У СИНЕГО моря, что в Китае люди называют Желтым, хотя вода в нем бывает и светлой, жили два брата из фамилии Ван — два рыбака Чан и Чунь.

Были они оба молоды и прекрасны, но так бедны, что не имели ни своего поля, ни своего невода, и даже хижина их, покрытая морской травой, стояла на чужой земле, принадлежавшей богатому соседу. А сосед этот был так жесток и жаден, что никогда не давал в долг бедным рыбакам даже чашки рису.

Жили братья в своей ветхой лачуге вместе со старой матерью, и, как рассказывает сказка, не было у них ничего, кроме гибких удочек, да корзинки, сплетенной ими из прибрежного тростника, да маленькой лодочки, на которой они всегда вместе выезжали в море ловить рыбу.

Чан был старший из братьев и, как старший, почитал себя умнее младшего, любил видеть приятные сны, что снятся человеку перед пробуждением, пить душистый чай с сухими лепестками жасмина и вести долгий разговор с разными странниками, что часто проходили мимо их бедной хижины по тропинке в горы, где стоял богатый храм.

Хотя Чан и любил многие приятные вещи, вроде душистого чая, которого ему пока еще в жизни своей не приходилось пить, но, по совету одного благочестивого странника, он дал себе обет никогда не жаловаться на свою судьбу, потому что судьбу бедного человека, как говорил ему этот странник, определяют только вечные боги предков и сам грозный император, правивший в те давние времена страной.

Младший же брат, Чунь, был в самом деле прост, вести умной беседы со странниками не умел, но зато искусно плел корзины из тростника, ловко правил лодкой в бурю и никогда не забывал развести на ночь огонь для старой матери, чтобы ей было покойнее отдыхать у очага.

Однажды Чан и Чунь выехали далеко в море, чтобы раздобыть себе на обед немного рыбы.

День был хороший для лова. И вблизи и вдали от берега воды моря стояли спокойно. Ветерок ходил по ним самый легкий, не качая даже лодки рыбаков. Однако с самой зари до полудня рыба ни разу не тронула наживки на удочках Чана и Чуня. Но рыбаки знали, что охотникам всегда следует ждать. И они ждали.

Вот уже и время обеда прошло, и вечерняя прохлада надвинулась с гор, и крикливые бакланы стали подниматься с воды, чтобы на ночь усесться среди скал, а добычи у рыбаков все не было.

Голод стал мучить Чана, и, забыв данный им обет, он стал жаловаться на свою судьбу такими словами:

— Ах, зачем человек живет на земле, если богатый сыт через меру, а бедняк постоянно голоден! Когда мы спим в своей хижине, наш сосед веселится с гостями в своем доме под золотой кровлей. А когда на заре мы голодные уходим в море, он ложится спать до вечера, не поверив нам в долг даже чашки рису. Разве мы не отдаем ему каждый раз половину своего улова только потому, что наша старая хижина стоит на его земле?

Чану никто не ответил, так как кругом было море. А Чунь тоже молчал, потому что был моложе брата и не считал себя таким умным, чтобы начать говорить первым, пока его не спросят старшие.

Тогда Чан сказал:

— Говори, Чунь, разве ты не слышишь меня?

— Если ты ко мне обращаешься, брат, то могу сказать тебе, что я думаю, — молвил тогда Чунь. — Ты спрашиваешь, зачем люди живут на земле? Наверно, затем, что на ней хорошо жить. Когда на заре я относил весла в лодку, то видел, что даже мох на нашей дикой скале светил мне, как жемчуг; он был весь в росе. Это принесло мне радость. Я потрогал его рукой и освежил свое лицо. И ты спрашиваешь еще, почему бедный человек всегда голоден, а богатый сыт через меру! Мне, глупому Чуню, трудно ответить на это. Но я думаю, что если человеку за его труд полагается на земле чашка рису, то, может быть, не следует просить ее в долг у богатых, а следует взять самому.

И тут, как ни был печален и голоден Чан, он весело рассмеялся, услышав слова младшего брата.

— Кто же позволит тебе это сделать? — сказал он. — Ох, Чунь, я вижу, что ты в самом деле глуп еще и молод.

Но Чунь не обиделся на старшего брата.

— Это правда, — отвечал он, — богатые не позволят так сделать. Но надо быть воином. Я говорю об этом каждому бедному рыбаку и носильщику, которые проходят мимо нас по тропинке вдоль берега. И они соглашаются со мной. Ведь недаром старики вешают лук и стрелы у косяка над дверью, если в хижине родится мальчик.

— Нет, ты не то говоришь, что говорили мне благочестивые странники, — сказал с огорчением Чан. — Лучше уж помолчи, и подождем, пока сами боги не пошлют нам удачи.

И при этих словах Чан вдруг увидел, что поплавок на его удочке, до того спокойно стоявший на воде, внезапно погрузился в море и стал уходить в сторону от лодки.

Чан крепко схватил свою удочку и сказал брату:

— Вот видишь, Чунь, кто из нас прав? Помоги мне!

Добыча, должно быть, была хорошая, так как удочка под тяжестью ее гнулась до воды и леска не выходила из моря.

Но Чан и Чунь были отважные рыбаки. Они не упустили добычу, вывели ее из глубины морской и подняли в лодку.

И тут они очень удивились, увидев на дне лодки вовсе не огромное чудище, тяжестью своей удивлявшее их, а совсем маленькую рыбку с бирюзовой чешуей, блестевшей на солнце, как небо. Глаза ее сияли ярче, чем звезды, а хвостик был золотой, как у рыбки «цзин юй».

Она лежала тихо на дне лодки, и только хвостик, в который впился крючок, тихонько шевелился.

Чунь хотел освободить хвостик от крючка и взял рыбку в руки. Она забилась на его ладони, и Чунь сказал старшему брату:

— Я никогда не видел такой рыбки в нашем море.

Но старший, Чан, знавший всех рыб на свете, сказал:

— Это та самая голубая рыбка, про которую старики говорят, что она живет тысячу лет.

— Но она так нежна и так мала, — сказал младший брат, — что, наверно, ей не исполнилось еще и года. Она может жить еще девятьсот девяносто девять лет. Мне жаль ее губить! Разве для того, чтобы пообедать сегодня, мы отнимем с тобой у нее такую долгую жизнь?

И Чунь стал просить старшего брата отпустить чудесную рыбку обратно в море.

Чан был, конечно, такой же бедный рыбак, как и Чунь, и вовсе не был злым человеком.

Он сказал:

— Ты прав, Чунь, мы можем и сегодня лечь спать голодными. Но что скажет наша старая мать, если мы вернемся домой без добычи?

— И мать нам ничего не скажет, — ответил Чунь. — Разве не она сама говорила нам в детстве, что сердце у человека должно быть мягкое, а рука твердая, если он хочет долго жить?

И так как Чану очень хотелось долгой жизни, то он согласился с братом и, подняв на своей широкой и твердой ладони трепещущую рыбку, отпустил ее обратно в море.

Море тотчас же заиграло вокруг, плеснуло вверх волной, и возле лодки весело зашумели струи.

И рыбаки вдруг услышали за своей спиной голос:

— Здравствуй, добрый Чан, и ты, юный Чунь!

Они обернулись и увидели, что в лодке сидит девушка. Она была такая красивая, что ни с чем не сравнима была ее красота. Волосы ее были убраны жемчугом, в золотом гребне сверкали редкие камни, и веер, что она держала в руках, переливался и блистал, как волна под солнцем. А таких крошечных ножек, какие были у девушки, рыбаки еще никогда не видели.

— Здравствуй, красавица! — разом сказали братья. — Кто ты такая? Как ты попала в нашу лодку?

— Я та самая рыбка, которую вы, добрые рыбаки, отпустили на волю. Знайте же, что вы спасли не простую рыбку, а юную дочь морского царя — мудрую царевну Ю.

— Как же ты попалась, бедная, на нашу удочку? — спросили братья.

— Я подплыла слишком близко к вашей лодке. Мне так захотелось послушать, о чем вы, рыбаки, говорите. Теперь я слышала ваши речи и хочу отплатить вам добром за добро.

— Ну что ж, плати, — сказали рыбаки, — мы бедные люди. Нам плата твоя нужна, чтобы купить себе хлеба.

— Не хлебом я хочу вам заплатить, рыбаки, — молвила царевна, — а несметным богатством. Покиньте свой скалистый и бесплодный берег и ступайте за мной в глубину морскую, в мое царство. Оно необъятно, и богаче его нет ничего в мире. В стране моей никто не стареет, как у вас на земле, и вы будете вечно молоды и вечно счастливы в моих золотых чертогах. А морские чудища будут служить вам, как малые дети, подносить вино и душистый чай с лепестками жасмина.

И голос царевны был так сладок и так приятен для слуха, что Чан и Чунь, забыв обо всем, оба поднялись на ноги.

— Ты слышал, что обещала царевна? — сказал старший, Чан. — Я буду вечно счастлив и вечно молод в ее волшебном царстве. А здесь, на земле, мы давно не знаем, чем накормить сегодня нашу старую мать. Пойдем, Чунь!

Но Чунь был и без того молод и вовсе не хотел покидать свой родной берег, хотя на нем не было у него ничего, кроме бедной хижины, покрытой морской травой.

Он схватил брата за край одежды и крикнул ему:

— Не ходи, Чан!

Однако Чан уже не слушал его и, переступив через борт своей лодки, медленно погрузился в море вслед за прекрасной царевной Ю.

А Чунь остался на месте.

Он горько заплакал о брате и стал с силой грести к земле, чтобы уйти поскорее от опасного места.

Три года прожил Чан-рыбак в подводном царстве у царевны Ю. Царевна полюбила его, и они были счастливы. Морские чудовища служили ему, с ним играли веселые рыбки и развлекали его по вечерам. А по утрам он вместе с прекрасной царевной гулял по ее саду, где тропинки все были выложены жемчугом и по бокам цвели яркие кораллы. А следом за царевной морские коньки несли серебряные носилки, на которых она отдыхала, если крошечные ножки ее уставали на прогулке.

Спокойно было Чану на дне морском.

Но вскоре он стал очень скучать по земле, и по своей старой матери, и по младшему брату, оставшимся в хижине среди скал. Ему захотелось их повидать, и он сказал царевне:

— Отпусти меня, прекрасная Ю, на землю, чтобы повидать свою старую мать и милого брата Чуня.

Царевна Ю, почувствовав тоску в его сердце, не могла отказать ему в просьбе.

— Если ты сильно тоскуешь по своей земле, Чан, то иди. Я дам тебе волшебную ткань, чтобы ты мог вернуться снова ко мне, в мое подводное царство. Только помни одно: ни в каком случае не развязывай узелка, который я завяжу на этой ткани. Лишь ударь ногой о землю и молви: «Дыханье ветра, всплеск волны — посланцы мудрой Ю! Служите мне!» — и ты снова будешь в моем золотом чертоге. Но знай: если ты развяжешь узелок — случится беда.

Чан поблагодарил царевну за ее доброту и начал собираться в далекий путь: надел одежду странника, взял в руки дорожный посох, а волшебную ткань спрятал у себя на поясе. Она была соткана из тончайшего шелка и так легка, что если бы не узелок, завязанный царевной, Чан мог бы подумать, что на поясе у него ничего нет.

Недолго Чан выходил со дна морского на сушу. В три дня и три ночи домчали его морские коньки, запряженные в серебряные носилки царевны Ю, и оставили на прибрежном песке.

Чан вышел на знакомый берег. Он узнал его. Вот место, откуда они отчаливали с братом, когда уходили на своей лодке в море. Но где же высокая скала, поросшая мхом, к которой они с братом привязывали свой челн? Неужели это тот низкий камень, через который сейчас перекатывается легкая волна? Нет, не может этого быть! И Чан прошел мимо камня и поднялся по тропинке вверх, где должна была стоять его бедная хижина. Но и ее не было! Богатый и светлый дом под крышей, украшенной искусной резьбой, стоял на том месте. А за домом, на склоне горы, зеленели рисовые поля, и колеса мельниц, движимые ветром, постоянно дувшим с моря, поднимали воду, чтобы обильно оросить корни тучных злаков.

«Это, наверно, новый дом и новое поле нашего богатого соседа», — подумал Чан.

И он хотел пройти мимо дома так же, как раньше прошел мимо камня, бывшего когда-то высокой скалой. Но вдруг увидел на пороге этого дома своего брата Чуня — юношу, точь-в-точь такого, каким он его оставил.

Красивая одежда облегала его тело, волосы были острижены, а в руке он нес мотыгу, так как спешил в поле на работу. Чан с радостью окликнул младшего брата.

Однако тот не подошел к нему и стоял на месте, с удивлением глядя на Чана.

— Кто ты, странник? — спросил наконец юноша. — И откуда знаешь мое имя?

Чан очень обиделся на такие слова и ответил:

— Ах ты, щенок! И трех лет не прошло с разлуки, а ты уж родного брата не узнаешь!

— Нет, странник, — ответил Чунь спокойно и с почтением, — разве я бы не узнал своего брата, если бы сам не похоронил его тут, за нашим домом, в день шестого новолуния, когда мы вместе с ним и со всем народом гнали злых правителей и чужеземных солдат с нашей древней земли!

Но Чан еще больше рассердился за такие слова.

— О чем ты говоришь, Чунь? Зачем надо мной издеваешься? Разве наш император, грозный повелитель Поднебесной, сделал бы своими воинами бедных рыбаков?

Но юноша только покачал головой в ответ:

— О каком императоре ты говоришь, путник? Я ничего не слыхал об этом. Мы знаем только одного повелителя на нашей земле, самого мудрого и самого сильного, — народ, живущий в Поднебесной.

— Так кто же ты, юноша? — в страхе спросил тогда Чан. — Разве не Чунь, сын Цзиня, из фамилии Ван, рыбак, живший здесь в бедной хижине со своей старой матерью? Ты так похож на него!

— Нет, странник, меня зовут Чунем, это верно, мы из фамилии Ван, но я сын Дзяня, Дзянь сын Шеня, а Шень сын Дзуня, а Дзунь сын Дуня, а Дунь сын Чана, а Чан сын Чуня. И рассказывают люди — был в древности еще один Чунь в нашем роду, смелый рыбак, который увел целый народ в горы, чтобы воевать с самим грозным императором, притеснителем бедных людей. А ты кто, странник?

— Так ведь я же брат того отважного рыбака Чуня, которого люди помнят!

И тут рыбак Чан задумался и начал считать свои дни. О, как много их собралось! Каждый день, что провел он у царевны Ю в подводном царстве, был равен целому году. И минула с тех пор уже тысяча лет!

Сосчитав это, Чан рассказал прекрасному юноше о своей чудесной жизни в волшебном царстве Ю. Но юноша не поверил Чану, сказал, что спешит в поле на работу, что уже слышал эту сказку, и даже посмеялся над рассказом странника, чего, уж конечно, не следовало бы делать из вежливости.

Чан обиделся на юношу и пошел дальше, туда, где раньше жили соседи. Но повсюду люди трудились и спешили, — кто в поле, кто в море, и никто не узнавал его. Всем он был чужой, все смеялись над его словами.

Только старый-престарый мельник, подававший воду на поля, выслушав его, сказал:

— Ну что ж, странник, если ты в самом деле тот самый Чан-рыбак, о котором рассказывает сказка, то видишь сам, что твой брат Чунь был мудрее тебя, хотя и моложе годами. И он не умер, оставшись на своей земле, хотя высокие скалы обратились в мелкие камни за это время. Ты видишь, у нас теперь солнце, нет больше жадных богатеев, нет грозных и злых правителей, и поля зеленеют для тех, кто их возделывает, и сады цветут для тех, кто их поливает, потому что бедный человек взял в руки лук и стрелы, так долго висевшие у косяка над дверью. А ты что сделал для этого? Ты искал счастья только для себя, ты любил приятные сны, что снятся человеку перед пробуждением. И ты жил тысячу лет. Но что из того, если вечность твоя прошла, точно долгая ночь? Ты ничего не сделал для счастья народа.

Услышав это, Чан пошел на берег моря, сел там на камень и горько заплакал. Да, прав старый мельник! Ничего не сделал Чан для людей. И теперь был он всем чужой, лишний среди них, и не было у него ни матери, ни брата, никто не узнавал его на родной земле. И он никого не узнавал. Только всплеск волны, набегавшей на берег, напоминал ему голос царевны Ю да облачко, что стояло неподвижно над морем, было таким же легким и белым, как ее серебряные носилки.

И Чан решил снова вернуться в золотые чертоги прекрасной царевны Ю.

Он снял со своего пояса волшебную ткань и расстелил ее на прибрежном камне.

Но сколько ни вспоминал он, что нужно сделать и какие слова сказала ему прекрасная Ю, не мог ничего вспомнить.

Он увидел только узелок, завязанный царевной на конце волшебной ткани, и подумал, не в этом ли узелке спрятаны те слова, которые он забыл.

И, став на колени перед камнем, Чан стал зубами развязывать узелок.

Но едва только развязал он его, как волшебная ткань, будто легкий туман, поднялась над землей и рассеялась в воздухе.

А Чан стал вдруг стареть, да так быстро, что в каждое мгновение старел он на целых сто лет. Волосы его поседели, кожа сморщилась и почернела, истлела одежда. И даже кости превратились в прах и развеялись по прибрежному песку, точно пыль земли, поднятая дыханием ветра.

А облачко, похожее на серебряные носилки, гонимое тем же ветром, тронулось с места и поплыло над морем.