Германия, 1933–1934 годы
За океаном, пожалуй, самое неизгладимое впечатление на Ольгу Чехову произвела современная техника кинопроизводства. «Пока в Европе всерьез дискутируют, имеет ли звуковой фильм будущее, – восхищалась она, – я стою перед движущейся камерой, которая наезжает на меня, следует за мной, кружит вокруг. Не только звук, но и сама звукозаписывающая техника ушла на много лет вперед. Чистое удовольствие…»
Воодушевленная увиденным, переполненная творческими идеями и жаждущая самостоятельности, она с разбегу кидается в новую авантюру – создает вместе с друзьями-коммерсантами собственную кинофирму – «Ольга Чехова Фильм-Лтд. Лондон-Париж»…
Как же она позже корила себя за наивность, чрезмерную доверчивость и безрассудство, за то, что лишь посмеивалась над знакомыми американцами, которые исповедывали принцип: «В бизнесе друзей нет». Но это будет потом. А пока она была полностью поглощена своим проектом под названием «Диана». Правда, в глубине души понимала, что заявленная тема – проблемы лесбийской любви – «несколько преждевременна для того времени». Но сборы все-таки оказались довольно недурственными. Лиха беда начало!
Однако вскоре выяснилось, что на личном счету директора фирмы «Ольга Чехова…» осталось… лишь 30 марок. Более того, лейпцигский банковский дом «Штерн» предъявил ей к незамедлительной оплате непокрытые вексели на сумму в четверть миллиона рейхсмарок! Это была катастрофа, крушение всех надежд. Она была в отчаянии, и в один из вечеров осознала, что начинает ощущать тягу к суициду и безотчетные страхи, посещавшие Мишу Чехова в моменты депрессии.
Но происходит чудо. Фрау Чеховой наносит визит некий пожилой господин, который скромно представляется:
– Я – Штерн, шеф банковского дома «Штерн».
Ольга затравленной собачонкой смотрит на визитера и обреченно, как приговоренный к виселице, произносит:
– А я Ольга Чехова.
– Очень приятно, – говорит банкир. И без дальнейших церемоний продолжает: – Вам, мадам, должно быть, неизвестно, что у евреев наиболее почитаемым и священным днем в году является Йом Кипур. Судный день, День покаяния, искупления грехов и примирения. Накануне этого дня следует просить прощения у всех… Я старый человек и, возможно, просто не успею искупить все свои прегрешения…
Из-за одышки ему трудно было говорить. Ольга подала старику, который напоминал ей громадного, доброго героя детских сказок, стакан с водой. Штерн поблагодарил, выпил и продолжил:
– Так вот, хотя бы у вас я хочу просить прощения…
Ольга пыталась остановить его.
– Не перебивайте меня, пожалуйста… Так вот, отныне я не считаю себя вашим кредитором и прошу считать свои долговые обязательства перед банковским домом «Штерн» полностью погашенными…
– Но!..
– Никаких «но». Я преклоняюсь перед вами как женщиной, как актрисой и не могу допустить, чтобы вы впадали в отчаяние. Вас обманули, вас нагло ограбили ваши же друзья. А вы должны жить без забот и заниматься только творчеством, только искусством. Вот с этим я к вам и пожаловал. Всего вам доброго…
Оле Лукойе из сказки Андерсена целует хозяйке кинофирмы руку и исчезает.
В канун Йом Кипура 1933 года Ольга еще не знала, что очень скоро она сама сможет помочь банкиру Штерну.
* * *
Иудейский Судный день для Ольги так просто не заканчивается. Дома, чуть ли не у порога, ее встретила сияющая Ада и порадовала сюрпризом:
– Мамочка, можешь меня поздравить. Я выхожу замуж!
– Поздравляю. Это неизбежно? – стараясь оставаться невозмутимой, поинтересовалась Ольга. Она вспоминает свое первое замужество. Тогда ей было около семнадцати. Аде сегодня столько же. – Так это неизбежно?
– Да.
– Ты меня не поняла, Ада. Замужество остро необходимо или ты этого хочешь?
– Я хочу! Очень хочу.
– И кто же твой избранник?
– Ты его знаешь. Это Франц Ваймайр.
Конечно же, Ольга хорошо знает этого парня, успешного кинооператора, но представить Аду рядом с ним для нее непереносимо. Однако что делать, ведь сегодня же день примирения…
* * *
Из всех европейских столиц, в которых Ольге уже удалось побывать, Брюссель ей кажется самым уютным. Здесь вольно дышится, в этом «селении на болотах», и все располагает к праздности. Но в этот раз Ольга приехала в столицу Бельгии по сугубо деловым вопросам – договариваться об условиях и возможных сроках съемок в очередном историческом фильме из жизни королей.
После утомительных встреч, многочасовых переговоров она захотела отдохнуть, а заодно и перекусить в одном из приглянувшихся кафе. Однако побыть в одиночестве так и не довелось – за соседним столиком случайно оказался ее старый знакомый по съемкам в каких-то дрянненьких лентах еще начала 20-х Густав Шмидт. О нем уже давным-давно не было никаких известий.
– Я здесь уже полгода, – рассказывал ей Шмидт. – Эмигрировал. Как? Очень просто. Вернее, совсем непросто… Надолго ли здесь? Не знаю. Буду ждать, пока все это не закончится. Или чем…
– Что именно «это»?
– А то ты не знаешь, Олли! Меня же просто вышибли под зад со студии, как только узнали, что моя мама еврейка. Да я молюсь каждый день, что мне каким-то фантастическим образом удалось удрать из Германии, а не очутиться в концлагере вроде Дахау. Слышала о таком? Нет? Ну, еще услышишь… Наконец-то я здесь, в Бельгии. Пока что у наших, или нет, ваших наци сюда руки еще не дотянулись…
– Густав, ты это серьезно – насчет лагерей?
– Олли, ты все еще продолжаешь жить в своем кукольном, ирреальном мире. Ты что, не видишь и не слышишь ничего, что происходит в Германии?.. Не разговариваешь с людьми, не читаешь газет? Или все люди для тебя – лишь зрители, а в газетах ты читаешь только рецензии на свои фильмы и спектакли? – горячился Шмидт. – Давай пойдем сейчас ко мне, я тебе покажу некоторые материалы… Хочешь?
– Пойдем.
То, что дома показал ей Густав, было действительно ужасным. И она живет с этим рядом и ничего не знает ни об арестах, ни о концентрационных лагерях? Кое-какие разговоры до Ольги, конечно, доходили, но она была уверена, что это лишь досужие слухи, что такого быть просто не может. Но вот перед ней лежат документы, документальные ссылки на выступления Гитлера и Гиммлера на секретных совещаниях…
– Концентрационные лагеря – это школа трудового воспитания истинной германской гражданственности, прежде всего тех восьми миллионов, которые проголосовали на выборах за коммунистов, – говорил рейхсфюрер СС. – Нелепо и неразумно сразу сажать эти восемь миллионов негодяев и всех евреев в концлагеря. Достаточно создать в них атмосферу страха и террора, потом постепенно выпускать оттуда сломавшихся. Именно эти люди, бывшие люди, и станут лучшими агитаторами практики национал-социализма. Именно они и будут внушать друзьям, родным, знакомым, своим детям религиозное послушание нашему режиму… Напишем на воротах лагеря в Дахау: «Arbeit macht frei» («Труд освобождает»).
По возвращении домой растревоженная Ольга, подчиняясь скорее интуиции, чем разуму, сразу решила позвонить в Лейпциг Штерну. Как и при первой встрече, старик дышал тяжело, медленно говорил, и она с трудом разбирала его речь, но по отдельным намекам и длинным паузам догадалась: дела у банкира – швах…
При встрече ее опасения подтвердились: старик со дня на день ожидал ареста. По пути из Лейпцига в Берлин Ольга, сидя за рулем, обдумывала ситуацию и просчитывала варианты, кто из новых «добрых знакомых» может реально помочь ей, то есть Штерну.
Геббельс? Отпадает. Гиммлер? Боже сохрани. Кто-то из его ведомства рангом пониже? Нет, конечно, никто не рискнет, и думать не смей. Может быть, Геринг?.. Может быть. Почему бы и нет?
Позвонив счастливой супруге «наци № 2» Эмме Зоннеманн, Ольга затеяла с ней невинную болтовню о недавнем показе мод, о будущем пикнике, о тиране-режиссере и дуре-костюмерше, испоганившей ее наряд для съемок, и, как бы между делом, поинтересовалась возможностью встречи с ее мужем.
Да нет, Эмми, вопросик пустяковый, но касающийся меня лично. Если хочешь знать, моей чести. Что? Да нет, ты не о той чести подумала… Думаешь, завтра? Предупредишь? Прекрасно! Я тебя целую. Жду звонка!
Великолепно разбираясь в закулисных интригах, традиционных спутниках театрального мира, Чехова столь же проницательно и тонко ориентировалась в расстановке сил, складывающейся на политическом олимпе германской элиты. Ну чем политика не театр? Свои режиссеры, свои драматурги, актеры-марионетки, гримеры, костюмеры…
Она знала, что, пользуясь отсутствием у фюрера официальной супруги, Герман Геринг усердно проталкивал на роль первой леди рейха свою сиятельную супругу. Причем он шел напролом с упорством и силой буйвола.
С Эммой, правда, не без успеха пыталась конкурировать жена Геббельса, в руках которого находилась мощнейшая пропагандистская машина, исподволь, планомерно насаждавшая в сознании обывателей чистый образ его Магды, покровительницы искусств и защитницы беспризорных детей, бедных и убогих.
Чехова изящно лавировала между ближайшими соратниками Гитлера и их спутницами. Прежде чем сблизиться с Эммой, она предусмотрительно, наряду с официальной информацией о ней, собрала, как курочка по зернышку, безумное количество слухов и сплетен, в том числе самых невероятных, о «первой леди», которыми обменивались из уст в уста посетительницы модных салонов, о чем легкомысленно болтали парикмахерши и массажистки.
Она знала, что Эмма, довольно средненькая актриса, работала в труппе Веймарского театра, специализируясь, чаще всего, на амплуа инженю, романтичных, сентиментальных героинь. Неудачно вышла замуж за своего партнера по сцене, развелась. В 1931-м познакомилась с перспективным депутатом рейхстага Германом Герингом, а после смерти его жены Карин они стали жить вместе. Еще через год, «проверив чувства», Эмма Зоннеманн официально стала супругой первого рейхсминистра авиации Геринга. Спустя три года в семье появился поздний ребенок. Девочку назвали Эддой в честь старшей дочери итальянского дуче Бенито Муссолини. Эмма была образцом высокой арийской морали, прекрасной домохозяйкой, в целом вполне безвредной, а в некоторых ситуациях весьма полезной особой.
Ольга мягко, без нажима делала осторожные шаги на пути сближения с Эммой. Приглашала ее на премьеры, на выставки, посылала фрау Геринг забавные, оригинальные безделушки по всякому поводу, а то и без повода. В отличие от многих Эмма нисколько не завидовала профессиональным успехам Ольги, ее любовным победам. Во всем признавала первенство подруги, а к ее житейским советам прислушивалась. Постепенно госпожа Геринг настолько привыкла к непременному присутствию Чеховой в своем обществе, что отказывалась понимать, как ранее могла обходиться без нее…
* * *
Грузный, раскормленный, самодовольный Геринг источал гостеприимство, предупредительность, любезность и светскость, принимая подругу жены в своей роскошной библиотеке, где даже обои были изготовлены из пергамента.
– Эмма расхваливала мне вашу последнюю работу в кино. «Пути к хорошему браку», кажется? Я уже заказал копию для своего домашнего кинотеатра. Поэтому свое мнение пока придержу при себе, сообщу его попозже, хорошо? Что привело вас ко мне, очаровательная фрау Ольга? Могу ли я чем-нибудь помочь?
Выслушав печальную историю «Дианы» и связанных с нею финансовых трудностей, Геринг помрачнел, ему стало скучно:
– На кой черт вам сдался этот Штерн, Олли?
Чехова вновь завела свою унылую волынку: съемки… кредиторы… процентные ставки… векселя… высокие задачи киноискусства… проблемы со звукозаписью… благородство банкира… капризы актеров… коварные компаньоны… На всякий случай Геринг записал их имена.
– Ну что вам стоит помочь человеку, который фактически спас меня от разорения и нищеты?! – вновь возвращалась к своей просьбе Ольга.
Геринг смотрел на нее и лениво думал: «Да ничего не стоит. Конечно, Штерн – лакомый кусочек. Да и эта козочка тоже… Может, и впрямь, пусть на сей раз Генрих оближется. Пусть не забывает, что делиться надо… И у него не убудет… До чего же сладкое, черт возьми, это патрицианское право казнить и миловать…»
Когда гостья удалилась, министр авиации переоделся в свой любимый зеленый панбархатный халат, расшитый золотом, подпоясался золотым же поясом с кистями. Потом подошел к книжному шкафу, открыл тщательно замаскированную дверцу небольшого домашнего сейфа, о котором не догадывалась даже Эмма. Вытряхнул из заветной коробочки пару таблеток, сунул в рот и проглотил, не запивая. Сейчас, нет, минут через пять, он проверял, голова сперва затуманится, а потом эта пелена начнет медленно таять, теснимая теплой волной несравнимого блаженства, и тело охватит легкость…
Он поднес поближе к глазам часы – осталось совсем немного, минута-две, успел критически осмотреть кисти: заусеница, а вот еще одна. Непорядок! Вечером, когда Эмма уедет на свой благотворительный вечер, он обязательно пригласит маникюршу… На толстых пальцах сверкнули золотом перстни с изумрудами – в тон халату…
* * *
Как бы там ни было, но господин Штерн беспрепятственно покинул пределы родной и любимой Германии. До самой смерти банкира Ольга Чехова поддерживала с ним любезную, хотя и преступную, с точки зрения государственной безопасности, переписку.
А коллекция рейхсминистра авиации пополнилась шестью уникальными перстнями с изумрудами чистой воды. Он верил, что эти самоцветы вселяют радость и бодрость духа в их обладателя. Недаром же буддисты утверждают, что изумруды должны принадлежать людям с чистой кармой, до конца познавшим себя, достигшим ясности мыслей и чувств и находящимся на вершине духовного совершенства.
Йом Кипур?..
