Я уже писал о том, какую массу всевозможных вариантов игры предлагала Раневская режиссерам и сценаристам, сколько различных реплик придумывала. Было, и не раз, когда ее приглашали в фильм и предлагали не просто придумать пару реплик для роли, а иной раз и вовсе придумать роль! И объяснение этому было: Раневская своим истовым отношением к игре делала не только одну сцену, а уже весь фильм не просто живым, но убедительным. Она владела тем секретом, который называется правдой искусства, и этот секрет был в ее неиссякаемом желании искать и находить.

Например, в фильме «Мечта» есть сцена, где хозяйка дома (Раневская) уличает свою служанку в краже. При свидетелях она бросается к женщине, выхватывает у нее из-за пазухи пачку ассигнаций и кричит, что вот, смотрите, это мои деньги, она украла их, сломала комод и украла! Это мои деньги!

Сколько раз репетировали этот кусок — все было нормально. Для всех, но не для Раневской. В какой-то раз она после своего обвинения вдруг… нюхает деньги и победно заявляет: «Это мои деньги! Они и сейчас еще пахнут нафталином!»

Этот кадр и вошел в фильм. Потому что он оказался самым убедительным, убедительной оказалась и хозяйка дома, для которой (вот такой, жадноватой) было очень даже естественно понюхать деньги. Вместе с тем Раневская придала образу хозяйки и немного больше человечности: ее героиня, хотя подспудно и уверена в краже домработницы, тем не менее желает убедиться, насколько это возможно, в своем предположении. Лично у нее есть только один способ: она знает, что ее деньги должны пахнуть нафталином, потому что в комоде им пахнет. И она нюхает деньги…

Способность Фаины Раневской привнести в любую сцену фильма или спектакля искренность, реалистичность была мгновенно замечена и оценена режиссерами. Ее не единожды приглашали в фильмы, где для нее и роли-то не было, но ее просили сняться в самом мелком эпизоде, очеловечить его, заставить зрителя поверить, приняв настоящую игру Фаины Георгиевны.

Однажды ее пригласили сняться в микроэпизоде — она должна была просто открыть дверь, встречая кого-то там. Она и распахнула дверь, встречая, как ей казалось, дорогих гостей. Каково же было потом удивление и негодование Раневской, когда она посмотрела отрывок уже вышедшего на экран фильма и увидела, что она открывает дверь и приглашает войти… работников НКВД! Но, перефразируем, из фильма кадра не выбросишь.

В другой раз один из режиссеров (это был Игорь Савченко) пригласил ее «оживить» свой фильм тоже небольшой сценой. По сценарию фильма она должна была сыграть в эпизоде попадью — жену попа. Сам поп, конечно же, был отрицательным героем.

Раневская не особенно удивилась приглашению, спросила лишь: есть ли какие-то идеи относительно этого эпизода? Идей не было. Нужно было просто показать дом попа и попадью в нем. Дом на студии был уже готов: в комнате какая-то простая, но солидная, прочная мебель, были птицы — канарейки в клетке, были даже поросята в закутке. Фаине Георгиевне предложили приехать на студию, а там уже, что называется, по ходу дела что-нибудь и придумается.

Раневская приехала, облачилась в одеяния, решила пока просто пройтись по комнатам, безо всякого оговоренного плана: вот будто она, попадья, входит в свой дом спустя некоторое время. В свое время она видела и встречала немало всякого рода священников и их жен, монашек, многих хорошо знала, но играть — никогда не играла. Режиссер одобрил желание Раневской «привыкнуть к дому», включили свет, камеры…

Фаина Георгиевна позже вспоминала, что, только ступив на порог, она почему-то тут же как будто почувствовала себя женой сельского священника. Ей показалось, что это — ее дом, и канарейки эти — ее, и поросята в углу — ее. И она пошла так, как ходит по своему дому хозяйка. К птичкам подошла — и с ними заговорила, палец в клетку сунула, полюбовалась ими. К поросятам обязательно с приговором: «Ах вы, детушки мои дорогие…»

Ее непосредственность, искренность были настолько заразительно-веселыми, что рабочие съемочной группы еле сдерживали смех — надо было видеть, как радостно захрюкали в ответ на слова Раневской поросята.

Она прошлась, подумала, повернулась к режиссеру, спросила: как?

Отлично, ответил режиссер. Больше ничего не надо.

Раневская предупредила, что на репетициях она всегда держится куда раскованнее, проще, чем на съемках, поэтому ей надо будет постараться, отработать все, чтобы смотрелось все максимально естественно. Она готова приступить к репетициям.

— Да не надо никаких репетиций! — рассмеялся режиссер. — Мы уже все сняли. Прекрасный эпизод! Именно его не хватало фильму.

Это и в самом деле было так — все, что было снято в один-единственный проход безо всякой репетиции, и вошло в фильм. Случай в кино действительно уникальный, чрезвычайно редкий…