Некоторые улицы и площади без преувеличения можно назвать легендарными. У каждой из них своя история, и даже название представляет целый пласт культуры: Уолл-стрит, Пенсильвания-авеню, Елисейские Поля, Красная площадь, Уайтхолл и, конечно, Родео-драйв.

К ним относится и Сэнд-Хилл-роуд, которая проходит в западной части Стэнфордского университета в Пало-Альто, штат Калифорния. По одну сторону улицы располагается стэнфордский линейный ускоритель, где проводятся сложные ядерные эксперименты, по другую – трех– и четырехэтажные здания за густой листвой деревьев.

Сэнд-Хилл-роуд, может, и не так знаменита, как другие улицы, но для тех, кто ее знает, она является синонимом Кремниевой долины, а также инноваций и технологий, которые меняют мир. Именно на Сэнд-Хилл-роуд обосновались многие венчурные капиталисты, создатели новых компаний, поначалу из Кремниевой долины, а теперь со всего мира. Еще несколько десятков венчурных фирм располагаются на примыкающей к ней Юниверсити-авеню. Они занимаются привлечением средств пенсионных фондов, университетских фондов и богатых семей, которые затем предоставляют людям, начинающим бизнес. Их конечная цель – принести инвесторам в течение трех-пяти лет и даже быстрее прибыль, многократно превышающую первоначальное капиталовложение.

Венчурные капиталисты создают себе имя и прибыль для инвесторов главным образом в сфере технологий – информационных технологий, компьютеров, программного обеспечения, средств связи и биотехнологий. Но в последние годы многие увидели следующий рубеж венчурного инвестирования в «экологически чистых технологиях».

Венчурные капиталисты не одиноки в подобных взглядах. Сегодня в бульоне энергетических инноваций наблюдается такое «большое кипение», которого не было никогда ранее. И происходит оно по всему энергетическому спектру – традиционные источники энергии, возобновляемые источники энергии, альтернативные источники энергии, энергоэффективность. В энергетической индустрии никогда ранее не было такой концентрации на инновациях и технологическом прогрессе. Но кто будет агентами прогресса? Где ожидать прорывов? Кто будет продвигать их из лаборатории на рынок?

Энергетика всегда была сферой науки и технологий. Это в полной мере относится к большинству известных энергетических компаний. В нефтегазовой индустрии доминируют инженеры и исследователи, многие из которых имеют диплом магистра и кандидата наук. Но технологический прогресс в энергетической индустрии сфокусирован на традиционных видах топлива – нефть, природный газ, уголь и атомная энергия. Этот прогресс является результатом непрерывного совершенствования, раздвигания границ технологий. Впрочем, случаются и прорывы, которые коренным образом меняют представление о запасах энергоносителей.

Компании, специализирующиеся на традиционных источниках энергии, занимаются разработкой и альтернативных источников энергии. Сегодня об этом мало кто помнит, но крупные нефтяные компании поначалу были в числе игроков индустрии фотоэлектрических преобразователей. Сегодня некоторые из них являются крупными игроками ветроэнергетики. Но основные их усилия в сфере альтернативных источников энергии сосредоточены на новых видах биотоплива, которое можно транспортировать по трубам и заливать в автомобильные баки и которое относительно совместимо с существующей инфраструктурой.

Венчурные капиталисты, возможно, ищут именно такие новшества. Но также они ищут то, что профессор Гарвардской школы бизнеса Клей Кристенсен называет «подрывными технологиями», – технологии, изменяющие существующий порядок вещей. Многие стремятся найти, профинансировать и поставить на ноги подобие Google в энергетической индустрии, чтобы получить неплохую, пусть и меньшую, чем в случае с Google, отдачу от инвестиций. Они обычно не занимаются созданием новых технологий, а находят, финансируют и направляют новаторов с идеями, новые компании, внедряющие передовые технологии, а также помогают им выйти на рынок¹.

Но откуда берутся новые технологии? Изменения в сфере энергетики, как правило, базируются на фундаментальных исследованиях и прикладных разработках и являются результатом деятельности ученых и инженеров, а также креативных и упорных, а иногда упрямых и отбрасывающих стереотипы новаторов.

В США серьезным игроком в сфере базовых исследований и разработок в послевоенные годы был частный сектор. До 1980-х гг. крупные корпоративные лаборатории таких компаний, как Bell Labs, Westinghouse, RCA и General Electric, занимались фундаментальными исследованиями. Молодые физики нередко считали работу в этих лабораториях более перспективной с точки зрения фундаментальных исследований, чем работа университетского преподавателя. «Руководство Bell Labs предоставляло нам финансирование, защищало нас от внешней бюрократии и все время говорило, что мы не должны довольствоваться лишь научными интересами», – вспоминал бывший министр энергетики США Стивен Чу, который девять лет проработал в Bell Labs².

В период расцвета Bell Labs около тысячи ее сотрудников занимались фундаментальными исследованиями – «делали что-то только потому, что хотели лучше понять то или иное явление», заметил Джон Талли, профессор химии Йельского университета, который проработал в Bell Labs 25 лет. «Одним из ключевых моментов была страсть познания. Она была действительно заразительной». Существенно упрощало весь процесс то, что «финансирование предоставлялось автоматически. Вам не нужно было подавать множество бумаг, как делается тогда, когда заканчивается грант и нужно получить новый».

Однако с ростом требований к квартальным результатам со стороны инвестиционного сообщества «фары» корпоративных исследований были переключены на ближний свет. Фундаментальные исследования стали рассматривать как менее значимые в контексте неотложных краткосрочных потребностей большинства компаний. Или, как выразился один исследователь, в частном секторе «был сужен диапазон терпения». Со временем большинство крупных корпоративных лабораторий исчезли. Штат Bell Labs был постепенно сокращен. «Ваша работа должна была оправдываться в течение более короткого времени», – сказал Талли. В 2008 г. новый владелец Bell Labs, компания Alcatel-Lucent, объявила о сворачивании работ в сфере фундаментальных исследований³.

В условиях сворачивания корпоративных исследований фундаментальная наука, а также исследования и разработки все больше ложились на плечи той структуры, которая в течение последних 70 лет является крупнейшим двигателем и спонсором научного прогресса, – правительство США.

Если и существует что-то определенно не привлекающее венчурных капиталистов, так это научные эксперименты. Однако «научные эксперименты» являются неотъемлемой составляющей прогресса. Стив Чу во время вручения ему Нобелевской премии назвал эксперимент «последним арбитром», поскольку исследования и разработки – это фундамент. Правительство сегодня является основным генератором фундаментальных исследований в США, причем не только в области энергетики, но и, за исключением фармацевтики, в большинстве других областей⁴.

Правительство с первых лет существования республики стимулировало инновационную деятельность в основном с целью повышения обороноспособности страны. В 1794 г. Джордж Вашингтон, недовольный характеристиками мушкетов, создал группу государственных военных заводов, развернув тем самым первую исследовательскую инициативу американского правительства. Ее цель заключалась в замене ружей, изготовлявшихся вручную мастерами, ружьями с взаимозаменяемыми деталями, упрощавшими и ускорявшими производство. Это новшество – взаимозаменяемые детали, которое стали называть американской системой производства, имело очень важное значение для становления Америки как промышленной державы⁵.

Но только после Второй мировой войны правительство взяло на себя гораздо более широкие обязательства по поддержке фундаментальных исследований и всей системы исследований и разработок. Исследования и разработки обеспечивают ускорение экономического роста, повышение качества жизни и укрепление национальной безопасности. Получая Нобелевскую премию по экономике, Роберт Солоу, экономист Массачусетского технологического института, лауреат Нобелевской премии, отметил, насколько важна инновационная деятельность – перемещение технологий «из лаборатории на завод» – для экономического роста. Исследования и разработки в области энергетики необходимы для решения более конкретных задач, как то энергоснабжение, рациональное использование, энергетическая безопасность, воздействие на окружающую среду, а также изменение климата. Временные горизонты для инноваций в энергетике зачастую значительно больше, чем могут позволить себе компании или инвестиционные фонды. Так, для создания скрубберов, пригодных для удаления диоксида серы на угольных электростанциях, понадобилось четыре десятилетия и четыре технологических поколения. Чтобы получить эффективную технологию извлечения метана из угольного пласта, понадобилось 15 лет исследований. При таких временных горизонтах рыночная волатильность, неопределенность и перебои в финансировании очень дорого обходятся с точки зрения упущенных возможностей⁶.

Министерство энергетики США поддерживает исследования и разработки, которые осуществляются как национальными лабораториями вроде Лос-Аламосской, Ок-Риджской и Национальной лаборатории возобновляемой энергетики, так и университетскими учеными, частными подрядчиками и компаниями. Только в 17 национальных лабораториях Министерства энергетики трудится свыше 12 000 кандидатов наук, что делает его крупнейшим работодателем для ученых в мире. Также министерство энергетики является «министерством физических наук» – оно поддерживает почти половину всех исследований в области физики в США, в том числе деятельность 111 лауреатов Нобелевской премии⁷.

Уровень расходов правительства США на исследования и разработки в области энергетики часто менялся в зависимости от цен на нефть. Наихудшим для исследований и разработок в области энергетики стал 1998 г., когда цены на нефть рухнули. Расходы вновь стали расти в начале нового столетия. Вместе с тем финансирование исследований и разработок остается на низком уровне, принимая во внимание масштабы таких задач, как использование энергии, энергетическая безопасность и потребность в инновациях⁸.

Еще полдесятилетия назад венчурные капиталисты, по словам одного из них, даже не знали, «как пишется слово “энергетика”». Но они определенно играли роль преобразователей в капитализме и на рынках с середины XX в.

Некоторые утверждают, что венчурный капитал – вложение средств в новые компании, ставка на предпринимателей и новаторов – появился гораздо раньше. «Одним из первых венчурных капиталистов была королева Испании Изабелла, которая оказала финансовую поддержку Колумбу», – сказал Уильям Дрейпер III, венчурный капиталист со стажем. Она поверила в команду управленцев под руководством Христофора Колумба. «Она, заглянув Колумбу в глаза, решила, что этот парень действительно может добраться до какой-нибудь земли и привезти оттуда драгоценные камни». Финансирование, которое Дж. Морган предоставлял электрической компании Томаса Эдисона в 1870-х и 1880-х гг., определенно можно считать прототипом венчурного капитала.

Очертания современного венчурного капитала появились перед Второй мировой войной. Портфель одного из новаторов, J. H. Whitney and Co., включал в себя апельсиновый сок Minute Maid, систему Technicolor и даже фильм «Унесенные ветром». По легенде, один из партнеров J. H. Whitney придумал для этого нового типа инвестирования название «частный авантюрный капитал». Но оно было не очень подходящим, поскольку говорило о чрезмерном риске, даже опрометчивости. Какой же доверительный управляющий пустится в «авантюру» на средства, вверенные ему для осмотрительного управления? Поэтому позже название подкорректировали, преобразовав в «венчурный капитал»⁹.

Однако современная индустрия венчурного инвестирования, сконцентрированного на технологиях, родилась благодаря одному человеку, строгому, но харизматичному профессору Гарвардской школы бизнеса – Жоржу Дорио, которого также называют «генералом Дорио». Сын одного из основателей автомобильной компании Peugeot, Дорио эмигрировал из Франции вскоре после окончания Первой мировой войны и поступил в недавно созданную Гарвардскую школу бизнеса. В ней он проработал в качестве профессора 41 год.

Дорио преподавал курс под названием «Производство» студентам-второкурсникам, который впоследствии стал знаменитым. Он не практиковал классический метод анализа конкретных ситуаций, а лишь читал лекции, где рассматривались аспекты управления коммерческим предприятием. Обожавший афоризмы и мудрые советы, Дорио часто говорил своим студентам, что первым делом в The New York Times следует читать некрологи и учиться на жизненном опыте «великих людей». Для тогдашних еще полностью мужских групп у него была даже лекция о том, как выбрать жену.

Вторая мировая война сделала Дорио одним из первых венчурных капиталистов. Он стал главой подразделения исследований и разработок Квартирмейстерской службы, которое должно было «выявлять неудовлетворенные потребности солдат и контролировать процесс разработки новых продуктов, предназначенных для удовлетворения этих потребностей». Дорио контролировал разработку всего – от водоотталкивающей одежды и армейских сапог, необходимых солдатам в Европе, до неприкосновенного запаса продуктов и бронежилетов для морских пехотинцев, получивших название «Дорон». Он также сыграл ключевую роль в разработке синтетического каучука, потребность в котором резко выросла после того, как японцы захватили большинство каучуковых плантаций Юго-Восточной Азии. Из всего этого Дорио вынес важный урок. Как он выразился, современная война – это «на самом деле прикладная наука»¹⁰. После войны он применил этот урок на практике в частном секторе.

В 1945 г., когда война завершилась, Дорио – теперь генерал Дорио – вернулся в Гарвард. Используя свой военный опыт, Дорио основал компанию American Research and Development (ARD). Он, как отметил один его коллега, «первым поверил в то, что у организованного финансирования предпринимателей есть будущее». По собственным словам Дорио, его работа как венчурного капиталиста заключалась в том, чтобы связывать крупные компании с ресурсами, но не имеющие возможности заниматься инновационной деятельностью, с учеными и изобретателями с идеями, но без средств, которые «отчаянно пытались стать плохими бизнесменами».

Хотя сам Дорио был тесно связан с Гарвардом, его ARD в основном занималась коммерциализацией технологий, разработанных в Массачусетском технологическом институте (MIT). MIT, в отличие от других университетов, не стеснялся связывать свои лаборатории и учебные аудитории с рынком. Более того, это было частью его миссии, в отличие от большинства университетов Лиги плюща, которые создавались как школы богословия. MIT согласно его уставу 1861 г. должен был способствовать «практическому применению науки в сочетании с… коммерцией».

Несмотря на свой довольно автократичный стиль управления, Дорио привлек ряд талантливых коллег, в том числе молодого кандидата наук, окончившего аспирантуру MIT, Самуэля Бодмана, который позднее стал министром энергетики США. «Жорж Дорио был человеком с неоднозначными качествами, – вспоминал Бодман. – С одной стороны, он был притягательным, обходительным и замечательным. С другой стороны, он был склонен к интеллектуальному доминированию и мог обращаться с людьми довольно бесцеремонно».

Венчурный бизнес был делом нелегким. «Не идите в венчурные капиталисты, если вы хотите спокойной жизни!» – любил говорить Дорио. Каждая компания, какой бы успешной она ни стала впоследствии, прошла по меньшей мере через пару кризисов или катастроф, неотъемлемой частью которых, по словам Дорио, были телефонные звонки «в два часа ночи, когда вам сообщают об очередном происшествии».

В 1960-х гг. территория вокруг большого Кеймбриджа, штат Массачусетс, включавшего в себя и Гарвард, которая тянулась на север и на запад вдоль автострады 128, стала первым крупным инкубатором новых технологий в стране.

ARD соприкоснулась с энергетикой лишь пару раз, один раз с нефтедобывающей компанией Zapata Off-Shore, основанной недавним выпускником Йельского университета Джорджем Бушем-старшим. Но это были исключения. «Энергетика требовала слишком много денег, – вспоминал Бодман. – Именно поэтому мы с ней не связывались. Она считалась вотчиной крупных компаний. Даже мысль о том, что там могли быть перспективы у маленькой компании, представлялась нелепой»¹¹.

Еще более крупный центр венчурного капитала вырос в другом месте. Этим местом был Стэнфордский университет, а инициатором его создания – Фредерик Терман, декан инженерного факультета, а позднее проректор Стэнфордского университета. Работая над кандидатской диссертацией в MIT, Терман увидел, насколько важна связь исследовательского университета с рынком, и твердо решил создать высокотехнологичную индустрию среди фруктовых садов университетского городка Стэнфорда в долине Санта-Клара. Так «долина услады сердца» превратилась в Кремниевую долину. Среди прочего, Терман создал Стэнфордский технопарк, чтобы связать университет с деловым миром. Именно благодаря Терману познакомились два выпускника Стэнфорда Уильям Хьюлетт и Дэвид Паккард. В результате на свет появилась Hewlett-Packard, крупнейшая компьютерная компания в мире¹².

На основе видения Термана сформировалась оригинальная, со множеством взаимосвязей экосистема Кремниевой долины, которая включает в себя Стэнфорд и Калифорнийский университет в Беркли, венчурных капиталистов с Сэнд-Хилл-роуд, с Юниверсити-авеню и из Сан-Франциско, а также ученых, инженеров и предпринимателей. Одной из первых венчурных фирм, которые оказали большое влияние на формирование Кремниевой долины, была Kleiner Perkins (позднее – Kleiner Perkins Caufield & Byers), основанная в 1972 г. Изначально партнерами в ней были Юджин Кляйнер, семья которого бежала из Вены в годы Второй мировой войны и который позже примкнул к одному из первых стартапов Кремниевой долины, и Том Перкинс, который окончил MIT и Гарвардскую школу бизнеса, работал в Hewlett-Packard и слушал курс «Производство» Жоржа Дорио в Гарвардской школе бизнеса.

Kleiner Perkins решила усовершенствовать модель венчурного бизнеса, превратить его в нечто, отличное от традиционной финансовой деятельности, а также от традиционных исследований и разработок. Это означало непосредственное участие во всем – от управления и разработки стратегий до доводки технологий и поиска талантов. Такая модель стала общей для венчурного бизнеса. В отдельных случаях она включала концептуализацию потребностей и технологий для удовлетворения этих потребностей, а затем поиск технологов и предпринимателей для воплощения идей в жизнь. Весь процесс был сконцентрирован на ускорении выхода на рынок. Верный способ получить отказ в венчурном финансировании тогда заключался в представлении бизнеса стартапа как «научный эксперимент». С тех пор ничего не изменилось. Венчурные капиталисты, по их словам, «отслеживают происходящее в университетских лабораториях», однако они как можно дальше обходят то, что кажется научным экспериментом. Именно в этом заключается главное различие между венчурным капиталом и собственно исследованиями и разработками, где важен именно эксперимент¹³.

Genetech, Apple Computer, Adobe, Google, eBay, YouTube, Facebook – все эти компании вышли из Кремниевой долины, наряду со многими другими, которые, может быть, не столь известны, но технологии которых значат очень много для современного мира.

Однако долгие годы энергетика не представляла особого интереса для венчурного капитала. Ею занимались Bell Labs и другие крупные лаборатории известных компаний, национальные лаборатории, исследовательские институты и университеты, но только не венчурные капиталисты.

Одним из немногих исключений была Нэнси Флойд. Она создала первую венчурную фирму, специализирующуюся исключительно на энергетике. После распада телефонной монополии AT&T в начале 1980-х гг. она участвовала в создании телекоммуникационной компании, которая позже была продана IBM. «Я увидела, какую роль может сыграть технология в разрушении регулируемой отрасли», – вспоминала Флойд.

В 1994 г. Флойд решила создать свою венчурную фирму Nth Power, чтобы воспользоваться возможностями дерегулирования электроэнергетической отрасли. Однако ни ее, ни Nth Power никто не ждал. Три года она провела в разъездах, встречаясь с инвесторами по всему миру, как оказалось, совершенно незаинтересованными инвесторами. Поскольку ее средства подошли к концу, Флойд стала останавливаться в гостиницах, где за ночь брали $39, что давалось ей непросто, ведь, по ее словам, «она не девчонка, привыкшая останавливаться в номерах по $39 за ночь».

Но она по-прежнему демонстрировала то, что позднее назвала «общим качеством всех успешных предпринимателей», – упорство, и в 1997 г. ей наконец удалось привлечь средства нескольких инвесторов. Легче от этого, правда, не стало. Первые несколько лет напоминали «сизифов труд»¹⁴.

Еще одним инвестором, ранее других пришедших в энергетику, был Айра Эренпрайс, партнер компании Technology Partners. Впервые Эренпрайс вложил средства в энерготехнологическую компанию в конце 1990-х гг. «Большую часть своей карьеры я провел в сфере IT, где в соответствии с законом Мура каждые 18 месяцев появляется следующее поколение продуктов, – сказал Эренпрайс. – Когда, как председатель совета директоров энерготехнологической компании, я стал соприкасаться с энергокомпаниями, то узнал, что линза инноваций, через которую они смотрят, – это десятилетия».

Эренпрайс тоже чувствовал себя одиноким в этой сфере. «Мои собратья по венчурному бизнесу считали, что я утратил рассудок, – вспоминал он. – А друзья говорили, что я ставлю крест на карьере»¹⁵.

Примерно в 2003–2004 гг. сообщество венчурных капиталистов вдруг увидело возможности в сферах энергетики и экологически чистых технологий. Причиной был не только рост цен на энергоресурсы. «Обеспечение энергетической независимости США, проблема глобального потепления и наличие технологий, которых у нас не было в 1979 г.» – вот как Рэй Лейн, партнер Kleiner Perkins, объяснил решение своей фирмы войти в энергетическую индустрию. Масштабы возможностей впечатляли. В своем анализе Kleiner Perkins оценила годовой рынок информационных технологий в $1 трлн, а годовой рынок энергетических технологий – в $6 трлн.

Ручеек венчурных инвестиций в индустрию экологически чистых технологий превратился в поток. Если в 2001 г. объем инвестиций в эту сферу в США составлял $286 млн, то в 2011 г. он увеличился до $4,6 млрд, т. е. почти в 15 раз. В 2012 г. на экологически чистые технологии приходилось 14 % всех венчурных инвестиций в США¹⁶.

Роберт Меткалф – одна из легенд индустрии информационных технологий. Он изобрел технологию Ethernet, которая сделала возможным создание локальных сетей, связывающих компьютеры в офисах и в домах. Он также был членом совета директоров компании, разработавшей PowerPoint, инструмент подготовки большинства презентаций. Меткалф награжден Национальной медалью в области технологий. Выпускник MIT, он вернулся из Кремниевой долины, чтобы присоединиться к Polaris, бостонской венчурной фирме.

Меткаф присутствовал 6 мая 2005 г. на церемонии введения Сьюзан Хокфилд, нейробиолога по профессии, в должность 16-го по счету ректора MIT. На этой церемонии Хокфилд заявила, что «университет обязан» заниматься энергетическими вопросами. Для венчурного капиталиста, который держал руку на пульсе тенденций в исследованиях MIT, это был ясный сигнал. Вернувшись к себе, он сообщил коллегам: «Сьюзан Хокфилд сказала, что MIT будет заниматься энергетикой, поэтому и мы будем заниматься ею». Так Polaris стала одним из первых инвесторов в сфере экологически чистых технологий.

Но приведет ли кипучая инновационная деятельность к появлению подрывных технологий? Или хотя бы породит новые компании, которые окажут заметное влияние на баланс источников энергии? Винод Хосла, известный венчурный капиталист, специализирующийся на экологически чистых технологиях, сказал, что венчурный капитал сделает с энергетикой то, что он сделал со старой компьютерной индустрией, где господствовала IBM, и старой индустрией телекоммуникаций, где господствовала AT&T, – пошатнет позиции известных компаний, изменит бизнес-модель и приведет новых конкурентов. Существовала и другая точка зрения на этот счет. Роберт Меткалф видел потенциальный пузырь в сфере зеленых технологий, который в конце концов должен был лопнуть. Но если смотреть шире, это все равно ускоряло разработку новых технологий. «Пузыри ускоряют инновационную деятельность», – сказал Меткалф. А один из побочных продуктов инновационной деятельности – «неожиданные открытия»¹⁷.

Реальный опыт неоднозначен. Несмотря на несколько стратегических продаж и резонансных IPO, в целом члены сообщества венчурных капиталистов поняли, что энергетика – это более сложный путь, чем они предполагали, исходя из своего опыта в других секторах. Поняли это и предприниматели. Calpers, крупнейший пенсионный фонд в США, вложил почти $1 млрд в экологически чистые технологии. Однако пока, по словам одного из его директоров, инвестирование в них является «выбрасыванием денег на благие цели».

Энергетика, по крайней мере производство энергии, отличается от всего прочего в плане времени, денег и масштабов. «На мой взгляд, между цифровым миром и энергетическим миром мало общего, – говорит Рэй Лейн. – В энергетике закон Мура не действует. Здесь действуют законы термодинамики, физические связи, химические реакции и биологические системы. Это чувствительная к политике, зрелая, капиталоемкая индустрия, которую инвесторы должны понимать. Я советую оставить большинство уроков, вынесенных во время работы в цифровой индустрии, дома». В энергетической сфере время разработки новой продукции существенно больше, энергетической компании необходим гораздо больший начальный капитал, чем типичному стартапу в сфере информационных технологий или программного обеспечения, а затем требуются еще несколько раундов масштабного финансирования. В процессе реализации проектов могут происходить непредвиденные задержки и значительный рост затрат. К тому же продукция продается отраслям, которые настороженно относятся к новым технологиям из-за стоимости и риска перебоев в сложной производственной системе. Кроме того, у энергогенерирующих установок, как правило, большой срок службы. Потребители могут менять компьютеры каждые три года, а мобильные телефоны – каждые два года, энергокомпании обычно эксплуатируют электростанции в течение 50–60 лет.

Короче говоря, на все требуется больше времени. Существенные изменения в энергетике необязательно происходят за три-пять лет – период, привычный для венчурного капитала. Как отметил Стивен Кунин, бывший заместитель министра энергетики по вопросам науки и бывший проректор Калифорнийского технологического института, «даже на ускоренное преобразование в энергетической сфере требуются десятилетия». К тому же здесь очень непросто осуществлять интеграцию систем. Объединить три или четыре десятка различных технологий в рамках одной энергосистемы значительно сложнее, чем создать новое приложение для iPhone.

Поскольку энергетика является жизненно важным сектором, она очень сильно регулируется, и вопросы, связанные с нею, нередко вызывают споры. Как следствие, она является объектом «политических интересов», как отметил профессор Эрнест Мониц, бывший руководитель программы MIT Energy Initiative и нынешний министр энергетики. «Это крайне сильно влияет на то, что требуется для ведения инновационной деятельности, а также для внедрения и расширения новых технологий»¹⁸.

Конечно, аналог Google может появиться и в энергетике. Возможно, это происходит прямо сейчас, но осознаем мы это, наверное, лет через пять. В конце концов, сколько людей слышали о Google в 1998 г.? Но энергетика – сфера совершенно иная. Google помогала создать новую индустрию – поиск в Интернете, – а не отбирать рыночную долю у существующих поставщиков товаров, от которых зависит вся экономика.

В 2009 г. администрация Обамы твердо решила вывести расходы на исследования и разработки в области энергетики на невиданный ранее уровень. Пакет мер по стимулированию экономики администрации Обамы предусматривал вливание десятков миллиардов долларов в энергетику и энергоэффективность. Вливание подкреплялось налоговыми льготами, призванными стимулировать инвестирование в экологически чистую энергетику. Это также означало существенное, пусть и временное, увеличение расходов на исследования и разработки.

Большая часть расходов была направлена на борьбу с изменением климата. Это требовало ускоренной разработки новых технологий. Все это предприятие необходимо было организовать в соответствии с «теорией инновационной цепочки», которая предполагает создание знаний (научной базы для экспериментирования), изготовление опытных образцов, демонстрацию, коммерциализацию и, наконец, выход на рынок. Состав действующих лиц этого предприятия варьирует от физиков-теоретиков и предпринимателей до венчурных капиталистов, крупных компаний и, конечно же, арбитров последней инстанции – потребителей.

Однако здесь не просто что-то изобретается и затем выводится на рынок. Здесь предполагается высокая степень взаимодействия между отдельными этапами, а необходимая обратная связь генерируется посредством «обучения в процессе работы» и «обучения в процессе использования». Роль правительства, по словам Мэтью Роджерса, сотрудника министерства энергетики, курировавшего программу стимулирования, заключалась в «повышении скорости продвижения идей от одного конца цепочки к другому. Экологически чистая энергия считается дорогой. Единственный способ уйти от этого – внедрять инновации». Иными словами, как говорил генерал Дорио во время Второй мировой войны, нужно поставить «прикладную науку» на службу обществу.

В рамках новой программы инновационной деятельности было выделено 10 приоритетов – от автомобильных аккумуляторов и солнечной энергии до биотоплива и улавливания и захоронения углекислого газа. По каждому из направлений цель заключалась в достижении гораздо более высокой эффективности и более низкой стоимости. И по каждому из направлений финансовая поддержка предоставлялась 5–10 проектам – предполагалось, что они будут конкурировать друг с другом и, таким образом, повысят вероятность успеха. Естественно, никто не знал, какие из них в итоге окажутся успешными, а какие – нет. Это природа исследований и разработок. «Инвестирование в исследования и разработки сродни игре в кости, – сказал Чу. – Мы готовы к неудачам, но вместе с тем ожидаем и успехов»¹⁹.

Одна инициатива – это ARPA-E, Агентство перспективных исследований в области энергетики. Оно было создано по образцу Агентства перспективных исследований при министерстве обороны (DARPA), в задачи которого входило выявление новых потребностей и проблем, а также «далеких идей», и их финансирование на долгосрочной основе. Благодаря DARPA стали возможными многие из важнейших достижений в области вычислительной техники, в том числе GPS и Интернет. Но даже в случае с Интернетом с момента формулирования проблемы и до запуска технологии в эксплуатацию прошло почти три десятилетия.

Если финансирование и концентрация сил в сфере исследований и разработок останутся на высоком уровне, результаты могут быть весьма существенными и даже удивительными²⁰.

Одна из заповедей венчурного капитала – «Не занимайся научными экспериментами». Однако сам венчурный капитал, как и все другое в сфере энергетических исследований, является частью очень крупного эксперимента, который должен дать ответ на важный вопрос: может ли сегодняшняя мировая экономика, оцениваемая в $65 трлн, быть уверенной в том, что у нее будет энергия, необходимая для роста в течение двух десятилетий до $130 трлн? И в какой мере такая экономика, 80 % энергетических потребностей которой удовлетворяется за счет углеродсодержащего топлива, может перейти на другие источники энергии? Ответы на эти вопросы не очевидны.

Этот эксперимент – дело не только будущего. Он уже начался. Сегодня он принимает несколько форм, в том числе использование энергии ветра, энергии гигантской печи под названием «Солнце», энергии, того, что растет на земле, повышение эффективности использования энергии и преобразование транспорта, на котором мы ездим.