она малюсенькими ступнями потыкала ему в голени. «Где же Луиза? — Эммет попытался осмотреться и собраться с мыслями: — Это больница. Здесь что угодно можно увидеть. Эта женщина ничего не значит. Ее нет», — но вопреки самовнушению сумочка женщины била его по лицу, и это было, как пощечины.
— Луиза! — взвыл Эммет, схватил женщину за лодыжки и так сильно дернул, что та шлепнулась на спину. Сумка упала и раскрылась, на ковер вылетели помада, очки, берет и толстый пыльный ком, обмотанный ленточкой. Эммет отшатнулся.
— Вор! Сумочку выхватил! — взвизгнула женщина. — Хулиган! — Она сунула два пальца в рот и яростно свистнула.
— Л-л-луиза! — снова позвал Эммет, заикаясь уже не притворно, слова ускользали, будто он говорил сквозь маску.
Женщина-птица опять засвистела, и появилась Луиза — она неслась по коридору.
— Отстань! — приказала она и сжала морщинистое горло женщины так, что та выпучила глаза. Из-за ее зубов вылез язык, белый и в пупырышках.
— Отстань от него! — задыхалась Луиза. Капли пота стекали по губам. Она обхватила голову женщины и развернула к разбросанным вещам. — Поднимай!
Изабелла захныкала, но принялась складывать свое барахло в сумку. Пыльный ком рассыпался облаком, едва Изабелла его коснулась. Ленточка скользнула ей в руку.
— Он все сломал, — заныла Изабелла.
— Пора спать, Изабелла, — сказала Луиза. Она обеими руками подтолкнула женщину в спину. Изабелла убежала. В конце коридора остановилась, еще раз пронзительно свистнула и помахала руками, будто подзывая телохранителей.
Луиза хлопнула в ладоши и беспечно сказала:
— Вот видишь, никаких проблем. А как ты умудрился от меня отстать? Я иду себе, болтаю, раскрываю тебе остальные секреты, потом оборачиваюсь и вижу, что говорю с воздухом. — Она подмигнула. — Ты кое-что важное пропустил. То, что я ни единой живой душе еще не говорила.
Эммет показал пальцем на место, где стояла Изабелла.
— Она чо-чо-чокнутая.
— Конечно, чокнутая. Ты в больнице, не забыл?
— Нет, — сказал Эммет почти неслышно.
— Хватит дурить, пошли есть. — Луиза потянула его за руку.
От волнения у Эммета бурчало в животе. «Пошевели рукой», — сказал он себе, как обычно говорят киношные доктора жертвам несчастных случаев. Он представил себе, как приказание формируется в мозгу и передается каждому нервному окончанию, до самых кончиков пальцев.
«Шевелись», — повторил Эммет еле слышно, на выдохе. Он шел очень прямо, боясь смотреть на ковер. Ему казалось, стоит взглянуть под ноги, и пол рванется к нему — как будто падаешь с высоты, не закрывая глаз.
Луиза взяла его за руку и повела за собой. Когда они вошли в столовую, ноги у Эммета стали заплетаться и упираться, будто связанные. Он услышал, как Луиза пробормотала: «Господи, еще хуже, чем я думала». Эммета шатало; ему казалось, он выглядит здесь главным безумцем. Глаза пересохли и болели. «Не забывай моргать, — твердил себе Эммет, пробираясь между столами, — не забывай моргать».
Луиза усадила его на стул напротив мужчины под сорок, в круглых черных очках. Голова его казалась неестественно лысой, как после химиотерапии. Макушку покрывали щепотки пуха, похожие на лишай. Когда он подносил ко рту вилку, глаза его удивленно спрашивали: «Это мне?» Медсестра, сидящая рядом, осторожно подталкивала его руку снизу, направляя вилку ко рту. Легонько стукнув пациента по подбородку, напоминала ему, что нужно открывать рот, и его челюсть отваливалась, словно у куклы. Потом медсестра гротескно изображала, как разжевывает пищу, и мужчина, повторяя за ней, начинал жевать.
Санитар в белой униформе шлепнул перед Эмметом тарелку с мясом. Из горки картофельного пюре торчал серо-голубой артишок. Листья были опухшие и морщинистые, как пальцы, слишком долго пробывшие в воде.
— Я же говорила. — Луиза скорчила гримасу. — Будем надеяться, что хоть пирожное дадут.
К их столу не спеша пробрались Эмили и Дафна с тарелками в руках. Из их карманов торчали приборы. Дафна коснулась затылка Эммета и холодно глянула на Луизу:
— Разрешите присоединиться?
— Мы живем в свободной стране, — сказала Луиза, уронила вилку и обняла Эммета за плечи.
— А мы тебя искали, — сказала Эмили. — Ты произвел впечатление, когда ушел с собрания. Но потом Хуанита произнесла речь о лидерстве, и все о тебе забыли. Хуанита считает, что вот-вот родит. Живот у нее аж прыгал.
— Привет, Джон, — подмигнул Брюс, усаживаясь на стул возле Эммета. Он запустил свою вилку в Эмметово пюре и хлюпнул.
— Остаешься? — шепнула Луиза Эммету на ухо. Эммет придвинулся к ней, обмяк и навалился всем весом.
— Ешь. — Она кивнула на стынущую съедобную массу.
Эммет лизнул пюре, — подождал, пока оно растает на языке. Кусок картошки был твердый и холодный, как опухоль.
Луиза тронула его губы полной ложкой. Он послушно высунул язык. Эмили с Дафной переглянулись, но Эммет их проигнорировал. Он вдыхал аромат Луизиных лавандовых духов, будто на цветочном лугу. «Она меня защитит», — мечтательно подумал он и представил, как они вместе, рука об руку, гуляют с собакой по улицам. Луиза, конечно, перехитрит кота. Живи она с Эмметом раньше, всех этих кошмаров бы не случилось.
Он откусил кусок мяса и немного пожевал его. Мясные волокна застряли между коронками. Он с набитым ртом улыбнулся Луизе. Она погладила его по мягким волосам на затылке. Эммет уже сейчас готов был отдать ей всего себя, как будто был способен любить.
Медсестра ввезла в столовую мужчину в инвалидной коляске. Руки его были привязаны к подлокотникам белой марлей. Медсестра припарковала коляску у стола и стала кормить мужчину.
— Господи Иисусе, это же Генри! — сказала Дафна. — Мы его несколько недель не видели!
Эммет обратил внимание на алые, как тюльпаны, синяки на веках у Генри.
— О, наш Генри буйный! — сказала Эмили. — У него пунктик насчет выковыривания глаз. Он запихивает указательный палец себе в глазницы, и глаза вылезают. Он не может остановиться. Он это делает всякий раз, когда ему высвобождают руки. — Она влажно прищелкнула языком.
Эммет почувствовал, что Луиза напряглась, заинтересовавшись:
— Надо же, я его ни разу не видела! А я думала, что всех здесь знаю. Ты говоришь, он действительно их выколупывает? Как пластмассовые?
— Ну да, — ответила Эмили. — Но я сама ни разу не видела. Мне доктор сказал. Не хотел, но проговорился.
— Буйный, — сказал Брюс. — Мерзкие вы, девки. Я же есть пытаюсь. — Он ткнул палец в картошку Эммета и облизал.
— Интересно, он видит? — сказала Луиза. — В смысле, это же замечательно, если глаза на стебельках, и притом видят? Я всегда мечтала. Но даже мне казалось, что это чересчур шиза. Вы представьте: можно их направить на себя и увидеть себя без зеркала, как другие видят. Боже мой, я бы хотела себя так увидеть. Собственными глазами. Боже. Как думаете, можно его спросить, каково это?
— Генри не говорит, — сказала Эмили. — Решает математические задачи на дощечке, мелом, и все. Я подозреваю, ты не узнаешь, если сама не попробуешь.
— Не, я слишком большая трусиха, — сказала Луиза. — У меня четыре года ушло на то, чтоб научиться контактные линзы правильно вставлять. У меня тут репутация диверсантки, но обычно я боюсь боли.
Эмили, Эммет и Дафна одновременно посмотрели на потолок, на лампы дневного света.
— Я бы не выдержала слепоты, — продолжала Луиза. — В смысле, одно дело — помереть, но от слепой курицы увольте. Нет уж, спасибо.
— Я думал, ты последняя сука, — вставил Брюс. — Все так говорят. Но, может, ты не такая уж и сука. — Он повернулся к Эммету. — Или, может, просто любишь звезд трахать. Джон, подтверди?
Эммет открыл было рот, но у него за спиной остановилась Хуанита.
— Звезда, говорите? Мой малыш будет звездой. Мой малыш будет сиять божественным светом.
Брюс запел, щелкая пальцами:
— «Моя мать сошла с небес, мой отец пришел с земли, только я — дитя вселенной». Давай, Джон, как там дальше? Какая строчка?
— Сатана, — сказала Хуанита. — Пидор цветочный. Время пришло. Сегодня утром, когда я проснулась, я почувствовала, что у меня внутри будто куча щенков, целый помет, верещат и толкаются, только это не собаки. Это мой ребенок готовился выйти на свет. — Она вынула кубик льда из стакана Эммета и разгрызла, наклонясь близко к Эмметовому уху.
— Видишь, какие у меня сильные челюсти? Я тренируюсь. Могу открыть рот очень широко, если ребенку вздумается выйти через него.
Она продефилировала к другому концу столовой, качая животом из стороны в сторону.
— Сотрапезники, — воскликнула она, — благочестивые сотрапезники! Позвольте привлечь ваше внимание. Никогда не доверяйте лидеру, у которого нет lederhosen! Вот вам мое слово на сегодня. — За некоторыми столами зааплодировали.
Медсестра оставила Генри и подошла к Хуаните.
— Садитесь или идите в свою палату, — спокойно сказала она.
— Убирайся, Ева Браун, — приказала Хуанита, — этот малыш мой. Ты только и мечтаешь помыть меня в своем душе. — Она брыкалась, высоко поднимая ноги. Эммет изумился ее гибкости, почти как у танцовщицы.
Вторая медсестра встала у Хуаниты за спиной.
— Нацистские суки! — выкрикнула Хуанита. — Сами обжигайтесь, стоя в своих душевых из кипятка! Сами! — Она стала дуть сквозь зубы, будто остужала кусок горячего бекона. — Эо-эээ-о-эээ-о, — пропела она, отчаянно тряся головой.
Эммет заметил в дверях санитара, в руках мокрая простыня, точно сеть.
— Ешь, давай, — сказала Луиза, поворачивая его голову к тарелке. — В другом месте я сказала бы: «Прикончи свои овощи», но эти на вид отрава.
Эммет содрал поочередно все листья с артишока. Они легко отрывались, и скоро осталась одна кочерыжка, серая и мягкая. Эммет откусил один лист и тут же выплюнул.
— Гадость. На вкус как трава. — Он повернулся к Луизе: — Хочешь мою сердцевину?
— Посмотрим, — отозвалась Луиза, тыкая ножом липкую массу. — Пока ограничимся картошкой. Две ложки.
— 2531,87, 2531,86, 2531,85, 2531,84, — посчитал мужчина с волосами, точно прозрачный мох, и встал из-за стола. — Индекс Доу Джонса падает. Они падают, падают. — Он вздрогнул и начал лупить себя, словно его атаковали тысячи насекомых, а он не сознавал, что это его тело.
— Полнолуние? — смущенно спросила Дафна.
— Если этот чувак собрался дойти до нуля, я покончу с собой, — сказала Эмили.
Дафна с Эмили выдули по два кольца дыма. Когда кольца соединились, женщины рассмеялись и с криком «Сестричка!» схлопнули ладони.
— Твоя сестра банкрот и живет в Англии, в зачуханной хибаре, — обратился Брюс к Эммету. — Я читал. Постыдился бы.
— Сестричка, — сказала Дафна.
— Падает. Падает, — продолжал мужчина.
— Мы здесь для того, чтобы помочь вам, — сказала медсестра.
— Эо-эо-эо, — пропела Хуанита.
— Стыдись, — сказал Брюс. — Тебе должно быть стыдно.
— Ешь, — шепнула Луиза, — ешь.
Частички света летели по воздуху, точно пыль, взрывались у Эммета перед глазами.
— Негритоска, сучка! — закричала Маргарет. — Шлюха! — Она шустро, будто колибри, выпорхнула из-за стола и с вилкой бросилась на Хуаниту. Маргарет двигалась так проворно, что даже медсестры на мгновение замерли в шоке. Она воспользовалась их недоумением и ухватила Хуаниту за ногу. Эммет увидел, как мелькнул сухой коричневый бицепс старухи в платье без рукавов, и та повалила негритянку на пол.
Маргарет изо всех сил воткнула вилку Хуаните в живот. Эммет услышал чей-то мучительный выдох и хлопок, будто лопнула автомобильная шина. Живот Хуаниты сдулся. Оглаживая платье, она зарыдала так безутешно, что Эммет вдруг почувствовал ее горе, словно не резина лопнула, а человек испустил дух.
— Дьявол издох! — провозгласила Маргарет, потрясая над головой вилкой, словно воинским мечом. — Я уничтожила ребенка Сатаны!
По комнате прошел гул, встревоженные пациенты повскакали. Кто-то плакал, кто-то кричал, некоторые крушили стулья о столы. Комната просто разрывалась от ярости.
Санитары скрутили Маргарет простыней, как мумию, вместе с вилкой, все еще зажатой в руке.
— Не прикасайтесь ко мне! — восклицала она, закутанная во влажную ткань. — Я чиста, как младенец! Чиста!
— Младенец, — выла Хуанита. — Младенец, малыш, малыш. — У нее из-под платья выпал сдувшийся рыже-голубой надувной мяч. Он плюхнулся на пол, между ее ног — одна половина плоская, бездыханная. Хуанита подползла к нему, словно в мольбе, и стала качать его, будто пробитую голову.
Пациенты окружили Хуаниту, глазели на нее, подбирались все ближе, напирали. Комната наполнилась врачами и медсестрами, но пациенты упрямо протискивались вперед, осмелевшие от энергии, что потрескивала меж ними.
— Сматываемся, — сказала Луиза и подняла Эммета на ноги.
— Пора бы появиться сестричкам Зайн, — рассмеялся Брюс. — Стелла! Тора! Выходите, выходите. Вы нам нужны.
— Я знала, что у нее там не ребенок, — самодовольно сказала Эмили, — просто знала, и все. — Пациенты аплодировали, а Хуанита билась у их ног, прижимая мяч к сердцу так тесно, что ничего не разглядишь, кроме яркой обмякшей резины.
— Малыш, — подвывала она, а медсестры расступались, делая вид, что заняты спеленатой извивающейся Маргарет.
— Малыш, — стенала Хуанита, а остальные пациенты топтались вокруг нее, держась за руки.
Эммету хотелось ворваться в толпу, остановить их, но он не подходил, глядя потрясенно, будто набрел на опушку, где стал свидетелем церемонии то ли погребения, то ли сакрального убийства. Будто ему не спасти Хуаниту, как любую мать, ослепленную горем.
