НА УТРЕННЕЙ ЗАРЕ
I
ОHA ЖИЛА на севере страны, на том берегу моря, откуда всегда появлялась утром заря.
Она была женой бедного рыбака и матерью маленького мальчика Ким Пен Гука, которого любила больше, чем утреннюю зарю и даже чем само солнце и горы родной Кореи, прекрасные и на утренней и на вечерней заре и во всякий час дня.
Звали ее Ли Ок Ен. Она была невысока ростом, но стройна, как многие корейские женщины из народа, которым приходится носить тяжелые ноши на голове и для того держаться прямо. Лицо у нее было привлекательное, круглое, с золотисто-румяной кожей, с маленьким ртом.
С тех пор как ее народ стал сам править своей страной и в соседней деревне открылась школа для детей рыбаков, Ли Ок Ен была счастлива. Каждый день, едва только занималось утро, она отправляла своего маленького сына в школу.
Ее муж, Ким Се Чен, ловил теперь рыбу сообща со своими соседями, и поэтому труд его вознаграждался как следует.
Он построил себе новую фанзу — целый дом вместо хижины, в которой они жили раньше. А Ли Ок Ен покрыла глиняный пол промасленной бумагой и циновками из отличного тростника. Здесь проводила она в семье счастливые дни: шила на швейной машинке, купленной ею недавно в городе, варила пищу, плела веревки из рисовой соломы. Рядом с нею, пристроившись к большому сундуку, красиво обитому медью, маленький Ким Пен Гук готовил уроки, водя пером по бумаге так ловко, будто он родился писцом.
Она думала о том, что он станет ученым человеком, и сердце ее наполнялось такой радостью, что она начинала громко смеяться.
Несмотря на то, что у Ли Ок Ен было много по утрам работы, она все же находила время проводить сына по дороге, ведущей в соседнюю деревню, где была его школа.
Ах, какая это была приятная дорога! Ким Пен Гук шагал, сбивая проворными ногами то камешек, попавшийся ему на глаза, то шишку, упавшую с придорожной сосны. А море в это время уже просыпалось, начинало ворчать и тяжело вздыхать в тумане. И на самом краю горизонта загоралось солнце на парусах рыбаков.
Тогда Ли Ок Ен оставляла сына и возвращалась назад, чтобы встретить мужа и поскорей, пока не начало пригревать солнце, выбрать нежную рыбу из сетей. Она умела это делать быстрее, чем другие женщины. Кроме того, она научилась править парусом при ветре любой силы, и была счастлива, когда муж брал ее с собой в море.
И хотелось ей, чтобы дни ее текли так, без перемен, чтобы до конца жизни перед глазами ее были море м каменистая дорога, по которой ее сын ходил в школу, и паруса, под которыми возвращался с рыбной ловли ее муж.
Но скоро ее счастливой жизни пришел конец.
Правда, это случилось не сразу. Сначала с юга стали приходить сюда, на север страны, в далекую рыбацкую деревню, — вести о том, что американские солдаты вместе с лисынмановцами перешли тридцать восьмую параллель и сжигают деревни, убивают людей.
И однажды муж спросил ее очень тихим голосом, каким редко говорит рыбак, привыкший спорить с голосом бури:
— Ты была счастлива в своем новом доме?
— Как ты можешь спрашивать об этом, чане! — ответила она мужу. — Разве ты не видишь сам?
— Я вижу это, — сказал тогда муж. — Но если ты была счастлива, то надо защищать свое счастье, потому что оно и мое счастье и счастье всего народа. Разве я не стал членом Трудовой партии? Положи в мой мешок немного рису и табаку. Я ухожу с молодыми рыбаками на фронт. А Пен Гук пусть продолжает бегать в школу. И ты оставайся здесь. Я думаю, что сушеной корюшки и риса вам тут хватит до моего возвращения.
Она ничего не сказала на это мужу, так как поняла, что он прав, и только сердце ее упало в груди, кровь отлила от щек, золотистость кожи исчезла, и лицо стало темным.
Ей бы следовало поплакать. Но разве жены рыбаков плачут, когда рыбаки уходят в море? Они плачут лишь тогда, когда рыбаки не возвращаются.
Вместе с Ким Се Ченом отправились на войну и молодые рыбаки, которые только в прошлом году стали выходить в море. С ними были и девушки. Все они шли с ружьями и сумками через плечо, а в руках несли пучки белого торади, попадавшегося на каждом шагу. Ли Ок Ен тоже сорвала этот бедный злак, растущий среди камней, и понесла его в руках как цветок, означающий верность и мужество.
И все идущие на войну по этой дороге с пучками торади пели песни, которым научились у русских, когда Советская Армия охраняла в стране покой. Они пели и радовались тому, что будет завтра, так как из города пришли добрые вести: врага погнали обратно на юг.
Но все же на сердце Ли Ок Ен было тревожно, и, вернувшись в свой новый дом, она до самого раннего утра сидела возле спящего сына, держа его за руку.
II
Маленький Ким Пен Гук продолжал ходить в школу, и Ли Ок Ен по-прежнему провожала сына. Но тревога не давала ей спокойно смотреть на море, на солнце, на небо и на прекрасные горы ее страны.
Враг убивал детей, бомбил города и селения, жег созревший рис и сады, уже приносившие урожай. Даже выходить в море, чтобы поймать хотя бы немного рыбы для пищи, стало опасно. Повсюду — и над дорогами и над морем — летали американские самолеты. Их сбивали корейские летчики в воздухе, их подбивали с земли артиллеристы выстрелами из своих длинных пушек, которые солдаты расставили повсюду, даже на огороде за домом Ли Ок Ен.
Но это длилось долго. Сушеной корюшки и риса, припасенных Ким Се Ченом, не стало у Ли Ок Ен, тем более что кругом и даже в ее деревне появилось много голодных людей и осиротевших ребят, которым она никогда не жалела горсти риса.
Она была добра. Она уступила им даже свой новый дом и бомбоубежище на огороде, вырытое ею глубоко среди камней.
Однажды утром, когда все дети уже сидели в классе и слушали учителя, американцы сбросили бомбу на школу, где учился маленький Пен Гук.
Весть об этом дошла до Ли Ок Ен в полдень, когда она выбирала рыбу из сетей. Она потеряла сознание и упала на гальку. Потом поднялась и побежала по дороге, по которой ходил в школу Пен Гук. Она бежала в своей белой чиме, без обуви. И под ноги кидались ей острые камни. Но она не замечала их, как не замечала и следов крови, оставляемой ею на этих камнях.
В школу она прибежала быстро, быстрее всех других женщин, спешивших к своим детям.
Ее мальчик был жив. Она нашла его в доме учителя Ан Се Ляна среди других детей, живых и невредимых, потому что тех, кто был убит или ранен, здесь уже не было.
Она схватила сына на руки и засмеялась от счастья, что видит его.
— Чему ты радуешься, Ли Ок Ен? — спросил ее учитель. — Тому, что твой сын жив? Но ведь другие убиты… Чему же ты радуешься?
Ей стало стыдно за свою радость.
— Ты прав, Ан Се Лян, — ответила она. — Я вижу, как народ мой терзают враги и как велико наше общее горе. Мой муж — член Трудовой партии. Он на войне сражается с жестокими и подлыми американцами. А я женщина! И ты видишь, мужество ко мне не приходит вовремя. Я могу быть только доброй. Но, наверное, я еще не так добра, как должен быть человек, который любит свой народ и хочет на земле мира. И вот я радуюсь, когда вовсе не следует радоваться.
Сказав это, она ушла из дома учителя и взяла с собой сына. Придя домой в фанзу, она открыла свой сундук, обитый медью, и достала из него одну только вещь — письмо, полученное ею с фронта, от мужа, всего лишь неделю назад.
Она спрятала его на груди, а людям, которые жили у нее в доме, сказала:
— Враги наши, американцы, лишили нас пищи, одежды и дома. Так живите в моем, пока я не вернусь. А если не вернусь, живите в нем всегда. Вот вам ключи от моего сундука. Вы найдете там чашки из тонкой меди, разноцветную шерсть и белое, белее, чем зерно миндаля, полотно. Я сама белила его для своих детей, которых ожидала в будущем. Сейчас не это имеет цену.
Потом она ушла вместе с сыном по дороге, ведущей в город, взяв с собой немного пищи.
Людям, которых она встречала по дороге, она показывала письмо мужа и спрашивала, где его найти.
Одни брали в руки это письмо и качали головой, другие просто советовали ей вместе с сыном вернуться обратно домой.
Но она все шла и шла вперед, мимо разрушенных американцами городов, мимо свежих могил, мимо дымящихся развалин и развороченных бомбами ям с окровавленными камнями. Она шла на юг, пока ей не стали попадаться солдаты.
Они охотнее, чем другие, разглядывали письмо ее мужа и показывали дорогу, посылая ее еще дальше.
Наконец она все-таки нашла своего мужа среди солдат — бывших рыбаков, которых она когда-то провожала по своей любимой дороге.
Они отыскали Ким Се Чена где-то впереди, на линии огня, среди взрывов, и сказали ему, что к нему пришла жена с сыном.
Он не удивился нисколько. Удивление, как он думал, было бы недостойно ни рыбака, ни солдата.
Он пришел перед вечером, когда бой уже стих, и ласково взял ее за руку. А другой рукой поднял сына и посмотрел, намного ли он вырос за это время.
— Вы, наверное, пришли, чтобы повидать меня, — сказал он. — Это хорошо! Но скорее уходите отсюда. Тут убивают каждую минуту. Американцы сами не хотят покинуть нашу землю, хотя мы постоянно говорим им о мире.
— Я ведь тоже пришла сюда, чтобы сказать им о мире. Сердце мое не выносит так много зла на земле.
— Я знаю, какой ты хочешь быть доброй, чане, — ответил ей муж. — Но если ты хочешь остаться, тебе все-таки надо научиться стрелять. А ты женщина.
— А разве ты не научил меня править парусом в бурю, хотя я всегда была женщиной?
Она сказала правду. И Ким Се Чен стал просить своего командира оставить здесь Ли Ок Ен с сыном.
Командир долго не решался это сделать. Но он был старый партизан, простой крестьянин, и наконец решил, что если человек хочет прогнать врагов с родной земли, то не следует ему в этом мешать. Пусть это даже будет и слабая женщина.
И он оставил Ли Ок Ен, тем более что Ким Се Чен был очень храбрый солдат, лучший стрелок из противотанкового ружья и подстрелил уже немало американских танков.
Как ей было ни трудно, но Ли Ок Ен научилась стрелять из этого ружья. Глаза ее видели зорко и так далеко, как не мог видеть и сам Ким Се Чен. Кроме того, она носила за ним патроны для его ружья, табак и трубку и даже противотанковые гранаты, которые научилась бросать так же метко, как и он.
А сына они не стали учить ничему. У мальчика еще не было силы, чтобы поднять тяжелое ружье или бросить гранату. Но зато он подавал воду и все, что нужно во время боя. И при этом бросал навстречу американским танкам камешки, которые одни только приходились ему по руке.
Так они сидели втроем в одном из передних окопов, неустанно глядя вперед, откуда могли появиться американские танки.
Окоп их был тесен, вырыт в мокрой глине, на дне его стояла вода, но Ли Ок Ен он казался просторным и красивым, так как стал ее вторым домом.
Вместе с Ким Се Ченом и другими бойцами, находившимися неподалеку, они отразили за два дня две танковые атаки американцев, которые пытались закрепиться на этом участке.
А на утренней заре третьего дня началась новая атака врагов.
Танки показались из-за холма. Они ползли, стреляя на ходу, страшные, железные, не похожие ни на что живое.
Ким Се Чен поджег только один танк и был тут же убит осколком снаряда. Ли Ок Ен взяла ружье мужа и выстрелила, на этот раз не целясь. И не попала. Ее заметили и обрушили на нее огонь танковых пушек. Она была тяжело ранена и не могла уже владеть ружьем. Да и патронов к ружью больше не было. Но она не потеряла сознания. Не потеряла она и ясной мысли, хотя кровь, не останавливаясь, текла из ее ран.
Но Ли Ок Ен была простая женщина. Видя свою смерть так близко, она прежде всего поманила к себе сына, чтобы телом своим прикрыть его от огня.
Но тут она подумала, что уже не может его спасти. Она знала хорошо, что американцы никого не жалеют в ее стране. Они не оставят в живых и Пен Гука, который мог бросать навстречу их железным танкам только легкие камешки, подобранные им с земли. И, подумав об этом, Ли Ок Ен ясно представила себе и свою собственную близкую уже смерть и смерть сына, которого прижимала она к своей груди.
Тогда Ли Ок Ен спросила себя: «Не наступило ли как раз то время, когда мужество должно прийти ко мне? Я долго ждала этого часа».
И, собрав остаток сил, она попросила маленького Пен Гука принести ей гранаты, еще остававшиеся у них в нише окопа.
Мальчик исполнил ее просьбу. Она пересчитала гранаты. Это так легко было сделать: их оставалось всего лишь четыре. И две из них, превозмогая боль и слабость, она привязала к себе платком. А две другие привязала к поясу Ким Пен Гука и спросила его:
— Ты можешь это унести?
— Да, — ответил Ким Пен Гук. — Они не такие тяжелые, чтобы меня свалить.
— Конечно, — сказала она, — они тебя не свалят. Ты у меня такой сильный! А я уже не могу встать, чтобы идти навстречу врагам. Ты помоги мне только выбраться из окопа и лечь вот здесь, повыше, чтобы они увидели меня. Сам же беги назад к нашим и скажи командиру, что Ким Се Чен убит, а Ли Ок Ен посылает гранаты, которые ей больше не нужны. Но кому-нибудь они могут пригодиться. Беги, не бойся, — добавила она, видя недоверие и страх мальчика, не желавшего оставить мать. — Они не будут стрелять в такого маленького, как ты. А я тут подожду и отдохну немного.
Мальчик доверчиво смотрел на мать. Он испугался крови, что натекла на дно окопа. Это была кровь его отца и матери.
А Ли Ок Ен сказала сыну, отведя свой взгляд в сторону, так как знала правду и боялась ее:
— Беги быстро, как ты бегал по дороге в школу. Беги! Торопись, Пен Гук! Они уже близко! И не бойся! Ничего не бойся! Верь мне. Разве ты не знаешь, как я тебя люблю?
Мальчик помог матери выбраться из окопа, затем выбрался из него сам и пустился бежать в ту сторону, куда показала мать.
Целую минуту она смотрела ему вслед. Он бежал резво, и только гранаты, привязанные к поясу, отягощали его легкий бег.
«Ах, зачем я привязала их? — подумала со страхом Ли Ок Ен. — Они помешают ему добежать. Может быть, в самом деле американцы не пожелали бы его убить, втоптать своим железом в землю? Зачем им его смерть? Ведь он так мал! Он еще только зерно, что мы бросаем в землю. Он может еще долго расти и быть счастливым и каждый день видеть утреннюю зарю, приходящую к нам с моря, и вечернюю зарю, когда душистый ветер легко слетает к нам с гор. Он должен жить!»
И Ли Ок Ен сделала то, что делают горные птицы, видя бегущего мимо пса.
Она поднялась над насыпью навстречу мчащемуся танку и с огромным усилием встала на колени в своей белой, хоть и перепачканной кровью и глиной одежде, но все еще хорошо видной издалека. И так стояла она, дрожа от слабости, чтобы враг не смотрел ни на кого другого и, кроме ее смерти, не желал бы ничьей другой.
В самом деле, танк, бывший к ней ближе других, повернул и пошел прямо на нее, даже не ведя огня.
И она радовалась этому, чувствуя на себе гранаты, привязанные платком.
Но то, что увидела Ли Ок Ен через минуту, было страшнее смерти, которую она ждала. Танк, оглушая ее своим грохотом, промчался мимо, даже не выстрелив, и проворно, точно живая гигантская гадина, повернул следом за Пен Гуком.
Ли Ок Ен в ужасе обернулась. Мальчик был уже далеко от окопа, но и до своих было ему не близко. Его маленькая резвая фигурка быстро подвигалась вперед, то скрываясь среди серых камней, то мелькая в белых метелках торади, так же как на севере, росшего тут повсюду. Никто не стрелял. И никаких других звуков как будто не было в воздухе, кроме ужасного грохота танка, уже настигавшего Пен Гука.
И смертельный пот покрыл лицо Ли Ок Ен.
«Значит, мужество должно прийти ко мне сейчас, если оно хочет прийти вовремя, — подумала она. — Я хорошо сделала, что привязала к поясу Ким Пен Гука гранаты. Смерть мальчика не пройдет для них даром».
И Ли Ок Ен не закрыла глаза и не отвернулась в сторону. Ким Се Чен учил ее смотреть опасности прямо в лицо.
Но вдруг она увидела зеленую пушку, выкатившуюся из-за гряды камней прямо на дорогу, из длинного дула ее сверкнул еще более длинный огонь, и танк внезапно перестал греметь, будто кто-то на всем ходу остановил его рукой. Танк стоял и горел. И американцы, выскочившие из его люка, тоже горели.
А другие танки, что ползли еще по склону холма, вдруг развернулись и стали уходить прочь. Пушки стреляли им вслед.
Но Ли Ок Ен не видела уже этих пушек и не слушала их выстрелов. Она смотрела только на сына, с усилием протирая свои зоркие глаза, на которые наплывали то кровь, то пот, то смертная тьма.
Но все же она видела его, видела, что он все бежит и бежит среди белых метелок торади, живой, легкий, как ветер, и быстрый, как ласточка перед дождем.
Ли Ок Ен показалось, что в эту минуту наступила мертвая тишина, и она потеряла сознание. А когда очнулась через некоторое время, то увидела над собой склоненные лица солдат и Пен Гука, стоявшего рядом. Раны ее были уже перевязаны, и солдаты лили ей в рот теплую рисовую водку.
Они были несколько иного обличья, чем Ким Се Чен и его товарищи, но дружелюбные улыбки их говорили ей, что она будет жить и будет мир на земле, которого она так хочет, и не однажды еще встретит она утреннюю зарю.
— Это вы не дали им убить Пен Гука? — спросила она, плача от радости.
Они ответили ей на китайском языке, которого она не знала.
Тогда она спросила их о другом:
— Кто вы?
И старший из них, взяв за руку ее сына, громко ответил ей, вставляя корейские слова:
— Мы братья твои! Мы пришли вам помочь!
1951