То, с каким внутренним напряжением, с какой самоотдачей работала Фаина Раневская над самой, казалось бы, малозначимой ролью, может навести на мысль о том, что каждую роль она любила, каждый спектакль был для нее хорош.

Это не так. Некоторые свои роли Фаина Раневская истинно не любила. Например, спекулянтку из «Шторма». Некоторые спектакли — презирала. Например, «Дядюшкин сон». Некоторые фильмы, в которых она снималась, вовсе ненавидела. Вспомните хотя бы фильм «У них есть Родина», о котором я уже упоминал в первой части книги.

Любимая роль актера — это вовсе и не та, которая принесла ему славу, успех, сыграв которую, он проснулся знаменитым. Вовсе нет. Любимая — это та, которая всего тебе ближе. Это когда начинаешь настолько понимать создаваемый тобою же образ, что буквально материализуешь его. Любимый спектакль — не тот, который собирал аншлаги, о котором говорит вся Москва. Любимый спектакль тот, где актер показал все, на что он способен, где каждый выход на сцену не был повторением вчерашнего, где с каждой новой постановкой открывал в создаваемом образе новые грани, накладывал новые штрихи, все углубляя, расширяя его.

И еще. Это такой спектакль, это такая роль, которые близки тебе по духу настолько, что ты невольно узнаешь в них себя и свою жизнь.

Такой пьесой стала для Раневской «Странная миссис Сэвидж» Джона Патрика.

Нельзя сказать, что эта какая-то выдающаяся по своей драматургии пьеса. Нет, скорее средняя. Тем более она изначально трактовалась как комедийная. Значит, легкость восприятия, условности передачи чувств. Но ведь не однажды бывает, когда одна-единственная актриса способна так изменить пьесу своей игрой, своим восприятием текста и отображением этого текста на сцене, что пьеса приобретает совершенно иное звучание. Даже такое, о каком и не думал, не предполагал драматург.

Так случилось с пьесой «Странная миссис Сэвидж». Уже после премьеры о спектакле заговорила вся театральная Москва — постановка стала событием. Раневская сумела достичь невозможного: оказалось, что эта пьеса — это мир, каким видит его именно Раневская. И этот мир завораживал, увлекал, заставлял чувствовать, понимать, соучаствовать, сострадать. Думать, в конце концов.

Сюжет пьесы незамысловат. Взрослые дети решают, что их мать, мягко говоря, психически нездорова. И помещают ее в сумасшедший дом. Причина, которая толкнула детей на этот шаг, кроется в любви матери. Им показалось, что мать их любит уж очень сильно. Но при этом они уверены, что мать где-то спрятала деньги, огромную сумму, и пытаются выведать это у нее, во что бы то ни стало.

Раневская сумела так изменить концовку пьесы, что от комедийности не осталось и следа — последние минуты действа становились актом очищения для всего зрительного зала, минутами чистоты и острейшего сопереживания. Происходит настоящий катарсис.

Основная идея пьесы становится понятной только по-настоящему вдумчивому человеку: весь мир — это и есть огромный сумасшедший дом. Но если в настоящем, привычном для нас сумасшедшем доме можно жить, прекрасно зная, чего и от кого ожидать, то в мире как будто нормальном жить куда страшнее: никто не угадает, что его ждет завтра, через час, через минуту…

Перевод этой пьесы попал в руки Раневской, она прочла его — и поняла, что это — ее главная пьеса. То время было крайне тяжелым для актрисы. В «Моссовете» она осталась без ролей. Режиссер Завадский был очень недоволен ее игрой, он почти прямо говорил о том, что у Раневской не получается показать на сцене то, что хочет он в пьесе «Дядюшкин сон». Сама по себе пьеса была неплохой, но режиссура… Много сумбура, который часто переходил в полную остановку действия, нервировал актеров, а те выводили из себя Завадского, который истово требовал игры «строго по правилам».

Конфликт с Раневской был очевиден. Театр собирался на гастроли за границу, и режиссер сказал Раневской прямо: ее игра в таком виде не может его удовлетворить. И Раневская была вынуждена отказаться от роли. Вместо нее в Париж поехала другая актриса.

Раневская, когда получила от переводчицы распечатку текста, буквально заболела пьесой «Странная миссис Сэвидж». Она чувствовала огромный потенциал в этой пьесе. Теперь ей нужно было убедить всех, и партнеров, и, главное, руководство театра, что эта пьеса принесет настоящий успех.

Но начала она с того, что переписала всю пьесу к себе в альбом. Она не учила роль — она пыталась вжиться в образ, она читала и думала, произносила реплики, останавливалась, читала, думала, опять произносила…

Зачем переписывать в альбом всю пьесу? На это Раневская чистосердечно призналась: пока она не напишет своей рукой все реплики героини, они не станут ее словами. Вот такой пунктик.

Прежде чем идти и стучаться во все возможные двери со своим предложением поставить «Странную миссис Сэвидж», она должна была быть готова ответить на любой вопрос. Причем и на главный: а почему эта пьеса, а не другая?

Здесь необходимо сделать небольшое отступление и объяснить вот что.

Вы уже читали о том, что количество театров и театральных трупп в пересчете на 1000 человек населения той советской России должно было бы войти в Книгу рекордов Гиннесса, если бы эти театры имели хоть сколь-либо близкое отношение к искусству. Количество поставленных спектаклей было невероятно большим, каждый театр стремился поразить зрителей своими новыми премьерами, в каждом Мухосранске (используем терминологию Раневской) можно было встретить объявление: «Спешите видеть! Премьера великолепного спектакля „Слезы и революция“! Пьеса получила одобрение Культпросвета и самые лестные отзывы ведущих критиков. Неподражаемая игра актеров и непревзойденная режиссура!»

Спектакли ставились, публика разочаровывалась, режиссеры хватались за новые пьесы. В стране в невероятном множестве расплодились драматурги, они ходили по театрам и предлагали «новые революционные пьесы». При этом учтем тот момент, что огромное количество спектаклей, проверенных временем, были сняты с репертуаров как враждебные, вредные, шпионские. Имена многих драматургов были вычеркнуты. Появлялись новые, успешные — и на них обрушивались бездарные завистники, забрасывая редакции газет «разоблачительными» статьями. А многие графоманы от драматургии шли дальше, используя новый, но уже с успехом проверенный метод — писали доносы. Автор успешной пьесы в скором времени оказывался арестованным, его работы ложились на архивные полки.

При таком положении дел каждая новая пьеса руководством театра и его труппой рассматривалась уже не только с художественной, но и с политической точки зрения: как бы чего не вышло. В то же время новых глубоких, по-настоящему талантливых пьес не хватало. Особо востребованы были пьесы нейтрального характера, с акцентом на человеческие отношения, безо всякой классовости и идеологии.

Это первое. Второе: пьеса всегда рассматривалась всей труппой, каждым актером в отдельности, как его личная возможность раскрыться, показать себя, сделать заявку, если она еще не была сделана. «Старожилы» смотрели на любую пьесу как на потенциальную свою возможность показать себя зрителю в еще лучшем свете, блеснуть своим мастерством.

Раневская была готова к встрече со своими коллегами. Она понимала, что ее находка не будет воспринята с радостью многими из труппы, в первую очередь — ведущими актерами-женщинами. Ведь, предлагая пьесу, Раневская имела все права на главную роль, это было правилом и нравственной нормой. С другой стороны, Завадский, руководивший «Моссоветом», не особо беспокоился о завтрашнем дне: у него было несколько проверенных спектаклей, которые обеспечивали зал и заработок. Кто же ищет добро от добра? Тем более он был занят. Другого режиссера, который бы согласился ставить эту пьесу, пока не было. Все заняты…

Но, как бы то ни было, «Моссовет» принял пьесу. Хотя никакой работы над ней пока не было — ждали, когда освободится режиссер.

Очень даже возможно, что спектакль так бы и не был поставлен. Но, как говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло.

Опять же сделаем небольшое отступление.

Каждый автор пьесы получал определенное вознаграждение, если пьеса была принята, что называется, в производство. Спектакль оказывался удачным — росли доходы автора пьесы (тогда автору платили определенные проценты от полученного театром дохода). Но точно так же платили и тому, кто сделал перевод пьесы, если она была написана на другом языке. «Странная миссис Сэвидж» — это перевод, сделанный хорошей знакомой Раневской, Тамарой Блантер. И перевод был хорошим.

И вот, когда пьеса ждала своего часа в «Моссовете», Раневская получает известие о том, что перевод этой же пьесы сделан другим человеком — Голышевой. Это была женщина очень пробивная, говоря сегодняшней терминологией, она имела что-то вроде переводного бюро и забрасывала своими переводами пьес все театры Москвы и за Москвой. Она позвонила Раневской, узнав, что та хлопотала и хлопочет об этой пьесе, и сказала, что у нее есть перевод. Раневская удивилась: зачем ей перевод, если он уже есть, более того — с автором перевода уже заключен договор. «Мой перевод лучше», — безапелляционно заявила дама и закончила тем, что она готова обратиться даже в экспертную комиссию. А с Тамарой Блантер договор можно расторгнуть.

Раневская была возмущена, она не стала дальше разговаривать с этой наглой дамой. Она понимала, вместе с тем, что согласись она взять ее перевод — уже завтра бы сама Фурцева (тогдашний министр культуры) знала бы о том, что пьеса очень хорошая и Завадский бы просто полетел ее ставить. Но это означало предать Тамару Блантер, наплевать на ее труд, наплевать на дружбу…

В то же время Голышева могла отнести эту пьесу в другой театр и показать любым другим ведущим актрисам. Те, без сомнения, увидели бы выигрышную роль миссис Сэвидж — и это означало бы катастрофу. Пьесу бы просто забрали.

Раневская не могла найти себе места. Что делать? Как быть? Идти самой к Фурцевой? Но она никогда не ходила и не просила за себя. Выпить граммов сколько для храбрости? В таком случае она не только попросит о пьесе, но еще столько всего наговорит министру, что завтра вылетит из театра вообще.

Помог журналист, близкий друг Раневской, Глеб Скороходов. У него была знакомая, работающая в Министерстве культуры, она же была приемной дочерью, падчерицей Фурцевой. Решили действовать через нее.

В это время Голышева также начала активно действовать — она отнесла свой перевод пьесы одной актрисе Театра Маяковского, которая на то время осталась без роли. Все, казалось, висело на волоске.

Но никакого вмешательства лично Фурцевой не понадобилось. Через ее падчерицу узнали: отдел театров министерства подтвердил, что если театром заключен договор с автором (переводчиком) пьесы, то только он имеет право на первую постановку.

Раневская была на седьмом небе! И было от чего. Слухи разносятся очень быстро — Завадский узнал, что пьесой «Странная миссис Сэвидж» заинтересовались в Театре Маяковского, и распорядился немедленно приступить к репетициям. Режиссер Варпаховский, хотя был занят постановкой в Малом театре, начал параллельно работу над пьесой.

Вы прочли эту небольшую главу за очень короткое время. Увы, вряд ли мне удалось вам показать, поэтому придется просто написать: от момента получения перевода пьесы и до ее выхода на сцену пройдет пять лет.