XVIII
Гepо

Этот поклон, на словах который, Леандр, посылает,
Чтоб и на деле могла я получить, приходи!
Долог каждый нам срок, которым замедлена радость;
Сжалься над слабой душой, я с нетерпеньем люблю.
Равным пылаем огнем, но силой с тобой неравна я:
Видно, гораздо сильней твердого мужа душа.
Как и тело, у дев изнеженных сердце бессильно;
Вся я расслабну, прибавь малого времени срок.
То охотою вы, то сельской веселой работой
В разнообразных трудах долгий проводите срок.
Или вас форум займет, иль жертвы маститой палестре,
Или ж уздой жеребцам резвым сгибаете бег;
Тут пернатых силком, там тащите рыбу удою,
И размывает вино поздние ночи часы.
Я ж далека от того, и, если б слабее пылала,
Все не осталося мне кроме любви ничего.
То, что осталось, творю. Тебя же, единая радость,
Больше, чем сколько могу выразить словом, люблю.
Или с милою я шепчуся нянькой о друге,
Диву даваясь, с чего твой замедляется путь;
Иди на море гляжу, томимое бешеным ветром
И порицаю в словах воды почти что твоих;
Или ж, отпустят чуть-чуть жестокости тяжкие волны,
Плачусь, что может Леандр, но не желает прибыть,
И средь жалоб бегут из взоров, тоскующих слезы;
Ветхой наперсницы их слабая сушит рука.
И не раз на брегах твои я следы наблюдаю,
Точно песок сохранит каждый отмеченный шаг.
Чтобы спросить о тебе и писать, дознаюсь я, который
От Абидоса доплыл или плывет в Абидос.
Что пересказывать, как твои я целую одежды,
Кои слагаешь, спеша переплывать Геллеспонт?
Только ж погаснет заря, и ночи час дружелюбный,
День отогнав, вознесет ясные звезды свои,
Тотчас встает высоко на кровле недремлющий светоч,
Светоч, примета и знак другу в знакомом пути.
И крученую нить выводя на прялке кружащей,
Женским искусством спешим медленный срок скоротать.
Что говорю той порой в часы столь долгие, спросишь?
Только Леандра в моих имя бессменно устах.
«Милый сейчас из дому пошел, как думаешь, няня?
Или родные не спят, и опасается он?
Вот уж одежду теперь с плечей он, верно, слагает,
Вот умащает его члены Паллады елей»…
Точно кивает она: не то, что свиданье заботит,
Нет, подползая, трясет старую голову сон.
Только мгновенье прошло: – «уж верно плывет он», промолвлю:
«И, разбивая волну, гибкие руки блестят».
Только немного пройду я нитки, к станку прикоснувшись, —
Может, уж ты посреди моря стремишься, спрошу.
То озираем мы даль, то молимся голосом робким,
Легкий чтоб путь ниспослал ветер попутный тебе.
А неверный наш слух все звуки ловит, мы каждый
Шорох готовы принять за приближенье твое.
Так половина пройдет большая обманутой ночи,
И незаметно смежит слабые взоры дрема.
Хоть и неволей, а все со мной почиваешь, обманщик,
Все ты приходишь, хоть сам и не желаешь прийти.
То мне приснится, вот – вот уж ты плывёшь перед нами,
То вдруг мокрой рукой плечи мои обовьешь;
То, как всегда, я даю покровы на влажные члены,
То, прижимаясь к тебе, грудью согрею я грудь;
Да и мало ль про что язык безмолвствует скромный,
Что наслажденье творить, а пересказывать стыд.
Ах, кратковременны вы и лживы у бедной, восторги;
Вместе с видением сна ты исчезаешь из глаз.
Так сойдемся ж с тобой, влюбленные страстные, крепче,
Вы не останьтесь чужды, радости, правде живой!
Вот уж которую ночь зачем я одна холодею?
Робкий пловец, отчего долго тебя не видать?
Море, то правда твоя, пловцу переплыть невозможно,
Только вчерашнюю ночь ветер слабее дышал.
Что пропустил ты ее? К чему небывалые страхи?
Столько удобный зачем путь бесполезно пропал?
Пусть и не вдолге проплыть такая же будет возможность,
Эта милее стократ, ибо скорее она.
Но изменяется вмиг весь вид воздымаемой бездны,
В меньшее время не раз, если спешить, доплывешь.
Здесь же захваченный, ты не будешь уж плакаться больше,
В нежных объятьях моих буря тебе не страшна.
Тут беззаботно уж я услышу шумящие ветры,
И не взмолюсь, для чего нет на водах тишины.
Что же случилось теперь, с чего ты пугливее к морю
И презираемых вод раньше боишься сейчас?
Помню, ты нас достигал, когда и сурово, и грозно
Море не меньше, а то чуть лишь поменьше неслось;
Я же кричала тебе: «Отважным останься настолько,
Чтобы не плакаться мне, бедной, за храбрость твою.
Эта ж откуда боязнь, куда отлетела отвага?
Где ты, великий пловец, столь презиравший волну?
Впрочем, будь лучше таким, чем раньше каким представлялся,
И по спокойным водам путь безопасный пройди.
Только останься, как встарь, и только люби нас, как пишешь,
Только бы страстный огонь пеплом холодным не стал.
Я не столько ветров боюсь, замедляющих счастье,
Лишь бы, как ветер, твоя не забродила любовь,
Лишь бы меня не забыл, расчет не превысил бы страсти,
Не показалась бы я слабой наградой за труд.
А порою страшусь, чтоб родина нас не сгубила, —
Вдруг Абидосцу найдут в браке неровней Геро.
Все, однако могу снести терпеливо, когда бы
Мне не познать, что нейдешь, новой любовью прельстясь,
Что вкруг шеи твоей чужие руки ложатся,
И другая любовь – нашей конец и предел.
Боги! скорей умереть, чем этой сразишь нас виною,
Пусть преступленью тому наша предшествует смерть.
Не потому, что даешь мне признаки будущей скорби,
Я говорю, не молвой новой встревожена я;
Но всего я боюсь. И кто же беспечен влюбленный?
И опасаться сильней нам отдаленье велит.
Счастие наше, когда позволит присутствие друга
Правые ведать вины, ложных дрожать не дает.
Столько ж от ложных обид волненья, как в явных обмана;
И равносильно язвят два заблуждения грудь.
О, когда же придешь! Иль только родитель и ветер,
Но не жена, не жена дома держала тебя!
Если ж услышу про то, умру я, поверь, от печали,
Так и греши, коль моей смерти желаешь, Леандр.
Но не станешь грешить; оставьте, напрасные страхи!
Вижу, дороге твоей зависть препятствует бурь.
Боги, какая волна гремит на горе о берег,
Как, одеваясь во тьму тучи, скрывается день!
Или то горькая мать выходит Геллы на берег
И окропляет росой плача погибшую дочь;
Или же море, по ней ненавистное имя приявши,
Мачехи чувствует гнев, ставшей богиней морской?
Не благосклонна сейчас та местность к девушкам нежным,
Гелла погибнула здесь, здесь погибаю и я.
Только припомни, Нептун, страстей твоих жаркое пламя,
Ты никакую любовь ветром не должен стеснять,
Коль с Амимоной Тиро, великая славной красою, —
Не пустые одни сказки греха твоего,
И Гекатэона дочь, Калика, и свет – Альциона,
И не вплетавшая змей в косы Медуза свои,
И с Лаодикой златой приятая в небо Целено,
И другие, кого помнятся мне имена.
Этих и многих иных, Нептун, воспевают поэты,
Нежную грудь на твою с лаской склоняющих грудь.
О, для чего же, стократ любви изведавши силу,
Столько привычный нам путь вихрем ты бурным замкнул?
Смилуйся, гневный, и в бой с широким вступай океаном;
Две разделяет земли узкая эта волна.
Мощному мощные лишь кидать суда подобает
Иль беспощадно топить целые флоты в волнах.
Богу морскому позор тревожить пловца молодого,
Даже стоячих болот этот не стоит трофей.
И благороден Леандр, и славен рожденьем, но род свой
Не от Улисса ведет, ворога злого тебе.
Будь милосерд, и двоих сохрани: плывет он, но в тех же
Тело Леандра волнах, и упованье Геро.
Чу, затрещала свеча, – при свете ее мы писали, —
Чу, затрещала и нам счастья примету дает.
Вот и нянька вино в счастливое капает пламя,
Молвила: «Завтра умножь наше число»! и пила.
Наше умножь ты число, проплыв покоренные волны,
Друг, глубоко и до дна в сердце приемлемый мной!
В лагерь родной воротись, беглец взаимного чувства!
Полно ложиться среди ложа пустого Геро!
Что же бояться тебе? Венера поможет отваге,
Морем рожденная путь гладью расстелет морской.
Часто влечет и меня пуститься в широкое море,
Только надежнее здесь море мужам искони:
Ведь отчего же, когда здесь Фрикс переехал с сестрою,
Женщина только дала имя широким волнам?
Иди пугаешься ты, что времени нет воротиться,
Или не в силах снести трудность дороги двойной?
Так с обеих сторон сойдемся среди океана
И поцелуи сорвем быстро в глубоких волнах,
И возвратимся потом к родимому городу каждый.
Этого мало, но все более, чем ничего!
Или стыдливость оставь – для тайной любви понужденье,
Или молве уступи робкую нашу любовь.
В сердце стыдливость и страсть, две разные борятся силы;
Как быть, не знаю: одна чище, другая милей.
Только когда-то вступил Язон Пагазейский в Колхиду,
Мигом Фазийку увез на быстроходной ладье;
Только когда-то достиг до Спарты любовник Идейский,
Мигом с добычей своей он воротился назад.
Так же ты часто меня достигаешь, как часто кидаешь;
Чуть лишь опасно пройти в лодке, бросаешься вплавь.
Только, юноша мой, победитель вод возмущенных,
И презирая волну, все ж опасайся ее.
Созданы строгим трудом, суда потопляются морем;
Или, мечтаешь, твои руки сильнее весла?
Плавать ты жаждешь, Леандр, чего и моряк побоится, —
Это последний исход, если разбиты суда.
Бедная, я не хочу убедить, к чему убеждаю, —
Будь, умоляю, смелей сам наставлений моих!
Лишь бы достиг ты сюда, стократ потрясенные морем
Руки усталые к нам вскинуть опять на плеча.
Только, едва повернусь я в сторону синего моря,
Чем-то полна ледяным снова тревожная грудь.
И смущает еще вчерашней видение ночи,
Хоть и склоняли ее к милости жертвы мои.
Уж наступала заря, уже догорала лампада,
Час приближался, когда видим правдивые сны.
Прялка свалилась тогда из рук, побежденных дремою,
И на подушку своей я прилегла головой.
Тут плывущего я дельфина в ветряном море
Вдруг увидала, – и так ясно представился он.
Вижу, в зыбучий песок его опрокинула буря,
Бедного разом волна тут оставляла и жизнь.
Будь что ни будет, боюсь! Над снами не смейся моими,
Только спокойным волнам быстрые руки вверяй.
Если не жалко себя, над девою сжалься любимой,
Только с тобою живым будет жива и она.
Близко затишья мы ждем, когда разбиваются волны, —
Тут безмятежных дорог полною грудью ищи.
Тою порою, нова для плаванья нет нам дороги,
Пусть умиряет письмо долгие, горькие дни.

Отправить