Глава седьмая
На лавочке возле подъезда сидел Яков Шкиба, и был он неузнаваем. Трезвый, чисто выбритый, с иголочки одетый, вплоть до белоснежного кашне, повисшего на жилистом кадыке. Покровительственно улыбался.
— Садись, Саня, покурим. Сейчас дядя Ваня пивка принесет.
В изумлении я пробормотал:
— Катя, познакомься. Это мой сосед Яков Терентьевич, заслуженный артист оперетты.
Катя изобразила книксен, а Яша, приподнявшись, галантно поцеловал ей руку. Смерил взглядом, как стрелок близкую мишень.
— Кажется, мы где-то встречались?
— Мне тоже так кажется, — бесстрашно ответила Катя.
Опустив сумки, мы присели на скамейку. Принюхавшись, я не почувствовал даже намека на привычный сивушный запах. Яша самодовольно ухмылялся.
— Кстати, Санечка, вроде бы за мной небольшой должок?
— Ну что ты, Яша, такие мелочи…
— Нет, почему же. Задолжал — плати. Для порядочного человека это закон. Так сколько?
— Не помню. Тысяч восемь — десять.
Шкиба выудил из кармана фирменного пиджака пухлый кожаный бумажник и протянул пятидесятитысячную купюру.
— У меня же нет сдачи.
— Ничего, останется за тобой, — благодушно махнул рукой.
Поверженный, я лишь спросил:
— Откройся, дружище, какое чудо с тобой произошло?
Чуда не было. По наводке старого товарища Яков Терентьевич получил ангажемент в ночном клубе «Русский Манхэттен». Репертуар — весь Буба Касторский, но с поправкой на текущий момент. Успех — сокрушительный. За один вечер, если повезет, можно заколотить до пятисот зеленых. Правда, одно условие — не пить.
— Сколько выдержу — не знаю, — признался Яша, — но талант зарывать в землю — преступно. Не правда ли, Катенька?
Катя, прижавшаяся к моему боку, пискнула:
— Ой, еще бы!
Я боялся спугнуть удачу: буря миновала, я дома, и Катенька на глазах хорошела, восстанавливалась, можно надеяться, через девять месяцев будет опять как молодая буйволица. Пришкондыбал дядя Ваня с полной сумкой пива. На мой молчаливый вопрос Яша невозмутимо ответил:
— Пиво можно. Оно на меня не действует, а кураж дает.
Дядя Ваня, увидев меня, обрадовался:
— Тю-ю! Я думал, ты навовсе съехал. К тебе же который день менты ходят.
Сразу мое счастливое настроение отрубилось.
— Зачем?
— Может, недовольны, что ты Яшу вызволил? Помнишь?
Ясный вечер померк, и мы с Катей поплелись домой. Вдогонку Яша браво гаркнул:
— Не боись, Саня! Мне теперь никакие менты не страшны. У меня крыша!
Дома не успели освоиться — звонок в дверь. Глянул в глазок — точно, милицейский капитан и сержант. Будки сизые, оба незнакомые. Я открыл.
— Гражданин Каменков?
— Ага.
— Позвольте-ка войти? — Фразу капитан договорил уже в квартире, отстранив меня локтем. Сержант вперся следом, тучный, громоздкий, как передвигающаяся скала.
— Кто еще в квартире?
Катя плескалась в ванной: оттуда доносился шум льющейся воды.
— Знакомая… Вы, собственно, по какому вопросу, капитан?
Не отвечая, он прошел на кухню, увидел телефон. Снял трубку и набрал номер. Сержант топтался у входной двери, застенчиво улыбаясь.
— Прибыл, — сказал капитан в трубку. — Да, да, ждем вас… Нет, не убежит.
Я уже сообразил, что начинается очередное действие кошмара, но душа отказывалась верить. Капитан по-свойски расположился за кухонным столом, жестом пригласив меня тоже присаживаться.
— Эх, Александр Леонидович, похоже, наломали вы дров. Большие персоны вами заинтересовались.
— Что за персоны?
— Скоро узнаете… Хорошая квартирка. Мне бы такую. Но, как говорится, от трудов праведных не наживешь палат каменных. Высота два пятьдесят?
— Два семьдесят пять.
Лицо у капитана было простецкое, располагающее к себе, почти как у Пал Палыча, знаменитого сыщика из древнего милицейского сериала.
В ванной Катя выключила воду.
— Хочу попросить вас, капитан. Моя знакомая, ну, то есть правильнее сказать, супруга недавно перенесла тяжелое нервное потрясение. Ей нельзя волноваться. Не могли бы мы подъехать к вам в отделение? Там все и выясним.
— Никак не возможно, — огорчился капитан. — Велено здесь ждать. Да вы не переживайте, может, все обойдется.
Катя появилась из ванной, закутанная в мой халат. Милиционеров она не испугалась, по старинке полагала, что милиционер — друг человека. Прощебетала:
— Ой, у нас гости, а я в таком виде, — и шмыгнула в комнату.
— Разрешите, я ее уложу? — обратился я к капитану.
— Разрешаю, — ухмыльнулся тот довольно скабрезно.
Катеньке я объяснил, что милиционеры пришли ненадолго, проверяют паспортный режим и скоро уйдут.
— Ты подреми пока немного, ладно? Потом поужинаем.
Послушно улеглась в постель, я прикрыл ей ноги.
— Поцелуй меня, — попросила, улыбаясь.
Через двадцать минут приехала Валерия и с ней — господи помилуй! — пещерная обезьяна Ванечка. Лба нет, пасть с золотыми коронками, носище с вывернутыми ноздрями, руки до колен и красноватые глазки-буравчики, весело шныряющие по сторонам. Весь целый, неутомимый и первобытный.
— Да, да, любимый, это я, твоя брошенная возлюбленная, — проворковала прелестная гостья, сделав ординарцу знак, чтобы взбодрил обомлевшего хозяина, то есть меня. Ванечка выполнил наказ не мешкая: наложил тяжелую лапу на мою шею, согнул так, что хрустнуло в пояснице, и, приподняв над полом за брючный ремень, отнес на кухню, слегка потряхивая, как нашкодившего кота. С размаху швырнул на стул, отчего боль из копчика вонзилась в затылок.
Я и пикнуть не успел. Капитан стоял у стены, вытянувшись по стойке «смирно». Валерия уселась напротив меня. Красота ее ничуть не померкла за время нашей разлуки.
— Сучка его здесь? — спросила у капитана.
— Так точно, уважаемая Валерия! — отчеканил служака.
— Хорошо, ступай… Приготовьте ее для Ванечки, но пока не трогайте. Я сперва поговорю с изменщиком.
Когда мы остались одни, пригорюнясь, произнесла:
— Вот мы снова вместе, любимый, но того, что было, уже не вернуть.
— Почему? — удивился я.
— Милый, милый, смешной дуралей! Такое не прощают. Папочку убил. Четвертачка повесил. Дочерний долг — отомстить за невинную кровь. Скажи только одно: неужели ты так ничего и не понял?
— Что я должен понять?
Достала из сумочки зеленую пачку незнакомых сигарет и ждала, чтобы дал ей прикурить. Я дотянулся до плиты, чиркнул спичкой. Мучительно искал я выход из нового бреда, но, увы, моя способность к сопротивлению, похоже, исчерпала себя. Мне не было ни грустно, ни страшно, ни смешно. Хотя понимал, что в ближайшие минуты произойдет что-то такое, что потом не исправишь.
— Я ведь не играла с тобой, — проникновенно заметила Валерия. — Хотела изменить свою жизнь. Но ты предпочел честную давалку с одной извилиной. Объясни, почему?
— Я люблю ее.
Вздрогнула, как от пощечины.
— А зачем убил папочку?
— Роковые обстоятельства. Ну и конечно, погорячился.
Валерия грустно глядела на меня сквозь сиреневое облачко дыма. Внезапно сонные глаза зажглись…
— Что ж, пусть так. Ты сам выбрал, любимый. Запомни — сам! Никаких обстоятельств нет. Это для хлюпиков. Ну ничего, устрою тебе веселый отходняк. Хочешь знать, какая программа?
— Догадываюсь.
Хихикнула возбужденно, и наконец-то я узнал прежнюю Валерию, которую вовек не забыть.
— Сначала Ванечка оттрахает твою сучку. О, он это умеет. Ему Четвертачок в подметки не годится. Сам увидишь. У него полуметровый со свинцовым набалдашником. Даже я больше часа не выдерживаю.
— Любопытно.
— При этом так забавно рычит… Ну да что, лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать. Верно?
— Это бесспорно.
— Потом Ванечка тебя кастрирует. Тоже очень смешно, он же прямо горстью отрывает. Прямо с корнями. Жаль, не сможем полюбоваться вместе. Но за папочку, за Четвертачка…
— Дочерний долг, — подсказал я.
Ее долгий взгляд вдруг наполнился горьким сочувствием.
— Саша, неужто всерьез надеялся нас одолеть? Совок ты несчастный!
— Да чего теперь, — безнадежно махнул я рукой. — Может, выпьем напоследок?
— Давай.
Я полез в шкафчик, где между банками с крупой была затырена непочатая бутылка коньяку. Из комнаты ни звука. Одно из двух: либо они уже управились с Катей, либо дисциплинированно ждут распоряжений. Единственное, что я мог сделать, — тянуть время.
Валерия отхлебнула коньяку и расстегнула пуговичку на блузке. Свою порцию я осушил до дна.
— Дурак ты, Сашка, — сказала она. — Мог жить припеваючи, а выбрал эту тварь.
— Сделанного не воротишь.
— Только папочка любил меня по-настоящему, больше никто, — добавила девица и расстегнула вторую пуговичку.
— Великий был человек, — подтвердил я.
— Ты иронизируешь, но это правда. Папочка через три года мог стать президентом. Он об этом так мечтал!
— Это по заслугам.
Тут в коридоре кто-то заскулил, и в кухню просунулась умильная Ванечкина харя.
— Тебе чего? — спросила Валерия.
— Она уже готовая, уже голенькая, — красные глазки закатились в экстазе.
— Потерпи, Ванечка. Еще немножко потерпи. Слаще потом будет.
— Давай Ванечке нальем, — предложил я.
Валерия покачала головой:
— Нельзя. Одуреет… Ступай, Ванечка, ступай. Скоро начнем… Пришли-ка нам мента.
Ванечка ласково заурчал и провалился в коридор, но тут же появился на пороге капитан.
— У тебя на улице кто-нибудь дежурит? — спросила Валерия.
— Так точно. Полный наряд. Две машины.
— Вы не из семнадцатого отделения? — поинтересовался я. — Не от Вострикова?
Капитан на меня даже не взглянул.
— Ему налей, — распорядилась Валерия. — Ему можно.
Я протянул милиционеру полную чашку, и он вылакал ее в один присест.
Когда он ушел, я спросил:
— Почему они все тебя слушаются, Лерочка?
— Я наследница. Все счета на мое имя… Ну что, дурашка, хочешь последний разок перепихнуться?
— Хочу, конечно. Но ничего не получится.
— Почему?
— А то не понимаешь? Страшно мне. Умирать знаешь как неприятно.
— Не будь слизняком.
Не мешкая, стянула юбку и шагнула ко мне. Мне ничего не оставалось, как ухватить ее за шею, развернуть и прижать к стене. На подоконнике лежал тесак для резки мяса с длинным тонким лезвием, наточенный как бритва. Я приставил его к ее нежному горлу.
— Ой, — пискнула Валерия. — Щекотно как!
Как можно более внушительно я приказал:
— Вели всем убраться, иначе зарежу!
Валерия не пыталась сопротивляться, только поерзала и поудобнее устроилась на моих коленках. Она давилась от смеха. У меня тоже появилось ощущение, что бездарная гангстерская сцена, которую я затеял, происходит даже не в кино, а где-то на детском утреннике.
— Дурашка мой любимый, — сквозь смех пролепетала Валерия совершенно домашним голосом. — Да разве ты способен на это?! Совочек мой сладенький. Ну дави крепче. Режь, не жалей. Ой-е-ей как приятно!
Завелась не на шутку, и когда я ее отпустил, проклиная себя за слабость, за руку потащила в комнату. Вот там детским утренником и не пахло. Катя, обнаженная, была приторочена за раскинутые руки к стойкам кровати; Ванечка сидел рядом на корточках и, кажется, ее нюхал. Капитан стоял у окна и солидно попыхивал сигаретой. Громила-сержант подглядывал из дверей и посторонился, чтобы нас пропустить. В Катином лице не было ни кровинки. Картина была фантасмагорическая — какому там Босху угнаться. Из груди моей вырвалось что-то вроде рычания, и я ринулся вперед, но сержант сзади ловко подсек по ногам, и я с разлету шмякнулся лбом об пол. Сознание на миг угасло, но этого мига хватило, чтобы Валерия с комфортом расположилась в кресле напротив кровати, а меня сержант подтащил к стене и прислонил к батарее.
— Тебе хорошо видно, любимый? — окликнула Валерия. — Ванечка, не тяни!
Ванечка поднялся на ноги. Движения его были замедленны. Он бережно раздвинул Катины ноги. Я сделал еще одну попытку прийти на помощь, но сержант, перехватив меня поперек груди борцовским захватом, пару раз деловито стукнул башкой о ребро батареи. Боли я не почувствовал, но как-то обмяк.
Ванечка целиком отдался священному ритуалу совокупления. Он был искусным любовником и не собирался сразу разрывать жертву на части.
Сержант забыл про меня, и ужом, под его рукой я по полу проскользнул до кровати. С ходу вцепился зубами в мясистую Ванечкину ляжку и прокусил ее. Хорошие крепкие зубы я унаследовал от отца. Ванечка то ли не ощутил боли, то ли не придал ей значения, как укусу комара. Но все-таки отвлекся от любовного обряда и, опустив одну руку, ухватил меня за волосы и отшвырнул. Еще в полете я наткнулся грудью на кованый сапог сержанта. Этого было достаточно, чтобы блаженное забытье снизошло на меня, а когда я мучительным усилием разлепил глаза, то увидел стоящего в дверях Гречанинова. Сперва померещилось, что вижу счастливый сон, но Григорий Донатович был реален, как приход весны, и вдобавок держал в руках свой любимый автомат.
— Стоять! — рявкнул он так, что люстра закачалась. — Всем стоять на месте!
Сержант почему-то не послушался и двинулся к нему, по-кошачьи сгруппировавшись, но нарвался на прямой автоматный ствол, направленный ему в рот, и, тяжко вздохнув, опустился на пол рядом со мной. Капитан, не дожидаясь команды, завел руки за голову. Валерия оглашенно завопила:
— Ванечка, Ванечка, смотри, кто пришел!
Он и ухом не повел.
Скребя ногтями по паркету, я пополз к кровати, но Гречанинов меня опередил. Перемахнув комнату, опустил на стриженый обезьяний затылок автоматный приклад, отчего Ванечка смачно рыгнул и упал на согнутые руки. Будто заколачивая гвоздь, Гречанинов нанес ему еще несколько быстрых резких ударов по затылку, свободной рукой сдвигая Ванечкину тушу вбок, чтобы не раздавить Катю. Наконец Ванечка отвалился в сторону, но и в бессознательном виде продолжал характерные толчки корпусом, спеша хоть на том свете насладиться сполна.
Большим хитрецом показал себя капитан. Пока Григорий Донатович оприходовал взбесившегося самца, опытный опер выхватил из кобуры пистолет и наставил на Гречанинова. Он все сделал правильно, но все же допустил маленькую промашку: не нажал сразу курок.
— Гриша! Оглянись! — позвал я. По моему голосу он все понял и стрелять начал прежде, чем повернул голову. Автомат в его руке действовал суверенно и как бы сам выискал цель, выплюнув короткую очередь. Пули прошли верхом надо мной и сержантом, чудом не задели Валерию, зато дружной шмелиной стайкой опоясали капитану грудь.
С удивленным лицом опускаясь на колени, добросовестный служака все же пальнул из пистолета, и мой красивый, под мрамор, ночник на тумбочке разлетелся вдребезги. Все, о чем так долго рассказываю, заняло не более минуты, и в итоге картина была такая: Валерия билась в кресле в нервном припадке, хохоча и повизгивая; сержант внимательно разглядывал на ладони выбитые зубы, а капитан, выронив оружие и поудобнее расположась на полу под окном, сжимал руками раскуроченную грудную клетку, пытаясь удержать, умилостивить рвущуюся наружу солдатскую душу. Ему было, может быть, даже горше, чем Кате. По его лицу было видно, что ему невдомек, как это, честно отрабатывая заокеанский доллар и рассчитывая к вечеру принести в семью очередной прибыток, он угодил в такой немыслимый переплет.
— Нашатырь у тебя есть? — спросил Гречанинов. Я пошел в ванную за аптечкой. Прихватил заодно графин с водой и вату. Пока ходил, Григорий Донатович укрыл Катю простынкой и стянул ремнем Ванечкины руки. Потом, уже вдвоем, мы спеленали по рукам и ногам сержанта, который охотно нам помогал, заискивающе бормоча:
— Вот тут, мужики, узелок слабоват…
С капитаном хлопот не было никаких: по всей видимости, он помер.
Ничуть не обескураженная разворотом событий, Валерия кокетливо осведомилась:
— Мужчины, а со мной что? Мне ведь пора домой. У меня процедуры.
Никто бедняжке не ответил. Гречанинов смочил ватку в нашатыре, поводил у Кати перед носом. Она так быстро очнулась, точно до этого притворялась. В глазах нормальное, чуть смущенное выражение в очередной раз изнасилованной женщины. И нас сразу признала.
— Вы видели, да? — спросила лукаво. — Вообще какое-то животное подослали. Наверное, медведя, да, Саша?
— Нет, — возразил я. — Обыкновенный человек. Здоровенный, правда, но ничего особенного. А вон он лежит.
— Можно посмотрю? — Катя живо свесилась с кровати.
— У-у, какой страшенный! Вы его убили?
Как бы в ответ Ванечка ворохнулся, сверкнул красными глазками и, не соображая толком, где он, попытался сесть. Путы ему мешали. Он недоуменно заворчал.
— Отвернись, Катенька, — мягко попросил Григорий Донатович. Она не поняла, чего от нее требуют, но я-то понял: обхватил за плечи и прижал к себе. Гречанинов нагнулся и ребром ладони с ужасной силой врезал по Ванечкиному продолговатому кадыку. Привычно рыгнув, богатырь затих.
— Ну пусти, ну душно же! — Катенька несильно замолотила кулачками. — Ты какой-то совсем дурак стал, что ли, Сашка?
Валерия из своего кресла изрекла:
— И вот на эту занюханную телку ты променял свое счастье, любимый?
— Что дальше? — спросил я у наставника.
— Отведи Катю в ванную, я тут пока приберусь.
Катю я не отвел, а отнес, завернув в простыню. Налил горячей воды, добавил хвойного экстракта. Помыл с мылом, причесал. Катенька сопротивлялась, отпихивала меня, но это была игра. На самом деле ей нравилось купаться. Рассудок ее был помрачен, но не настолько, чтобы бояться воды.
Проколупались в ванной около часу, и когда вышли, в квартире уже никого не было, кроме Гречанинова и Валерии.
— А где же?..
— Ушли, — коротко бросил Григорий Донатович. Они с Валерией мирно пили чай на кухне.
— Капитан тоже ушел?
— Сержант обо всем позаботится, забудь.
Катю я уложил в постель, заставил выпить две таблетки седуксена, и вскоре она уснула. Но перед тем как уснуть, пожаловалась:
— Что-то мне кажется, скоро умру.
— Это от переутомления. Спи.
На кухне я тоже налил себе чаю. Валерия сказала:
— Ишь какой хозяйственный.
Григорий Донатович спросил:
— Уснула?
— Да, все в порядке.
Если бы я ничего не знал про этого пожилого, импозантного мужчину с отрешенным взглядом и про эту милую юную леди с озорной улыбкой на устах, то мог бы решить, что ко мне в гости пожаловали любящие друг друга дедушка с внучкой.
— Затруднение у нас, — сказал Гречанинов, подождав, пока я добавлял в чай меда. — Альтернатива такая. Либо я эту дамочку пристукну и сплавлю на прокорм рыбам, либо она даст гарантию, что отвяжется навсегда. Третьего не дано.
— В чем же проблема?
— Я склоняюсь к тому, чтобы пристукнуть.
Валерия возмущенно надула губки:
— Еще чего! Да я только жить начала. Придет же в голову такое.
— Видишь ли, Саня, умирать она не хочет. Да я и не против. Она хоть садистка, убийца, но вреда от нее особого нет. Такая чистенькая, безмозглая, алчная крыска. Надо только вырвать у нее ядовитые клыки. Рано или поздно все равно попадет в тюрьму. Короче, мараться об нее не хочется, но, с другой стороны, не дает гарантий.
— Вы, дяденька Гриша, напрасно обзываетесь. Вам просто повезло. По папенькиному недосмотру так долго бегаете по Москве… Саша, ты джентльмен или нет?
— Что тебе надо?
— Как же ты позволяешь, чтобы оскорбляли любящую тебя женщину, которую ты лишил невинности.
Чай обжигал глотку, и я подлил в него коньяку.
— Вот гарантия, — напыщенно воскликнула Валерия, ткнув в меня пальцем. — Завтра же поженимся, и вам нечего будет опасаться. Слышишь, любимый?! Телку твою, если уж так приспичило, возьму в горничные. Больше она ни на что не годится.
Умоляюще поглядел я на наставника:
— Григорий Донатович, развеется ли когда-нибудь этот идиотский кошмар?
— Терпение, мой друг! Валерия, последний раз спрашиваю: хочешь жить?
— А вы? — Она была безрассудна, но это впечатляло. Воплощение порока в чудесной упаковке. Ее чары были неодолимы. Она была права: никто никогда ее не убьет по той простой причине, что она бессмертна. Мы все трое об этом догадывались, но не таков был Гречанинов, чтобы поддаваться мистике.
— Значит, так, Саня, — подбил он бабки. — Забираю ее с собой и не выпущу из чулана, пока не сделает то, что нужно.
— А чего вы от нее хотите?
— Да ничего особенного. Собственноручно даст показания о некоторых преступлениях, в которых замешана. Ну и парочку счетов из швейцарского банка переведет на имя некоего икса. На первый раз вполне достаточно.
— Никуда не поеду без любимого! — торжественно объявила Валерия и, подняв чашку с чаем, плеснула ее в лицо Григория Донатовича. Успев отклониться, он влепил ей звонкую оплеуху.
— Вы прямо как папочка! — восхитилась Валерия. — Такой целеустремленный… Любимый, не отпускай меня с ним, а то изменю. Будешь потом локти кусать.
Гречанинов вытолкал ее из квартиры, запихнул в лифт, со мной даже толком не попрощался. Последнее, что я услышал, был Лерочкин душераздирающий смех, донесшийся точно из чрева земли.
