Москва, МХАТ, 1954 год
– Ольга Леонардовна, позвольте я вас провожу. – Алла Тарасова мягко взяла под руку Книппер-Чехову и неспешно повела ее в ложу. Следом семенили директор театра и стайка администраторов. – Сегодня в честь вашего юбилея, как уславливались, даем «Три сестры». Полагаем, это очень символично… Ведь это ваш спектакль…
– Да-да, – рассеянно кивнула актриса-легенда. – Пожалуй, я сегодня впервые буду смотреть «Три сестры», сидя здесь, в ложе.
– Вы помните наш уговор, Ольга Леонардовна?
– Аллочка, голубушка, я еще не окончательно выжила из ума… Все будет в порядке. Вы, конечно, в роли Маши?
– Конечно. Ну, устраивайтесь поудобнее. Здесь в комнате бутерброды, фрукты, напитки. Наши сейчас подойдут…
Покидая ложу, Тарасова невольно втянула ноздрями божественный аромат духов, которые издавна были неизменным спутником пожилой актрисы: конечно, Коти, «Л’Ориган». Сказочный запах, сочетавший в себе апельсин, фиалку, жасмин, розу и гвоздику с ноткой свежей-свежей травы. Тарасова знала, что перед каждым своим выходом на сцену Ольга Леонардовна в гримерной всегда совершала особый ритуал – садилась перед трюмо, открывала металлическую коробочку-книжку, где на синем бархате покоился заветный флакон от Франсуа Коти, душила волосы и кожу, на глазах перевоплощаясь в своих героинь – Раневскую в любимом «Вишневом саде» или Машу из «Трех сестер»… Алла Константиновна любовалась юбиляршей: ей удивительно шла серебристая седина, такими молодыми оставались глаза, а талия – тонкой…
85-летие Книппер-Чеховой мхатовцы решили отметить по-своему. Нет-нет, не традиционным капустником, не юбилейным концертом, а классическим спектаклем по пьесе Антона Павловича. Но был и сюрприз, о котором никто, кроме режиссера и актеров, до начала представления даже не догадывался.
Когда статная «герцогиня» Ольга Леонардовна величаво, с прямой спиной вошла в ложу, зал уже был полон. Зрители обрушили на актрису шквал аплодисментов. Она взмахнула руками: полноте, овации после спектакля, артистам, вы все забыли, дорогие мои!
«Три сестры» шли своим чередом. И вот наконец третье действие, ключевая сцена. Ольга Леонардовна невольно напряглась, но улыбнулась: «Словно дебютантка перед премьерой!» Во все глаза она смотрела на Вершинина, который уже произнес свою реплику: «Как пожар?»
Так, теперь Соленый: «Говорят, стихает. Нет, мне положительно странно, почему это барону можно, а мне нельзя?» (Вынимает флакон с духами и прыскается.)
Вершинин: «Трам-там-там».
И тут – мертвая пауза. Маша – Алла Тарасова выдерживает, молчит. А из ложи неожиданно для всех звучит известный всем грудной голос Книппер-Чеховой: «Трам-там» Вершинин повторяет: «Трам-там-там?». Ольга Леонардовна вновь отвечает: «Трам-там!» Но уже с совершенно другой интонацией. И этими нелепыми «трам-там» было столько сказано, что зал на мгновение замер, а потом разразился овациями. Зрители аплодировали стоя. Ольга Леонардовна также поднялась со своего императорского кресла-трона и поклонилась публике в знак благодарности.
А что Вершинин? В неукоснительном соответствии чеховским ремаркам вынужденно смеется и приглашает Соленого: «Пойдемте в залу». Тут и Маша – уже Тарасова – легко подхватывает партию и говорит по роли: «Надоело, надоело, надоело… И вот не выходит у меня из головы… Просто возмутительно. Сидит гвоздем в голове, не могу молчать…»
Потом состоялся легкий театральный банкет, звучали поздравления коллег, комплименты – и цветы, цветы, цветы. А старая актриса, глядя на веселящихся молодых коллег, улыбалась и про себя вспоминала, как в свое время строго следовала она чеховским требованиям, в том числе по поводу этих невинно-игривых слов «трам-там-там» – «трам-там»…
Даже из далекой Ниццы он писал: «Опиши мне хоть одну репетицию «Трех сестер». Не нужно ли чего прибавить или убавить? Хорошо ли ты играешь, дуся моя? Ой, смотри! Не делай печального лица ни в одном акте. Сердитое, но не печальное. Люди, которые носят в себе горе и привыкли к нему, только посвистывают и задумываются часто. Так и ты частенько задумывайся на сцене, во время разговоров. Понимаешь?»
Потом, буквально через неделю-другую, из той же Ниццы Антон Павлович вновь все не может унять свое беспокойство по поводу будущей премьеры: «Милая актрисуля, эксплоататорша души моей… Ну как «Три сестры»? Судя по письмам, все вы несете чепуху несусветную. В III акте шум… Почему шум? Шум только вдали, за сценой, глухой шум, смутный, а здесь, на сцене, все утомлены, почти спят… Если испортите III акт, то пьеса пропала, и меня на старости лет ошикают. Тебя Алексеев в своих письмах хвалит… Я хотя и не вижу, но тоже хвалю. Вершинин произносит «трам-трам-там» – в виде вопроса, а ты – в виде ответа с усмешкой… Проговорила «трам-там» – и засмеялась, но не громко, а так, чуть-чуть. Такого лица, как в «Дяде Ване», при этом не надо делать, а моложе и живей. Помни, что ты смешливая, сердитая. Ну, да я на тебя надеюсь, дуся моя, ты хорошая актриса…
Ну, оставайся здорова. Твой старец Антоний».
Перед последней репетицией Ольга Леонардовна прилежно отчитывалась перед своим Автором: «В 3-м акте говорю с сестрами или, как я называю, – каюсь – на сдержанном темпераменте, отрывисто, с паузами, точно трудно ей высказаться, не громко. Только точно выкрикивает – «Эх, глупая ты, Оля! Люблю – такая, значит, судьба моя… etc»… а потом опять не громко, нервно. Сидит все время неподвижно, обхватив колени руками, до закулисного «трам-там». Тут поднимает голову, лицо озаряется, вскакивает нервно, торопливо прощается с сестрами. Я решила, что «трам-там» (у тебя она спрашивает, он отвечает)… она говорит, что любит его и будет принадлежать ему, т. е. признание, которого он долго добивался. Я сижу за письменным столом у самой рампы, лицом в публику и с волнением что-то черчу карандашом. Когда он запел, она взглянула, улыбнулась, отвернулась, т. е. склонила голову и спрашивает – «трам-там?». После его ответа она еще взволновеннее говорит «трам-та-та», и наконец решительно – «трам-там». Если все это сделать с улыбкой, легко, не вышло бы пошло, в виде простого rendez-vous. Ведь до этой ночи их отношения были чистыми, правда? По-моему, все идет теперь хорошо… Твоя Ольга».
* * *
Замечательное поздравление с юбилеем из Германии опоздало буквально на один день. Олюшкину открытку растроганная Ольга Леонардовна положила в особую шкатулочку. Потом, перечитывая ее Софье Ивановне Баклановой, своему близкому, верному другу и компаньонке, с которой делила кров в последние годы, остановилась на фразе, оставленной ею ранее без внимания. Как бы между прочим, Ольга сообщала тетушке, что приняла решение оставить кино навсегда. Показывать на экране комичных старух она не желает…
До чего же странные все-таки у нас с ней всю жизнь случались совпадения, думала старая актриса, какие таинственные возникали параллели. Что за загадочная симметрия судеб?..
