Глава 7
На кого идут в цирк? Не любить дураков – простительно, но что делать, если дурак – градоначальник, да еще Зеленый? Пара безобидных собачек и газета для свиней. Контрамарка для полицейского. Месть зеленого борова и монолог Чацкого на арене цирка.
Поездка в Одессу была Ивану в радость. Больше всего ему хотелось вновь повидать Дурова. Хоть они и были знакомы лишь поверхностно, успели обменяться несколькими фразами, но Поддубный чувствовал, что этот человек сделан из того же теста, что и он сам. Между ними существовала странная совместимость, когда можно даже молчать, но при этом абсолютно понимать другого человека.
Оказалось, что Иван поспешил приехать. Борцы из других цирков должны были прибыть только завтра. Так что поневоле у него оказался выходной. Дурова в цирке не оказалось, жил он в городе на квартире, и беспокоить его Иван не решился. В любом случае он увидится с ним на представлении. Вот и пришлось бродить по Одессе. Город Поддубному понравился – живой, богатый, подвижный, люди в нем остроумные. Что бы ты ни спросил, обязательно ответят шуткой, при этом вложат в нее всю нужную тебе информацию. И шутка будет совсем необидной.
«В таком городе наверняка любят цирк», – подумал Иван.
Вечером он специально покрутился возле входа в цирк, прислушиваясь к разговорам зрителей. Вылавливал ухом имена артистов, чтобы узнать, «на кого идут». Шли в основном «на Дурова», все остальное являлось как бы приложением к знаменитому шуту и дрессировщику.
Прежде чем подняться в зал, Иван заглянул за кулисы. Дуров уже готовился к выступлению. В проходе стояла клетка, полная свиней. Анатолий, увидев Поддубного, тут же заулыбался, обнял его как старого друга.
– Ждал, что ты приедешь, – сказал он.
– О тебе перед цирком все только и говорят. Успех у тебя в городе огромный.
– За огромный успех и платить приходится много. Если б ты только знал, как я ненавижу дураков, которые шуток не понимают…
Развить мысль Дурову не позволил управляющий цирком. Он буквально подбежал к Анатолию, отдышался и выпалил:
– На сегодняшнее представление сам градоначальник с супругой приехали.
– Адмирал Зеленый? – вскинул брови Дуров. – Большая честь для моих свиней.
Поддубный вопросительно глянул на Дурова, тот пояснил:
– У нашего градоначальника фамилия такая – Зеленый, а еще он – адмирал. Но ни первое, ни второе ума ему не прибавило.
Управляющий цирком заискивающе тронул короля шутов за плечо:
– Вы уж, голубчик, учтите это обстоятельство при сегодняшнем выступлении. Поговаривают, что наш градоначальник потому приехал на вас посмотреть, что ему уже все уши прожужжали, будто вы страшную крамолу на манеже несете. Власть оскорбляете. А он эта самая власть и есть. Вы уж поаккуратней сегодня. Не перегибайте палку.
– Я король шутов, а не шут королей, – повторил одну из своих излюбленных фраз Дуров.
– Я не против. Публика на вас валом валит, – пытался урезонить знаменитого артиста управляющий. – Но градоначальника тоже понять можно. А человек он из тех, кто шутки плохо воспринимает. Прямолинейный очень.
– Сделаю все, что могу, – пообещал Анатолий, прикладывая руку к сердцу.
– Буду очень вам обязан, – повторил жест управляющий и пятясь удалился.
Иван устроился в последнем ряду прямо напротив ложи, в которой уже расположились градоначальник со странной фамилией Зеленый и его супруга. Адмирал выглядел соответственно своему чину. Нахмуренные брови, строгий взгляд, словно он пришел не в цирк, а на похороны. Адмиральская фуражка лежала перевернутой на парапете. Казалось, что это не головной убор, а тарелка с борщом, которую выставили на подоконник, чтобы остыла.
Началось представление. Градоначальник хохотал и даже вытирал слезы, когда клоуны демонстрировали не слишком умные шутки-пантомимы с лестницей, которой постоянно сбивали друг друга с ног, с пусканием водяных струй из глаз. Затем, когда на манеже появилась молоденькая акробатка в облегающем трико, он не постеснялся рассматривать ее в мощный морской бинокль. Поддубный не столько следил за представлением, сколько за градоначальником. Иногда поучительно наблюдать за реакцией зрителя.
И вот наконец коверный объявил номер Дурова. Лицо адмирала тут же сделалось напряженным, а вот публика оживилась чрезвычайно. Для начала шут-дрессировщик выгнал на манеж пару собачек, одетых как дама и господин. Шли они рядом на задних лапах, а сучка еще умудрялась нести над собой и раскрытый зонтик. Совершив круг, собачки остановились, повернулись мордочками друг к другу и принялись тереться носами, вроде как целовались. Дуров все это сопровождал едкими комментариями, затем пытался урезонить кобеля, когда тот стал уж слишком откровенно домогаться близости со своей «дамой».
– Одно слово – «собаки», – подытожил король шутов то, как его питомцы исчезли за занавесом.
Адмирал снисходительно улыбался, даже пару раз похлопал, правда, без особого энтузиазма. Но взгляд его уже был не таким настороженным, он словно говорил: «Собачки, кошечки… все это хорошо. И смеяться над людскими плотскими пороками – это можно».
Потом был номер «Большой взрыв» – из картонных коробок вылетели стаями птицы: петухи, утки, гуси. Зал наполнился кряканьем, шипением, кудахтаньем. Казалось, что сейчас вся эта пернатая масса разлетится по всему залу и собрать ее воедино уже никому не удастся. Однако, повинуясь всего лишь окрику своего хозяина, птицы мгновенно организовались и стройными рядами покинули манеж без лишней суеты.
– Как вы это делаете, господин Дуров? – не удержалась и выкрикнула закономерный вопрос жена градоначальника.
– Я просто им очень много плачу! – тут же нашелся с ответом дрессировщик.
Зал отозвался одобрительным хохотом.
– А вот тут вы вводите народ в заблуждение, – раздался зычный командный голос градоначальника.
– Это каким же образом? – отозвался Дуров.
– Что-то не припомню, чтобы мне доводилось подписывать бумаги с графой «налоги, полученные от птиц». А ведь любой заработок облагается налогом.
– Вы, ваше превосходительство, могли убедиться, что мои птицы не дураки. Вот потому они и не платят налоги.
Зеленый принял шутку вполне снисходительно. Скорее всего, он решил, что ничего более крамольного сегодня не прозвучит, но тут он ошибался. Ливрейные вынесли на манеж письменный стол. Следом за ними бежал уже знакомый Ивану по Севастополю поросенок в форменной фуражке. Он тут же привычно вскарабкался на лавку и сел, как человек, положив перед собой передние копыта, после чего требовательно захрюкал.
– Это он с вами так здоровается! По-свински. Он же форменная свинья.
Поросенок закивал, а затем сменил тон. Казалось, что теперь его хрюканье обращено уже к одному дрессировщику.
– Чего-то хочет, – предположил дрессировщик. – Кажется, я тебя понимаю… Ты хочешь почитать газету? Да?
Поросенок согласно хрюкнул и засучил по столешнице копытцами. Дуров подхватил стопку газет, поднял одну, показал публике, газета была городской, узнаваемой, либерального толка. Ее Анатолий и положил перед свином. Тот склонился, принюхался, гневно хрюкнул и сбросил газету на землю.
– Нет, это не свинская газета, – откомментировал Дуров. – Попробуем другую.
Но ни одна приличная по содержанию и ориентации газета свина не устраивала, все они оказались на земле.
– Ну, откуда мне знать, какая газета твоя – свинская? – взмолился Дуров. – Может быть, эта? – и он показал залу черносотенский листок «Патриот».
Свин тут же блаженно закатил глазки, закивал и радостно захрюкал, узнав «свинскую газету».
– Тогда читай! – Дуров положил ее на стол.
Поросенок тут же стал жадно рвать ее зубами, жевать и глотать.
Зал хохотал. Адмирал Зеленый налился краской, звучно воскликнул:
– Безобразие! – взял супругу под руку и покинул ложу.
Эта сценка еще больше развеселила публику. Дурову долго еще не позволяли покинуть манеж, раз за разом вызывая аплодисментами. Наконец оркестру, который исполнил прощальный марш, удалось урезонить публику, люди потянулись к выходу.
Хотел уйти и Поддубный, но тут его подстерегал сюрприз. Биндюжники из местного порта узнали его, когда-то работали вместе в Феодосии. И, конечно же, им не терпелось посидеть вместе со знаменитостью, угостить его. Отказываться было неудобно, да и невозможно. Не было принято даже такое веское оправдание, что Иван уже договорился провести вечер с Дуровым. Оно возымело обратный эффект.
– Иван Максимович, если ты нам в компанию еще и Дурова приведешь, мы тебе по гроб жизни будем обязаны! Это ж какой он человек смелый!
– Да, смелости ему не занимать, – произнес Иван и отправился искать знаменитого шута. – Сказал им на свою голову.
Анатолий, даже не переодевшись после выступления, согласился на предложение. Так и пошел в цирковой буфет в сценическом наряде и гриме. Поддубный пытался объяснить бывшим коллегам по портовым будням, что водки он больше не пьет, но ему все равно налили в стакан и тут же произнесли незамысловатый тост в его честь. Иван сделал вид, будто пьет. Дуров подыграл ему, быстро подменил стакан на пустой. У циркачей руки ловкие, всегда обманут публику и не покраснеют при этом.
Биндюжники – народ своеобразный. Водка на столах особо не застаивалась. Вскоре зазвучали крепкие словца, сальные шутки. Кто-то даже затянул песню. К веселой компании присоединилось еще несколько цирковых артистов. Поддубный уже подумывал о том, чтобы постараться незаметно уйти, и даже шептался об этом с Анатолием. Но тут абсолютно неожиданно для всех в цирковом буфете объявился сам градоначальник в сопровождении двух чинов в форме. Адмирал хмурил брови, смотрел на компанию исподлобья, губы его кривились.
Веселье оборвалось. Недопитые стаканы с водкой один за другим были отставлены на столы с жалобным позвякиванием. Мужчины, способные нести на своих плечах по нескольку тяжеленных мешков с зерном, вмиг скукожились и потухли. Сперва поднялся один, затем второй, третий… Поддубный даже не заметил, как встал и сам. Наверное, сработал сельский рефлекс уважения к начальству. Не поднялся лишь Дуров, он сидел, вальяжно положив руку на спинку соседнего стула. В руке держал недопитый стакан и весело щурился на адмирала, словно тот был каким-нибудь буфетчиком, и не больше того.
– Встать! – выкрикнул градоначальник. – Вы что, не видите, я – Зеленый!
Адмиралы умеют приказывать. От их голоса только мертвый не поднимется. Иван почувствовал, как его тело само собой тянется в струнку. Дуров же только улыбнулся, сделал неторопливый глоток, отставил стакан, промакнул губы салфеткой, сложил ее вчетверо и лишь потом соизволил отозваться:
– Извините, ваше превосходительство, как раз-то я первым и заметил, что вы «зеленый», вот и хотел дождаться, когда вы созреете, тогда и поднялся бы.
Колдовство командирского голоса вмиг развеялось. Засмеялись все, даже чины в форме. Люди уже не могли стоять на ногах от хохота. А ведь то, над чем смеешься, уже перестает пугать. Адмирал сперва покраснел, как вареный рак, затем так же стремительно побледнел, после чего лицо его в буквальном смысле позеленело.
– Вы… я… крамола… – бессвязно выдал он несколько слов, втянул голову в плечи, развернулся и выбежал из буфета.
Вслед за ним бросились и чины, на ходу прикрывая ладонями улыбки.
– Я что-то не так сказал? – удивленно пожал плечами Дуров. – Правда, смеяться над фамилией человека не принято. Но эта шутка просто висела в воздухе, и мне пришлось ее произнести. Он сам напросился.
– А я-то, как дурак, встал, – сокрушался Иван.
– Ничего страшного, – поспешил успокоить его Анатолий.
По поводу бегства адмирала решили выпить еще. А решив, сделали. Вскоре прибежал перепуганный управляющий цирка, бросился к Дурову:
– Я же просил вас помягче сегодня, без дерзостей. Вы меня обнадежили, а сами, коварно…
– Ничего я вас не обнадеживал, – заявил Дуров. – Я сказал, что «постараюсь». Вот и постарался, как мог. Публике понравилось. Лучше выпейте с нами, знаете, нервы успокаиваются. Все равно уже ничего не исправишь.
Управляющий кивнул, мол, налейте и мне, глотнул одним махом и вздохнул:
– Вы, господин Дуров, уникальный артист. Для любого цирка вы настоящий клад. На вас публика валом валит. Но вы сами себя губите. И меня подставляете. С властями ссориться нельзя. На то они и власти. Боюсь, что нам с вами придется расстаться, хоть мне и жаль.
– А как же контракт? Он еще не истек.
– Я вам заплачу сполна, по контракту. Но вы уж увольте. Мне неприятности не нужны.
– Нет уж, контракт есть контракт, придется выступать, – Дуров подлил управляющему. – В конце концов, это же не я газету выбрал, а свинья. Какой с нее спрос? Свинский выбор.
– Но вы же сами все понимаете.
– Как я не люблю, когда мне говорят эту фразу! – воскликнул Дуров. – Я умный человек, а потому не хочу понимать некоторых вещей. Я не нарушаю закона. Пусть власть его четко сформулирует, чтобы было понятно. И тогда я буду этот закон выполнять. Если она не способна этого сделать, то не должна быть властью. Не я должен все понимать, а она.
– Но это же форменная крамола! – взмолился управляющий.
– Вот именно поэтому на меня публика и идет. Если изменюсь, не будет ни зрителя, ни кассы.
– А ну вас, делайте что хотите. Я человек старый, – махнул рукой управляющий. – Мне тоже надоело все понимать самому, когда никто толком объяснить не умеет.
Культурный отдых биндюжников и примкнувших к ним цирковых артистов продолжился уже в компании с управляющим. Чем больше он выпивал, тем смелее становился. Оказалось, ему даже известны анекдоты про государя императора, которые он принялся рассказывать Поддубному с Дуровым так тихо, что ничего нельзя было расслышать. Веселье набирало новые обороты. Казалось бы, больше ничего неприятного случиться не сможет. Во всяком случае, сегодня. Разве что биндюжники, вспомнив какую-нибудь старую обиду, передерутся между собой. Однако неприятности имеют особенность – они тянутся, как звенья цепи – одна за другой.
Властно хлопнула дверь. На пороге появился городовой, обвел взглядом гуляющих и официально поинтересовался, присутствует ли здесь господин Дуров?
– Да, это я, – Анатолий уже не был намерен шутить.
Все же перед ним был представитель власти при исполнении обязанностей, а не градоначальник, приехавший с женой в цирк как частное лицо.
– Я вынужден вручить вам предписание, – городовой подал Дурову бумагу.
Анатолий пробежал глазами текст:
– Ого! Впервые оказана такая честь. Мне предписано в двадцать четыре часа покинуть город.
– Я же говорил, добром все это не окончится. Послушали бы старого человека.
– Это же произвол какой-то, – возмутился Поддубный. – Выгонять из города из-за шуток!
– Публичных шуток, – поднял указательный палец Дуров. – Отличная реклама моего творчества.
Городовой все еще ждал, и Дуров обратился к нему:
– Вы свой долг исполнили. Я подчинюсь. Что мне еще остается? Не за решетку же садиться. Я в точности все исполню, как мне предписывается – в двадцать четыре часа покину город с момента вручения мне бумаги. Можете засекать время. А еще лучше – сперва сверим часы. Вдруг ваши спешат, а мои отстают?
Ошарашенный городовой достал часы и сверил их с часами Дурова. После чего Анатолий расписался о вручении ему предписания и проставил в квитанции текущее время.
– Вот и все, – объявил король шутов. – Теперь, после всех формальностей, вы уже не находитесь при исполнении, а, можно сказать, просто зашли на огонек. Угощайтесь, – он подал городовому рюмку с водкой.
– Благодарствую, – тот снял фуражку и опрокинул рюмку в широко раскрытый рот, хотел уже уйти, как Дуров остановил его:
– Поскольку я могу еще двадцать четыре часа находиться в Одессе, то, следовательно, мое завтрашнее выступление не отменяется. Я могу его провести, – заявил шут.
– Насчет вашего участия в цирковых выступлениях в предписании ничего не сказано. Только о том, что вы должны город покинуть, господин Дуров, – подтвердил городовой.
– Тогда приглашаю и вас посетить мое прощальное выступление. Сделайте нашему гостю контрамарку, – попросил управляющего Анатолий.
– У меня супруга есть, – подсказал городовой.
– Никаких проблем. Сделаем две контрамарки на хорошие места, – подтвердил управляющий, доставая жестом фокусника из-за уха химический карандаш, послюнявил его. – Третий ряд вас устроит? – расщедрился он.
Буфетчик тут же выудил из-под стойки осьмушку бумаги и подсунул управляющему.
– Оп-ля! – последовало абсолютно несерьезное восклицание, и листок бумаги превратился парой росчерков пера в вожделенную контрамарку.
– Благодарствую, – удовлетворенный по всем статьям страж порядка покинул цирковой буфет, на ходу проверяя ладонью, хорошо ли сидит на голове форменная фуражка.
Управляющий небрежно сунул карандаш за ухо и проговорил:
– Вы сами этого добивались, господин Дуров.
– Я и не жалуюсь.
После случившегося продолжать веселье было бы не очень уместно. Биндюжники как люди, сплоченные общей работой, вместе подались к выходу. Пожимали руки Дурову и Поддубному, желали удачи, спрашивали, чем могут быть полезны.
– Куда теперь? – спросил Поддубный.
– Честно говоря, Одесса мне несколько приелась. Да и публика на меня идет по третьему, четвертому разу. Все к лучшему. Надо было сменить город. Думаю податься в Киев. Меня давно приглашали туда. Там тоже есть градоначальник, – усмехнулся знаменитый шут.
– По твоим глазам вижу, ты что-то задумал, – сказал Иван.
– Я всегда что-нибудь задумываю, – усмехнулся Анатолий. – Если хочешь, то можешь поучаствовать.
– В каком качестве? – осторожно поинтересовался Иван.
– Я тебе сейчас все расскажу…
* * *
Управляющий одесским цирком почесал затылок.
– Значит, вы меня просите поменять в программе ваши номера местами? – спросил он Дурова и Поддубного, которые вот уже как десять минут находились в его кабинете.
– Абсолютно верно, – подтвердил Анатолий.
– Только об этом мы и просим, – вставил Иван. – Какая разница?
– Значит, борцы не будут закрывать представление. А сделаете это вы? – управляющий уставился на Дурова.
– Все правильно. Мое же выступление прощальное, – подсказал возможное объяснение король шутов.
– А зачем вам это понадобилось? – прищурился управляющий. – Снова крамолу задумали?
– Хуже уже не будет? – спросил Анатолий.
– Куда уж хуже, – прикусил немолодой мужчина губу. – Черт с вами, делайте что хотите.
– Спасибо вам, – очень обрадовался Дуров.
Управляющий справедливо подозревал, что знаменитый шут собрался в своем репертуаре поквитаться с градоначальником, но решил не мешать свершению мести. Зеленого он ненавидел не меньше Дурова, вот только показывать это открыто не собирался.
Зал был полон, пустовала только ложа градоначальника. Представление шло своим чередом. Публика шушукалась, ведь весть о том, что Дурова вынуждают покинуть Одессу, уже разнеслась по городу. А потому, когда вместо выступления короля шутов коверный объявил выход Поддубного и других борцов, раздался свист, крики:
– Дурова давай!
– Дурова и его свиней!
Коверный выдержал паузу, дождался, пока свист утихнет, а потом важно сообщил:
– Достопочтенная публика. Прощальное выступление Анатолия Дурова и его дрессированных помощников состоится в самом конце представления. Имейте терпение. А теперь на нашем манеже непобедимый силач из Севастополя Иван Поддубный…
Иван Максимович продемонстрировал свой коронный номер с телеграфным столбом, перебрасывал гири, поднимал штангу. Затем провел несколько схваток, довольно легко победив противников. Он с легкостью завоевал признание местной публики, чувствовалось, что его полюбили и не хотят быстро отпускать с манежа. Выйдя в третий раз на поклон, Поддубный, вопреки обыкновению, решил взять слово. Он не был мастером говорить, а потому незатейливо изложил суть:
– Дамы и господа. Я бы с удовольствием еще развлекал бы вас. Но нашему общему другу Анатолию Дурову предписано покинуть город. Ему разрешено находиться в границах Одессы еще только три часа. Поэтому дайте ему возможность выступить. Прямо с манежа он отправится в дальнюю дорогу. Все желающие могут его проводить по улицам города до самой заставы.
– Точно, дело говорит!
– Дурова!
Закричали в зале. Коверному даже не пришлось объявлять выход. Дуров буквально вылетел на манеж, сорвав шквал оваций. Он повторил свое вчерашнее выступление один к одному. Были и милые сучечка с кобельком, исполнявшие роль влюбленных. Был и «большой взрыв» из петухов, гусей и уток. Потешал народ ученый свин, выбиравший «свою» газету. И тут на манеж вышел коверный и напомнил Дурову, что ему следует спешить, иначе не уложится в отведенное ему время.
– Пора заканчивать, – вручил он ему предписание.
Дуров громогласно зачитал его, а затем случилось преображение. Анатолий без всякого перехода стал читать знаменитый хрестоматийный монолог Чацкого из пьесы «Горе от ума». Читал не просто, а как хороший драматический актер.
«…где оскорбленному есть чувству уголок…»
Публика слушала его с серьезными лицами. Некоторые особо чувствительные особы вытирали глаза носовыми платками. Странное и неожиданное это было сочетание. Цирковой манеж и классическая литература. Однако никто не возражал.
– Карету мне, карету! – патетически воскликнул Дуров, вздымая руку.
Ему уже начали хлопать, но тут оркестр урезал какой-то безумный марш. Из-за занавеса выкатила повозка, запряженная огромным боровом. Причем боров был густо выкрашен яркой зеленой краской. Дуров вскочил на колесницу и, потрясая предписанием, стал призывать зал:
– Кланяйтесь ему все, потому что он зеленый! До земли кланяйтесь!
Под хохот людей зеленый боров, гнусно хрюкая, нарезал круг за кругом. Доведя зал до неистовства, когда некоторые уже и впрямь начинали кланяться, Дуров махнул рукой, показывая, что уезжает. Толпа повалила за ним.
Зеленый боров вез колесницу с разряженным шутом Дуровым по улицам города, рядом с ним шел Поддубный в сценическом трико и на ходу подбрасывал двухпудовые гири. Сопровождали шествие и эквилибристы на ходулях. Не хватало только оркестра. Несмотря на довольно позднее время, толпа прирастала с каждым кварталом и вскоре заполнила улицу на всю ширину. Останавливались подводы, экипажи. Но никто – ни пассажиры, ни извозчики – не выказывал претензий. Они махали Дурову, кричали слова поддержки.
– Дорогу! Освободите дорогу! – кричал Анатолий. – Потому что он – зеленый!
Маршрут отступления из Одессы Дуров предусмотрел заранее, путь зеленого борова проходил и под окнами дворца градоначальника. В окнах мелькнули лица ухмыляющейся прислуги. Наперерез процессии выбежал городовой, схватил борова под уздцы и растерянно затараторил:
– Стой… тпру… поворачивай оглобли!
– Не видишь, – кричали городовому из толпы. – Это же зеленый! Освободи дорогу!
На балконе появился градоначальник. Он зычно, так, что толпа сразу же притихла, крикнул:
– Прекратить безобразие! Прекратить недозволенное властями шествие! Разойтись!
Дуров поднялся в колеснице:
– Вы ошибаетесь, ваше превосходительство, просто друзья и почитатели идут меня провожать, а это не запрещено законом.
– Вы издеваетесь. Почему он у вас зеленый?!
– По той же причине, что и вы – Зеленый.
– Сейчас же вымыть его, перекрасить… – нервы у адмирала сдавали, и он начинал нести полную чушь, чем только веселил толпу. – Выпрягайте свою свинью!
– С удовольствием это сделаю, если ваше превосходительство напомнит мне закон, согласно которому тягловое животное не может быть зеленого цвета.
– Это же свинья!
– На свиньях ездить не запрещено. Ездят же чукчи на собачьих упряжках. И никому не приходит в голову сажать их за это в кутузку.
– Чтобы через час вас в городе и духу не было! – градоначальник беззвучно сплюнул и покинул балкон.
– Дорогу зеленому! – процессия возобновила движение. – Кланяйтесь, все кланяйтесь!
Таким порядком и добрались до заставы. Дуров выпряг борова и почесал его за ухом.
– А теперь, зеленый, если хочешь, беги, помойся в море.
Боров послушно побежал к линии прибоя, плюхнулся в небольшие волны. До ушей провожавших великого шута долетело радостное повизгивание.
– Видите, – произнес Дуров. – Даже свинье не по нраву изображать из себя вашего градоначальника. Мой боров не так уж глуп, как кажется.
Теперь Анатолий смог впрямую сказать, кого подразумевал в образе зеленой свиньи. Ведь теперь он находился за границей Одессы, на которую распространялась власть адмирала Зеленого.
Толпа не хотела расходиться, ожидая чего-то вроде продолжения выступления. Но Дуров уже устал. Он откланялся и посоветовал людям возвращаться к семьям.
– Время-то позднее, – напомнил он.
Напоследок его еще раз одарили аплодисментами. Народ подался назад в город. Шум голосов затих вдали. Стало отчетливо слышно, как плещется море, свистит ветер, хрустит галькой боров.
– Всегда немного грустно прощаться с какой-то частью своей жизни, – задумчиво произнес Дуров. – Но без прощания не будет и будущего. Некоторые артисты чего-то достигают, а потом используют достигнутое без развития. А это смерти подобно, – Анатолий бросил взгляд на Поддубного. – Ты бы, Иван, хоть гири свои на землю поставил. Как ты с ними назад потащишься?
– А я их не замечаю, – абсолютно искренне признался Иван. – Донесу как-нибудь, не впервой.
Со стороны Одессы показалась грузовая подвода.
– Ну вот, и мой экипаж прибыл, – произнес Дуров. – Давай прощаться.
Пока борец и шут обнимались, боров сам, без всякого принуждения, забрался в подводу.
– Странная штука – жизнь, – улыбнулся Анатолий, устраиваясь рядом с возницей. – Знакомы мы с тобой совсем мало, а уже подружились. Тебя, Иван, мне будет не хватать. Будешь в Киеве, заходи. Спасибо, что проводил меня.
– Дай Бог, свидимся. Цирковой мир тесен, – Иван вскинул руку в прощальном жесте.
Подвода неторопливо покатила по дороге. Вскоре скрежет и поскрипывание ее колес затихли в темноте. Поддубный почувствовал себя очень одиноким.
Иван Максимович честно отработал свои выступления в Одессе. Вновь не проиграл ни одной схватки. За тот десяток раз, которые он выходил на манеж, местная публика успела его искренне полюбить. Поддубного узнавали на улицах. Можно было договориться с синьором Труцци, чтобы остаться здесь подольше. На Ивана зритель в Одессе валил так же густо, как и на Дурова, так что и гонорары были неплохими. Но после выступлений Ивану приходилось оставаться одному. В веселых артистических посиделках он не принимал участия, придерживался режима и специальной диеты. Это уже стало частью его натуры…
