XVII
Леандр

Шлет Абидосец поклон, который снести бы хотелось,
Если б опала волна, Сестская дева, к тебе.
Если к нам боги добры и к нашей любви благосклонны,
То с неохотой в очах это посланье прочтешь.
Но не добры: для чего мои замедляют желанья
И по знакомой волне не позволяют лететь?
Видишь сама: небеса чернее смолы, и бушуют
Воды под ветром, едва полым доступны ладьям.
Только единый смельчак, тот самый, который вручает
Наше посланье тебе, держит из пристани путь.
Сам я стремился за ним, но только, когда разрешал он
Цепь у кормы, на виду весь предстоял Абидос.
Я, как дотоле, сейчас не мог от родителей скрыться,
Та, что желаем таить, не потаилась-бы страсть.
Я повторял при письме: «Ступайте, счастливые строки!
Вот простирает она руку прекрасную к вам.
И, быть может, прильнув, коснутся вас милые губки,
Зуб белоснежный пока будет печатку срывать».
Шепотом эти слова себе я промолвил тихонько,
Прочее все говорит с этой бумагой рука.
Лучше б желал я, чтоб та, чем только писать, поплыла бы
И по привольным волнам бережно нас понесла.
Правда, пригодней она запенивать тихое море,
Но и пригодна служить вестницей страсти моей.
Ночь уж седьмая пошла, – и года мне долее время, —
Как разъяренной волной бурное море кипит.
Если видел я сон, смягчающий сердце во все те
Ночи, пусть долго еще моря безумствует гнев!
Сидя на голой скале, взираю на берег твой грустно,
И куда не могу телом, хоть мыслью несусь.
Даже светильник, вдали на вышке мерцающий башни,
To ли приметит, а то думает видеть мой взор.
Трижды одежды свои слагал я на берег песчаный,
Трижды пытался нагой тягостный путь совершить,
Но предприятьям младым мешало тревожное море,
И затопляло пловцу бурною влагой уста.
Ты же, из лютых ветров из всех необузданный самый,
Полно со мной заводить с явною целью борьбу!
Знаешь ли, ты надо мной, Борей, не над морем яришься.
Что бы ты сделал, когда б страсти не ведал и сам?
Так, хоть и холоден ты, а все-же, злодей, отречешься ль,
Что когда-то пылал страстным к Актейке огнем?
Если б восторги сорвать летевшему кто-либо запер
Доступ в воздушный эфир, как бы помучился ты!
Сжалься, молю, и слабее волнуй ты воздух зыбучий, —
Да не велит Гиппотад злого тебе ничего!
Тщетно прошу, на моленья мои лишь глухо бормочет
И потрясаемых вод вовсе не хочет сдержать.
О, подари мне теперь, Дедал, отважные крылья,
Хоть и по близости здесь берег Икара лежит!
Будь что ни будет, стерплю, лишь только бы в воздух вздыматься
Телу, которое в глубь вод оседало не раз.
Тою порою, пока и ветер, и море враждебны,
Первое время любви я вспоминаю душой.
Ночь наступала тогда, – и вспомнить о том наслажденье, —
Как из отцовских дверей страстный я в путь поспешал.
Медлить не стал я, – зараз с одеждой сложив опасенье,
Гибкие руки бросал в море прозрачное я.
Трепетным светом луна едва на дорогу светила,
Точно заботливый мой спутник на трудном пути.
К ней поднимая глаза: «Помилуй, богиня», – сказал я, —
Чистая, ты вспомяни Латмоса камни душой.
Ендимион не велит тебе оставаться суровой.
Взоры, молю, преклони к тайной Леандра любви!
Смертного жаждала ты, богиня, с небес опускаясь, —
Истину молвить не грех. Я за богиней гонюсь.
Пусть умолчу я про нрав, достойный небесного сердца, —
Только богиням судьба столько дарит красоты.
Ближе ее не найти к красе и твоей, и Венеры;
Если не веришь словам нашим, сама погляди!
Также, как светишься ты в лучах серебристая чистых,
И перед пылом твоим бледны созвездия все,
Так и она красотой других превосходит красавиц.
Коль сомневаешься, слеп, Цинтия, взор у тебя».
Эти промолвив слова иль точно подобные этим,
Я в уступающих мне ночью стремился волнах.
Тихо лучилась волна луны отражаемой ликом,
И молчаливая ночь блеском сияла дневным.
И ни звука кругом, ни шороха слух не расслышал,
Только журчанье воды, телом разбитой живым.
Лишь альционы одни, любимого помня Деикса,
Что-то печальное мае нежно, казалось, поют.
Вот уж с усталыми я у плеч обоих руками
С силою на высоту вдруг возношуся волны,
И разглядев вдалеке светильник: «мой это, – воскликнул, —
Светоч, на тех берегах мой дожидается свет».
И к утомленным рукам вернулись нежданные силы,
И показалася мне мягче, чем раньше, волна.
Холода дабы не мог я чувствовать в бездне студеной,
Пламенем страстную грудь мне согревает любовь.
Чем я скорей подхожу, и ближе становится берег,
Чем остается проплыть меньше, тем радостней путь.
А когда разглядеть меня уже можешь, отваги
Видом своим придаешь и подкрепляешь меня.
95 Тут уже плаваньем я стараюсь понравиться милой
И на глазах у тебя взмахами волны делю.
Силою нянька тебя не пускает к морю спуститься, —
Эго я сам разглядел, ты не сказалась про то, —
И не добилася все ж, хотя задержать и старалась,
Чтобы под первой волной ты не смочила ноги.
Встречен объятием я, в счастливых сливаюсь лобзаньях.
Боги благие! для них стоило море проплыть…
Плащ с своего ты плеча снимая, меня покрываешь,
И осушаешь волну смоченных морем волос.
Ночь остальное, да мы, да башня сообщница знает
И показующий путь мне через воды маяк.
О, не скорее сочтешь той ночи желанной восторги,
Чем Геллеспонтовых вод травы морские сочтешь.
Чем короче нам срок давался для тайных свиданий,
Тем мы пеклися сильней, чтоб небесплодно протек.
Вот уж Тифона жена сбиралася тени ночные
Гнать и, предтеча Зари, в небе восстал Люцифер;
С быстрою страстию мы срываем без счета лобзанья
И сожалеем, что так кратки ночные часы.
Долго промедливши так, – по горькому няньки совету
Башню покинув, спешу на берег я ледяной.
Плача, расходимся мы: я в девичье море пускаюсь,
Все озираясь, пока можно, на радость мою.
Веришь ли правде моей: сюда прибывая, пловец я,
А возвращаюсь точь в точь жертва крушенья назад.
И поверь и тому, – к тебе так удобна дорога,
А возвращаясь назад, тяжко – медлителен ток.
И без отрады вернусь домой, – кто мог бы поверить?
И без отрады живу в городе ныне родном.
Ах, для чего, сочетав сердца, нас волной разлучают,
Сердце едино, земля ж все не одна для двоих?
В Сесте бы жить мне твоем, иль в нашем тебе Абидосе,
Город мне твой по душе, наш по душе же тебе.
И для чего я томлюсь, лишь только томится и море?
Боги, в причине ль пустой – в ветре помеха моя?
Скоро про вашу любовь узнают кривые дельфины,
И неизвестным себя рыбам считать не могу.
Уж до конца пройдена стезя знакомого моря,
Точно вот также, как путь сотней прибитый колес.
Плакался ранее я, что это одна мне дорога,
Ныне тоскую, что вихрь даже и той не дает.
Грозной громадою волн Афамантово море седеет,
Чуть безопасен стоит в гавани самой челнок.
Верно, впервые, когда по деве затопленной море
Имя прияло свое, было таким же оно.
Геллы довольно концом твоя обесславлена местность,
И чтоб меня пощадить, имя ты носишь греха!
Фриксу завидую я, кого сквозь печальные воды
В золоте пышном руна здравым овца донесла.
Мне же не надо послуг, не надо ни стада, ни судна,
Лишь бы позволили сечь телом морскую волну.
Что мне в искусствах иных, лишь плавать была бы возможность;
Сам корабельная снасть, кормчий я сам и гребец.
Не за Геликой мой путь и Тиру знакомою Арктос;
Нет, па созвездья толпы наша не смотрит любовь.
Пусть Андромеду другой и славную смотрит Корону
И Паррасийской звезды светоч у полюса льдов.
То, что любили Персей и с Либером вышний Юпитер,
Знаменьем я не хочу в трудной дороге считать.
Есть иная звезда, гораздо надежнее этих,
Ей предводима, во мрак наша не канет любовь.
К ней обращая свой взор, до Колхов, до крайнего Понта,
И по дороге сосны я Фессалийской пройду;
В плаваньи б я победил молодого тогда Палемона,
И превращенного вмиг в бога волшебной травой.
Руки не раз у меня от взмахов замрут непрестанных
И через силу скользят в неизмеримых волнах.
Только же стоит сказать: «За труд дорогою наградой
Скоро вам, скоро воздам – милую шею обнять —
Мигом окрепнут они и к чудной награде стремятся,
Как из Элидских оград быстро пустившийся конь.
Значит, я сам берегу палящее сердце мне пламя
И за тобою, небес дева достойная, мчусь.
Так, ты достойна небес, но дольше земною останься,
Или ж и мне покажи путь до всевышних богов.
Здесь ты, но бедный никак к тебе не достигнет влюбленный;
С горькою думой моей море волнуется врав.
Что же мне пользы, что нас не ширь разлучает морская?
Разве не меньше помех в узком проливе для нас?
Право, готов я желать, чтоб всей разделенный вселенной,
С милой моей потерял я и надежды вдали.
Чем же ты ближе ко мне, тем ближнее тягостней пламя,
Только не вечно успех, вечно надежда со мной.
Милой едва не рукой, – в таком мы соседстве, – касаюсь,
Часто ж едва не до слез это волнует меня.
Это все то, что желать поймать убегающих яблок,
Иль ускользающий ток жадно губами ловить.
Видно, тебя никогда, коль море не хочет, не видеть,
Видно, счастливым уж быть мне в непогоду нельзя!
И когда ничего сильнее нет ветра и моря,
В ветре и в море моим всем быть надеждам навек?
Лето, однако пока. А что, как взволнует Плеяда Море,
Медведицы страж иль Амальтеи коза?
Или не ведаю я, насколько я дерзок, иль в море
Даже тогда повлечет неосторожная страсть.
И не подумай, что мне сулит невозможное – время:
Верных обетов залог скоро представлю тебе.
Несколько только ночей еще поволнуются воды,
И по враждебным волнам я попытаюсь проплыть.
Или достанется мне счастливая здравому дерзость,
Или погибель концом будет тревожной любви.
Лишь об одном помолюсь, чтоб выброшен на берег был я,
Чтоб сокрушенному быть в гавани телу твоей.
Знаю, поплачешь, почтишь мое объятием тело,
«Я причиной его гибели, – молвишь, – была».
Или ж испугана ты глубоко пророчеством нашим,
И ненавистно письмо в этих строках для тебя?
Плакаться полно, молчу. Но пусть и море забудет
Гнев свой, с моею мольбой соедини ты свою.
Только б недолгого мне затишья, пока проплыву я;
Только достигну твоей пристани, буря крепчай!
Там удобная есть для нашего судна стоянка,
И ни в единой воде лучше ладье не стоять!
Там запирай ты меня, Борей, где любо помедлить,
Там я ленивым пловцом, там осторожным очнусь,
Там уж упреков от нас глухая волна не услышит,
И не заплачу, что путь труден сквозь воды пловцу.
Там удержите меня, и ветры, и нежные руки;
Две причины, меня долго замедлите там!
Лишь непогода велит, я веслами сделаю руки,
Только всегда на виду свет сохраняй маяка.
Тою порой за меня письмо проночует с тобою,
Вслед за которым стремлюсь сколько возможно спешить.

Отправить