Глава 9. Лето 964 г. Поднепровье – земли вятичей. Поражающий фактор
В прозрачной воде отражалось солнце. Сияло, переливалось мелкими волнами, гладило по спинкам и плавникам сновавшую по всей отмели серебристую рыбью молодь. Отражались в реке густые заросли краснотала, ветлы и клонящиеся ветвями к воде ивы, напоминавшие плачущих дев.
Скинув за кустами рубаху, Женька, ступив на горячий песок, вскрикнула и побыстрее зашла в воду. Ступала со всей осторожностью, не шумела – место казалось укромным, но мало ли, кто тут, рядом, мог быть?
Девушка бесшумно зашла по пояс, присела, не поднимая брызг, поплыла, щурясь от бьющего в глаза солнышка. На стремнину плыть опасалась – вдруг да увидит кто? – плескалась на отмели, отмываясь от липкой болотной грязи. Выкупавшись, постирала рубаху, разложила сохнуть в траве и снова зашла в воду, поплавала, улеглась на спину, закрыв глаза.
Беглянке представилось лето – не это, древнее, а то, туристское, которое «маленькая жизнь». С искристыми – до неба! – кострами, с походами, с песнями, с золотистым загаром и до отказа забитой фотками флэшкой: «вот, это мы порог проходим, а это – байду проколотую заклеиваем, а это – сушимся у костра, а вот здесь…»
Вспомнилось, как вот так же купались с девчонками – голыми. Мылись, стирались… а парни затаились в кустах да потом с хохотом ка-ак брызнули водицей…
– Ой!
Распахнув глаза, Женька нащупала ногами дно, встала – кто-то только что окатил ее водою!
Господи! Лодка. А в ней – двое молодых парней. Сидят, ухмыляются…
Волхвы!
Нагнали таки…
Вот один помахал рукой. Издеваются, сволочи!
Повернувшись, девушка поспешно нырнула, стараясь проплыть под водой как можно больше, выбравшись уже на самом краю отмели, ближе к берегу. Понимала, что, наверное, тщетно – догонят, или возьмут на стрелу… или даже коротким копьем – сулицей – угодят прямо промеж лопаток, загарпунят, словно какую-нибудь там рыбину…
Ах, как же сдавило грудь… и горло… так хочется вынырнуть, вздохнуть… Нет! Рано еще! Нельзя… А впрочем, что ж теперь – утонуть, что ли?
Женька вынырнула совсем рядом с берегом, возле спасительной сени ив… И едва ль не уперлась головой в низкий борт лодки!
Сидевшие там парни засмеялись:
– Славно ты плаваешь, госпожа! Словно рыба. Фарлаф, вон, так не сможет.
– Кто не сможет? Я не смогу? Да клянусь Фрейей…
Один из парей, светленький, сбросив перевязь с мечом, принялся стягивать с себя рубаху.
Боже! Фарлаф! А второй… второго княжна тоже где-то видела…
Не волхвы!!!
Свои, черт побери! Свои – варяги. Свенельдова дружина, ага! Но… как они здесь оказались?
– Тебя ищем, госпожа, – радостно пояснил… Рулаф! Да, да, именно так и звали этого молодого рыжего викинга.
– Ищете?
– Да вот уже – нашли!
Женька запоздало прикрыла грудь рукою, фыркнула:
– Ну, чего пялитесь-то? Отвернитесь! И обождите чуть, я сейчас.
Торопливо выбравшись из воды, девушка бросилась к лугу, натянула на себя почти высохшую уже под жаркими лучами солнца рубаху. Хоть не голая… Не совсем… Хотя – как посмотреть. Ла-адно, чего уж теперь-то.
Пригладив волосы, княжна спустилась к воде:
– Вы что же, вдвоем здесь?
– Почему же вдвоем? – Пожав плечами, Рулаф неожиданно расхохотался, весело, заливисто и громко – на всю реку.
Отсмеявшись, икнул да кивнул на своего напарника:
– С этаким-то лентяем от самого Кенугарда сюда грести? Непосильное дело, клянусь молотом Тора! На перестрел выше по реке, за излучиной – две наших ладьи, – пояснил рыжий. – Две дюжины воинов, не считая Эйнара-хевдинга.
– А, так и Эйнар с вами!
– Ну, а кто ж?
Парни помогли Женьке забраться в челнок, хоть девушка и не нуждалась в особой помощи, а все ж приятно было – и ей, и им. Княжна угнездилась на носу лодки, варяги взялись за весла – поплыли, даже, можно сказать, понеслись – весело, с ветерком, с брызгами.
По пути Рулаф и обсказал, что, едва только юная княжна Малинда отправилась на моление, по всему Подолу поползли упорные слухи о том, что в тех местах объявились вдруг ни с того ни с сего злобные враги – печенеги.
Кто такие слухи распускал и зачем – девушка догадалась сразу: конечно же, те, кто ее и похитил, – жрецы. Таким вот образом перед Ольгою обставлялись. Правда, сволочуги поганые, перестарались, вызвав серьезные опасения у старой княгини и самого Свенельда. Вот и отправилась варяжская дружина на выручку – да, как видно, не зря!
Опять в Киев…
Беглянка на секундочку закручинилась, именно что на секундочку, ибо хорошо понимала – уж лучше так, нежели принять ужасную смерть от гнусных лап языческих полудурков-волхвов! Кстати, в Киеве можно будет вновь подумать о побеге… и встретиться с Велесием… ах…
В Киеве, в Николаевской церкви, в честь спасения юной княжны от злых печенегов (по другой версии – хазар) был затеян торжественный молебен, разумеется – тайный, только для своих. Даже, казалось бы, столь влиятельная и уважаемая княгиня Ольга не могла себе позволить проповедовать, возносить христианство открыто – донесли бы сыну враз! Непростые нынче на Руси складывались времена для христианской веры, прямо сказать – недобрые. Впрочем, они и раньше-то тоже добром не блистали.
В детинце и на Подоле для народа устроили пир – выкатили бочки с брагою да крепким свежесваренным пивом, позвали скоморохов-затейников – радуйтесь, люди киевские, пейте, веселитесь! Шутка ли – печенеги мерзкие едва ль Малинду-княжну не примучили! Неизвестно, что бы было бы, кабы не славный воевода Свенельд.
К слову сказать, славный воевода Свенельд радовался вполне искренне, с самых первых дней появления Женьки испытывая к ней вполне родственные чувства – так уж сложилось, да девчонка и сама постаралась, чего уж.
Старый воин был весьма польщен, когда княжна, явившись на варяжский двор, лично поблагодарила дружину за свое спасение, не поленившись поцеловать каждого – каждого! – случившегося рядом гридя в губы. А уж Свенельда зацеловала совсем!
Женька уселась за стол рядом с воеводою, выпила кубок браги… Своей ее здесь считали, своей! Коли так, так, может, с варягами и свалить – типа в поход дальний? Эх, мечты, мечты – кто ж без мужа отпустит-то? А муж, великий князь киевский Святослав Игоревич, ныне у вятичей. Примучивает под свою руку: типа, вы тем не платите, платите нам, а не будете, тогда ужо! Обычный рэкет, обозванный опившимися сливянки историками «укреплением государственности». Этак и у нас в России в крысиные девяностые полным-полно народишку таким вот макаром «государственность укрепляли». Впрочем, бог с ним, со Святославом – княжна по нему и не скучала особенно – ведь рядом Велесий был… Ну, не то чтобы уж совсем рядом, но…
Женькиному нежданному возвращению парень сильно обрадовался – не чаял уж и увидеть возлюбленную свою! Так рад был, что целый день ходил сам не свой, не отводя от девы влюбленно-восхищенного взгляда, а вечером, едва стемнело, терпеливо поджидал у крыльца. Времена стояли простые, патриархальные, даже для владетельных особ – сонмища придворных за княжной не таскались, челядинки-девки да Здрава-управительница дожидались возвращения юной хозяйки в людской, коротая вечер за прялками и доброй женской беседой.
Отпустив провожавших ее гридей, княжна устало уселась на высокую ступеньку крыльца – немного отдышаться после славного пира, прийти в себя. В голове приятно шумело, в бархатно-черном небе сверкали звезды, а месяц, казалось, висел прямо над крышею, низко-низко, прямо рукою можно достать.
Женька вытянула руку… засмеялась…
– Мила! – вышел из темноты Велесий. – Я так ждал тебя… так… Как же ты…
– Потом расскажу. – Княжна хмыкнула и сдвинулась в сторону. – Садись, со мной посиди. Эх, сейчас покурить бы! Да волхвы, суки, последние сигаретины увели… и зажигалку! Чтоб им обкуриться. Ну! Что ты встал-то?
– Неможно нам здесь, вместе. – Нервно оглядываясь по сторонам, юноша облизал губы. – Если только на задний двор пойти. Там никого сейчас.
– Так идем! – Девушка тут же вскочила и, спустившись с крыльца, протянула Велесию руку.
Они уселись на каком-то бревне, отесанном и пахнувшем свежею стружкой, как видно, приготовленным для строительства нового амбара. Женька была в новом варяжском сарафане, нарядном, из плотной, синей, похожей на джинсовку, ткани; широкие лямки закалывались изящными золотыми фибулами с изображением каких-то невиданных зверей и птиц. Конечно, княжна предпочла бы сейчас остаться в одной – надетой под сарафан – тунике с короткими рукавами, так было бы куда как эротичнее, впрочем…
Велесий взял ее ладонь в свою:
– Какая у тебя рука… горячая…
– Только рука?
Теперь уже девушка перехватила ладонь своего возлюбленного, погладила ею себя по груди, даже сквозь ткань ощущая возбуждающее тепло.
И вот уже потерлась щекой о щеку любимого, обняла жарким поцелуем губы…
Нахлынувшего желания не скрывали оба. Тем более здесь, на заднем дворе, было довольно темно – месяц скрывался за крышей высившегося рядом амбара.
Не говоря ни слова, княжна начала первой – живенько сняла с Велесия пояс, бросила рядом с бревном, запустила под рубаху ладонь… потом, чуть отпрянув, расстегнула фибулы, с нарастающим волнением чувствуя на своей груди горячую ладонь возлюбленного…
– Ах…
Ах, как грудь наливалась соком, а внизу живота разгоралось, побежало по всему телу щемящее озорное пламя. Нежные руки юноши проникли под подол, ласкали, гладили бедра, раздувая нешуточный пожар страсти, так, что Женька уже не могла больше ждать… и не ждала уже…
Великая княгиня, покуда юные рабыни омывали в широкой кадке ее старческие, натруженные, вспухшие венами ноги, рассеянно слушала приглашенного монаха, вполголоса читавшего наизусть житие святого Иакова. Не столько слушала Ольга, сколько думала про себя, рассуждала, иногда горестно вздыхала и сурово поджимала губы.
Непростые настали времена, суровые – ополчилась на мирных христиан мерзкая языческая погань, и во главе всей этой погани был ее собственный сын! После смерти крестного, великого императора ромеев Константина, Царьград погрузился в кровавую склоку, а Ольга, потеряв опору, вынужденно хватаясь за соломинку, обратилась к императору немецкому, Оттону. Тот прислал Адальберта, епископа… едва не погибшего на жертвеннике Перуна! Вот уж, поистине, самому бы епископу защиты искати, где тут о других думать.
Не вышло с Адальбертом, увы. Да и из Царьграда приходят дурные вести… Туда Раскоряк, верный боярин и тайный христианин, ныне спешно отправился – сам вызвался, молодец! Может, что и вызнает в Империи? Может… только вот в Киеве его нынче нет – и это утрата большая. Нынче каждая христианская душа на счету!
– Кто там скребется? – Услыхав почтительный стук, княгиня прервала чтеца и повернула голову.
– Здрава-постельница к тебе, госпожа, – с поклоном доложил тиун. – Осмелела – говорит, ты, великая госпожа, мол, ей сама велела, чтоб…
– Так.
Коротко кивнув, Ольга отпустила монаха и, выгнав рабынь, милостиво разрешила простолюдинке припасть к ее ногам.
– Ой, госпожа моя… ой, госпожа…
Круглое добродушное лицо Здравы от оказанной чести пошло красными пятнами – еще бы, не каждому дозволяют вот так…
– Полно, хватит кланяться, – махнула княгиня. – Докладай!
– Ой, гопожа моя… – Здрава низко опустила голову. – Снова она с этим…
– С Велесием?!
– С… ним…
– Что делали – миловались?
– Что ты, что ты, матушка! Такого не видела… А токмо сидели рядком на крыльце! А потом сгинули куда-то…
– Сына моего, князя, позорили! Сидели… И – все?
– Боле ничего не видала, моя госпожа! – Постельница бросилась на колени.
– Прочь пошла!
Едва ль не пинком выпроводив Здраву, княгиня крепко задумалась, ибо поразмышлять было над чем, вернее – над кем. Невестка ей, конечно же, не нравилась – больно уж дерзка, непочтительна, на язык погана! Однако – христианка, так. Пусть и нерадивая, но… нынче каждый христианин – на особом счету. Отравить ее… или даже наказать просто… к Свенельду побежит жаловаться, к язычникам. Оно надо? Так – отравить? Тоже нехорошо – через невестку можно варягов к себе подобрати… Свенельд не вечен, стар, а младые варязи пред юной княжной млеют – об том давно докладывали. Эх…
Ольга покривила губы и перекрестилась: ох, непросто великой княгинею бытии! Особенно – княгиней гонимой. Гонимой, пусть и в открытую, да зато – собственным сыном-язычником!
Нет! Нельзя невестку губить! А вот шпыня того, Велесия… То – дело другое.
Стоял жаркий июль, или, по-местному – червень, когда «на дворе пусто, да в поле густо». Налились в полях озимые, пошли во всход гречиха с овсом, крестьяне начинали жать рожь. На первый сжатый сноп всегда устраивали праздники – «именинницы» – первый сноп так и называли – именинник, вечерами же выходили смотреть, как месяц в небе «играет», прячется за реденькими розовыми облаками.
Душно, знойно днем, да и работы невпроворот, а вот вечерком можно и выкупаться – весь Днепр на Подоле смехом да песнями изошел – купались все. Только вот Женька не могла себе того позволить – все же княжна! Неможно с простолюдинами. Иное дело одной – на дальней купальне, со служанками, с почтительно замершей в отдаленьи сторожей…
Купалась Малинда и так… а все же хотелось – с Велесием… или хоть с людьми, чтоб – в догонялки, в салочки, чтоб – весело, а не так, что – «ой, госпожа наша, кормилица!». Скучно!
О муже своем, Святославе, юная княгинюшка и не вспоминала почти… так, иногда задумается, улыбнется. В общем-то парень вроде бы неплохой, только прическа дурацкая да и дома сидеть не любит – все в походах военных, все «примучивает» кого-то. Иное дело – Велесий! Вот к этому парню Женька и в самом деле испытывала чувство! И чем дальше, тем больше, так что карие глаза парня неожиданно затмили для нее все – родного мужа, княгиню… даже тоску по прежней – той – жизни! Нет, конечно, тосковала Тяка и о новом побеге думала, но… Стоило показаться на пороге помощнику судебного старца – возлюбленному! – так почти все Женькины мысли куда-то сразу же улетучивались, оставалась лишь одна – все о том же…
Правда, заклинание от беременности княжна все же произносить не забывала. Еще чего не хватало – здесь!
– Велесий не захаживал? – вернувшись в хоромы с купальни, первым делом осведомилась Женька. – С утра еще по делам обещался и…
– Это ты про какого Велесия, госпожа? – поклонилась Здрава. – Про того, что у Всерада-огнищанина в помощниках ходит?
Княжна фыркнула:
– А что, здесь еще какой-то другой есть Велесий?
– Так тот и не явится теперь. – Постельница неожиданно вздохнула, добродушное лицо ее скривилось. – Славный был парень.
Женька похолодела:
– Почему – был?!
– По вечеру вчерась утоп. Говорят – заплыл на стремнину… так и утянул Водяник – даже и тела не нашли.
– Тела… А… искали?
– Знамо дело! Там народищу-то было – уй!
– Здрава! – Голос княжны предательски задрожал, синие глаза наполнились – вот-вот хлынут – слезами. – А ты ничего не путаешь? Точно Велесий утонул? Тот самый… наш…
– Не, госпожа моя, не путаю. Хоть у кого спроси… да хоть у Свенельдовых…
Свенельдовы подтвердили – да, мол, утоп Велесий, жаль – хороший был парень, хоть и хромой, да умный – висы слагал. Вообще-то викинги убогих – хромых и прочих – не жаловали (несмотря на то что их главный бог Один все ж был одноглазым – инвалид!), однако умение складывать героические и хвалебные песни – коротенькие висы и длинные саги – у них ценилось высоко и считалось такой же доблестью, как и умение лихо владеть мечом или секирой. Выходит, Велесий поэтом был… Был!!!
Женька дня три еще надеялась, места себе не находила – ждала, прислушиваясь к скрипу ступенек. Казалось – вот-вот откроется дверь, возникнет на пороге знакомая фигура, и… И ничего!
Не пришел Велесий… не явился… Увы!
Затосковала девчонка; несмотря на жару и зной, заперлась в опочивальне, никуда почти не выходя. Не хотела, чтоб кто-то видел ее горе, ее слезы. Хотя днем девушка все же сдерживалась, не плакала, а вот ночью…
Неужели – погиб? Но ведь тело-то не достали, не нашли, так, может…
Подумав, княжна позвала Здраву. Та явилась с сияющим лицом, сразу и доложила:
– Радость у нас, госпожа!
Женька едва в обморок не упала:
– Неужто Велесий…
– Он! Тело его нашли! На отмель теченьем вынесло. Теперь ужо похороним по-людски – вот радость-то! У нас ведь его на дворе все уважали… Да! Еще радость-то – гости, купцы весянские приплыли, явилися! С ним Корган Юсс, батюшки твово старец. На тебя посмотреть хочет. Завтрева в гости ко двору зван!
Про весян – земляков якобы – княжна как-то пропустила мимо ушей, не насторожилась ничуть – а надо было бы!
Княжна все же посмотрела на мертвого, опять-таки тайно – не дело княгини на тризне по простолюдину рыдать! Узнала… Правда, уже больше не рыдала, уже все слезы выплакала давно. А вместо тризны – раз все равно нельзя – сходила тайком в церковь, поставила за упокой души свечечку да долго молилась.
Потом вышла, глянула вокруг… и улыбнулась. Не так, как прежде – радостно или, может, лукаво, – совсем по-другому: как-то отстраненно, холодно… как и положено.
Чужая!
Чужая, чужая… Больше ничего Женьку в этом гнусном первобытном мирке не держало! Никто не держал…
Домой! Домой! Скорее отсюда. Домой…
– В храме распятого бога ты нынче была, госпожа. Не хочешь ли Перунов храм посетити?
Княжна оглянулась, дернулась, узнав молодых волхвов, в том числе и круглолицего Роксана – выходит, все же не до смерти приложила его камнем…
Девушка хотела закричать – может, и помогли бы, – да только на улице никого не было – у всех дела, да и не успела бы – один из парней крепко схватил ее за руки, второй приложил к лицу напоенную дурманом – сон-травой – тряпицу… Другие уже держали наготове крытый ромейский паланкин – носилки.
Сомлела Женька. Закрыла глаза, пошатнулась. И уже не чувствовала, как подхватили ее крепкие руки, как положили в паланкин, запахнули полог, понесли, потащили куда-то…
– Лежи, лежи! – один из мальчишек-туристов, Димон, покровительственно похлопал по плечу лежащую на брезентовых носилках Женьку.
Мокрая – весь день шел дождь, – с густо перевязанной бинтами головою Тяка напоминала раненого комиссара времен Гражданской, и это ей очень не нравилось. Вот так вот лежать, беспомощной… Помощь от нее нынче была одна – вес, точнее, его почти что отсутствие – для эстафеты «переноска пострадавшего» Летякину выбрали как самую легкую и не прогадали – пока шли впереди всех!
Серое осеннее небо истекало дождем. Кружились, падая под ноги, желто-красные листья.
– Быстрей, быстрей, – приподнявшись на локте, Женька поторопила ребят. – Вон уже за рябинами две команды бегут, на пятки нам наступают.
– Ничего и не наступают, – презрительно сплюнул Димон. – У них знаешь, штрафов сколько нахватано?
– Смотрите, как бы и нам не нахватать!
– Ой, да ладно тебе каркать!
И ведь точно – накаркала. Судья на этапе ввалил два балла за то, что разметку переступили, а затем еще и за бегущую рядом группу поддержки – мол, подсказывают.
– Да кто подсказывает-то? – громко, едва ль не до мата, возмутилась Тяка. – Эта мелкота, что ли? Они только фоткают, и все. Да и вообще, нам главный судья разрешил!
Судья – желчный, бомжеватого вида мужик лет шестидесяти – его так в лагере все и звали «одинокий мужичок за пятьдесят», иногда еще и добавляя – «неухоженный», – нехорошо прищурился:
– Разрешил или нет, то мне неведомо. А вот за пререкания с судьей сейчас еще штрафов получите! Ну, что смотрите? Команда к работе на этапе готова?
– Готовы…
– Тогда вперед! Сначала вопрос по теории – «поражающие факторы ядерного взрыва».
Поражающие факторы… Черт! Она же, Женька, и есть сейчас – поражающий фактор. Что, если Велесий не сам утонул, что, если ему помогли? Не может такого быть? Может! Зная старую княгиню – очень даже может. Нет, ну если так, то… А что – то? Да ничего…
– Очнулась? Славно.
Девушка вздрогнула: жрец Перуна Миронег ничуть не изменился со времени их последней встречи. Да и не столь уж много времени прошло, с чего меняться-то? Все тот же пристальный, прожигающий насквозь взгляд чуть прищуренных, глубоко посаженных глаз, словно потухшие угольки, темных, все та же борода, и ожерелье из сушеных змеиных голов – все то же.
Женька вдруг неожиданно для себя усмехнулась – тоже еще, объявился… «одинокий мужичок за пятьдесят».
Кстати, а руки-то пленнице забыли связать… так, может, этого чертова волхва отоварить? Резко вскочить, схватить во-он тот череп… Никого больше в капище-то не видно, конечно, окромя идолов. Черепом – по черепу! Каламбур!
– Смеешься – добро. – Миронег тоже скривил губы в неожиданной для него улыбке и столь же неожиданно предложил: – Браги хочешь? Или ромейского вина? Не бойся, не отравим. Хотели бы – отравили уже.
– Чего ж не отравили? – дерзко переспросила княжна. – Ольгу боитесь? Или мужа моего? Или… Свенельда?
– Всех опасаемся, – согласился жрец. – На то и жизнь. А она, жизнь-то, меняется. Что раньше добро было, то потом – смерть! Вот как ты. Ныне тебя живота лишать нам совсем невыгодно – вдруг да заподозрят что, на след выйдут? Гораздо легче тебя домой отправить.
Пленница… впрочем, нет, не пленница, скорее – гостья, округлила глаза:
– Домой?!
– Туда, откуда ты к нам явилась, – щурясь, покивал волхв. – И куда так стремишься вернуться. Мы ведь давно знаем, что никакая ты не княжна – чужая! Так уходи! Мы не держим. Поможем даже.
– Ага. – Девушка грустно усмехнулась. – Я б и рада домой. Вот только не знаю – как… и вы не ведаете.
– Не ведаем, – пригладил бороду Миронег. – Но из Киева тебе выбраться поможем. Да так, что никто ни ловити, ни искати не будет.
– Это как же, интересно?
– Люди от Святослава уже в детинце, завтра к старой княгине-матушке с просьбой пойдут. – Жрец многозначительно помолчал, видать, для того, чтоб эта дерзкая девчонка осознала всю глубину его власти, и, почмокав губами, продолжил: – Святослав-князь похощет на хазар походом идти, ищет, кто заместо него вятичей дальше примучивать будет – дань собирать. Хочет, чтоб Свенельд либо княгиня – да токмо им обоим то надо ли? Княгиня стара, да и воевода немолод – чего ради им в этаку даль хаживати? Потому Святослав-князь и задержался у вятичей – дань, обоз – молодой князь терпети обозов не может! Но и княгиня, и Свенельд-воевода заместо него не пойдут. Вот ты и вызовись!
– Я?! – изумилась Женька.
Волхв ухмыльнулся:
– Ты! А то кто же? Ты Святослава князя жена, покуда – единственная. Именем княжьим будешь дань сбирать – в том для вятичей чести урону нету. По обычаю все, по праву. Поедешь с дружиною малой, со Свенельдовыми отроцями, они тя любят, и ты сама им довериться можешь. Из Киева уедешь легко, а уж там… там, в пути, сама думай, как дальше быть! Уж все лучше, чем тайком, на лодье купецкой… тьфу! Ну? Что глазищами водишь? Решай!
– Решила уже, – вздохнув, Женька махнула рукой.
– Вот и славно!
– Нечего мне тут делать. Разве что…
– Разве – что? – резко насторожился жрец.
Княжна покусала губу:
– Разве что узнать – сам утонул… один человек… или помогли ему.
– О Велесии-отроке толкуешь? – Миронег пронзил взглядом. – Понимаю – сам когда-то был молол, любил… Да-да, любил! Что, не веришь? А и не верь, твое дело. Про Велесия же тако скажу, опять же, хочешь – верь, хочешь – нет, а лжу тебе мне говорить незачем – кто ты такая-то? Никто и нигде, чужачка!
– Ну, говори же!
– Люди мои на стремнине, где отрок твой утоп, еще одного пловца видели. Яромира, он Волоке, тиуну Ольгину, яко пес предан.
– Яромир, говоришь… – Девушка прикрыла глаза. – А как бы его…
– Никак! Бревном Яромира вчерась придавило. Егда новый амбар у хором ставили. А Волока-тиун в дальние вотчины отправился – зимой только возвернется, по снегу, по льду… Вот, все сказал, как есть. Почто очи-то прячешь, молчишь?
– Налей, – тихо попросила княжна. – Ну! Обещал ведь.
Миронег покивал, поднимаясь:
– Обещал – налью. Тебе чего – вина или браги?
– Все равно. Хоть что-нибудь за помин души выпить.
Жрец притащил стоявший в углу кувшин и деревянные кружки, разлил:
– Да, вот еще! Тут весяне, родичи твои… хм, приплыли. Так мы их покуда придержим – не тужи.
Рыжий Рулаф снова рассказывал тупые анекдоты про древлян. И вчера, у костра, трендел целый вечер, и сегодня, с утра… да полдня уже! Не поймешь, чего в этом словесном извержении было больше – желания произвести впечатление на княжну или что-то личное, непосредственно с древлянами связанное. Женька, впрочем, подобными вопросами не задавалась – к чему? Просто стояла себе на корме не особенно широкой ладьи да молча смотрела по сторонам, не столько любуясь природой, сколько думая… вспоминала, незаметно вытирая слезы.
Ах, Велесий, Велесий…
Тяжело было осознавать, что это именно она, Женька Летякина, виновата в смерти парня… хотя нет. Не Женька виновата, а Малинда, княжна. Это ведь из-за нее… Из-за нее… И нечего Ольгу или еще кого винить, такие уж это люди – знать! – что для них жизнь какого-то там рядовича, закупа, смерда?
Ладьи с гридями старого воеводы Свенельда (почитай, половина дружины!), отчалив от киевской пристани, по Днепру шли недолго – вскорости повернули направо, поднимаясь по течению какой-то широкой реки до Чернигова дальше, в земли радимичей. Переночевали, а сегодня с утра снова повернули направо – к северянам.
Здешняя река, поначалу широкая и величавая, постепенно сужалась, плыть становилось труднее, тем более – вверх по течению, пару раз уже перегружали ладьи, перетаскивали через пороги да перекаты. Что ж… дело знакомое.
– Все перекаты да перекаты, послать бы их по адресу, – вспомнилось Женьке. – На это место уж нету карты, идем-бредем по абрису…
– Вижу, ты повеселела, Малинда-княжна, – пройдя меж гребцами, пробрался на корму Эйнар-хевдинг, молодой, но бородатый, хваткий, уже себя проявивший во многих схватках.
Проявивший себя как командир, а не как простой воин; недаром Свенельд доверил командование именно Эйнару, хотя номинальной главою похода все-таки считалась княжна – примучивать-то вятичей дальше собирались ее именем, ее именем брать дань. Все правильно – она княжна, не кто-нибудь!
– Хой, Эйнар! – перекладывая тяжелое рулевое весло, радостно окликнул хевдинга рыжий Рулаф, бывший ныне за кормщика. – Я вот тут еще про древлян вспомнил…
– Да-а, – спрятав ухмылку, Эйнар покачал головой. – Вижу, славный Рулаф, ту древлянскую стрелу ты долго будешь помнить.
Рыжий скривился:
– Хорошо, хоть не отравленная оказалась.
– А с чего ты взял, что древляне травят свои стрелы?
– Так они же дикие! В лесах живут. А дикие – всегда с ядом.
– Это древляне – дикие? – неожиданно расхохотался хевдинг. – Какие же тогда вятичи? У древлян хоть города есть, а здесь…
– Да уж вижу. – Рулаф покивал, напряженно всматриваясь в угрюмо росшие по берегам сосны и ели. – Сколько уже плывем – один лес кругом. Ни селенья, ни пристани, ни лужайки!
– И это еще северян земля! К вятичам водного пути нет – по лесам пойдем, до большой реки. А там – сладим плоты, да вниз по теченью.
– Далеко, хевдинг?
– Да уж не близко. – Эйнар задумчиво посмотрел в низкое, тронутое серыми косматыми облаками небо. – Но все же еще не край земли – там, дальше, к болгарам, на Итиль-реку, дорога.
– К тем болгарам, что стекло не хуже ромейского варят?
– К ним.
Рыжий мечтательно прищурился:
– Вот их бы, болгар, и примучить. А не этих диких вятичей!
– Подожди, – ухмыльнулся молодой вождь. – Примучим еще! Святослав-конунг слов на ветер не бросает!
Женьке почему-то раньше казалось, что в древние времена все воины передвигались верхом, однако вот сейчас лошадей с собой в дальний поход не взяли. Передвигались по рекам, понятно, в окрестных лесах никаких дорог – кроме водных, – по сути, и не имелось, одни лежневки да зимники.
С каждым днем лес по берегам становился все непроглядней и гуще, река же – все уже, так, что вскоре уже совсем невозможно стало продвигаться вперед – то завалы, то отмели с перекатами.
Впрочем, проводник – посланный в Киев Святославом десятник Путята с гридями – довольно поглаживал окладистую бороду да кивал:
– Все так, все верно. Скоро уже прибудем. Ладейки здеся под сторожей надежной оставим, завтра же сами – пешком, чрез леса.
– Не заплутаем? – Эйнар подозрительно посмотрел на лес.
Не очень-то ему нравилась эта почти непроходимая чаща, средоточие неведомых напастей, обиталище чужих, жестоких и кровавых божеств.
– Не заплутаем, – посмеялся в бороду проводник. – Путь-то знакомый. С князем туда шли, сами потом – обратно. Так что в третий раз идем! Да недалече тут до реки – за три дня доберемся. А там уже и плоты сколочены, и челны есть. Доберемся! Ох, княжна-краса, как князь твой рад будет!
Ничего не ответила на это Женька, лишь вздохнула да вежливо улыбнулась.
Лес только издали выглядел непроходимым, при ближайшем же рассмотрении не таким уж он и оказался густым. Да, кое-где приходилось пробираться урочищами – оврагами да буреломами, переваливать через ручьи, обходить болота, тащиться, пригибаясь, темными ельниками. Однако везде уже были оставлены условные знаки – зарубки на деревьях, цветные ленточки, Женька даже как-то заметила колокольчик, но тут же догадалась, что это вовсе не знак, а подношение местным богам от местных же людишек.
Первые пару дней шли дожди – настоящие летние ливни, теплые и веселые, иногда гремели грозы, не особенно страшные, какие-то домашние, радостные. Ни ливни, ни грозы вовсе не мешали идти – все ж лес кругом, есть, где укрыться.
Лишь однажды, уже на третий день, когда путники должны были выйти к верховьям обещанной реки, шедший впереди Путята настороженно обернулся:
– Здесь кто-то был! Вон, с травы роса сбита.
– Так здешние. – Эйнар-хевдинг положил руку на эфес меча. – Следят, видно.
Проводник задумчиво погладил бороду:
– Здесь поблизости нет селений. Охотники так далеко не пойдут – и поближе полно дичи. Мыслю – да, следят. Может быть, и напасть попытаются. Вон там, где росы нет… я б осторожно проверил.
– Рулаф, Бьорн!
Скосив глаза, хевдинг что-то бросил по-варяжски, видать, послал своих парней проверить. Оба – рыжий Рулаф и белобрысый Бьорн – тут же исчезли в зарослях. Хорошо исчезли, умело – ни одна веточка на деревьях не шелохнулась.
Исчезли и так же незаметно вернулись, словно возникли вдруг из травы.
– Там охотничий самострел, хевдинг, – деловито доложил Рулаф. – Насторожен на тропу.
– На зверя?
– Может. А может, и на человека. Вон веревка – как раз по ноге.
Если б не показали, Женька бы ни за что не рассмотрела замаскированную в высокой траве веревочку, задела бы – и получила б стрелу в грудь!
Натянутый лук, крючочки, веревочки – все как полагается. Самострел!
– А ты, Путята, говорил, будто сюда охотники не ходят.
– Не ходят, так. Думаю – не охотники это вовсе! Надо б здесь засаду оставить… прежде, чем на ночлег.
– А река?
Бородач настороженно осмотрелся:
– К реке завтра поутру выйдем. Не стоит сейчас – место там плохое, открытое, а на пригорке – ельник. Из ельника того стрелой достать – милое дело.
– Добро, – согласно кивнул хевдинг. – Пусть так. Засаду я выставлю. Бьорн, Фарлаф… и вы двое…
Ночевали не очень-то удобно, чуть ли не в овраге, под суровыми еловыми лапами, даже шатра для княжны разбить было негде. Ну, да Женька в обиде не оставалась – все ж туристка, считай, все детство – в походах, в лесу. Даже выпендрилась – костер самолично зажгла, да так ловко, что бывшие поблизости воины недоуменно переглянулись. Слава богу, огнивом нынче не пользовалась – взяла огонь на лучину от соседнего, распаленного уже, костерка, присела рядом да, глянув на небо, велела натянуть над костровой – очень уж небольшой – полянкой тент.
– Что натянуть, госпожа наша?
– Ну, парус хотя бы запасной… Есть у вас?
– Да, всяко, сыщется. А зачем его – на деревья?
– А чтоб сидеть приятней! Чтоб за шиворот, если вдруг дождь, не лило. Ужель не понятно-то, а?
– Ага, – подумав, одобрительно кивнул Рулаф. – А ты, госпожа, по всему видать, раньше в лесах жила, так?
Княжна махнула рукой:
– Всяко бывало.
Зажравшуюся знать, всяких там князьков да боярышей, такими делами, конечно же, не пронять, да и не поняли бы – как это, княжна все своими руками делает, советы дает, она простолюдинка, что ли? А вот воины – и Свенельдовы варяги, и славяне Путяты, – видно было, зауважали.
Ближе к ночи запекли на угольях рябчиков, старательно посыпали – каждому строго по щепоточке, по чуть-чуть – солью, брагой из фляг плетеных запили. Хорошо! Соль – она ведь у богатых только.
В небе над черными вершинами сосен сверкали звезды, затаился меж еловыми лапами месяц, на западе, за урочищем, бил оранжевой зарницей закат.
Эйнар-хевдинг поутру поднялся раньше всех, вернее сказать – подняли. Еще солнце не встало, как явился белобрысый Бьорн из оставленной у настороженного самострела засады, явился не один – с ним хмурый носатый парень… многим, кстати, знакомый, Эйнару – тоже:
– Хо! Стемид! Ты как здесь?
– Здоров будь, славный Эйнар-хевдинг, – вежливо поклонился варяг. – Вас Путята ведет?
– Он. А вы нас поджидаете?
– Так.
– А самострел зачем?
– На лося поставили. Да и так… мало ли?
– Добро. Да! Нынче сама княжна с нами! Как встанет, так поди, поклонись.
– Княжна? – Стемид удивленно потер переносицу. – Какая еще княжна?
– Известно, какая – красавица наша Малинда, весянского князя дочь, а Святослава-конунга – супруга верная!
– А-а-а, – невежливо хмыкнул носатый. – Во-он вы про кого… А зачем она с вами?
– Явилась собственной волею дань с вятичей собирать! Конунг на хазар отправится, а она с дружиной малой – здесь.
– Ах, вот оно что… Княжна – здесь, с дружиною малой… Славно, славно. – Стемид довольно потер руки и улыбнулся. – Что ж, пойду поклонюсь, шея-то не переломится. Где шатер-то?
– А нет шатра, некуда ставить. Княжна наша непривередлива – под лапником в шалашике спит.
Нельзя сказать, что появление Стемида – давнего недоброжелателя и одного из тех, кто точно знал, что княжна – самозванка, – сильно обрадовало Женьку. Хотя, впрочем, и не особо расстроило – Свенельдовы-то дружинники были за нее, и попробовал бы какой-то там бродячий варяг что-то вякнуть или даже бросить хоть один косой взгляд!
Стемид и не вякал, держал себя с княжною прилично, почтительно, как и полагалось. Низенько поклонившись, справился о здоровье, о трудностях пути да, снова отвесив поклон, скромненько отошел в сторонку, к костру, сказал что-то вполголоса Эйнару.
О том, что все ж придется-таки встретиться еще разок и со Стемидом, и с воеводой Довмыслом, Женька, конечно, догадывалась… как знала и то, что открыто пакостить ей оба злодея побоятся, да и не открыто – тоже. Себе дороже выйдет! Кто ж им теперь поверит, что княжна – не княжна! Бошки оттяпают или вздернут на первом же попавшемся суку за одно только неосторожное слово – такие уж времена.
Вышли, как всегда, рано, на восходе, около часа шли лесом, а потом выбрались на простор, к круглому, подернутому туманной дымкою озеру, к истоку реки. Женька невольно развеселилась, вдруг вспомнив, как вот почти точно так же вышла как-то с туристами к истоку Выди. На заказном автобусе тогда приехали, выгрузились, лодки собрали, на плечах понесли – сухие-то байды и не тяжелые вовсе. Несли, насвистывали, речку искали – исток. Искали, искали – так и не нашли, у бабушки местной спросили. Та рукой на канаву какую-то узенькую показала – вот, мол, ваша Выдь. Вот так-то! А на карте уже от истока обозначено – «судоходная река».
Ой, как заколебались тогда, тяжело было, трудно, зато весело. Август в то лето сухой, жаркий стоял, да и начало сентября – ничуть не дождливое, вот и высохла речка до дна, байдарки так по мели и волокли, обдирая об камни, и так километров пятнадцать, из которых в общей сложности километр только и плыли. Тяжко! Но весело, да.
Вот и здесь сейчас среди гридей уже начинало чувствоваться веселье, обусловленное скорым концом пути. К реке все ж таки вышли, а река – не лес, не урочище: лодки нет, так сладил плот и плыви себе с поклажею, в ус не дуй! Кое-где уже слышался смех, кто-то вполголоса напевал, шедший позади Женьки (от носилок та гордо отказалась еще в самом начале пешего перехода) Рулаф снова завел свои россказни на привычную древлянскую тему:
– Продавал как-то один древлянин корову. А поскольку сам, как корова, тупой, поручил это дело знающему человеку, про которого ходили слухи, что он – конокрад.
– Конокрад, вишь ты! Что же, древлянин-то твой слухам этим не верил?
– Да в том-то и дело, что верил! Просто думал, что конокрад-то на корову не польстится. Он же – конокрад, а не коровокрад.
Воины грохнули смехом, одна лишь княжна скривилась – дались Рулафу эти древляне.
Река очень быстро расширилась, прямо-таки на глазах, впереди за редколесьем показались шатры и воины Стемида. Гостей и впрямь ждали. Особенную радость вызвали у варягов Свенельда покачивающиеся у берега ладейки, вполне достаточные для всего вновь прибывшего воинства. Славно! Топорами не махать, плоты не вязать – славно!
На ладейки, жертву богам принеся, все и погрузились да поплыли себе, поглядывая на редкие – по берегам – деревеньки. Надо сказать, особым богатством селения вятичей отнюдь не блистали. Ров, земляной вал – редко с частоколом, дома – приземистые срубные полуземлянки с двускатными, крытыми соломой и дранкой крышами. Невдалеке от деревень – погребения, невысокие насыпи – курганы.
Возле одной из таких деревень густо – раз в десять больше деревни – располагались шалаши и шатры – стан Святослава. Увидев своих, княжьи воины побежали к реке, радостно размахивая руками. Сам Святослав-конунг встречал Свенельдовых гридей, как и положено уважающему себя властелину, верхом на белом коне, в мохнатой куньей шапке и красном княжеском плаще – корзне.
Увидев княжну, удивился, но виду не показал – ни к чему вождю проявлять чувства перед дружиной. Воин должен быть сдержан. Во всем, кроме самой войны!
– Вижу, ты решилась меня навестить, милая? – спешившись, Святослав крепко поцеловал Женьку-Малинду в губы. – Признаюсь, удивлен. Как же матушка-княгиня тебя отпустила?
– Отпустила, – кротко улыбнулась княжна. – Дань вместо тебя собирать. Ты ведь вроде на хазар воевать собрался. И правильно: совсем эти хазары обнаглели – купцов привечают, богатые города у себя завели. Болгары, кстати, ничуть их не лучше – у них тоже, говорят, города… и людишки не нищие.
– Доберемся вскорости и до болгар, – не понял издевки князь. – И до дунайских, и до тех, что на Итиле. Вятичей непокоренных опасаюсь в тылу держати. Завтра князья да старшины их явятся. Это хорошо, что ты здесь!
Действительно было хорошо. Не то чтобы в крепких объятиях Святослава Женька совсем забыла про несчастного Велесия, но… все же отвлеклась как-то. Сразу после обеда князь повел свою царственную супругу в разбитый специально для нее шатер да там же и завалил на расстеленную кошму, срывая одежду и с жаром целуя в губы. Княжна уже отвыкла от такой грубости, но притворилась покорной – нужно же было ублажить собственного мужа! Пусть он и язычник, но все же человек неплохой, ничего дурного Женьке не сделал, да и… князь, как-никак, не какой-нибудь там пухлозадый импотент топ-менеджер.
Святослав взял жену сразу, без особых ласк: с рычанием, словно дикий зверь, прикусил грудь, прижал к себе, словно схваченную добычу… бедолага Женька даже и почувствовать-то толком ничего не успела, как муж уже остыл. Поднялся на ноги, быстро оделся да, сославшись на дела, ушел.
На миг показалось, где-то рядом послышался женский голос. Любопытная княжна осторожно выглянула из шатра, увидев, как с князем без особого почтения разговаривает какая-то крепкая телом и довольно смазливая с виду грудастая девка в синей длиннющей юбке, с расшитой жемчугами повязкой на голове и праздничными височными кольцами, кои иногда крепились к повязке, а иногда – к специальным образом заплетенным волосам. Носили эти кольца лишь в праздники: так-то не особо удобно – когда ходишь, по щекам бьют.
– Та-ак… – с некоторой обидою протянула про себя Летякина. – Эт-то что еще за мадам Помпадур? Из местных, что ли, из вятичей?
Поговорив, князь пошел себе дальше, девица же направилась… прямиком к Женькиному шатру! Да так быстро, что княжна не успела решить – притвориться ли ей спящей?
Девка, впрочем, вела себя прилично, не наглела. Испросив разрешенья войти, почтительно поклонилась, справилась – не нужно ли, мол, по женской части чего?
– Воды теплой бы… Хотя нет, так выкупаюсь. – Женька отмахнулась. – Есть тут у вас на реке укромные места?
– Есть, госпожа. Я покажу. А коли велишь – и баньку…
– Жарковато для баньки. Лучше уж на реку. Вот прямо сейчас и пойдем… Да! Ты вообще кто?
– Я – Малуша, раба обельная супруга твоего.
Раба, блин. Ясно! Ну… и ничего тут не поделать, в конце концов, девочка эта не виновата. Раба – есть раба. Вещь. Прислуга за все, а если потребуется – сексуальная игрушка вроде резиновой женщины.
– Ну, веди, Малуша, на речку. Искупаемся. Кваску попьем да за жизнь побазарим.
Как и положено прислужнице, Малуша сперва помогла снять одежду княжне, затем разделась сама и, поклонившись, испросила дозволения купаться.
– Да уж дозволю, – усмехнулась Женька. – Куда от тебя деваться?
Вообще-то, рабыня ей, скорей, нравилась, хоть и догадывалась, конечно, Летякина, для чего ее благоверный держал при себе столь смазливую деву. Наложница – чего уж! Это было здесь в порядке вещей, князь ведь язычник, не христианин, чего ж от него христианских добродетелей требовать?
Малуша держала себя скромно, однако вовсе не забито – пока купались, развеселилась, смеялась, даже с княжной наперегонки плавала, брызгалась. Умаялись девки, выбрались на песок, улеглись рядом, хлебнули хмельного кваску. Женька рядом с крепенькой большегрудой Малушею – девочка-подросток! Правда, зато у княжны ноги куда длиннее, и стройнее стан, и черты лица тоньше, а глаза… Вот только грудь… да уж. Так ведь не корова же! Не доиться, чай.
Хмыкнув, Тяка повернула голову:
– Так ты, значит, с самого Киева с князем?
– С самого. За постелей его слежу.
Малуша ответила ничуть не жеманясь, так, как было, – да и чего стесняться-то того, что есть. Есть князь, есть молодая наложница – и ничего тут больше не скажешь. И все же Женьку немного коробило, она даже замолчала – не знала, о чем и говорить… О Святославе? Так это извращение какое-то получится – вроде как жена с любовницей одного и того же промеж собой обсуждают. А больше – о чем? Не фильмы же обсуждать, не музыку.
Скосив глаза, Женька глянула на Малушины подвески, уж в этом-то она нынче разбиралась – у кого какие, запросто могла сказать. У вятичей – большие, с семью лепестками, у радимичей – куда меньше, с лучиками, у северян – спиралью, у кривичей – обычная, согнутая в кольцо проволока. А вот эти вот, тоже проволочные, толстенькие… на перстни похожие… Ха! Ну да – древлянские!
– Ты что, древлянка, что ли?
– Так и есть, госпожа.
– Поня-а-атно!
В шатер девчонки вернулись поздно, к вечеру. У княжны от солнца обгорели плечи, и Малуша отправилась к вятичам, в деревню, за скисшим молоком. Сказала – хорошо помогает. Деревня располагалась тут же, рядом, и Женька уже заранее разделась, улеглась на животик, на всякий случай накрывшись до пояса покрывалом, оставив обнаженной лишь спину.
Лежала, задремала даже чуток… Не слышала, как кто-то вошел… провел по спине грубой рукою да хмыкнул:
– Ишь!
Женька вздрогнула, приподнялась… и, увидев перед собой давнего врага своего, воеводу Довмысла, окатила вошедшего презрительною усмешкою:
– Что-то ты поздновато приперся, а, дядько Довмысл? И – не обнаглел ли? Ко супружнице княжьей в шатер врываться? Совсем страх потерял, смерд?!
– Ты кого смердишь, корвища? – Ахнув, воевода схватил девушку за руку, сжал.
Женька дернулась:
– А ну пусти, дурень! Иль мне стражу позвать?
– А и зови! – поиграв желваками, злобно ощерился Довмысл. – Токмо знай, язм молчати не стану! Все как есть обскажу…
– Да-а, – протянула княжна. – А Стемид-то поумней тебя будет. И что ты скажешь-то? Что я самозванка, да? И Святослав-князь тебе вот так взял и поверил, ага! С чего бы? Ну, что зенки вылупил, чучело? Давай, давай, зови, рассказывай… Я сама сейчас всех позову! Эй!
– Стой! – Довмысл все же оказался не таким уж и дурнем, быстренько все понял. Сообразил, что ситуация-то нынче не в его пользу, шантаж отпадает напрочь!
Поднялся, хмыкнул… Даже извинился, уходя:
– Ну ты это… не серчай.
Сказать – сказал, а глаза-то пахнули злобой!
Да и черт с ним! Пусть своей злостью подавится – нынче ваши не пляшут. Нынче… А что нынче? Святослав не сегодня-завтра уедет, оставив супругу свою верную дань с вятичей собирать. Дань – это хорошо. Это золото, серебришко и прочее. Можно лодку… да целый отряд нанять! На дорогу в родные места хватит! Только людей выбрать верных… правда, откуда таких взять-то?
