Глава XII
Интерьер и его истоки

В истории стиля XX век – безусловно, самый непостоянный, переменчивый, легкомысленный и неопределенный. Это касается не только моды, но и искусства. Чего еще можно ожидать от такой нестабильной эпохи, по сравнению со всеми предыдущими куда более беспокойной, ведь с приходом научно-технической революции, с расцветом науки и техники войны и экономические кризисы стали куда масштабнее. Веками в мире господствовали возрожденные греко-римские формы. Мебель и стиль оформления интерьера прежде могли не меняться десятилетиями. Однако в последние полвека формы и стили в больших и малых видах искусства пребывают в переменчивом состоянии. Мода на художника, декоратора, даже на определенный оттенок цвета держится один сезон, а потом уходит.

В результате этой неустойчивости во вкусах в последние 30 лет громко заявили о себе оформители интерьеров. Их цель та же, что и у кутюрье: предвидеть перемену стиля, опередить ее, часто самому совершить переворот, приладить ламбрекены к шторе или подобрать в комнату оттоманку, ведя себя при этом как истинный парижский модельер. Однако модельер создает платье, которое женщина – если она специально тому не училась – не в состоянии сшить сама; оформитель же вторгается в сферу, освоить которую в принципе способен любой человек. Однако, учитывая, что многим в деле обживания дома недостает уверенности и способностей, им в нашей современной, постоянно меняющейся жизни отнюдь не помешает помощь опытного проводника.

Среди профессий, в которых раскрывается женское творческое начало, оформление интерьера – одна их самых востребованных и желанных; так обстоит дело со времен начала эмансипации и суфражистского движения. Конечно, хватает в ней и мужчин, но прекрасный пол явно лидирует.

В наш век в этой отрасли появилось множество талантливых дам, англичанок и американок. На ум сразу приходят имена Элси де Вольф, Сайри Моэм, Сибил Коулфакс, Руби Росс Вуд, а также Дороти Дрейпер. Все они оставили след в истории моды последних десятилетий.

Элси де Вольф (леди Мендл) прожила долгую жизнь, на протяжении которой непрестанно следовала моде и была ее рабыней – поклонялась ей, словно божеству.

Будучи человеком неиссякаемого жизнелюбия, обожавшим моду во всех ее проявлениях, леди Мендл имела такой успех, что сама превратилась в подобие модного конвейера.

Она начинала как актриса; всем понравилось, как она одета, но успеха она не снискала. Тогда, уже будучи женщиной средних лет, Элси де Вольф решила поменять коней на переправе и первой в Америке занялась украшением интерьеров. Можно даже сказать, что благодаря ей в Соединенных Штатах закончилась Викторианская эпоха. Ее новаторские решения в этой сфере – рюши из тафты, китайские птички, розы, обои, кретон в цветочек, журнальные столики и гофрированные абажуры – сегодня смотрятся чересчур громоздкими и вычурными. Но не будем забывать, что именно леди Мендл первая объявила войну царившей в Америке вопиющей безвкусице. Если верить мебельщику Т. Г. Робсджон-Гиббингсу, то ее заслуга довольно сомнительна: она, дескать, научила американцев ценить старье, заставила их отвергнуть все модные тенденции и вынудила мастеров производить мебель в стиле Людовика XVI. Но, так или иначе, ее интерьеры выглядели свежо и ново. Заказы от дам удавались ей лучше, чем заказы от мужчин; за годы, предшествовавшие Великой депрессии, она успела придумать новое оформление для дамских клубов по всей Америке; таким образом она пробудила интерес к стилям эпох королей Людовиков – XIV, XV и XVI, а сама потихоньку сколотила немалое состояние, которое тратила по большей части на украшение собственных домов и на проведение в них вечеринок.

Она давала советы по вопросам обустройства дома мультимиллионерам вроде Генри Фрика и брала за услуги 10 процентов от затрат, при этом решительно отвергая слишком пышный итальянский и испанский стиль, предпочитая французский. Последний благодаря ей вошел в моду.

Изучая прошлые заслуги леди Мендл, мы не можем не признать, что в своем любимом деле она не отличалась особой оригинальностью. Главное, что она познакомила Америку с лощеной тканью, удобной мебелью, позже – с мягкостью бежевых тонов, с дриановскими ширмами и белыми цветами. Она придумала оформлять комнаты в зеленой или белой гамме. Все, что она продавала, смотрелось роскошно и действительно стоило немалых денег. Но даже если не рассматривать эти новшества, забыть про обивку из леопардовой шкуры (я совершенно убежден, что идею она не заимствовала ни у Сесиль Сорель, ни у маркизы Казати), мы обнаружим, что у леди Мендл были и другие интересные решения, имевшие для истории куда большую ценность.

Элси де Вольф пережила смену нескольких стилей, но с наступлением каждой новой эпохи она обращалась к творчеству любителей всяческой эзотерики и с огромным рвением пыталась извлечь из него коммерческую выгоду. Это может показаться странным, ведь в обычной жизни она была сильным и самостоятельным руководителем и старалась распланировать все, даже развлечения. Деловой подход к деталям позволил ей разработать принципиально новую систему управления: везде ее сопровождал секретарь; деловитый, ловкий, он отмечал в блокноте все, что может пригодиться. Так, было четко прописано, что мадам не позволяет добавлять гладиолусы в вазу, где стоят цветы разных видов; на каждое место за столом выделяется ровно три сигареты, а не две и не четыре. Она разработала систему регистрации, которая позволяла без труда узнать, сколько раз человек гостил у нее, что ему подавали, кто сидел рядом с ним за трапезой, чем был декорирован стол.

На каждом празднике набор развлечений менялся. Если сырное печенье подали не к тому блюду или коктейль недостаточно встряхнули, то потом, скорее всего, по этому случаю устраивалось заседание трибунала. Однажды всем страшно понравился приготовленный ею сэндвич, и она продиктовала распоряжение: его непременно следует сфотографировать для «Vogue». Фетишистская одержимость тривиальными вещами, овладевшая герцогиней Виндзорской, привела к тому, что развлечения для золотой молодежи стало принято организовать с особым рвением и тщательностью.

Обслуживание, освещение, отопление, ароматы в домах Элси де Вольф, не говоря уже о сервировке столов, – все это стоило большого труда и мучений. У Элси все шло по плану: закончили расставлять мебель – сразу нужно зажечь благовония. Инициатива не поощрялась – разве что в том, какую свечу зажечь последней. С таким же рвением и фантазией она занималась своим внешним обликом. В 30 лет она была дамой невнятной, простой, с мартышечьим лицом; сильную натуру выдавали только ее светло-карие глаза. Но многие годы она усердно работала над внешностью. Сев на специальную диету, регулярно становясь на голове и выполняя сальто, она сумела на протяжении жизни сохранить стройность и гибкость. Она ввела моду на легкую синеву в волосах и одной из первых стала активно пользоваться услугами пластического хирурга. Позже окружающие стали гадать, сколько же ей на самом деле лет: она становилась все моложе и красивее. В 80 лет леди Мендл состоялась как светская красавица; во внешности у нее появилась некая загадочность и безмятежность. Все утрированные капризы моды она отвергла – носила простое черное платье и короткие белые перчатки, а к ним жемчужное ожерелье, притом услаждала взор не хуже, чем развешанные по панельным стенам в ее парижской гостиной картины Кармонтеля.

С началом Первой мировой войны вплоть до конца 20-х годов в американском дизайне интерьеров господствовало имя Мюриэл Дрейпер, правда, прочитанное задом наперед: Репард Лейрум. Она придумала особый язык абсурда, впоследствии послуживший источником вдохновения для Карла Ван Вехтена и Флорин Штеттхаймер, закутывавшей все в целлофан. Изначально женщина состоятельная, Мюриэл рискнула всеми своими деньгами ради занятия, которое казалось и прибыльным, и творческим. Позднее она стала оценивать интерьеры как штатный критик журнала «The New Yorker»; вершиной ее карьеры стала работа в поместье Диринга в Майами: в сравнении со всеми частными владениями мира оно обошлось в рекордную сумму. Этот дом, ныне превращенный в музей, был богато и со вкусом обставлен и украшен в духе итальянской виллы Вискайя, имения на реке Брента. Первый этаж выходил прямо к морю, на нем был устроен своеобразный бассейн в виде пещеры со сталактитами. Для гостиной Мюриэл Дрейпер придумала особый потолок из кружев, которые специально для нее несколько лет плели в Бельгии.

И в работе, и на досуге дама по имени Репард Лейрум выглядел всегда шокирующе ярко. Золотисто-рыжие волосы подчеркивали мертвенную бледность лица, на котором выделялись алые губы. Одежду она всегда подбирала невообразимую и первой из американок стала носить платья от Мариано Фортуни. Она предлагала нечто резко противоречащее незыблемым критериям, которые установили Элси де Вольф, миссис Вандербильт, Анна Морган и Элизабет Марбери – представительницы школы, вдохновлявшейся Версалем и виллой Трианон. Говорят, что все эти дамы находились под влиянием одного американца по имени Уолтер Гай, проживавшего во Франции и слывшего сторонником версальского стиля: апельсиновых деревьев в кадках, решетчатых конструкций, залов с большим количеством зеркал. Среди вышеперечисленных дам главной была Элизабет Марбери, с виду чем-то напоминавшая великого Будду. Идеи ее служили для остальных деятелей живописи и оформительского искусства стимулом и катализатором. С вышеупомянутой группой оформительниц была связана и американская писательница Эдит Уортон: она даже написала книгу по украшению американских домов, в которой изложила взгляды, принятые в их творческом союзе.

Мюриэл Дрейпер была беспощадной нигилисткой и действовала полностью вразрез с утонченными вкусами этих дам: она потрясла американское общество тем, что, опираясь на безупречный, как у Рональда Фербенка, вкус, познакомила Штаты с лучшими образцами негритянского изобразительного искусства.

Она имела такой успех, что вскоре ее признание стало совершенно очевидным; соотечественники нашли в ней то, чего так долго искали. Она открыла салон, получила должность в администрации, вращалась среди людей искусства и политики. Вскоре, однако, она была низвергнута с пьедестала, поскольку совершила ряд досадных просчетов, по большей части в силу безудержно богемного образа жизни, и постепенно утратила и состояние, и положение. Однако люди по-прежнему помнили, что именно она сумела раскрепостить своих сограждан в вопросах оформления интерьера. У нее появилось немало последователей, многих она вдохновила на создание новых модных течений.

За несколько лет до этого имели определенный успех нововведения, предложенные богатым американцем Робертом Ченлером. Он был художником и рисовал картины довольно смелые: на огромных ширмах изображал ярких зебр, леопардов и жирафов. Многие из идей Ченлера так или иначе подхватили другие художники; в этих сюжетах они запечатлели определенное веяние времени.

К концу 20-х годов и самому началу 30-х Америка породила несметное число эфемерных, похожих на моль существ, бьющихся между слоями целлофана, – так выглядел фантастический мир Флорин Штеттхаймер. Дом ее в изобилии украшали целлофановые занавески, серебристая ткань и фольга, которые придавали интерьеру игривость. Штеттхаймер выработала свой неповторимый стиль, она не принадлежала ни к какому течению – была одиночкой, и тем не менее ее работы во многом определили безумную атмосферу 30-х годов. Талантливая художница, она разработала собственный неповторимый язык, нарисовав идеализированную американскую картинку негритянскими цветами; в театре она получила признание после премьеры негритянской оперы Вирджила Томсона «Четверо святых в трех действиях» на либретто Гертруды Стайн. К этой опере Флорин придумала костюмы и декорации из сахарного тростника.

В городе Фолкстон графства Кент в конце 20-х годов был построен дом в стиле модерн, его хозяйка Уинки Филлипсон наняла архитектора – Бэзила Ионидиса. Этот дом был несколько скромнее, чем расположенный по соседству в местечке Порт-Лим стилизованный арабский чертог сэра Филипа Сассуна, и все же его работа произвела сильнейшее впечатление. Первым мужем миссис Филлипсон был русский; говорят, он постоянно держал ее взаперти. После его смерти она вернулась в Англию и, хотя продолжала носить траур, вышла замуж за преуспевающего торговца и вновь предалась творчеству: сначала оно ограничивалось покраской цветочных горшков в белый цвет и выращиванием только белых цветов. Но вскоре страсть к бесцветности вышла за пределы стен дома: постройка стала сплошь белой и снаружи.

Поначалу госпожа Филлипсон и ее муж помогли утвердиться в оформительском деле супруге Сомерсета Моэма – клиенты знали ее как Сайри. Миссис Филлипсон решила, что имевшийся у Сайри ассортимент дубовых столов и медных горшков с физалисом необходимо слегка подправить, сделать более эффектным. Видимо, хозяйка из Фолкстона сумела заразить Сайри своим вирусом: та вскоре тоже стала тяготеть к бесцветности и отправилась распространять этот недуг по всему свету.

Госпожа Моэм, яркая женщина со своими суждениями и вкусом, одна из самых активных людей своего поколения, и прежде работала неустанно, теперь бросила все силы на то, чтобы сделать мир белоснежным независимо от времени года. Она появлялась, словно тайфун, и мигом сметала все краски – вытравливала, счищала, соскребала. Так продолжалось следующие десять лет. Ни один предмет мебели от нее не укрылся. Желтовато-белую гладь пола застилали циновки из овечьих шкур, по сторонам огромных белых диванов стояли столики с потрескавшимся белым покрытием, из белых ваз торчали перья белого павлина, и все это на фоне белых стен. Странное и завораживающее впечатление производила ее собственная гостиная в Челси, огромная и сплошь белая. Что-то невыразимо прекрасное было в этом сочетании девственно белых гортензий и белого фарфора на белом же фоне. Все было таким нетронутым и стерильным, что Марго Оксфорд, однажды войдя в эту комнату, застыла в изумлении и пролепетала: «Миссис Моэм, дорогая, вам бы сюда пару гравюр со старинными картами».

Именно с гостиной в Челси и берет начало концепция белых комнат. Вскоре и остальные гостиные, где, в частности, были выставлены музейные редкости, Сайри Моэм переделала в том же стиле: отбелила комоды эпохи Людовика XV, посеребрила позолоту; даже позолоченное барочное зеркало – и то покрыла побелкой. Предметы эпохи Людовика XVI или ампира стояли рядом с новенькой мебелью. Дома Мейфэра заполонили театральные декорации-альбиносы. Как это часто бывает с интересными идеями, на этом белом безумии начали спекулировать, и уже трудно было достойно оценить это явление, принесшее искусству немало пользы. Конечно, осознав произошедшее, мы сегодня приходим в недоумение: сколько же прекрасной мебели лишили естественного древесного цвета и налета времени! Но не будем забывать, что благодаря этой страсти к белому ушли в прошлое старомодная затхлость и темнота.

С тех пор белые комнаты заняли свое место в интерьере: они уместны, если дом стоит на мысе и окна выходят к морю, в Калифорнии, в тропиках, где их обставляют мебелью из бамбука, пол устилают подушками, всюду стоят решетчатые ширмы, а на окнах висят венецианские ставни.

Леди Коулфакс, коллекционировавшая интересных людей с богатым воображением, много лет жила в тесноватом, но все же благородном особняке георгианской эпохи – Аргил-хаус на Кингз-роуд в районе Челси. Здесь она без конца устраивала пирушки, и приятные интерьеры, украшением которых явно занимался кто-то из образованных людей XVIII века – до того сдержанно они были оформлены, – наполнялись гостями. Источником вдохновения для леди Коулфакс служил клуб «Соулз» (с подачи леди Вемисс); где бы она ни поселялась, она умела создать в доме атмосферу, лишенную всякой претенциозности. На лаковой поверхности столика, как правило, красовалась ваза цвета морской волны, а в ней магнолия, но предметы искусства или букеты, собранные флористом, не создавали громоздких скоплений. Она осознанно старалась не насыщать интерьер массивной мебелью; коньком ее была бледная гамма – светло-миндальные, серые, матово-желтые оттенки – и общая скромность и сдержанность. Все предметы были тщательно выскоблены и покрыты лаком, на полированном дубовом столе стояли стеклянные вазы с цветками жасмина, в них постоянно меняли воду: она была настолько свежая, что виднелись воздушные пузырьки. Входя в небольшую, обитую панелями прихожую, посетитель ощущал аромат сушеного розмарина, который жгли на специальном блюдце, и понимал, что попал совершенно в другой мир – мир свежести и морского ветра.

Небольшой дом в стиле Палладио

Впоследствии леди Коулфакс занялась оформительством профессионально, но, не имея собственного вкуса, она штамповала интерьеры целиком по образу и подобию своих. С типичным для нее пылом она с подачи драматурга Эдварда Ноблока вновь ввела в моду стиль эпохи Регентства. В бесчисленных созданных ею интерьерах проявился, как выразился однажды поэт Джон Бэтчмен, страшно хороший вкус: комнаты были обставлены скудновато, в них стояла лишь пара черных и золотых стульев да канапе, висели шторы в полоску, и все это в желто-серой цветовой гамме. Верно говорят, что Регентство во многом соответствует английскому национальному характеру: это стиль сдержанный в красках и небогатый на декоративные элементы, кроме того, он напрочь лишен претенциозности. В последнее время стиль этот стал несколько ярче и веселее и все еще пользуется большой популярностью, а значит, пройдет еще немного времени – и он приестся.

Также последние тридцать лет в моде продержался маленький дом в стиле Палладио. По негласно действующему ныне правилу, все дома на снимках в рекламных проспектах должны выглядеть по-георгиански массивно, поэтому есть надежда, что скоро наш идеал изменится: возможно, это будет елизаветинский особняк с толстыми каменными стенами, окнами, напоминающими бойницы, и внутренними садами.

Признавались только непомерные георгианские пропорции

Сегодня в Америке в дизайне интерьеров лучшим считается Теренс Гарольд Робсджон-Гиббингс; он решительно борется с одержимостью антиквариатом, подражанием Европе и некачественными поделками. Гиббингс создал много замечательных образчиков мебели, по своей изысканности не уступающей лучшей китайской; кроме того, он проектировал предметы мебели массового производства для фирмы «Гранд Рапидс» и таким образом сделал очень многих людей адептами принципов модернизма в архитектуре и дизайне, которых придерживался сам.

Впрочем, есть вопрос, что означает слово «модернизм» – «современный», «сегодняшний»? Дело в том, что, как и дамская мода, дизайн интерьера зародился еще в пещерном веке (первобытный житель притащил к себе в жилище камень и приспособил под стул) и с тех пор меняется постоянно. Как и в случае с модой, путь к заветному интерьеру проходит между Сциллой и Харибдой, где Сцилла – аляповатые рюши и антиквариат, а Харибда – стерильная хирургическая операционная.

Но перемены в моде не должны вызывать в нас ненависть: все мы им подвержены. Мне самому как-то нравились в гостиной элементы французской школы из золоченой бронзы, теперь же страсть поутихла, и мне больше по нраву что-то другое, более суровое и простое. Кроме того, нужно сделать оговорку, что «современная» мебель в большинстве своем лишена всякой индивидуальности. Вероятно, в абсолюте надо стремиться к тому, чтобы совмещать «современный», модернистский взгляд на вещи и тонкий вкус, свойственный англичанам эпохи короля Якова или, скажем, испанцам. Устав от избытка блестящей позолоты, я нахожу теперь более приемлемым полированное дерево – черное как сливовый пудинг, из которого сделаны массивные, ничем не декорированные стулья, причем хорошо бы стулья эти расставить у стены, покрытой старыми панелями с потрескавшейся краской молочного оттенка.

Многих ошеломило обилие безвкусных вещей, появившихся за пределами Испании, но считаемых образчиком «испанского стиля». Я довольно давно живу в Америке и знаю, что испанскими обычно называют самые дешевые и вульгарные интерьерные поделки. Эти стены из каменной крошки, грубые кованые решетки и оранжевые светильники не имеют к настоящей Испании никакого отношения, и все же из-за них возникло некоторое неприязненно-снисходительное отношение к этой стране. Покойный Уильям Хёрст и его собратья привозили из Испании настоящие замки, и их стараниями мы вроде разбираемся в испанском стиле, знаем его достоинства и недостатки. Но, когда человек приезжает в Испанию и она предлагает ему самое лучшее, в подлинном антураже, – он понимает, что перед ним ни с чем не сравнимая красота и для того, чтобы понять ее, необязательно быть испанцем.

Ни один из великолепных домов, куда меня любезно приглашали во время моих поездок по Италии, Франции, Испании, Индии, Китаю, Германии и Америке, не выглядит столь благородно и стильно, как дворец, принадлежащий 80-летней женщине – герцогине Лерма. Почтенное здание недалеко от Толедо сейчас почти целиком передано женскому монастырю, в одном крыле открыли школу. Герцогиня до сих пор здесь бывает, а в остальное время залы и великолепная библиотека герцогов Лерма открыты для посетителей.

Сама герцогиня – замечательная женщина: обладая колоссальным состоянием и имея привычку к роскоши, она тем не менее решила очистить свою жизнь от всех излишеств. Спальня ее – монументальный образчик простоты, из украшений здесь лишь блики солнца, проникающего сквозь ставни и самым причудливым образом играющего на стене. Гигантская кровать на четырех ножках обита темно-зеленым генуэзским бархатом, из него же – скатерть на письменном столе, строгом, без всяких украшений, за исключением разве что большой золотой чернильницы – тоже простой, без узора.

Рядом стоят один-два массивных стула с высокими спинками, полированные, из темного дерева, на каменном полу – пара циновок высочайшего качества. На стене висит одна картина кисти Эль-Греко. Ни в каком другом помещении я с такой остротой и удовлетворением не ощущал, сколь достойна жизнь того, кто в нем обитает. Исключение, пожалуй, составляет смежная скромная комната служанки, маленькая, будто ячейка пчелиных сот. В ней – высокие окна, закрытые ставнями, узкая высокая кованая кровать под парусиновым балдахином, украшенным аккуратной красно-синей вышивкой.

На художественный вкус герцогини Лерма во многом повлиял испанский климат. В своей смелости, в бескомпромиссном отношении к цвету он полностью соответствует местному колориту и темпераменту. Но этот стиль интерьера идеален и совершенно универсален, он не привязан к конкретной стране и может быть назван образцовым. Все остальные стили на его фоне смотрятся легкомысленно.