Войти в систему
Войти с помощью соц. сетей:
Противна чернь мне, чуждая тайн моих,
Благоговейте молча: служитель муз —
Досель неслыханные песни
Девам и юношам я слагаю.
Цари внушают подданных стаду страх,
А бог Юпитер грозен самим царям:
Гигантов одолевший, все он
В трепет движеньем бровей приводит.
Один – бывает – шире других в бразды
Сажает лозы; родом знатней, другой
Сойдет искателем на поле;
В славе иль доблести тот поспорит;
Толпой клиентов будет мной сильней, —
Но без пристрастья жребьем решает Смерть
Судьбу и знатных и ничтожных:
Выкинет урна любое имя.
Над чьей безбожной шеей повиснул меч,
Изъят из ножен, вкус усладить тому
Не сможет пир и сицилийский:
Сна не вернут ему птичек песни
Иль звон кифары. Сон не гнушается
Лачугой скромной сельского жителя,
Реки тенистого прибрежья,
Зыблемых ветром лощин Темпейских.
А кто доволен только насущным, тем
Совсем не страшен бурного моря шум,
Когда свирепый вихрь нагонит
Гед, восходя, иль Арктур, склоняясь;
Иль град, побивший лоз виноградных цвет;
Земли обманы: ливень, – когда шумят
Деревья, – жгучий зной созвездий,
Холод чрезмерный зимы суровой.
Уж рыбы чуют – водный простор стеснен,
Камней громады ввергнуты в моря глубь;
И вновь рабы спускают глыбы:
Смотрит подрядчик и сам хозяин,
Земли гнушаясь. Сходит, однако, Страх
Тотчас туда же, злые Угрозы вслед
И черная за ним Забота,
В крепкой ладье ль он, верхом ли едет.
Итак, ни красный мрамор, ни – ярче звезд —
Одежды пупрур мук не смягчал моих,
Ни лучший виноград, ни также
Мазь Ахемена… Зачем же стану
Я в новом стиле ввысь громоздить мой зал
С будящей зависть дверью? Зачем менять
На хлопотливые богатства
Мирные нивы долин Сабинских?
Военным долгом призванный, юноша
Готов да будет к тяжким лишениям;
Да будет грозен он парфянам
В бешеной схватке копьем подъятным.
Без крова жить средь бранных опасностей
Он пусть привыкнет. Пусть, увидав его
Со стен твердыни вражьей, молвит
Дочке-невесте жена тирана:
«Ах, как бы зять наш будущий, царственный,
В искусстве ратном мало лишь сведущий,
Не раззадорил льва, что в сечу
Бурно кидается в яром гневе!»
Красна и сладка смерть за отечество:
А смерть разит ведь также бегущего
И не щадит у молодежи
Спин и поджилок затрепетавших.
Падений жалких в жизни не ведая,
Сияет доблесть славой немеркнущей
И ни приемлет ни слагает
Власти, по прихоти толп народных.
И, открывая небо достойному
Бессмертья, Доблесть рвется заказанным
Путем подняться, и на крыльях
Быстро летит от толпы и грязи.
Но есть награда также хранителям
И тайн. И если кто Элевзинские
Нарушит тайны, то его я
Не потерплю под одною кровлей
Иль в том же челне. Часто Ди_е_спитер
Карает в гневе с грешным невинного;
Но редко пред собой злодея
Кара упустит, хотя б хромая.
Кто прав и к цели твердо идет, того
Ни граждан гнев, что рушить закон велят,
Ни взор жестокого тирана
Ввек не откинут с пути; ни ветер,
Властитель грозный Адрия бурных вод,
Ни Громовержец дланью могучей, – нет:
Лишь если мир, распавшись, рухнет,
Чуждого страха сразят обломки.
И П_о_ллукс так и странник Геракл, взнесясь,
Достигли оба звездных твердынь небес:
Меж них возлегши, будет Август
Нектар пурпурными пить устами.
Тебя за то же, Вакх, наш отец, твои
Возили тигры, чуждому им ярму
Подставив шеи; так же Ромул
Орка избегнул на конях Марса,
Когда Юнона радость рекла богам,
Совет державшим: «Трою повергнул в прах
Судья бесчестный, злополучный,
Вместе с женой иноземной; Трою
С тех пор, как не дал Лаомедонт богам
Награды должной, – град, обреченный мной
И девой чистою Минервой,
Вместе с народом, с вождем лукавым.
Уже не блещет ныне бесславный гость
Лаконки блудной; клятвопреступный род
Приама Гектором могучий
Греков уже не разит отважных.
Война, что длилась нашим раздором лишь,
Уже затихла. Гнев свой отринув, я
Теперь помилую для Марса
Внука, что был, ненавистный, жрицей
Рожден троянской; в светлый чертог ему
Вступить дозволю; нектара сок вкушать
И приобщить его отныне
К сонмам блаженных богов дозволю.
И отделялся б только от Трои Рим
Шумящим морем – пусть беглецы царят
Счастливые в краю желанном;
Лишь бы Приама, Париса пепел
Стада топтали, звери без страха там
Щенят скрывали б, пусть Капитолий, блеск
Бросая вкруг, стоит, и грозный
Рим покоряет парфян законам.
Внушая страх, он пусть простирает власть
До граней дальних, там, где Европы край
От Африки пролив отрезал,
Вздувшись, где Нил орошает пашни;
Сильней пусть будет к злату презреньем он,
В земле покуда скрыто (и лучше так!),
Чем жаждой все собрать святое
Хищной рукой на потребу людям.
И где бы мира грань ни стояла, пусть
Ее оружьем тронет, стремясь достичь
Краев, где солнца зной ярится,
Стран, где туманы и ливни вечно.
Но так каиритам, войнолюбивым я
Вещаю с тем, чтоб, предков не в меру чтя,
Они не смели, вверясь счастью,
Дедовской Трои восставить стены.
Коль встанет Троя, с знаменьем мрачным птиц,
Судьба вернется с гибелью горькой вновь:
Юпитера сестра-супруга,
Двину сама я полки победно.
Пусть трижды встанет медных оград стена,
Пусть Феб сам строит, – трижды она падет:
Разрушат греки; трижды жены
Пленные мужа, детей оплачут».
Шутливой лире это совсем нейдет!
Куда ты, Муза? Брось же упорно так
Рассказывать бессмертных речи
И унижать величавость малым.
Сойди же с неба, о Каллиопа, дай,
Царица Муз, мне долгую песнь – пускай
То флейты ль звук, иль голос звонкий,
Дивные ль струны кифары Феба,
Вы слышите? Иль сладко безумье так
Прельщает слух и зренье мое?.. Брожу
Священной рощей, мнится: тихо
Веют зефиры, ручьи струятся.
На Вольтур часто мальчиком я ходил.
Когда вдали от грани родных полей,
Устав резвиться, раз заснул я,
Свежей листвою меня прикрыли
Голубки. Дивом вкруг то казалось всем, —
Чьи гнезда полнят высь Акерунтии,
Бантин тенистые дубравы,
Тучные пашни низин Форента, —
Что невредимым спал я средь черных змей,
Среди медведей, лавром священным скрыт
И миртовых ветвей листвою,
Мальчик бесстрашный, храним богами.
Я ваш, Камены, ваш, на вершины ль гор
Взойду Сабинских, хладной Пренесты ль высь
Меня приманит, Тибур горный,
Бай ли прозрачный и чистый воздух.
И друга ваших плясок у светлых вод —
Ни дуб проклятый, пав, не сгубил меня,
Ни пораженье при Филиппах,
Мыс Палинур в Сицилийском море.
Пока со мной вы, смело пущусь я в путь:
Средь волн Босфора бешеных буду, плыть,
На Ассирийском побережье
Странником в жгучих песках скитаться.
Узрю пришельцам грозный британцев край,
Конканов племя, пьющее кровь коней;
Узрю я невредимо дальний
Дон и носящих колчаны скифов.
Едва успеет Цезарь великий вновь,
В бою уставших, воинов в град вернуть,
Труды военные закончив,
В гроте у вас он находит отдых.
Вы кротость в мысли льете ему и, влив, —
Благие, – рады. Знаем мы, как толпу
Титанов страшных, нечестивых,
Молнии ринув, сразил Юпитер.
Смиряет землю твердою он, морей
Волненье, грады, мрачный подземный край;
Богами и толпами смертных
Правит один справедливой властью.
Ему внушило страх поколенье то
Младое, силой гордое рук своих,
И братья, на Олимп тенистый
Гору взвалить Пелион пытаясь.
Но что Тифей и мощный Мимант могли
Иль грозный видом Порфирион свершить,
И Рет и Энкелад, метавший
Груды исторгнутых с корнем вязов, —
Когда Паллада мощный простерла щит
Навстречу дерзким, пылкий Вулкан стоял
Вот здесь, а там Юнона-матерь,
Бог Аполлон, неразлучный с луком;
Кудрям дав волю, моет их влагой он
Кастальской чистой; любит он в рощах жить
Ликийских иль в лесу родимом,
В храме на Делосе, иль в Патарах.
Коль разум чужд ей, сила гнетет себя,
С умом же силу боги возносят ввысь;
Они же ненавидят сильных,
В сердце к делам беззаконным склонных.
Что это правда, могут примером быть
Гиант сторукий иль Орион: за то,
Что тщился обольстить Диану,
Был укрощен он стрелою Девы.
Земля страдает, чудищ своих сокрыв;
Скорбит, что дети ввергнуты в бледный Орк
Стрелами молний; пламень Этны
Быстрый горы сокрушить не может.
И вечно коршун Тития печень жрет
За невоздержность, сидя на нем как страж,
И Пирифоя, женолюбца,
Триста цепей в преисподней держат.
Юпитер, громы мечущий – верим мы —
Царит на небе: здесь на земле к богам
Причтется Август, покоривший
Риму британцев и персов грозных.
Ужели воин Красса, в постыдный брак
Вступив с парфянкой, в вражеской жил стране?
О курия! О порча нравов!
В доме состарились тестя, персов
Царю покорны, марс, апулиец там,
Забывши тогу, званье, священный щит,
Забыв огонь пред Вестой вечный,
Хоть невредимы твердыни Рима?
Опасность эту Регул предрек, когда
Не соглашался мира условья он
Принять и дать пример, что влек бы
Гибель для Рима в грядущем веке,
Коль без пощады, сдавшихся в плен, на смерть
Не обрекли бы: «Стяги я, – молвил он, —
Прибитые к пунийским храмам
Видел, доспехи, что с римлян сняты
Без боя; граждан римских я зрел, кому
К спине свободной руки скрутили; там
Ворота без запоров; пашут
Вновь, разоренные нами, нивы.
Храбрее разве, выкуплен златом, в бой
Вернется воин?.. Вы прибавляете
К стыду ущерб: слинявшей шерсти
Пурпур не может вернуть окраски;
И раз отпавши, истая доблесть вновь
Идти не хочет к тем, кто отверг ее.
Как лань, изъятая из сети,
Бросится в бой, так храбрей тот станет.
Кто, вероломный, вверил себя врагам,
Сотрет пунийцев в новой войне, кто мог
На скрученных руках покорно
Узы терпеть, убоявшись смерти.
Не зная, как бы жизнь сохранить свою,
С войной смешал он мир. О, какой позор!
О Карфаген великий, выше
Стал ты с паденьем постыдным Рима!»
Жены стыдливой он поцелуй отверг
И малых деток, ибо лишился прав;
И мужественно взор суровый
В землю вперил, укрепить желая,
Душой нетвердых, членов сената: сам
Им дал совет, не данный дотоль нигде,
Затем – изгнанник беспримерный —
Быстро прошел меж друзей печальных.
А что готовил варвар-палач ему,
Он знал, конечно. Все же раздвинул так
Друзей, что вкруг него стояли,
Всех, что пытались уход замедлить,
Как будто, тяжбы долгие он решив,
Клиентов споры, суд покидал, спеша,
Чтоб путь держать к полям Венафра
Или в спартанский Тарент на отдых.
За грех отцов ответчиком, римлянин,
Безвинным будешь, храмов пока богам,
Повергнутых, не восстановишь,
Статуй, запятнанных черным дымом.
Пред властью вышних, помни, бессилен ты:
От них начало, к ним и конец веди:
Как много бед за небреженье
Боги судили отчизне скорбной.
Мон_е_з и Пакро натиск отбили наш,
Веденный дважды с волей богов вразрез, —
Гордятся, пышную добычу
К пронизям скудным своим прибавив.
Объятый смутой, чуть не погиб наш град:
Уж близко были дак, эфиоп: один
Летучими стрелами сильный,
Флотом другой быстроходным грозный.
Злодейства полный, век осквернил сперва
Святыню брака, род и семью; затем,
Отсюда исходя, потоком
Хлынули беды в отчизну римлян.
Едва созревши, рада скорей плясать
Ионян танец дева, и с нежных лет
Искусно мажется, заране
Мысль устремляя к любви нечистой.
А там любовник, лишь бы моложе, ей
За пиром мужним сыщется: нет нужды
Искать тайком, кому преступно
Ласки дарить, удалив светильник;
При всех открыто – тайны от мужа нет —
Идет, велит ли следовать ей купец,
Зовет ли мореход испанский,
Срама ее покупатель щедрый.
Иных отцов был юношей род, что встарь
Окрасил море кровью пунийской, смерть
Принес лихому Антиоху,
Пирру-царю, Ганнибалу-зверю.
Сыны то были воинов пахарей,
Они умели глыбы земли копать
Сабинскою мотыгой, строгой
Матери волю творя, из леса
Таскать вязанки в час, когда тени гор
Растянет солнце, с выи ярмо волам
Усталым снимет и, скрываясь,
Ночи желанную пору близит.
Чего не портит пагубный бег времен?
Отцы, что были хуже, чем деды, – нас
Негодней вырастили; наше
Будет потомство еще порочней.
Астерида, зачем плачешь о Гигесе?
Ведь с весною его светлый Зефир примчит
Вновь с товаром вифинским,
Верность свято хранящего.
Лишь на небо взошла злобной Козы звезда,
К Орику отнесен Нотом, он там в слезах
Не одну, сна не зная,
Ночь провел одинокую,
Искушала хотя всячески хитрая
Няня Хлои его, гостеприимицы,
Говоря, что пылает
Так к нему, к твоей радости.
Сказ вела, как жена, вины облыжные
Вероломно взведя, Прета подвигнула
Против Беллерофонта,
Чтоб сгубить его, чистого;
Как чуть не был Пелей передан Тартару,
Ипполиту когда презрел, магнезянку,
И другие рассказы
О любовных грехах вела, —
Втуне, ибо пока глух он к ее речам,
Как Икара скала… Лишь бы тебя саму
К Энипею соседу
Не влекло больше должного.
Хоть и нет никого, кто б с той же ловкостью
Гарцовал на коне по полю Марсову
И чрез Тусскую реку
Переплыл с той же скоростью.
Ночь придет – дверь запри и не выглядывай
Из окна, услыхав флейты звук жалобный,
И хотя бы жестокой
Звали, будь непреклонною.
Ты смущен, знаток языков обоих! —
Мне, холостяку до Календ ли марта?
Для чего цветы? С фимиамом ящик?
Или из дерна
Сложенный алтарь и горящий уголь?
Белого козла и обед веселый
Вакху обещал я, когда чуть не был
Древом придавлен.
В этот светлый день, с возвращеньем года,
Снимут из коры просмоленной пробку
С амфоры, что дым впитывать училась
В консульство Тулла.
Выпей, Меценат, за здоровье друга
Кружек сотню ты, и пускай до света
Светочи горят, и да будут чужды
Крик нам и ссора.
Брось заботы все ты о граде нашем, —
Котизона-дака полки погибли,
Мидянин, наш враг, сам себя же губит
Слезным оружьем.
Стал рабом кантабр, старый друг испанский,
Укрощенный, пусть хоть и поздно, цепью,
И, оставя лук, уж готовы скифы
Край свой покинуть.
Брось заботы все: человек ты частный;
Не волнуйся ты за народ; текущим
Насладися днем и его дарами, —
Брось свои думы!
Прежде дорог я был тебе,
И руками никто больше из юношей
Шеи не обвивал твоей,
И счастливей царя был я персидского!
– Прежде страстью горел ко мне,
И для Хлои забыть Лидию мог ли ты,
Имя Лидии славилось,
И знатней я была римлянки Илии.
– Мной для Хлои забыто все,
Нежны песни ее, сладок кифары звон;
За нее умереть готов,
Лишь бы только судьба милой продлила век.
– Мне взаимным огнем зажег
Кровь туриец Калай, Орнита юный сын;
За него дважды смерть приму,
Лишь бы только судьба друга продлила век.
– Если ж прежняя страсть придет
И нас свяжет опять крепким, как медь, ярмом;
К русой Хлое остынет пыл,
И откроется дверь снова для Лидии.
– Хоть звезды он красивее,
Ты ж коры на волнах легче и вспыльчивей
Злого, мрачного Адрия,
Я с тобой хочу жить и умереть с тобой.
Если Дона струи, Лика, пила бы ты,
Став женой дикаря, все же, простертого
На ветру пред твоей дверью жестокою,
Ты меня пожалела бы!
Слышишь, как в темноте двери гремят твои,
Стонет как между вилл, ветру ответствуя,
Сад твой, как леденит Зевс с неба ясного
Стужей снег свеже-выпавший?
Брось же гордость свою ты, неприятную
Для Венеры, чтоб нить не оборвалась вдруг;
Ведь родил же тебя не Пенелопою
Твой отец из Этрурии!
И хотя бы была ты непреклонною
Пред дарами, мольбой, бледностью любящих
Между тем как твой муж юной гречанкою
Увлечен, все же смилуйся
Над молящим! Не будь дуба упорнее
И ужасней в душе змей Мавритании;
Ведь не вечно мой бок будет бесчувственен
И к порогу и к сырости!
О Меркурий-бог! Амфион искусный,
Обучен тобой, воздвигал ведь стены
Песней! Лира, ты семиструнным звоном
Слух услаждаешь!
Ты беззвучна встарь, нелюбима, – ныне
Всем мила: пирам богачей и храмам!..
Дайте ж песен мне, чтоб упрямой Лиды
Слух преклонил я,
Словно средь лугов кобылице юной,
Любо ей сказать; не дает коснуться;
Брак ей чужд; она холодна поныне
К дерзости мужа.
Тигров ты, леса за собою властна
Влечь и быстрых рек замедлять теченье;
Ласкам ведь твоим и привратник ада,
Грозный, поддался
Цербер-пес, хотя над его главою
Сотня страшных змей, угрожая, вьется;
Смрадный дух и гной треязычной пастью
Он извергает.
Вняв тебе, средь мук Иксион и Титий
Вдруг смеяться стал; без воды стояли
Урны в час, когда ты ласкала песней
Дщерей Даная.
Слышит Лида пусть о злодейках-девах,
Столь известных, пусть об их каре слышит!
Вечно вон вода из бездонной бочки
Льется, хоть поздно.
Все ж виновных ждет и в аду возмездье.
Так безбожно (что их греха ужасней?),
Так безбожно всех женихов убили
Острым железом!
Брачных свеч была лишь одна достойна.
Доблестно отца, что нарушил клятву,
Дева ввесть в обман приняла решенье,
Славная вечно.
«Встань, – она рекла жениху младому, —
Встань, чтоб вечный сон не постиг, откуда
Ты не ждешь. Беги от сестер-злодеек,
Скройся от тестя!
Словно львицы, вдруг на ягнят напавши,
Так мужей своих они все терзают;
Мягче их – тебя не убью, не стану
Дверь запирать я.
Пусть за то, что я пощадила мужа,
Злой отец меня закует хоть в цепи;
Взяв на судно, пусть отвезет в пустыню,
В край Нумидийский.
Ты ж иди, куда тебя ноги ль, ветры ль
Будут мчать: шлют ночь и Венера помощь.
В добрый час… А мне над могилой вырежь
Надпись на память…»
Дева бедная не может ни Амуру дать простора,
Ни вином прогнать кручину, но должна бояться дяди
Всебичующих упреков.
От тебя, о Необула, прочь уносят шерсть и прялку
Трудолюбицы Минервы сын крылатый Кифереи
И блестящий Гебр Липарский.
Лишь увидишь, как смывает масло с плеч он в водах Тибра,
Конник, что Беллерофонта краше, ни в бою кулачном
Не осиленный ни в беге.
В ланей, по полю бегущих целым стадом, он умеет
Дрот метнуть и, быстр в движеньи, вепря, что таится в чаще,
На рогатину взять смело.
О Бандузии ключ, ты хрусталя светлей,
Сладких вин и цветов дара достоин ты;
Завтра примешь козленка
В жертву – первыми рожками
Лоб опухший ему битвы, любовь сулит
Но напрасно: твои волны студеные
Красной кровью окрасит
Стада резвого первенец.
Не коснется тебя жаркой Каникулы
10 Знойный полдень; даешь свежесть отрадную
Ты бродячему стаду
И в_о_лу утомленному.
Через песни мои будешь прославлен ты:
Ясень в них воспою, скалы с пещерами,
Где струятся с журчаньем
Твои воды болтливые.
Цезарь, про кого шла молва в народе,
Будто, как Геракл, лавр купил он смертью,
От брегов испанских вернулся к Ларам
Победоносцем.
Радостно жена да встречает мужа,
Жертвы принеся справедливым Ларам,
И сестра вождя, и, чело украсив
Белой повязкой,
Матери юниц и сынов, не павших.
Дети же всех тех, что в бою погибли,
И вдовицы их, от словес печальных
Вы воздержитесь.
Мне же этот день будет в праздник, думы
Черные прогнав. Не боюсь я смуты,
Ни убитым быть, пока всей землею
Правит наш Цезарь.
Отрок, принеси и венков, и мирра,
И вина, времен войн с народом марсов,
Коль спаслось оно от бродивших всюду
Шаек Спартака.
И Неера пусть поспешит, певица,
В узел косы пусть, надушив, завяжет.
Если ж брань начнет негодяй привратник,
Прочь уходи ты.
Голова, седея, смягчает душу,
Жадную до ссор и до брани дерзкой.
Не смирился б я перед этим юный
В консульство Планка!
Женка бедного Ивика,
Перестань наконец ты сладострастничать,
И себя примолаживать!
Коль ногою одной ты уж в гробу стоишь,
Не резвись среди девушек,
Затеняя собой блеск лучезарных звезд.
Что Фолое идет к лицу,
То Хлориде нейдет! Дочь лучше матери
Осаждать будет юношей,
Как Вакханка, в тимпан бить наученная.
К Ноту страсть неуемная
Так и нудит ее прыгать, как козочку.
Ты ж, старушка, в Луцерии
Сядь за пряжу. Тебе ль быть кифаристкою,
Украшать себя алою
Розой и осушать чашу с вином до дна?
Башни медной замок, двери дубовые,
Караульных собак лай угрожающий
Для Данаи могли б верным оплотом быть
От ночных обольстителей.
Но над стражем ее, робким Акрисием,
Сам Юпитер-отец вместе с Венерою
Подшутил: путь найден верный, едва лишь бог
Превратил себя в золоте.
Злато так и плывет в руки прислужникам
И скорей, чем перун, может скалу разбить, —
Рухнул сразу и пал жертвою алчности
Дом пророка Аргивского.
В городских воротах муж-македонянин,
Разуверясь, свергал силою подкупа
Всех, кто метил на трон; и на морских вождей
Подкуп сети накидывал.
Рост богатства влечет приумножения
Жажду, кучу забот… А потому боюсь
Вверх подъятым челом взор привлекать к себе,
Меценат, краса всадников.
Больше будешь себя ты ограничивать,
Больше боги дадут! Стан богатеющих
Покидаю, бедняк, и перебежчиком
К неимущим держу свой путь, —
Я хозяин тех крох, что не в чести у всех,
Лучший, чем если б стал хлеб всей Апулии
Работящей таить без толку в житницах,
Нищий средь изобилия.
Но кто правит, как царь, плодною Африкой,
Не поймет, что мое лучше владение, —
Ключ прозрачный и лес в несколько югеров,
И полей жатва верная!
Правда, нет у меня меда калабрских пчел,
И в амфорах вино из Лестригонии
Не стареет, и мне выгоны гальские
Не ростят тучных овчих стад.
Но меня не гнетет бедность тяжелая
И от новых твоих я откажусь даров!
Сжав желанья свои, с прибылью малою
Буду жить я счастливее,
Чем к Мигдонским полям царство Лидийское
Прибавляя… Когда к многому тянешься,
Не хватает всегда многого. Тот блажен,
Бог кому, сколько надо, дал.
О Элий, отпрыск славного Лама ты, —
Того) что имя Ламиям первым дал
И остальным своим потокам —
Летопись память хранит об этом;
И ты от Лама род свой ведешь, – того,
Что первый власть над стенами Формий взял,
Над Лирисом, чьи волны в роще
Нимфы Марики безмолвно льются, —
Тиран могучий. Завтра ненастье Евр
Примчит, засыплет листьями рощу всю,
Устелет брег травой ненужной,
Если не лжет многолетний ворон,
Дождей предвестник. Дров наготовь сухих,
Пока возможно: завтра ведь ты вином
И поросенком малым будешь
Гения тешить с прислугой праздной.
Фавн, любовник Нимф, от тебя бегущих,
По межам моим и по знойным нивам
Ты пройди легко и к приплоду стада
Будь благосклонен.
Заклан в честь твою годовалый козлик;
Вволю для тебя, для Венеры друга,
В чашах есть вина, и алтарь старинный
Туком дымится.
При возврате Нон, в декабре, все стадо
Резво топчет луг травянистый всюду;
Празднует село, высыпая в поле,
Вместе с волами;
Бродит волк среди осмелевших ярок;
Сыплет в честь твою листья лес дубовый,
И о землю бьет, ей в отместку, пахарь
Трижды ногою.
Сколь позднее, чем царь Инах,
Кодр без страха принял ради отчизны смерть,
Ты твердишь, про Эака род,
Как сражались в боях близ Илиона стен;
Сколько ж стоит кувшин вина
Лоз хиосских и кто воду согреет нам,
Кто нам дом отведет, когда
Хлад пелигнов терпеть кончу я, – ты молчишь.
Дай же, мальчик, вина скорей
В честь полуночи, в честь новой луны, и дай
В честь Мурены: мешать с водой
Можно девять, иль три киафа взяв вина.
Тот, кто любит нечетных Муз,
Тот – в восторге поэт – требует девять влить;
Тронуть киафов больше трех,
Ссор боясь, не велят голые Грации,
Три, обнявшись всегда, сестры.
Рад безумствовать я: что ж берекинтских флейт
Звуки медлят еще свистеть?
Что, молчанье храня, с лирой висит свирель?
Рук скупых не терплю ведь я:
Сыпь же розы щедрей! С завистью старый Лик
Шум безумный услышит пусть,
Пусть строптивая с ним слышит соседка шум.
Вот уж взрослая, льнет к тебе
Рода, блещешь ты сам, Телеф, в кудрях густых,
Ясный, словно звезда, – меня ж
Иссушает, томя, к милой Гликере страсть.
Ты не видишь, Пирр, как тебе опасно
Трогать юных львят африканской львицы?
Вскоре ты сбежишь после жарких схваток,
Трус-похититель;
Вот, стремясь найти своего Неарха,
Юных круг прорвет лишь она, – и страшный
Бой решит тогда, за тобой, за ней ли
Будет добыча;
Ты спешишь достать из колчана стрелы,
Зубы та меж тем, угрожая, точит;
Сам судья борьбы наступил на пальму
Голой ногою;
Легкий ветр ему освежает плечи,
Кроют их кудрей надушенных волны —
Был таков Нирей, иль с дождливой Иды
На небо взятый.
О ты, с кем вместе свет мы узрели, знай:
Судьбе ль укоры, шутки ли ты несешь,
Раздоры иль любви безумье,
Легкий ли сон, – о скудель благая!
С какою целью ты ни хранила б сок
Массикский, – можно вскрыть тебя в добрый день.
Сойди ж – веленье то Корвина:
Требует вин он, стоявших долго.
Речей Сократа мудрых напился он,
Но все ж не презрит, сколь ни суров, тебя:
И доблесть древнего Катона
Часто, по слухам, вином калилась.
Ты легкой пыткой тем, кто угрюм всегда,
Язык развяжешь; трезвых людей печаль
И замыслы, что зреют втайне,
Вскрыть ты умеешь с шутливым Вакхом;
Вернуть надежду мнительным можешь ты,
Внушить задор и сил бедняку придать:
Испив тебя, он не страшится
Царских тиар и солдат оружья.
Пусть Вакх с Венерой благостной будут здесь,
И в хоре дружном Грации. Пусть тебя
При ярких лампах пьют до утра,
Как побегут перед Фебом звезды.
Страж окрестных гор и лесов, о Дева,
Ты, что, внемля зов троекратный юных
Жен-родильниц, их бережешь от смерти,
Ликом тройная!
Будет пусть твоей та сосна, что сенью
Дом венчает мой; да под ней тебя я
Кровью одарю кабана, что грозен
Сбоку ударом.
При новолуньи, если возденешь ты
Ладони к небу, честная Фидила,
И Ларов ублажишь плодами,
Ладана дымом, свиньей-обжорой,
Не тронет Африк пышной лозы твоей
Дыханьем вредным, ржа смертоносная
Не обесплодит нив, и стада
Вред не коснется поры осенней.
Тельцы, на жертву впредь обреченные,
Что ходят в дебрях снежного Алгида
Иль от албанских трав тучнеют,
Кровью пусть красят жрецов секиры.
Тебе не надо крошек-богов смягчать
Овец двухлетних жертвой обильною,
Тебе, что розмарина веткой
Их украшаешь и ломким миртом.
Когда коснется длань равнодушная
Плиты алтарной, Ларов разгневанных
Богатство жертв смягчит не лучше
Полбы святой и трескучей соли.
Хоть казною своей затмишь
Ты Аравию всю с Индией пышною,
Хоть займешь ты строеньями
Сушу всю и для всех море открытое,
Но едва Неминуемость
В крышу дома вобьет гвозди железные,
Не уйдешь ты от ужаса,
И главы из петли смертной не вызволишь.
Лучше жить, как равнинный скиф,
Чья повозка жилье тащит подвижное,
Или как непреклонный гет,
Где межою поля не разделенные
Хлеб родят на потребу всем;
Где не больше, чем год, заняты пашнею,
А затем утомленного
Заменяет другой, с долею равною;
Там безвредная мачеха
Не изводит сирот – пасынков, падчериц;
Жен-приданниц там гнета нет,
И не клонит жена слух к полюбовнику;
Там приданым для девушки
Служит доблесть отцов и целомудрие,
Что бежит от разлучника,
И грешить там нельзя: смерть за неверность ждет!
О, кто хочет безбожную
Брань и ярость пресечь междоусобицы,
Если он домогается,
Чтоб «Отец городов» было под статуей,
Пусть он сдержит распущенность,
И он будет почтен: только… потомками:
Мы завистливы, – доблесть нам
Ненавистна, но лишь скрылась, скорбим по ней!
Для чего втуне сетовать,
Коль проступок мечом не отсекается?
Что без нравов, без дедовских,
Значит тщетный закон, если ни дальние
Страны, зноем палимые,
Ни конечный предел Севера хладного,
Ни края, снегов крытые,
Не пугают купца? Если справляется
С грозным морем моряк лихой?
Это – бедность, презрев трудный путь доблести,
Все свершать, все сносить велит, —
Бедность, что за позор всеми считается.
Не снести ль в Капитолий нам,
Клик внимая толпы нам рукоплещущей,
Иль спустить в море ближнее
Жемчуг, камни и все злато бесплодное,
Зла источник великого,
Если только в грехах вправду мы каемся?
Надо страсть эту низкую
С корнем вырвать давно, и на суровый лад
Молодежь, слишком нежную,
Воспитать… На коня вряд ли сумеет сеть
Знатный отрок, охотою
Тяготится, зато с большею ловкостью
Обруч гнать тебе греческий
Будет он иль играть в кости запретные.
Вероломный отец, меж тем,
Надувает друзей или товарищей,
Чтоб для сына негодного
Больше денег собрать. Деньги бесчестные
Что ни день, то растут, и все ж
Недохват есть всегда у ненасытного!
Вакх, я полон тобой! Куда
Увлекаешь меня? Я возрожденный мчусь
В лес иль в грот? Где пещера та,
Что услышит, как я Цезаря славного
Блеск извечный стихом своим
Воздымаю к звездам, к трону Юпитера?
Небывалое буду петь
И доселе никем в мире не петое!
Как Вакханка, восстав от сна,
Видя Герб пред собой, снежную Фракию
И Родоп, что лишь варварской
Попираем стопой, диву дивуется,
Так, с пути своего сойдя,
Я на берег дивлюсь и на пустынный лес.
Вождь Наяд и Менад, легко
Дуб высокий рукой в миг исторгающих,
Петь ничтожное, дольнее
Больше я не могу! Сладко и боязно,
О Леней, за тобой идти,
За тобою, лозой лоб свой венчающим.
Девицам долго знал я, чем нравиться,
И долго службу нес не без славы я, —
Теперь оружие и лиру
После побед их стена та примет.
Что охраняет образ Венеры нам.
Сюда, сюда вы яркие факелы
Несите и воротам крепким,
Грозные ломы, а также луки.
О золотого Кипра владычица
И Мемфа, снега вечно лишенного,
Царица вышняя! Бичом ты
Раз хоть коснись непокорной Хлои!
Пусть злочестных в путь поведут приметы
Злые: крики сов или сук брюхатых,
Пусть на них лиса, что щенилась, мчится,
Или волчица;
Пусть змея им путь пресечет начатый
Сбоку, как стрела, устремясь, коней им
Вдруг спугнет. А я, за кого тревожусь,
Буду молиться;
Ворон пусть, вещун, от восхода солнца
С криком к ней летит перед тем, как птица,
Вестница дождей, возвратится к лону
Вод неподвижных.
Счастливо живи, Галатея, всюду,
Где тебе милей; и меня ты помни.
Пусть тебе в пути не грозит вор_о_на,
Дятел зловещий.
Все ж смотри: спешит Орион, спускаясь
С бурей, – знаю я, чего ст_о_ит темный
Адрия залив, как Иапиг ясный
Вред причиняет.
Жены пусть врагов и их дети взрывы
Ярости слепой испытают Австра,
Ропот черных волн и удары бури
В берег дрожащий.
Смело так быку-хитрецу доверив
Белое, как снег, свое тело, в страхе
Море вдруг узрев и зверей, – Европа
Вся побледнела.
Лишь вчера цветы на лугу сбирала,
Сплесть спеша венок, по обету, Нимфам, —
Ныне зрит вокруг в полусвете ночи
Звезды и волны.
Лишь ступив ногой на стоградный остров
Крит, она рекла: «О отец! Мне стало
Чуждо слово «дочь» – мою честь сгубило
Страсти безумье.
Где была? Куда я пришла? Ведь мало
Деве, павшей, раз умереть… Проступок
Гнусный, слезы – явь то иль мной, невинной,
Призрак бесплотный
Зло играл: за дверь из слоновой кости
Вырвясь, сон навел. Разве лучше было
Морем долго плыть, чем в зеленом поле
Рвать мне цветочки?
Будь сейчас он здесь, этот бык проклятый,
Я б его мечом изрубила в гневе,
Я б ему рога обломала, был хоть
Мил так недавно.
Стыд забыв, ушла от родных Пенатов;
Стад забыв, я в Орк не спешу. О, если
Внемлет бог какой, – среди львов я голой
Пусть бы блуждала.
Раньше, чем со щек худоба лихая
Сгонит красоту и добычи нежной
Выпьет соки все, – я прекрасной жажду
Тигров насытить.
Вот отец корит, хоть далек он: «Чт_о_ ж ты
Медлишь смерть избрать себе? Видишь – ясень?
Можешь ты на нем удавиться, – благо
Пояс с тобою.
Если же в скалах, на утесах острых
Смерть тебя прельстит, то свирепой буре
Вверь себя. Иль ты предпочтешь – царевна —
Долю наложниц?
Шерсти прясть урок для хозяйки, грубой
Варвара жены?..» Между тем Венера
Внемлет ей, смеясь вероломно с сыном —
Лук он ослабил.
Всласть натешась, ей говорит: «Сдержи ты
Гневный пыл и ссор избегай горячих —
Даст тебе рога ненавистный бык твой,
Даст изломать их.
Ты не знаешь: бог необорный – муж твой,
Сам Юпитер. Брось же роптать, великий
Жребий несть учись: ты ведь части света
Имя даруешь».
Что другое в Нептунов день
Делать мне? Ты достань, Лида, проворнее
Из подвала цекубское,
И конец положи думе назойливой.
Видишь: полдень склоняется,
Ты же, словно и впрямь день окрыленный спит,
Медлишь вынуть из погреба
В нем застрявший кувшин времени Бибула.
В сменной песне Нептуна я
Воспою, Нереид кудри зеленые.
Ты на лире изогнутой
Про Латону споешь, про Стреловержицу;
Под конец мы восславим ту,
Что над Книдом царит и над Цикладами,
И на Паф с лебедей глядит, —
По заслугам и Ночь будет восславлена.
Царей тирренских отпрыск! Тебе давно
Храню, не тронув, с легким вином кувшин
И роз цветы; и из орехов
Масло тебе, Меценат, на кудри
Уже отжато: вырвись из уз своих —
Не век же Тибур будешь ты зреть сырой,
Над полем Эфулы покатым
Зреть Телегона-злодея г_о_ры.
Покинь же роскошь ты ненавистную,
Чертог, достигший выси далеких туч;
В богатом Риме брось дивиться
Грохоту, дыму и пышным зданьям;
Богатым радость – жизни уклад сменять;
Под кровлей низкой скромный для них обед
Без багреца, без балдахина
Часто морщины со лба сгонял им.
Уж Андромеды светлый отец Кефей
Огнем блистает: Малый бушует Пес
И Льва безумного созвездье;
Знойные дни возвращает Солнце.
С бредущим вяло стадом уж в тень спеша,
Пастух усталый ищет ручей в кустах
Косматого Сильвана; смолкнул
Брег, ветерок перелетный замер.
Тебя заботит, лучше какой уклад
Для граждан: ты ведь полон тревог за Рим;
Готовят что нам серы, бактры,
Киру покорные встарь, и скифы.
Но мудро боги скрыли от нас исход
Времен грядущих мраком густым: для них
Смешно, коль то, что не дано им,
Смертных тревожит. Что есть, спокойно
Наладить надо; прочее мчится все,
Подобно Тибру: в русле сейчас своем
В Этрусское он море льется
Мирно, – а завтра, подъявши камни,
Деревья с корнем вырвав, дома и скот —
Все вместе катит: шум оглашает вкруг
Леса соседние и горы;
Дразнит и тихие реки дикий
Разлив. Проводит весело жизнь свою
Как хочет тот, кто может сказать: сей день
Я прожил, завтра – черной тучей
Пусть занимает Юпитер небо
Иль ясным солнцем, – все же не властен он,
Что раз свершилось, то повернуть назад;
Что время быстрое умчало,
То отменить иль не бывшим сделать.
Фортуна рада злую игру играть,
С упорством диким тешить жестокий нрав:
То мне даруя благосклонно
Почести шаткие, то – другому.
Ее хвалю я, если со мной; когда ж
Летит к другому, то, возвратив дары
И в добродетель облачившись,
Бедности рад я и бесприданной.
Ведь мне не нужно, если корабль трещит
От южной бури, жалкие слать мольбы
Богам, давать обеты, лишь бы
Жадному морю богатств не придал
Из Тира, с Кипра ценных товаров груз.
Нет! я отважно, в челн двухвесельный сев,
Доверясь Близнецам и ветру,
В бурю помчусь по волнам эгейским.
Создан памятник мной. Он вековечнее
Меди, и пирамид выше он царственных.
Не разрушит его дождь разъедающий,
Ни жестокий Борей, ни бесконечная
Цепь грядущих годов, в даль убегающих.
Нет, не весь я умру! Лучшая часть моя
Избежит похорон: буду я славиться
До тех пор, пока жрец с девой безмолвною
Всходит по ступеням в храм Капитолия.
Будет ведомо всем, что возвеличился
Сын страны, где шумит Ауфид стремительный,
Где безводный удел Давна – Апулия,
Эолийский напев в песнь италийскую
Перелив. Возгордись этою памятной
Ты заслугой моей и, благосклонная
Мельпомена, увей лавром чело мое!
Войти с помощью соц. сетей: