ПЯТНАДЦАТЬ ЛЕТ СПУСТЯ
Д. Смирнов

В станционном поселке Оболь Сиротинского района Витебской области жил Николай Эккерт. Отец его, некогда зажиточный хозяин, все пропил и умер, а мать с горя повесилась. Воспитывался Николай у родственников и, хотя его никто не обижал, рос парнем угрюмым, нелюдимым. Выучился на тракториста, зарабатывал хорошо, но письма, получаемые от богатой тетушки из буржуазной Латвии, в которых она как бы между прочим иногда писала, что хозяевам, таким, как она, живется вольготно, оставляли в его сознании след. «Вот так бы пожить — в своем хозяйстве, со своим трактором, хорошим скотным двором и батраками!..» — думал он иногда, вспоминая хозяйство отца.

Эти мысли вызывали у него чувство злобы и ненависти по отношению к тем порядкам, которые мешают осуществить эту мечту.

…Наступила осень 1941 года. Гитлеровские оккупанты пришли на землю Советской Белоруссии. В самом Оболи расположились эсэсовские части. Ушли в партизаны местные коммунисты, комсомольцы, советские активисты. Кое-кто остался по заданию партийных органов, подвергая себя смертельной опасности, но Николай Эккерт остался по личному желанию. И когда фашисты начали создавать полицию, в которую вербовали уголовников, карьеристов, морально неустойчивых людей, пошел туда и он.

Вскоре последовали доказательства его «верности» третьему рейху: были расстреляны председатель колхоза Е. Е. Барсуков, председатель сельского Совета В. А. Алексеев с женой. Поимкой этих людей и расстрелом руководил их односельчанин, надевший полицейскую повязку, — Николай Эккерт. Было время, когда эти люди проявили отеческую заботу о сироте, помогли ему окончить курсы механизаторов, стать трактористом. А он за все доброе, за все человеческое отплатил им черной неблагодарностью.

Усердием и исполнительностью Эккерта фашисты были довольны, не так-то просто было найти выродка, готового на все. По представлению местных руководителей службы безопасности (СД) его назначили начальником обольской полиции.

Так начиналась карьера предателя и карателя. Вскоре ему удалось схватить коммуниста Павла Акуционка, только что возвратившегося из партизанского отряда, куда он доставил гранаты и патроны. Эккерт давно и хорошо знал этого человека, принципиального и требовательного, особенно когда речь шла о работе колхоза, и предатель внес его в список, который передал эсэсовцам. Акуционок и его жена с грудным ребенком на руках были расстреляны на околице деревни Оболонье.

Став на путь измены, Эккерт уже не мог остановиться: сам вешал приговоренных к смерти, участвовал в расстрелах и все это делал с хладнокровием, которое неизменно вызывало похвалы со стороны эсэсовцев.

Уничтожались не только отдельные лица, но и целые деревни. У деревни Барсуки начальник полиции Эккерт и комендант Криванек имели столкновение с местными жителями и за это решили уничтожить деревню. Сначала деревня была разграблена. Фашисты и полицаи врывались в хаты и забирали вещи, продукты. Затем обливали дома бензином и поджигали. В дом Эмилии Оболиной они согнали около сорока человек, мужчин и женщин, стариков и детей, закрыли дверь на засов и подожгли. Тех, кому удавалось вырваться из огненной клетки, фашисты и полицаи расстреливали или бросали назад в огонь, и пример подавал сам начальник полиции Н. Эккерт. В живых остались только маленькая девочка Катя Елисеенко и колхозница Наталья Щербакова. От деревни Барсуки остались груды развалин и пепел, а в Оболь потянулся длинный обоз с награбленным.

Гитлеровцы готовили «решающий» удар по советским войскам на Курской дуге и для этого подтягивали к фронту технику, которая шла через станцию Оболь. И вдруг единственная оставшаяся водокачка на участке Двинск — Витебск взлетела на воздух. Замерли десятки железнодорожных составов, и наши штурмовики стали наносить по ним удары.

Водокачку взорвали участники подпольной комсомольской организации. Они собирали сведения о передвижении фашистских войск и передавали партизанам. Это они обнаружили танки, направляемые на фронт и замаскированные под тюками прессованного сена. Вскоре эти танки загорелись… «от паровозной искры».

Однажды ночью комсомолец подпольщик Владимир Езовитов проник в гараж, где стоял лимузин начальника окружного управления безопасности зондерфюрера Бормана, приехавшего из Витебска, и подложил под сиденье мину с часовым механизмом. На другой день на шоссе Полоцк — Витебск лимузин, а вместе с ним Борман и его спутник взлетели на воздух.

Врагу долгое время не удавалось напасть на след юных мстителей. Но все-таки с помощью провокатора было арестовано десять человек — членов подпольной организации «Юные мстители». В качестве заложницы была взята мать секретаря подпольной организации Зеньковой.

Был арестован и Владимир Езовитов, за которым явился сам Эккерт. Юноша, один из руководителей подпольной организации, поплатился за свою неосторожность: при обыске в его сарае обнаружили винтовку и несколько мин. Отрицать свою причастность к организации было бесполезно, но и давать показания Владимир тоже отказался.

Так погибла комсомольская подпольная организация «Юные мстители». Арестованные, и в том числе мать комсомольского вожака Марфа Александровна Зенькова, были расстреляны фашистами.

За «усердие» к службе Эккерт получил звание унтер-офицера.

Летнее наступление Советской Армии 1944 года принесло белорусской земле освобождение от фашистских оккупантов.

Недолго задержались фашисты и на Дриссе, где оборону вели эсэсовцы и власовцы, а одним отделением фашистских пособников командовал унтер-офицер, предатель Родины и каратель, Николай Эккерт. Те, перед кем он выслуживался, спасались в «организованном» порядке, а Эккерту пришлось пробираться на Запад самостоятельно.

Вместе с другими власовцами Эккерт оказался в казармах, которые размещались на окраине Элленбурга на берегу Эльбы. Американское командование создало здесь лагерь для перемещенных лиц. В них было немало советских людей, угнанных фашистами и теперь страстно желавших вернуться на Родину. Но у Эккерта не было ни малейшего желания возвращаться и держать ответ за совершенные им преступления. Чтобы избежать кары, он подал рапорт майору американской армии, руководившему охраной лагеря, с просьбой взять его на службу охранником.

Но и на сей раз Эккерта постигла неудача.

В американской армии было еще немало тех, кто считал себя союзником Советского Союза и ликовал по поводу разгрома гитлеровской Германии. Типы, подобные Эккерту, вызывали у них презрение. Вызванный к майору Эккерт спешил, ему казалось, что его судьба уже решена: он будет взят на службу, пройдет некоторое время, он покажет себя и ему удастся остаться за границей. Но это было лишь его желание. На самом деле «заслуги» Эккерта обернулись против него. Ему отказали, указали на дверь, причем таким тоном, что Эккерт потом старался не вспоминать об этой встрече. На вопрос соседей: «Ну как?» — он, зная, о чем его спрашивают, просто отмахивался, и те понимали, что Эккерту не повезло.

…Вот и Советский Союз. Радостные лица тех, кто возвращался на Родину из фашистской неволи. Их ничто не пугало, у них была чистая совесть.

Эккерт прошел проверку в Риге. Ему представлялся случай рассказать правду, но он испугался ответственности и скрыл свои преступления, сочинив небылицу, будто он во время войны работал на торфоразработках, затем случилось несчастье — немцы расстреляли брата за связь с партизанами. Сам же он был якобы насильно мобилизован немцами в «Русскую освободительную армию» (РОА) предателя Власова. В карательных частях не служил, имеет ранение — на правой руке не хватает фаланги указательного пальца. На этом опрос и закончился. Были указаны и свидетели, которые вместе с ним служили в РОА. Они знали легенду, сочиненную Эккертом, знали и о том, что никакого ранения у него не было: фалангу пальца Эккерт потерял, пытаясь изнасиловать латышскую девушку; сопротивляясь, девушка откусила ему полпальца, после чего, озлобившись, он пристрелил ее. Об этом знали его друзья. Брат, якобы расстрелянный немцами, на самом деле был жив и здоров, ничем себя не скомпрометировал и жил в Брестской области.

Но об этом стало известно позже. В те дни друзья Эккерта подтверждали рассказанное им, умалчивая правду и о нем, и о своих «подвигах» в недалеком прошлом, когда они стали на путь измены Родине. Эккерта вместе с другими возвратившимися на Родину направили на стройку…

Еще во время войны, когда Витебская область только что была освобождена от фашистской нечисти, начался сбор материалов о преступной деятельности Эккерта. Рассказы очевидцев его преступлений вызывали чувство гнева и звали к возмездию, но пока никто не знал, где находится этот преступник. Начался его розыск.

В органы государственной безопасности поступило письмо. Конверт без штампа почтового отделения и адреса отправителя. В конверте находился измятый листок бумаги, на котором значился адрес: «Рига. Проспект Виестура, 2. Гарлевский Н. А.». Ничего другого в письме не было. По анонимному письму можно было предположить, что Гарлевский Н. А. или кто-то другой, проживавший по этому адресу, совершил какое-то государственное преступление, и автор письма решил об этом поставить в известность органы государственной безопасности, не открывая своей фамилии.

По указанному адресу была проведена проверка, но по домовым книгам Н. А. Гарлевский не значился да и фактически в этом доме не проживал.

Розыск Н. А. Эккерта пока не давал ощутимых результатов. Председатель Комитета госбезопасности при Совете Министров БССР генерал-майор А. И. Перепелицын, знавший многие дела по розыску государственных преступников, особенно интересовался розыском Эккерта. Важно было найти Эккерта для того, чтобы установить обстоятельства гибели комсомольцев и наказать виновных.

Время шло, розыск продолжался. В органы государственной безопасности поступило новое безымянное письмо. В нем, как и в первом, находился клочок бумаги с тем же адресом, только фамилия Гарлевский была перечеркнута, а рядом была написана карандашом другая — Эккерт.

Дописка была весьма существенной, она вносила некоторую ясность в дело. Итак, Н. А. Эккерт-Гарлевский. Инициалы Эккерта Николая Артуровича, а фамилия Гарлевский принадлежала его родственникам, у которых он когда-то воспитывался. Очевидно, писал человек, который знал эту семью, но что-то мешало ему подписаться своим именем и помочь в розыске Эккерта.

Еще одна проверка. Наконец было установлено, что Николай Артурович Эккерт, уроженец Сиротинского района, 1914 года рождения, действительно проживал в Риге, был на стройке, работал в бане, затем заведовал материальным складом. Жил, работал. А потом затерялся, и никто не знал, где он, хотя и удалось найти людей, которые работали вместе с ним, остались и кое-какие бумаги, среди них его автобиография.

После долгой и кропотливой работы группы сотрудников центрального аппарата и Витебского управления подключенный к этому делу оперативный сотрудник Комитета государственной безопасности при Совете Министров БССР Юрий Петрович составил обстоятельную картину пребывания Эккерта в Риге.

Будучи направлен на стройку, Эккерт не высказывал желания работать по специальности, опасаясь быть на виду, наоборот, его устраивала работа незаметная, и, когда ему предложили работать истопником в бане, он охотно согласился. Место и впрямь оказалось удобным. Он жил в пристройке бани, где его навещали бывшие сослуживцы-власовцы.

Здесь, в тихой заводи, готовились и проводились различные махинации, вплоть до уголовных, в которых Эккерт принимал активное участие. В органах милиции Риги обнаружили «дело», из которого явствовало, что Эккерт, заведуя складом, с помощью работницы стройки, сожительницы своего приятеля, сбывал на толкучке бывшие в употреблении одеяла, спецодежду, обувь. На допросе Эккерт заявил, что он не причастен к этому делу, что вещи кто-то воровал и если он повинен в чем, так это в халатности — недосмотре. К уголовной ответственности его не привлекли.

С этим совпало немаловажное обстоятельство: арест некоторых друзей Эккерта — изменников и предателей Родины. Все это насторожило Эккерта и заставило его сменить местожительство.

Немалого труда стоило разыскать в Риге знакомую Эккерта, которая работала продавщицей магазина. Но и она рассказала немного: Николай Эккерт никогда не говорил с ней о своем прошлом, да и вообще был немногословен, осторожен, чего-то боялся. Они было сблизились, но Николай обманул ее, сошелся с другой, которую все звали Аннушкой. Аннушка работала где-то на стройке. А потом они уехали внезапно и в одно время. Юрия Петровича это обстоятельство заинтересовало.

Теперь предстояло искать и Аннушку. Может быть, ей известны обстоятельства отъезда Эккерта. В документах строительного управления был найден приказ о назначении Эккерта на должность истопника бани, а уборщицей туда была послана Анна Викентьевна Шляхтенецкая.

Не она ли Аннушка? И где она теперь?

Требовалось также найти автора анонимного письма. Судя по полустертым словам на обороте письма, эта бумага имела какое-то отношение к кирпичному заводу в Оболи. Можно было предположить, что там и жил его автор.

Поездка на место вместе с экспертом-графологом подтвердила предположения Юрия Петровича. Просматривая документы на кирпичном заводе, различные заявления и бумаги, эксперт обратил внимание на почерк И. Г. Езовитова, который просил отпустить ему на хозяйственные нужды бракованный кирпич. Заключение графолога по почерку автора анонимного письма и заявлению на кирпич, написанному Езовитовым, было кратким: это почерк одного и того же лица.

Итак, автор письма найден: им оказался человек преклонного возраста, бывший бургомистр в Оболи И. Г. Езовитов. Он был отцом активного члена подпольной комсомольской организации Владимира Езовитова, того самого, который подорвал лимузин зондерфюрера Бормана вместе с его хозяином и был расстрелян фашистами. И. Г. Езовитов хорошо знал своего односельчанина Николая Эккерта. Но где находится Эккерт в настоящее время, он, Езовитов, не знал. Держался он сначала спокойно, но, когда дело дошло до писем, заволновался и стал категорически отрицать свою причастность к этим бумагам.

Чекисты вели свои беседы с И. Г. Езовитовым не как с бывшим бургомистром Оболи, а как с отцом активного участника комсомольского подполья. Шли беседы с человеком, в жизни которого произошла трагедия. Он, отец, в силу сложившихся обстоятельств, оказался на службе у оккупантов, а его сын — по зову сердца и разума — в рядах активных борцов за свободу и независимость своей Родины.

Вначале отец лишь в общих чертах знал о принадлежности Владимира к подполью, о том, что в его, бургомистра, доме встречаются молодые подпольщики, но он молчал, понимая, какая участь ждет его сына и других в случае провала.

Но вот страшная минута наступила. Николай Эккерт, дальний родственник, арестовал Владимира прямо на его глазах. И тогда он понял, какую роль играл Эккерт в этом деле. Прошло много лет, но Езовитов не забыл, кто повинен в смерти сына.

Беседа. Еще одна. И наконец, поняв, что ему не собираются сделать ничего плохого, Езовитов признался, что анонимные письма принадлежат ему. Адрес Эккерта стал ему известен из письма, которое тот прислал ему, прося сообщить, где теперь находится жена. На это письмо Езовитов не ответил, но решил напомнить органам госбезопасности об Эккерте. В первом письме он назвал Эккерта по фамилии его родственников — Гарлевский, Езовитов полагал, что этого будет достаточно для розыска Эккерта, и только когда писал второе письмо, догадался, что не всем известна фамилия родственников предателя, поэтому перечеркнул слово «Гарлевский» и написал: «Эккерт Н. А.». Все это он сделал много времени спустя после того, как Эккерт написал ему.

Письмо, полученное от Эккерта, Езовитов прочел и сжег. Тот больше не писал. Где он находится теперь, Езовитову известно не было.

С безымянными письмами стало все ясно. Но следы Эккерта и Аннушки предстояло еще разыскать.

Снова Рига. Беседы с теми, кто знал пропавшую женщину. Кое-что стало проясняться. Она возвращалась в Ригу, работала домработницей у директора бисквитной фабрики. Но тот теперь живет в Москве. А как Аннушка? Оказывается, она в то время не была прописана в Риге, и ее давно уже никто не видел.

Первый выезд в Москву для беседы с теми, у кого Аннушка была домработницей в Риге, результата не дал. «Да, — отвечали те, — была у нас домработница Аннушка, но мы ее не прописали, не догадались, а она и не настаивала. Договора с ней как с домработницей не заключали — тоже потому, что она не просила об этом, а нам было все равно, как-то и разговор об этом не возникал. Никаких претензий мы к ней не имели, она к нам как будто тоже. Расстались по-хорошему, мирно. Ну а вот фамилию, извините, не помним».

Пришлось вновь возвращаться в Ригу. В доме, где раньше жил директор фабрики, — новые жильцы. Соседка же удивилась, почему бывший директор и его жена ничего не рассказали об Аннушке. Хотя они и не прописывали ее, но паспорт хозяйка забрала и держала у себя. «Я хорошо знаю свою бывшую соседку, — сказала она, — она ничего и никогда не забывает. Между прочим, ее муж, которого сняли с работы, фотолюбитель. Возможно, у него сохранились снимки, где вы можете найти и Аннушку. Можете сослаться на меня, мы ведь были соседями, у нас были хорошие отношения. Передайте им привет от меня, и я уверена, что они заговорят по-другому».

И снова поездка в Москву. Снова продолжительная беседа. Пришлось сказать, зачем нужна Аннушка, напомнить о рижской соседке, передать от нее привет и, наконец, назвать несколько фамилий с именем Анна. Только после этого хозяйка «вспомнила» фамилию Аннушки — Шляхтенецкая. Оказывается, сохранилась и любительская фотокарточка, на которой вместе с хозяином и детьми была сфотографирована Аннушка. Она, как «вспомнили» бывшие хозяева, осталась в Риге, у кого-то устроилась домработницей.

После этого в адресном бюро Риги нашли, где была прописана Анна Викентьевна Шляхтенецкая. Стало известно место ее рождения. На фотокарточке ее опознали и новые хозяева, они сообщили, что у нее двойная фамилия — Шляхтенецкая-Тулина. Но увидеть женщину не удалось: она уволилась по болезни и уехала к себе на родину в Калининскую область. Там она намеревалась отдохнуть, подлечиться, а потом собиралась поехать куда-то на Урал, тоже к родственникам.

…Анну Викентьевну нашли в ее родной деревне. Болезнь, видимо, сильно изменила ее: худенькая фигура, лицо, усеянное морщинами, потухшие, грустные глаза. Она рассказала, что работала в Риге на стройке и домработницей. Работая на стройке, заболела, труд оказался ей не по силам, долго пролежала в больнице, затем работала уборщицей в бане. Эккерт относился к ней хорошо, жалел ее. На вопрос, где он и чем занимается, ответа не последовало. Анна молчала: было ясно, что у нее нет желания говорить о Николае Эккерте.

Она не знала, почему он вернулся в Советский Союз. Приехали все, приехал и Эккерт. Сам он ничего не рассказывал, а вот его приятель проговорился, что они вместе служили у фашистов.

Того, что она рассказала, для розыска было мало, да и полагаться на ее слова было трудно. Что-то связывало ее с Эккертом. И в то же время она, видимо, еще не знала, что тот собой представлял. И Юрий Петрович решил рассказать Аннушке о прошлом Николая Эккерта, о том, что его брата и сестру не расстреляли, они живы и здоровы, а он стал изменником Родины, карателем и предателем.

Только теперь отношение Анны Шляхтенецкой к Эккерту изменилось. Она сказала, что Эккерт понравился ей своей обходительностью и тем, что заботился о ней. Он почему-то особенно интересовался ее здоровьем, расспрашивал, чем она лечится. Она привыкла к нему, а он прекратил встречи с другой женщиной, которую она как-то видела у Эккерта. У него были неприятности по работе, его вызывали в милицию, а затем арестовали кого-то из его друзей, вернувшихся вместе с ним из-за границы, и тогда Николай предложил ей уехать вместе с ним.

— Когда мы уже ехали, — рассказывала Анна, — где-то около небольшой станции возле Витебска Николай сказал: «Хорошо, что я отсюда уезжаю, здесь много моих врагов». Я не знаю, о чем он говорил, не расспрашивала его, но догадывалась, что он когда-то в этих местах что-то натворил, а теперь боится разоблачения и бежит подальше от этих мест. В дороге он чувствовал себя хорошо. Не болел, как и в Риге. Но, когда подъезжали к Оренбургу, он начал трястись, бредить. Я испугалась, что у него будет припадок. В Оренбурге я пошла с ним в больницу. Когда у него начали спрашивать документы, он заявил, что их украли во время приступа болезни, и назвался Николаем Ивановичем Неведомским. Никакого приступа на самом деле у него не было, и никто не крал его документов. Все это происходило в моем присутствии, но я молчала, а через четыре дня я уехала: он сказал, что много пережил, ему нужно побыть одному и подлечиться, а потом он вызовет меня. Перед отъездом Николай предупредил, чтобы я никому не проговорилась о том, что я была вместе с ним, что он под фамилией Неведомского находится в больнице, иначе мне будет плохо, вместе с ним привлекут к ответственности, как его соучастницу. Но я никакого преступления не совершила. Кроме того, мне казалось по-прежнему, что он хороший человек, я даже не представляла себе, что он мог совершить преступление, поэтому и молчала. А вот вызов мне он не прислал, и теперь я не знаю, где Эккерт.

Значит, Николай Артурович Эккерт, теперь Николай Иванович Неведомский, остался в Оренбурге «на излечение». Но это было давно, и вряд ли теперь он там, вполне возможно, что, заметая следы, он перекочевал на новое место.

Вести из Оренбурга были малоутешительны. Да, там прописан Неведомский, но Николай Степанович, да и год рождения не тот, уже пенсионер. На запрос, был ли Неведомский Николай Иванович в психиатрической больнице и если был, то по какому адресу выписался, был получен ответ:

Телеграфный ответ из Новосибирска сообщал: по указанному адресу Неведомский не проживает; в Новосибирске не прописан.

…Поиски в Оренбурге начались с психиатрической больницы. В истории болезни Неведомского, против диагноза — эпилепсия — стоял вопросительный знак. Лечащий врач усомнился в правильности этого диагноза, поэтому Н. И. Неведомского скоро выписали из больницы, но выдали справку о том, что он в ней находился. В больничном документе отметка: собирается выехать в Новосибирск, указан был и адрес, тот, по которому его потом не оказалось. Не было родственников у него и в Оренбурге, хотя отметка об их наличии была сделана, видимо, со слов самого Неведомского.

Итак, в Новосибирске его нет. Не прописан он и в Оренбурге. Из больницы выписался давно. Теперь могут помочь только старые работники больницы. Должен же кто-нибудь из них еще работать в больнице. Нашлась санитарка — тетя Поля, как ее давно все звали. По приметам, которые назвал ей Юрий Петрович, тетя Поля вспомнила больного по имени Николай. Оказалось, что она знает его не только по больнице. Она встречалась с ним и позже. Он никуда не пропадал, а работает в подсобном хозяйстве больницы кузнецом.

В паспортном столе выяснилось, что Николаю Ивановичу Неведомскому был выдан паспорт на основании воинского билета, справки из больницы и положительной характеристики с места работы. Паспорт выдали, человек живет, но вот никто толком так и не мог объяснить, почему он живет без прописки.

Но это уже не имело большого значения. Главное было сделано. Юрий Петрович был настолько уверен, что найдет Эккерта-Неведомского в Оренбурге, что вместе с собой взял в качестве понятого человека из Оболи, который хорошо знал Н. А. Эккерта.

В подсобное хозяйство психиатрической больницы Н. А. Эккерту помогла устроиться старшая медсестра, муж которой погиб на фронте. Устроившись на работу, Эккерт женился на ней. Ему казалось, что он надежно замел следы…

Вечер. Отдельный домик на территории подсобного хозяйства больницы. Дома пока только хозяйка, с которой и повел беседу приглашенный в качестве понятого председатель местного поселкового Совета. Они давно знают друг друга, им есть о чем поговорить. Но вот явился и хозяин. Эккерт изменился в лице, когда увидел своего бывшего односельчанина. Ему стало понятно, зачем пришли сюда эти люди.

Последняя попытка к спасению — отмежеваться от Николая Артуровича Эккерта. Вот они, паспорт и военный билет Неведомского Николая Ивановича. Он не знает Эккерта Николая Артуровича, даже не встречался с ним, и вообще это недоразумение и, более того, грубая ошибка…

Но свидетельскими показаниями он был вполне изобличен.

На следствии и суде предатель и палач признался в совершенных им преступлениях. Под его руководством и при непосредственном его участии было расстреляно свыше шестидесяти советских граждан, в том числе только в одном из домов сожженной деревни Барсуки погибло тридцать восемь человек. При его соучастии была уничтожена обольская комсомольская подпольная организация «Юные мстители».

Выездная сессия Верховного суда БССР приговорила Н. А. Эккерта (он же Неведомский Н. И.) к расстрелу.

Чекистский язык краток: преступник разыскан, разоблачен. Привлечен к уголовной ответственности. Но за этими словами нередко скрываются годы напряженного труда, годы кропотливой работы.

Так было и с этим делом.