А.Я. Лившин

Алкоголь и Великая Отечественная война – тема сложная, деликатная и в чем-то «неудобная». Коллективная память нашего общества о войне определяется не только реальными знаниями и рациональными представлениями об этом трагическом и одновременно героическом периоде истории. Вокруг войны сложилась устойчивая мифология, которая во многом и формирует взгляды и мнения большинства современных людей. В структуре мифов и символов военной эпохи есть место массовому героизму, боевой стойкости и высокому моральному облику советского человека, но в нее плохо вписываются такие «низкие» проблемы, как алкоголь и пьянство, преступность и девиантное поведение. Да и нечастые в экстремальных обстоятельствах простые радости обычного человека: встречи с друзьями, радость от умеренной выпивки и еды, от общения с противоположным полом – выглядят необычайно далекими от традиционных представлений о суровой военной поре.

Давно подмечено, что в периоды величайших испытаний возникает огромная психологическая напряженность, картина мира искажается в сторону утопизма. Военная мифология начала создаваться уже тогда, непосредственно в годы противостояния с фашистской Германией: сама война и вдобавок официальная пропаганда усиленно продуцировали новые мифы, на которые была столь богата советская история. Они отчасти заслоняли и замещали предыдущие фундаментальные мифы, например о Гражданской войне и коллективизации. Среди господствовавших представлений о человеке на войне совсем невелика роль бытовой практики бойца на фронте и работника в тылу. Проза военной жизни, далеко не всегда героическая, уходила все дальше и дальше на периферию общественного сознания. Мифы являли собой противоречивое сочетание правды и вымысла, реальной повседневной героики, пропущенной сквозь призму официальной пропаганды, и идеологической символики сталинского СССР.

Примерно в таком же виде представления о войне были переданы последующим поколениям. Между тем сейчас мы начинаем вспоминать, что у войны имелись и иные, непривычные и менее героические, но не менее важные символы. Так, современный скульптор Эрнст Неизвестный объявил о замысле создания памятника русской водке, который предполагается установить в городе Угличе, известном своим музеем 40-градусного напитка. Тем самым признается тот бесспорный факт, что некоторые факты из истории самого знаменитого и популярного в мире русского продукта заслуживают монументального увековечения.

К числу наиболее ярких и значимых фактов относятся, в частности, знаменитые «наркомовские сто граммов» времен Великой Отечественной войны. Вводимые в исследовательский оборот ранее недоступные архивные документы, свидетельства и воспоминания участников войны и работников тыла говорят о том, что алкоголь занимал весьма большое место в военной повседневности, а «наркомовские граммы» сыграли свою роль в обеспечении победы над гитлеровской Германией. Впрочем, воспевая хвалу водке в качестве «секретного оружия» СССР в войне, мы рискуем сотворить еще один миф, на сей раз «продвинутый» и новейший: о пресловутых 100 граммах, равноценных по боевой мощи «катюшам», знаменитым советским танкам и авиации времен Второй мировой и Великой Отечественной. В действительности, как мы увидим ниже, алкоголь не только помогал, но и мешал в войне, не только способствовал победе, но и создавал острые проблемы. Традиционные спутники – пьянство и преступность – и в военную эпоху шли бок о бок.

Кроме того, проблему исторической роли водки в тот период нельзя рассматривать в отрыве от наиболее важных вопросов военных будней, жизни советских людей на фронте и в тылу – во всех ее проявлениях, в высоком и низком, в повседневном героизме и повседневной же борьбе за физическое выживание. Люди на войне проявлялись по-разному, да и выживали тоже неодинаково. Социальная история войны, если стремиться освободить ее от тенденциозности и стереотипов, крайне сложна и порой неожиданна. Столь же неоднородной выглядит картина массового сознания и общественных настроений военной поры. Для нас важно определить, когда, на каком этапе происходят качественные изменения и водка становится надежным и постоянно действующим стимулом «к труду и обороне», а также массовым средством снятия чудовищного стресса и психологического напряжения в экстремальных обстоятельствах. Можно утверждать, что такие тенденции проявлялись еще до 1941 года.

Есть мнение, что к концу тридцатых годов, т. е. ко времени, непосредственно предшествующему началу войны, в советском обществе сформировались взгляды на норму и аномалию в потреблении спиртных напитков. Власти в сталинском СССР, а за ними и все советское общество в целом, на уровне массового сознания, считали социально сомнительным отклонением как абсолютную трезвость, так и алкоголизм. Проблема оказалась политизированной: государство одновременно и боролось с пьянством, обвиняя «злоупотребляющую» молодежь, например, в «пособничестве троцкистско-зиновьевской банде», но при этом и утверждало в качестве нормы традицию «красивого пития», что выражалось в рекламных призывах «Пейте советское шампанское» или «Покупайте коньяк в гастрономе». Возродившиеся в середине 1930-х годов рестораны пользовались любовью тех, кто мог себе позволить «шикарную жизнь». В частности, знаменитая «Прага» рекламировала в московской вечерней газете свою «первоклассную кухню» («ежедневно блины, расстегаи, пельмени»), цыганских певиц и «танцы среди публики со световыми эффектами». Разумеется, горячительные напитки в столь красивом антураже лились рекой. «Вожди», включая главного из них, благосклонно относились к внешним проявлениям нормализации быта. Одним из ее знаковых проявлений должно было стать социалистическое «культурное питие». Например, в 1936 году Сталин, по свидетельству Микояна, был весьма недоволен тем, что стахановцы не получают достаточного количества шампанского.

Впрочем, как и во все времена, «несознательное» население даже в суровую сталинскую эпоху, когда идеологически несанкционированное, «неправильное» пьянство могло стать источником серьезных неприятностей, желало пить не только и не столько шампанское, но и все, что гарантированно давало необходимый эффект. Кроме того, в советском обществе рубежа 1930-1940-х годов находилось сравнительно немного людей, которые в экономическом отношении могли поддерживать культивируемую традицию красивого и идеологически выдержанного употребления алкоголя. Большинство склонялось к неумеренному потреблению низкокачественных напитков.

Об остроте проблемы, связанной со злоупотреблением дешевым и при этом сомнительным пойлом, в частности, свидетельствует письмо начальника главного управления Рабоче-крестьянской милиции НКВД СССР Зуева заместителю наркома торговли СССР Чупину и главному государственному санитарному инспектору Наркомздрава СССР профессору Ткачеву : «К нам продолжают поступать сообщения о продолжающихся массовых случаях отравлений людей денатурированным спиртом, причем есть основания предполагать, что значительная часть отравлений происходит от спирта-метанола. Например, 25 января 1940 года в Одессе отравилось 29 человек, из которых 10 человек умерло и 9 человек находятся в тяжелом состоянии.

Аналогичное отравление произошло в селе Злинке Мало-Висковского района Кировоградской области, где 28 человек умерло и 8 человек находятся в тяжелом состоянии…

По Калиниской области в феврале месяце зарегистрировано два случая массового отравления людей от употребления жидкости «Антипятноль», которая предназначена для очистки пятен на одежде, а именно: в Новоржевском районе отравилось 22 человека, из которых 18 человек умерло и остальные находятся в тяжелом состоянии. 14 февраля в городе Великие Луки отравилось 8 человек, из которых 4 человека в этот же день скончались. «Антипятноль» в обоих случаях приобретался в аптеках Калининской области, где он имеется в больших количествах.

Сообщая об этом, вторично прошу Вас принять конкретные меры к прекращению использования метанола для бытовых нужд, а также создать условия, которые исключали бы возможность приема, как алкоголя, различных спиртных препаратов, имеющихся в розничной продаже (денатурация их, соответствующая маркировка, правила пользования ими, предупреждение при продаже и так далее). О Ваших мероприятиях прошу сообщить».

Накануне войны наиболее распространенным было обычное бытовое пьянство, связанное с ритуалом проведения досуга за столом со спиртными напитками. Также набирало силу пьянство в трудовых и студенческих коллективах. Известный ученый филолог Вл. Марков, описывая свою студенческую юность конца 1930-х годов, вспоминал: «На первом курсе довольно много пили. Данька знал пропорцию чая, которую надо было прибавлять к водке так, чтобы она, не теряя цвета, теряла сивушный запах… Когда умер Шаляпин, были поминки: пили водку, закусывая, беря пальцами, одной кислой капустой, которая лежала прямо на столе, без тарелки».

Изготовление и употребление алкогольных суррогатов, впрочем, для массового потребителя не было жизненной необходимостью, диктовавшейся непреодолимыми экономическими препятствиями к питью «казенной» сорокаградусной. Сравнительно низкокачественная водка в те годы продавалась свободно и была достаточно доступна: при среднемесячной зарплате в 331 рубль она стоила в среднем 6 рублей 15 копеек за бутылку. Пиво и даже крепкие напитки продавались не только в привокзальных и театральных буфетах, но и в столовых предприятий и учреждений. Государство же, давно победившее на алкогольном фронте частного производителя и торговца спиртным, исходило из того, что в стране уничтожены социальные корни алкоголизма. «Пей, но не зарывайся» – так можно сформулировать основное кредо государства по отношению к употреблению алкоголя подвластным народом накануне войны.

Между тем, стремление поставить «зеленого змия» на службу обороноспособности страны проявилось уже с конца 1930-х годов. Начало было положено подготовкой и проведением Финской войны, когда сталинское руководство не только изобретало новые, но и возрождало старые традиции.

Как свидетельствует Е.С. Сенявская, уже в дореволюционной военной психологии вопросу употребления алкоголя в военном быту уделялось немалое внимание. В частности, в одном из опросников, составленных российскими военными психологами после русско-японской войны, были сформулированы специальные вопросы о влиянии алкоголя на психологическое и физическое состояние человека как во время боя, так и после него. Являясь мощным стимулятором, алкоголь оказывает комплексное воздействие на организм и психику бойца, испытывающего колоссальные физические и нервно-психологические перегрузки. Алкоголь, как его ни ругай, обладает неоспоримым достоинством – на какое-то время делает человека более уверенным в себе, подавляет боязнь, снимает стресс, мобилизует перед боем и расслабляет после него. Знали об этом и в других странах, где также в боевых частях время от времени практиковалась выдача спиртных напитков перед сражением. Поэтому довоенные исследования и обобщение мирового и российского опыта исходили из проверенного факта: во многих армиях использовали различные стимуляторы (алкоголь был вне конкуренции) для повышения устойчивости, выносливости и боеспособности воинского контингента. Вторая причина неизбежности алкоголя на войне – так называемая медицинская. Водка в полевых и окопных условиях всегда использовалась как антисептическое, согревающее, противопростудное и анестезирующее средство. К идее использования водки как средства ведения войны советское руководство вновь обратилось зимой 1939 года.

В декабре 1939 года Экономическое совещание при Совете народных комиссаров СССР «в связи с низкой температурой в Карелии и Заполярье и в целях профилактики обморожений в частях Красной Армии» с 1 января 1940 года установило дополнительный паек для участвующих в боях бойцов и командиров – 100 граммов водки в день и 100 граммов сала через день. Летчикам – элите вооруженных сил – вместо водки полагался коньяк. По данным начальника тыла Красной Армии А.В. Хрулева, за время боевых действий в войска было поставлено свыше 10 млн литров водки и 88, 8 тыс. литров коньяка .

Таким образом, знаменитые военные «100 граммов» родились еще во время войны с Финляндией. Конечно, зимой 1939–1940 годов вряд ли кто-то предполагал, что вскоре предстоит прибегать к мерам алкогольного стимулирования в войсках в куда больших масштабах и при более драматических и даже трагических обстоятельствах отступления от западных границ и ведения войны не на чужой, а на своей территории.

Еще один немаловажный аспект алкогольной проблемы накануне войны (как и непосредственно в годы Великой Отечественной) связан с чрезвычайным законодательством о борьбе с прогулами, опозданиями и прочими неприятностями, которые в России традиционно сопутствуют имевшим место накануне бурным возлияниям. В частности, характер массовой репрессивной практики носило применение указа от 26 июня 1940 года, вводившего уголовную ответственность за нарушение трудовой дисциплины. Пик действия указа пришелся на 1940–1942 годы. При относительно заниженных темпах его применения в 1943–1945 годах ежегодно регистрировалось более миллиона осуждений (главным образом, за прогулы). Даже в 1945 году осуждения по статьям указа составляли 51, 5 % всех уголовных приговоров по СССР в целом. За самовольный уход с работы предусматривалось тюремное заключение сроком от 2-х до 4-х месяцев, а за прогул без уважительной причины – исправительно-трудовые работы по месту работы до 6 месяцев с удержанием до 25 % зарплаты. Все дела рассматривались не более чем в пятидневный срок, и приговор приводился в действие немедленно.

В предвоенный период безжалостное применение названного указа коснулось сотен тысяч рядовых тружеников, «хорошо погулявших» накануне. Соответственно, очень часто возникали коллизии, подобные описанной в письме инспектора Мобинспекции Норильского комбината В.В. Закитина к М.И. Калинину: «Обращаюсь к Вам, Михаил Иванович, я хочу Вам рассказать причины моей судимости, а вследствие чего, может быть, исключения из рядов ВЛКСМ и снятия меня с занимаемой должности.

Мне всего 19 лет. Я закончил 8 классов средней школы. На производстве работаю полтора года, и за время моей работы я не имел ни одного прогула. Член ВЛКСМ. Я командирован в Заполярный городок Норильск работать и строить, как представитель передовой молодежи.

За время работы в Норильском полиметаллическом комбинате не имел ни одного административного взыскания, также и по линии ВЛКСМ тоже не имел.

3-го июля 1940 года я опоздал на работу на 40 минут. Причины моего опоздания неуважительные, вечером работал, а утром проспал. Мы живем в квартире с товарищем и не имеем в квартире даже часов, да их в условиях города Норильска очень трудно достать.

Я проспал механически, я никогда этого не хотел сделать, и никогда у меня не было таких случаев.

20 июля 1940 года я осужден судом Таймырского национального округа и приговорен по суду к 6-ти месяцам исправительно-трудовых работ. С вычетом 25 % из моей заработной платы и без права обжалования приговора. Я считаю, что суд ко мне подошел неправильно, приговорив меня к 6 месяцам исправительно-трудовых работ. Я сделал опоздание не злостно на 40 минут, а есть случаи, что люди по три рабочих дня пьянствуют официально, и они получили меньшую меру наказания, чем я.

Нельзя не отметить и того, что бывшие з/к занимают ответственные должности и пользуются в некоторых случаях большими поощрениями и уважением, чем даже – комсомольцы» .

Вроде бы срок люди по указу получали небольшой, но появлялось несмываемое клеймо судимости. Обращает на себя внимание ссылка В. Закитина на то, что некоторые люди «по три дня пьянствуют официально», но наказаны меньше, чем автор письма. Можно предположить, что его злосчастное сорокаминутное опоздание также было связано с имевшей место накануне выпивкой, однако произведенной «неофициально» (т. е. без ведома начальства и не на специальном банкете, которые были столь популярны в предвоенную эпоху).

Таким образом, в 1939–1940 годах государство уже опробовало практику «боевой алкоголизации», одновременно безжалостно закручивая гайки в отношении трудовой дисциплины на производстве, главной угрозой которой было массовое употребление населением алкоголя.

Возобновить практику снабжения сражающейся армии водкой заставило неудачное начало войны и летнее отступление 1941 года. Алкоголь пришел на ум как один из действенных резервов, для подключения которого требовались, конечно, организационные усилия, но все же ввести этот стратегический резерв в действие можно было быстро и со сравнительно небольшими финансовыми затратами. Этому вопросу было посвящено несколько постановлений Государственного комитета обороны (ГКО).

20 июля Анастас Микоян направил письмо на имя Сталина. Во-первых, председатель Комитета продовольственно-вещевого снабжения армии сообщал, что практическая работа по выдаче водки войскам уже ведется. А во-вторых, представил проект решения ГКО: «Установить, начиная с 1 сентября 1941 года, выдачу 40-градусной водки в количестве 100 грамм в день на человека красноармейцам и начальствующему составу действующей армии». Вождь внес в проект правку в соответствии с собственным видением проблемы. После слов «составу» Сталин вписал: «войск первой линии». «Тыловым крысам» и арьергарду Верховный главнокомандующий наливать не велел . В таком виде 22 августа 1941 года постановление ГКО № 562 было принято к исполнению всеми нижестоящими фронтовыми и тыловыми инстанциями. Микоян решил снабжать армию водкой уже с 25 июля. Подведомственному Анастасу Ивановичу Наркомату пищевой промышленности предписывалось безоговорочно обеспечить выпуск необходимого количества водки на заводах, «близко расположенных к пунктам потребления». Дислокации таких пунктов утверждались непосредственно Микояном. Впрочем, впоследствии, поскольку речь шла действительно о стратегическом продукте, массовый выпуск спирта и водки организовывался повсеместно, на пищевых предприятиях центра страны, на Урале, в Сибири.

11 мая 1942 года порядок выдачи водочного довольствия был уточнен с принятием нового постановления ГКО № 1889с. В проекте постановления, поданном на рассмотрение Сталину, говорилось: «1. Прекратить с 15 мая 1942 года массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии. 2. Сохранить ежедневную выдачу водки ТОЛЬКО военнослужащим частей передовой линии, имеющим успехи в боевых действиях против немецких захватчиков, увеличив норму выдачи водки военнослужащим этих частей до 200 гр. на человека в день. Для указанной цели выдавать водку ежемесячно в распоряжение командования фронтов и отдельных армий в размере 20 % от численности войск фронта – армий, находящихся на передовой линии».

Водочный вопрос находился на «передовой» внимания Сталина. Он не просто внимательно читал проект постановления, но внес множество поправок красным карандашом. Второй пункт стал выглядеть так: «Сохранить ежедневную выдачу водки в размере 100 грамм военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции». Однако Сталин не согласился с выдачей особо отличившимся в боевых действиях двойной нормы, т. е. по 200 граммов сорокоградусной. После вступления постановления в силу военнослужащим, которые «неубедительно» громили врага, товарищ Сталин разрешил пить только по праздникам, которые можно было устраивать за казенный счет 10 дней в году: в дни годовщины революции – 7 и 8 ноября, в день Конституции – 5 декабря, на Новый год – 1 января, в день Красной армии – 23 февраля, в дни международного праздника трудящихся – 1 и 2 мая; как ни парадоксально, еще и во Всесоюзный день физкультурника – 19 июля, а также во Всесоюзный день авиации – 16 августа и в день сформирования соответствующей войсковой части. Еще одно смелое предложение Микояна – пить в Международный юношеский день 6 сентября – Сталин забраковал, решив, вероятно, что это уже слишком .

Постановление, окончательно решившее судьбу знаменитых «наркомовских 100 граммов» было принято ГКО 12 ноября 1942 года (№ 2507). Это постановление также имело свою предысторию.

А. Микоян и начальник тыла армии А. Хрулев подготовили на имя Сталина докладную, в которой говорилось: «Ме сячный лимит расхода водки по фронтам исходит из того расчета, что водку будут получать до 2 000 000 человек действующей армии, причем 3/4 из них будут получать по 100 грамм, а 1/4 по 50 грамм. Наличие на фронтах и забронированных запасов водки для фронта на складах НКО и прифронтовых водочных заводов составляет 5 945 000 литров… что равняется, примерно, месячной потребности… Месячная потребность водки будет сосредоточена на складах фронтов, армий и частей не позже 20 ноября, а на Сталинградском, Донском и Юго-Западном фронтах не позже 16 ноября. Просим для этой цели установить ежемесячный лимит расхода водки каждому фронту».

Фактически Микоян и Хрулев предлагали Верховному главнокомандующему установить более либеральный и щедрый порядок отпуска алкоголя в войсках, нежели существовал до сих пор. Их почин Сталин полностью поддержал. Как уж отмечалось, 12 ноября ГКО установил новый порядок отпуска водки. По сто граммов в сутки на человека теперь выдавались не только наступающим, но и всем частям и подразделениям, непосредственно участвующим в боях и находящимся на передовых позициях. После 24 ноября в разведку также ходили, ежедневно потребляя 100 граммов. Норма распространялась на артиллерийские и минометные части, поддерживающие огнем пехоту. Экипажам боевых самолетов выдавали 100 граммов «по выполнении боевой задачи», т. е. как средство снятия стресса и восстановления сил после возвращения с задания на землю.

Впрочем, если уж речь зашла о боевых летчиках, то они себя в отношении спиртного не обижали. Ветеран авиации В.П. Пономарев, в частности, вспоминал: «Пили многие летчики, и не только «наркомовские» 100 г. Потому что нервы были на пределе. Прилетают с задания молодые ребята, а голова седая. А если ночью в землянку к ним зайдешь – такого наслушаешься (так во сне кричали). Любимец полка – Чеченев демонстративно выпивал свои положенные 100 г перед вылетом. И ничего, дожил до победы, стал подполковником, штурманом полка, дважды Героем Советского Союза. Технари спрашивали: «Как, ты Миша выпивши летаешь?» – а он шутил: «Я без стакана и к машине подойти боюсь». Хороший был летчик… от бога! Когда он водил полк на задание, как правило, все живыми возвращались. Но и все «обмывания» звездочек и наград без него не обходились. Правда, был с ним, на этой почве, нехороший случай: пошел он на базар прикупить бутылочку, а цены здорово поднялись. Ну и решил проучить спекулянтов, завел машину – и в атаку на базар. Хотел попугать, а получилось плохо. Двух торговок покалечил (или даже убил). Ну, отдали его под трибунал, вроде даже приговор уже вынесли – 12 лет лагеря. А сторожили его свои же технари и стрелки. Вышла очередь Петровича, послал его Чеченев за самогоном: «Я же не убегу, а хоть напоследок вместе выпьем!» В это время полк два раза в полном составе летал на задание – уничтожить важный мост в немецком тылу. Потери понесли, а задание не выполнили. Прилетел разбираться командир 8-го смешанного авиакорпуса Н.П. Каманин. А надо отметить, что… Каманин летал на Ил-2 только в паре с Чеченевым и только ведомым. Первый вопрос комкора: «Чеченев где?» – «Сидит, куда ему деться». – «Не хрен ему сидеть, пусть кровью вину смывает!» Полетел Чеченев с двумя ФАБ-250 без пушек и стрелка (для облегчения машины) и через 15 минут разведка докладывает: «Машина с бортовым номером NN мост уничтожила». Как уж Каманин смог, но отмазал Чеченева от лагеря.

А в Венгрии и Чехословакии вообще бочка вина постоянно была на аэродроме, если кончалась, посылали технарей на летучке в ближайший винный погреб, благо их там много. Но за дело спрашивали строго! Пей, но дело в первую очередь. А Вася Сталин со своими асами (когда со штурмовиками на одном аэродроме базировались) возле бочки целыми днями в карты играли, сидят-сидят потом полетят, собьют кого-нибудь, опять сидят».

Самое большое нововведение касалось тыловиков: они уже не были столь явно «поражены в правах» на получение «наркомовской» водки. Полковым и дивизионным резервам, стройбату, выполняющему ответственную работу «под огнем противника», разрешили наливать по 50 граммов на человека в сутки. Индивидуально решился вопрос по Закавказскому фронту. Вместо 100 граммов водки здесь решено было выдавать 200 граммов крепленого или 300 граммов столового вина . По 50 граммов сорокаградусной в сутки могли получать раненые бойцы, находившиеся в пунктах и учреждениях полковой санитарной службы (по указанию врачей). И всем без исключения полагалось выдавать 100 граммов в революционные и общенародные праздники.

Все постановления, регламентировавшие снабжение войск алкоголем, подписывались лично Сталиным. Непосредственный «разлив» водки красноармейцам был поручен командующим фронтами. Их обязали обеспечить «строжайший порядок в выдаче водки с тем, чтобы она действительно выдавалась действующим частям, и строго соблюдать норму, не допуская злоупотреблений». Очевидно, что этому аспекту поднятия боевого духа придавалось важное стратегическое значение. Алкоголь становился неотъемлемой частью военной политики. Еще накануне битвы под Москвой Г.К. Жуков под угрозой отдачи под трибунал нерадивых командиров и членов военных советов требовал «немедленно взять в свои руки дело снабжения частей… в особенности водкой и махоркой». Армия ежемесячно поглощала несколько десятков (до 45) железнодорожных цистерн водки. Так, с 25 ноября по 31 декабря 1942 года Карельский фронт выпил 364 тысячи литров сорокоградусной, 7-я армия -99 тысяч литров, Сталинградский фронт – 407 тысяч. Западный фронт «освоил» почти миллион литров. Рекой в 1 миллион 200 тысяч литров лилось вино в частях Закавказского фронта. Как реализовывались постановления ГКО в войсках, можно только догадываться. Но о том, что в деле распределения алкоголя были «отдельные недостатки», красноречиво свидетельствует делопроизводство Комитета обороны.

Весной 1943 года, когда ГКО и Сталин вновь озаботились проблемой регламентации водочной раздачи в войсках, объемы потребления выглядели следующим образом :

Лимит расхода водки для войсковых частей действующей армии на апрель 1943 года

Как видим, речь идет о громадных объемах расхода сорокаградусного алкоголя ежемесячно. Можно предположить, что многочисленные нарушения постановлений и приказов, а также, возможно, воровство и злоупотребления потребовали изменений в регламентации снабжения и распределения водки в войсках. В том же апреле председатель ГКО Сталин опять вернулся к алкогольному вопросу. 30 апреля 1943 года он подписал постановление «О порядке выдачи водки войскам действующей армии».

Первый пункт полностью скопирован с решения 11 мая 1942 года: «1. Прекратить с 13 мая 1943 года массовую ежедневную выдачу водки личному составу войск действующей армии». Пункт № 2 был посвящен укреплению дисциплины и назначению ответственных за нее: «Дачу водки по 100 грамм в сутки на человека производить военнослужащим только тех частей передовой линии, которые ведут наступательные операции, причем определение того, каким именно армиям и соединениям выдавать водку, возлагается на Военные Советы фронтов и отдельных армий». Фраза со слов «каким именно» и до конца предложения принадлежит, опять-таки, не кому-нибудь, а непосредственно Сталину.

Осенью 1943 года, уже после Курской битвы и в условиях явственно обозначившегося перелома в ходе Великой Отечественной войны, Сталин решил вновь вернуться к вопросу о распределении «боевого» напитка в войсках Красной Армии. 23 октября

1943 года он подтвердил ставшие уже привычными нормы отпуска алкоголя. Однако на сей раз в число «легитимных» потребителей впервые попали части НКВД и железнодорожные войска, которые «освоили» с 25 ноября по 31 декабря 1943 года водки столько же, сколько весь Северо-Кавказский фронт. Изменения коснулись также проблем сдачи стеклотары и восстановления стратегических объектов тыла – водочных заводов. Сталин запретил «стекольным заводам Наркомлегпрома СССР и РСФСР производить продажу монопольной посуды другим организациям, помимо водочной промышленности Главспирта Наркомпищепрома СССР». Управление продовольственного снабжения Красной армии было обязано обеспечить в 45-дневный срок «возврат на водочные заводы с момента отгрузки водки не менее 50 % стеклянной посуды и не менее 80 % бочковой тары».

По секретным приложениям к постановлениям Государ – ственного комитета обороны можно зафиксировать, что пили в Красной армии на всех этапах войны, причем одинаково много. В 1942 году за декабрь было выпито 5 млн 691 тыс. литров водки, за тот же месяц 1943 года – 5 млн 665 тыс. литров .

Такова официальная история водки как «оружия победы». Однако реальная живая история военной повседневности дает нам представление о многообразных практиках «боевого применения» сорокоградусной. И здесь лучшим источником являются воспоминания ветеранов войны.

Проблема «война и алкоголь» родила и продолжает рождать своеобразный фронтовой фольклор. В нем, в частности, находится место для юмористического взгляда на боевые солдатские будни: «Один ветеран-фронтовик рассказал в Калининграде любопытную историю. В канун нового, 1943, года штрафной роте, где он служил, выдали для согрева по 100 граммов водки. – Лучше бы не давали, – вздохнул фронтовик, – потому что действительно стало и теплее, и на душе веселее. Да еще Новый год! «А не послать ли нам гонца?» – задумался командир, переглянувшись со своими отчаянными солдатами. И послали. Бывшего вора-рецидивиста. Тот умудрился незаметно для немцев (окопы которых были в сотне метров перед позициями штрафроты) по снегу добраться до фашистской траншеи и вбить в бруствер колышек с зарубкой для веревки. Получилось что-то вроде блока. Когда гонец вернулся, к веревке привязали валенок и фанерную дощечку с надписью: «Мы вам валенки, вы нам – шнапс». Через колышек-блок с помощью веревки отправили посылку немцам и стали ждать. Вскоре с той стороны приехала бутылка. Ушел к врагу и второй валенок… В общем, немцам «для сугреву» нужнее были валенки, а нашим – шнапс. Разулась вся штрафная рота.

И тут, как предписывал план партполитработы, штрафников пришел поздравлять с Новым годом высокопоставленный генерал. От увиденной картины он обомлел. Пьяные, разрумянившиеся штрафники спали вповалку на дне окопов – в ботинках с обмотками. В тридцатиградусный мороз! Перегарный дух плыл над траншеей… Речь генерала была короткой и эмоциональной. Немедленный расстрел изменникам Родины, вступившим в сговор с врагом, был самой слабой угрозой. Переведя дух после нескольких связок матюгов, генерал чуть успокоился и сказал: «Мне еще поздравлять ваших соседей справа. У вас есть полчаса, чтоб вернуть валенки». – И генерал, посмотрев на часы, со свитой удалился. Отчаянные бывшие бандиты с невыветрившимся хмелем в головах молча, без криков «ура» пошли на немцев. Без единого выстрела, с ножами в руках заняли окопы врага, некоторых прирезали, остальным набили морды и обезоружили. Забрали валенки, оставшийся шнапс, опохмелились и вскоре задорно стояли в строю перед генералом, сбивая его с ног ветром перегара. «Вот теперь я вижу перед собой настоящих бойцов Красной Армии!» – начал поздравительную плановую новогоднюю речь начальник».

Между тем, война ежедневно давала примеры как мужества и героизма, так и величайшего сострадания. Своеобразным образом водка вмешивалась в формирование на войне так называемого «образа врага» – неотъемлемой части «психологии комбатанта». В каких-то случаях она могла его смягчить или затуманить, в других – вызывала большее озлобление по отношению к захватчикам. В эпизодах, связанных с «наркомовскими 100 граммами», отражаются и эти важнейшие стороны жизни людей на фронте. В 1999–2000 годах в русскоязычной монреальской газете «Место встречи» печатались воспоминания Надежды Матвеевны Оцеп. Двадцатилетней девчонкой, только что получившей диплом врача, она ушла на фронт и прошла всю войну с медсанбатами и полевыми госпиталями. В Канаде много русских, и эти воспоминания читали взахлеб, передавали из рук в руки, дошли они и до Москвы. Вот какой эпизод из жизни фронтового госпиталя, в частности, описывает Н.М. Оцеп: «Продвижение по белорусской земле не было триумфальным шествием. Бои шли тяжелые, но настроение было боевое, вера в победу незыблемая. Все менялось. Навстречу нам шли немецкие военнопленные, таща на себе грязные, рваные тяжелые шинели, набухшие от сырости, с трудом передвигая по грязи отяжелевшие, отекшие, натруженные, а позднее обмороженные ноги. Измученные, изможденные, обросшие щетиной лица, безнадежность, безразличие и тоска во взгляде, грязные повязки со следами крови – все это вызывало у нас, медиков, не столько ненависть, сколько жалость к страдающим людям. Вспоминается такой случай. Среди наших раненых оказался совсем юный немецкий летчик, катапультировавшийся со сбитого горящего самолета. У него были множественные тяжелые ожоги ног и рук. Ни есть, ни передвигаться самостоятельно он не мог. Раненые бойцы, еще ошалевшие, не остывшие от возбуждения боя и подогретые 100 граммами «наркомовской» водки, встретили немца «в штыки», и только вмешательство военных фельдшеров остудило накалявшиеся страсти и предотвратило возможную беду. Мы долго не выходили из операционной палатки, а когда вышли, увидели незабываемую картину – раненые кормили (!) летчика супом и говорили какие-то успокаивающие слова. Ненависть сменилась жалостью».

Разумеется, далеко не все на войне пользовались «универсальным средством» поднятия боевого духа, снятия стресса и усталости. Находились и убежденные трезвенники. Вспоминает режиссер Григорий Чухрай: «Нам в десанте давали эти пресловутые «сто грамм», но я их не пил, а отдавал своим друзьям. Однажды в самом начале войны мы крепко выпили, и из-за этого были большие потери. Тогда я и дал себе зарок не пить до конца войны. Было несколько отступлений – вынужденно-необходимых… Те, кто придумал эти сто грамм «для храбрости», ссылались на авторитетное мнение медиков: водка снимает стресс. Кстати, на войне ведь почти никто не болел, хотя и спали на снегу, и лазили по болотам. Нервы были на таком взводе, что не брала никакая хворь. Все само проходило. Обходились и без ста грамм. Все мы были молоды и воевали за правое дело. А когда человек ощущает свою правоту, у него совсем другие рефлексы и отношение к происходящему. Запрет на спиртное был снят мной в День Победы. Этот самый радостный и незабываемый день я встретил на австрийской границе» .

А вот что говорит еще один ветеран войны артист Евгений Весник: «Говорить о ста граммах в связи с шестидесятилетием начала Великой Отечественной войны как-то несолидно. Любой фронтовик, действительно воевавший на передовой, в лучшем случае улыбнется. Я был «на передке» вместе с пехотой, а вообще воевал в артиллерии с 1942 года. Мои военные воспоминания не связаны с «водочной темой». Какие уж тут байки – это было трагическое явление. И счет шел не на граммы, а, скорее, на литры. Утром привозили водку с расчетом на, условно говоря, сто бойцов, а к вечеру их оставалось, дай бог, восемьдесят. И так каждый день! Кончалось все тем, что вместо положенных ста выпивалось граммов по четыреста-пятьсот».

Принято считать, что водка поднимала боеспособность и способствовала таким образом большей «неуязвимости» воина в бою. Одним из традиционных и широко распространенных мифов об алкоголе является представление, будто он «хранит» человека в ситуациях, в которых трезвый практически не имеет шансов на выживание. Война являлась своеобразной проверкой действенности этого мифа в условиях смертельных боев с врагом. Вот что пишет по этому поводу режиссер Петр Тодоровс – кий: «В связи с фронтовыми ста граммами мне вспоминается встреча Нового 1945 года. Мы стояли в обороне в лесу на Висле. 31 декабря выбрали елочку и принарядили ее, чем могли: повесили свои пистолеты, несколько банок консервов. В двенадцать часов встали вокруг елки со спиртом, налитым в металлические кружки. На Новый год и пошли наши сто грамм. Вообще выдавали их только перед самой атакой. Старшина шел по траншее с ведром и кружкой, и те, кто хотел, наливали себе.

Те, кто был постарше и поопытнее, отказывались. Молодые и необстрелянные пили. Они-то в первую очередь и погибали. «Старики» знали, что от водки добра ждать не приходится. А молодым после ста грамм море было по колено – выскакивали из окопа прямо под пули. После одного-двух ранений такая «удаль» обычно проходила.

Второй случай был 2 мая 1945 года. Наша 47-я армия участвовала во взятии Берлина. 1 мая нам уже казалось, что все заканчивается. В ночь на 2-е хорошо мы погуляли и легли спать. Утром, часов в семь, разбудили нас выстрелы. Пробуждение было тяжелым. Помню, выглянул я из окна дома, где мы расположились, и увидел, что по улице идут колонны немцев. Это была знаменитая история. 40 тысяч немцев пытались прорваться к американцам, которые в то время уже стояли на Эльбе. Мы стали прямо из окон бросать гранаты. Решили уже, что дело плохо. Тут подоспела наша авиация – штурмовики начали сверху рассеивать эти колонны, а нам дали команду спрятаться в подвал.

Война для нас кончилась только 8 мая, когда мы с тяжелыми боями вышли на Эльбу. Особенно ожесточенное сопротивление немцы оказывали перед самой рекой. Как раз на нашем участке был мост, через который они до последнего переправлялись к нашим союзникам. И вот наконец все было кончено, и наступила оглушительная тишина. Тут уж в ход пошло все, что было под рукой, – и «фронтовые», и самогон, и немецкая водка…»

Были в истории водки на войне и совершенно другие страницы. Во все времена, мирные и военные, неумеренно употребляемый алкоголь порождает правонарушения и различные формы антисоциального и преступного поведения. Великая Отечественная война не являлась в этом смысле исключением. Здесь, однако, надо различать реальную преступность, особенно тяжелую и насильственную, которая нарушала воинскую дисциплину и, тем самым, угрожала обороноспособности, и – с другой стороны – проявления репрессивной практики режима по отношению к военнослужащим. Зачастую в военной обстановке люди иначе оценивали себя и государство, забывая, что они, по мнению вождя, всего лишь винтики могучей государственной машины. Неслучайно считается, что в условиях войны у фронтовиков оживало чувство гражданственности, переосмысливалась роль простого человека в обществе и государстве. Иногда под влиянием алкоголя, когда страх перед репрессивным механизмом совсем или почти совсем исчезал, бойцы и командиры вели себя так, как будто имели дело не со сталинским режимом, а с «обычным» государством, которое не может, не имеет права жестоко и, возможно, несправедливо карать своих защитников. Как правило, расплата за подобные иллюзии была безжалостной.

«Пьяная» преступность военнослужащих во фронтовой и прифронтовой зоне являлась серьезной проблемой и немало беспокоила руководство страны. Так, 27 июля 1944 года нарком внутренних дел Л.П. Берия направил на имя И.В. Сталина, В.М. Молотова, А. И. Антонова (Генштаб Красной армии), А.С. Щербакова (ЦК), В.С. Абакумова (ГУК НКО «Смерш») совершенно секретную сводку о преступлениях военнослужащих в июне-июле 1944 года. Немалая часть описанных в сводке преступлений была совершена либо под влиянием алкоголя, либо во имя его. В частности, Берия докладывал о вопиющем по меркам военного времени и сталинского СССР преступлении: «15 июля на станции Знаменка Одесской железной дороги группа пьяных краснофлотцев учинила дебош на рынке. Один из краснофлотцев – Шелохвост – вмешался в действия работников милиции, задержавших двух спекулянтов. Шелохвост был задержан и доставлен в КПЗ.

Через некоторое время группа краснофлотцев, с целью освобождения Шелохвоста, ворвалась в помещение милиции, избила и обезоружила милиционеров и освободила из КПЗ 13 арестованных, в том числе Прохорова, осужденного по статье 58 пункт 1 к 15 годам тюремного заключения, отобрала у дежурного по отделению милиции принадлежавшие задержанным документы и, раздав их задержанным, распустила последних.

Военная комендатура никаких мер к ликвидации бесчинств не приняла. Прибывшими бойцами войск НКВД порядок был восстановлен. Из числа освобожденных арестованных задержано шестеро, остальные разыскиваются. Организаторы бесчинства – краснофлотцы Новороссийской морской базы Черноморского флота Шелохвост, Ионцев и Аксютин – арестованы. Расследование ведет военный прокурор Одесской железной дороги».

Действительно, незаконно освободить из-под стражи кого-либо, осужденного по 58 («политической») статье, – для этого нужно было быть абсолютно отчаянными. Причина этой бесшабашности была одна – затуманенность сознания алкоголем. Похмелье у заступившихся за товарища краснофлотцев было очень горьким.

Другой описываемый Берией эпизод связан с алкогольным дебошем в эшелоне, везшим на фронт штрафников: «7 июля на станцию Ржев Калининской железной дороги прибыл эшелон № 42857, следовавший к линии фронта. В составе эшелона находилось 700 штрафников. Начальник эшелона – капитан Шестаков и бойцы-штрафники, будучи в нетрезвом состоянии, ворвались в пассажирский поезд № 72, начали бесчинствовать, грабить пассажиров, избили и обезоружили работников милиции, пытавшихся навести в поезде порядок. Задержаны двое грабителей – Ковтыков и Бакаевич, пытавшиеся дезертировать с эшелона. Для задержания остальных преступников к месту назначения эшелона – город Невель, в Управление «Смерш» 2-го Прибалтийского фронта направлены оперативные работники».

С пьяными бойцами-штрафниками связан и такой эпизод: «22 июня на станцию Елец Московско-Донбасской железной дороги прибыл эшелон № 42633, в котором следовало 600 штрафников. Часть штрафников, будучи в нетрезвом состоянии, совершила несколько квартирных краж, на станции Елец ограбила двух граждан. Для задержания грабителей к эшелону последовательно прибыли: опергруппа милиции, работники комендатуры и 45 автоматчиков, выделенных по просьбе милиции начальником другого эшелона. Все они встретили сопротивление и к эшелону допущены не были. Военный комендант станции подполковник Варакса запретил применение оружия против инициаторов бесчинства и отправил эшелон со станции, в результате чего грабители задержаны не были».

Часть воинских преступлений была связана с тем, что водка в войска доставлялась не только по официальным государственным каналам. Где для этого имелась возможность, алкоголь приобретали на базарах, однако цены там были весьма высоки, особенно для военнослужащих действующей армии. Происходила также несанкционированная поставка в боевые части алкоголя и продуктов всякого рода мешочниками и нелегальными снабженцами. Кроме того, некоторые бойцы и офицеры, что называется, «кормились» с мешочников, отбирая у них продукты или собирая своеобразную дань. Любые попытки комендатуры или милиции лишить их этой возможности встречались в штыки. Мешочничество – неизменный спутник войны, и, как свидетельствуют документы, оно оказывало достаточно многообразное влияние на фронтовой и прифронтовой быт, включая «пьяную» преступность военнослужащих: «7 июля на станцию Дарница Юго-Западной железной дороги прибыл воинский эшелон № 42759. Толпа пьяных офицеров из эшелона напала на милиционеров, сопровождавших снятых с поездов «мешочников», и распустила задержанных. Через некоторое время группа пьяных офицеров избила и обезоружила постового милиционера, ворвалась в помещение оперпункта милиции, избила, обезоружила и пыталась застрелить начальника пункта Мигунова. Вмешательство начальника эшелона подполковника Колесниченко результатов не дало. Дебош был ликвидирован только с помощью бойцов войск НКВД. Арестовано 8 зачинщиков дебоша, в том числе лейтенанты Брашников, Пашилов и Выхват. Материалы расследования вместе с арестованными переданы военному прокурору Киевского гарнизона.

29 июня на станции Славянск Южно-Донецкой железной дороги к работникам милиции, снимавшим с поезда «мешочников», подошли 13 краснофлотцев, избили работников милиции и, угрожая оружием, стали возвращать «мешочникам» изъятые продукты. Один из краснофлотцев – Мельник – выстрелами из револьвера тяжело ранил в голову милиционера и ранил сержанта войск НКВД. Участники бесчинств задержаны. Мельник при задержании оказал вооруженное сопротивление и был убит работником военной комендатуры. Дело передано военному прокурору гарнизона Харьковского военного округа.

29 июня на станцию Красноармейская Южно-Донецкой железной дороги прибыл товарный поезд, в котором находилось до 200 «мешочников» и который был обстрелян из автоматов группой краснофлотцев, ехавших в том же поезде. По прибытии поезда на станцию Авдеевка состав был оцеплен работниками оперативной группы. «Мешочники» и краснофлотцы оказали сопротивление, избили двух работников опергруппы. Бойцы войск НКВД и работники милиции были вынуждены применить оружие, в результате чего убито 3 и ранен 1 «мешочник». Арестовано 6 «мешочников» и зачинщики бесчинств – краснофлотцы Косинов, Коршунов и Бондарев. Следствием установлено, что в пути краснофлотцы занимались грабежами, брали у «мешочников» деньги, продукты и самогон, обещая защищать их в пути от милиции. Дело передано военному прокурору ЮжноДонецкой железной дороги».

Некоторые проявления «пьяной» преступности военнослужащих носили характер, обычно более свойственный не военному, а мирному времени, настолько они и типичны, и привычны для нашей страны. Если не знать, что дело происходило в Великую Отечественную, можно подумать, что описанные далее эпизоды являются частью заурядной сводки криминальных происшествий: «4-го июня на станцию Лозовая Юго-Западной железной дороги прибыл воинский эшелон № 23731, в котором следовали офицеры и краснофлотцы Волжской воинской флотилии. Восемь краснофлотцев ворвались в помещение вокзального буфета и потребовали водки. Получив отказ, краснофлотцы учинили дебош, забрали в буфете 6 литров водки и избили прибывшего из эшелона для наведения порядка мичмана Скобелева. После отбытия эшелона краснофлотец Антонов пытался убить Скобелева. Защищаясь, Скобелев выстрелом из винтовки убил Антонова. Узнав о случившемся, толпа краснофлотцев пыталась учинить над Скобелевым самосуд и, когда последний, спасаясь, спрыгнул на ходу с поезда, обстреляла его из автоматов. Эшелон убыл по назначению на станцию Черкассы.

4-го июня на станцию Кирсанов Московско-Рязанской железной дороги прибыл эшелон № 42096 с офицерским составом, следующим на фронт. Несколько офицеров, будучи пьяными, устроили на рынке дебош. Милиционер Галагазин, призвавший их к порядку, был избит лейтенантом Корицким. Прибывший на место работник гарнизонной военной комендатуры лейтенант Канцельсон с двумя бойцами задержал Корицкого, который при попытке к бегству был легко ранен и доставлен в поликлинику. Вскоре к поликлинике явилась группа офицеров и стала избивать лейтенанта Канцельсона и милиционера Галагазина. Преследуя Галагазина и Канцельсона, ушедших в здание райотделения НКВД, офицеры увлекли за собой большую толпу из местных жителей. 25–30 офицеров ворвались в здание НКВД и, требуя выдачи скрывшихся, избили и обезоружили работника НКВД, не допускали никого к телефону. После неоднократных требований работников НКВД, начальник гарнизона выделил команду бойцов, задержавшую зачинщиков бесчинства. Прибывший на место начальник штаба гарнизона подполковник Коронкевич отвез задержанных на своей машине и передал их начальнику эшелона, вследствие чего зачинщики арестованы не были».

Водочная политика государства в тылу значительно отличалась от тех мероприятий по «боевой алкоголизации», которые осуществлялись на фронте. 30 октября 1941 года Сталин подписал совершенно секретное постановление ГКО «О торговле в г. Москве». Первое из двух лаконичных положений тайного документа гласило: «Продажу водки и вина в г. Москве формально не воспрещать, а на деле прекратить». Это постановление положило начало правительственной программе наступления на торговлю горячительными напитками и использования ее регулирования как части общей программы мобилизации тыла и укрепления обороноспособности страны. Постановление ГКО по Москве было перенесено органами власти на все местные торговые сети. Изъятие водки из свободной продажи, с одной стороны, объяснялось необходимостью обеспечить достаточные ее запасы для потребления в действующей армии. С другой стороны, задача поддержания трудовой дисциплины на предприятиях тыла, особенно обеспечивавших нужды фронта, диктовала необходимость борьбы за трезвость работников. Вместе с тем, возможность государства монопольно производить и распределять алкоголь позволяла использовать его в качестве поощрения ударного труда в тылу. На фоне общего дефицита товаров первой необходимости водка в «стахановских продуктовых наборах» стала поистине божественным подарком (весь такой набор мог состоять из нескольких метров холста, куска хозяйственного мыла, килограмма соли и 1–2 литров керосина). В первые два года войны водка в «стахановских наборах» полагалась только тем, кто выполнял и перевыполнял особо срочные и особо важные правительственные задания, задания высшей категории сложности. Другими словами, далеко не каждый стахановец или «ударник сталинского призыва» мог стать счастливым обладателем заветной бутылки как части полагавшегося ему набора.

Стремление государства соблюдать трезвость тыла не выдержало испытания суровой действительностью военной поры. Признание роли алкоголя в качестве действенного стимула к ударному труду со временем потребовало расширить практику выдачи водки особо отличившимся на трудовом фронте. Государ – ство ввело плановое обеспечение водкой рабочих и служащих, при этом исключительное право разрешать выдачу поощрительных алкогольных фондов принадлежало только Государственному комитету обороны и Совнаркому Союза ССР. Собственные поощрительные фонды на водку при этом имело Главное управление лагерей НКВД, а назначением и распределением указанных фондов ведал лично Сталин. Среди гулаговских объектов, удостоенных внимания вождя, был уже упоминавшийся нами в связи с предвоенным письмом Закитина Норильский никелевый комбинат НКВД, созданный на базе норильского исправительно-трудового лагеря. Туда, за Полярный круг, по распоряжению Сталина на первую половину 1945 года было доставлено 68 тысяч декалитров водки и вина на 10 тысяч рублей. Все это предназначалось для энкавэдешной администрации комбината и отчасти инженерно-технического состава. Удивительно, но уже в зимние месяцы 1945 года производительность труда на комбинате возросла на 40–50 % против нормативной.

Между тем, представители партийно-государственной и военной номенклатуры отнюдь не ограничивали себя в употреблении разнообразных напитков. Как в довоенный период в советском обществе существовала «иерархия потребления», означавшая разную степень доступности товаров и продуктов для различных социальных групп и слоев, так и в годы войны, в условиях различных ограничений и фактического запрета продажи алкоголя в государственных торговых сетях, быстро сложилась «алкогольная иерархия». В годы войны пайки стахановцев и близко не могли сравниться с продовольственными наборами спецбуфетов, причем это касалось в равной степени алкоголя и продуктов. Особенно разительный контраст с простыми тружениками представляла, разумеется, высшая номенклатура. Например, обеспечение самого молодого сталинского наркома – тридцатичетырехлетнего Дмитрия Устинова выглядело так: «Доставлено 6 июня 1942 г. на дачу наркома: водки – 3 бутылки, отборного вина и шампанского -8 бутылок, пива – ящик, икра зернистая, колбасы, севрюга, сухая дыня, лимоны, шоколад в наборах…».

Как в Центре, так и на местах номенклатура была далека от голодающего населения. Особенно вопиющая картина складывалась в тыловых областях и районах, где в самое голодное время начальство открыто и вызывающе вело «шикарную жизнь». Ряд документов проливает свет на конкретные формы «алкогольной иерархии». В сентябре 1942 года жительница Челябинска Р.А. Роговская написала члену ЦК ВКП (б), заместителю председателя Совета народных комиссаров Р.С. -Землячке: «Мое письмо вызвано необходимостью сообщить Вам, Розалия Самойловна, о делах, по-моему мнению, недопустимых в настоящее время. Дело в том, что я в течение двух месяцев работала в центральной столовой города и была свидетельницей ряда банкетов, устраиваемых рядом организаций (Наркомстрой, Обком ВКП(б) и Облисполком, Киевский Мединститут и др.) На этих банкетах расходовались остродефицитные продукты в больших количествах (мясо, масло животное, яйца, мука, хлеб, рыба, овощи, водка и др.) и тратились большие деньги. Обком ВКП(б) и Облисполком на банкеты расходовали средства из местного бюджета.

Теперь, когда каждый грамм продовольствия расценивается на вес золота и каждая копейка должна идти на оборону нашей родины, руководящие организации г. Челябинска, находясь в глубоком тылу, не желают переносить трудностей войны и допускают разбазаривание продовольственных фондов и денежных средств. Время на этих банкетах проводится так, как будто мы переживаем расцвет нашей страны, а не ужасную, кровопролитную, чудовищную войну. На фронтах льется кровь рекою, а здесь водка».

Роговская не ограничилась голословными обвинениями, а привела список банкетов (примерно за три месяца) с точным указанием количества съеденных на них продуктов и выпитого алкоголя. Помимо безусловного лидера – хлеба (его на четырех банкетах в период с 1 июля по 7 октября 1942 года было съедено 680 кг), сотрапезники употребили мяса и рыбы на 616 кг, сыра на 122 кг, сметаны и сливочного масла соответственно 102 и 84 кг, икры кетовой – 77 кг. Среди этих цифр внушительно выглядят 533 литра выпитой водки, к которой можно добавить и 133 литра портвейна. На десерт было съедено 135 кг торта, 108 кг мороженого и 1514 штук пирожных. Примечательно, что наименьшей популярностью на банкетах пользовалась вермишель, которой убавилось всего на 18 кг.

Действительно, местное тыловое начальство не жалело скудных военных фондов ни на себя, ни на приглашенных «орденоносцев сельского хозяйства» и прочих. Однако всему есть предел, и Наркомат государственного контроля РСФСР посчитал, что невиданный размах банкетных торжеств в самый драматический период сражений на фронтах не вполне уместен. Впрочем, наложенные на провинившихся взыскания не были слишком строгими. Отчет о проведенной проверке, направленный Р.С. Землячке, гласил: «За незаконное расходование государственных средств и продовольственных товаров на устройство банкета по поводу отъезда артистов Государственного Академического Малого театра из г. Челябинска, приказом от 3 ноября 1942 года № 689 Наркомат Государственного контроля РСФСР объявил строгий выговор организатору банкета и.о. Председателя исполкома Челябинского городского совета Павлову В. Д. и произвел на него денежный начет в размере 3000 руб.

Председателю исполкома областного совета т. Белобородову А.А. Наркомат государственного контроля РСФСР указал на произведенное незаконное расходование государственных средств и продуктов на банкет по поводу награждении передовиков сельского хозяйства.

Исполкому Челябинского областного совета предложено наложить взыскание на заместителя заведующего Челябинским Облторготделом Столбоушкина и директора Челябинского городского треста столовых Рукавишникова И.М., допустивших незаконное расходование вверенных им продовольственных фондов.

Проверкой выявлено, что в первом полугодии 1942 г. Наркомат по строительству организовал в Челябинске 3 банкета, на устройство которых затрачено 97 944 рублей. Материалы, относящиеся к этим банкетам, представлены мною Наркомату Государственного контроля СССР.

Народный комиссар Государственного контроля РСФСР Н. Васильев».

Как свидетельствуют документы, в том числе письма рядовых граждан во власть, довольно много начальников всех видов и уровней, знаменитых «тыловых крыс» ежедневно отличалось, причем открыто, на глазах населения, в разнообразных алкогольных подвигах и похождениях. Естественно, это возмущало людей, часто лишенных возможности не только выпить, но и нормально питаться. Рядовым труженикам тыла пайковую водку нужно было еще заслужить, у начальников же она, казалось, всегда была под рукой. Особенно усердствовали в этом деле снабженцы. Вот какую картину нравов в Отделах рабочего снабжения рисует в письме уже упомянутой Землячке рабочий Опарин в мае 1942 года: «Город наш на севере Урала. Жители – шахтеры. Рынка нет. В городе лазарет, детские ясли, эвакуированные семьи и дети. Появился и тиф. Все нуждаются в питании, и каждый грамм продуктов, завозимых издалека, на учете. Продукты расхищаются и преступно, под «легальным» предлогом разбазариваются.

9 мая в столовой 25, в здании треста вдруг устраивается пирушка на 30 человек под названием «вечер жен-общественниц». Завешиваются окна, ставится швейцар, гремит гармошка, несутся пьяные визги женщин. Водка отпущена в изобилии, стол накрыт по-праздничному. Пьянка идет далеко за полночь, на удивление собравшейся поглядеть публики, и заканчивается рвотами участников». Во главе этой оргии стоял заведующий ОР-Сом некий Бондаренко, который, как сообщалось в письме, и профинансировал банкет из складов Отдела рабочего снабжения. Примечательно, что столовая № 25 не в первый раз была выбрана для проведения пьянки. Можно предположить, что у городских чиновников возникали излюбленные места проведения досуга, появлялись «элитные» заведения, на время закрытые для глаз широкой публики.

Однако чаще чиновники-снабженцы предпочитали выпивать на квартирах у своих же сотрудников, что позволяло сдерживать распространение слухов об их ночной жизни. Существовала практика, согласно которой, на подобный банкет обязательно приглашалось партийное начальство – председатель местного комитета партии. Так как в большинстве городков эту должность занимали женщины, они часто украшали собой пирушки начальников отделов снабжения.

Среди шахтеров города Губах Молотовской области, которым частенько приходилось видеть свое начальство в состоянии тяжелейшего похмелья, распространилась недвусмысленная поговорка: «Кто воюет, а кто пирует».

В деревнях ситуация кардинально не отличалась от городской. Районное и колхозное начальство контактировало с населением непосредственно и на постоянной основе, от его деятельности слишком многое зависело в жизни сельских тружеников. Алкоголь в этой среде служил важнейшим инструментом всего комплекса социальных взаимодействий. Деятельность низовых ответработников была на виду у людей, по ней судили о достоинствах и недостатках власти в целом. Граждане примеривали начальственное пьянство к своим представлениям об эффективности и справедливости власти. Часто их возмущало не столько то, что местные ответработники пьют, сколько то, что при этом они не умеют и не хотят работать, и народу от них – никакой пользы, один вред.

В июле 1945 года майор Красной Армии П.Е. Брайко, слушатель Академии им. М.В. Фрунзе и Герой Советского Союза, направил Сталину подробное описание своих наблюдений, сделанных во время поездки в отпуск домой, в Черниговскую область. Его замечания касались и других областей Украины, которые проехал Брайко по пути домой. Автор отмечает, что и в прежние времена, несмотря на то, что местные руководители «пропивали все», его родное село жило зажиточно, у колхозни – ков был хлеб, ибо люди «работали, не зная усталости, даже видя, что их руководители пропивают и транжирят колхозное добро, думая только о своей шкуре». Сейчас же, к концу войны, замечает Брайко, колхозники не хотят работать и спрашивают: «Когда распустят колхозы?» Корень зла, по его мнению, в местных колхозных и районных руководителях. Вот как Брайко живописует их нравы и «стиль руководства»: «Заинтересовавшись этим вопросом, я беседовал со многими колхозниками, побывал на разных совещаниях в сельском совете, колхозах и совсем растерялся. Я прямо задал себе вопрос: «Какой строй и порядок в селе и районе?» В селе руководят люди, которые думают не о колхозе, не о народе, не о родине, а только о своей шкуре. Думают, как бы обеспечить себя, как бы выпить и как выслужиться. Актив села – это бывший немецкий актив, который служил немцам, а теперь служит советской власти. Они имеют хлеб, водку и прочее. Они посещают все совещания, они руководят колхозами, они решают и постановляют, только не выполняют. А если выполняют, то так, чтобы было чувствительно для колхозников. Они пьянствуют с руководителями селе и района, имея от последних тесную поддержку.

За 1944 год колхозы не сдали свеклу на сахарные заводы. Она осталась зимовать на поле. Ее начали таскать на самогон – растаскали половину. Но кто же? В первую очередь – «актив». В селах процветает взяточничество. Например, районный врач товарищ Кисель без пол-литра у курицы не перевяжет и пальца.

Для того чтоб колхознице, у которой муж в Красной Армии, а дома 3–4 детей, привезти с поля заработанную солому для отопления квартиры, она должна своему бригадиру поставить литр водки и хорошую закуску. Но поскольку этой возможности она не имеет, она должна замерзнуть или ночью идти с веревкой на поле и воровать солому или идти воровать свеклу, гнать водку и давать бригадиру, чтобы дал лошадей привезти солому. Либо замерзнуть, либо пойти под суд за воровство.

Село Митченки стало центром снабжения водки для района. РО НКВД и НКГБ решили повести борьбу с водкой, направили своих уполномоченных в села. А последние, приехав в село, собрали водку, отобрали аппараты у тех, кто думал выгнать водку для бригадира, и передали их постоянным самогонщикам – «активу». Таким образом, в районе беспрерывно потекла водка. Руководители пьянствуют совместно с бывшими немецкими работниками, гарантируя им безопасность. На вопрос колхозникам, почему они не хотят работать в колхозе, они отвечают: «Зачем нам ходить на работу? Нам ничего все равно не дадут за труд. Все равно все пропьют».

На массовые обращения жен красноармейцев-фронтови-ков ни сельские, ни районные руководители не обращают внимания и не оказывают помощи. Хуже того, даже по-человечески не поговорят. Пострадавшим от войны колхозникам жилищных помещений до сих пор не строят. Имеются факты грубого нарушения постановлений СНК, в частности постановления от 1944 г. о контрактации рогатого скота. В самом районе – массовые хищения государственного добра. Не очень давно на маслозаводе в Малом Батурене скомбинировали так, что сумели похитить с маслозавода 6 центнеров масла, 8 центнеров сыра и прочее. Все получаемые изделия и товары в район для колхозников, или инвалидов, или учителей где-то исчезают в районе. А если дойдет в село, то тоже сразу исчезает, а рядовому колхознику ничего не попадает.

В селе и во всем районе полный зажим критики. Все колхозники дрожат, на собраниях о недостатках никто не говорит, а особенно о пошлых делах нерадивых колхозников и руководителей. Последнее время совсем на собрания никто не ходит и не интересуется ими, заявляя: «Все равно по-нашему не будет». Приезжающие фронтовики, бывшие руководители сельского хозяйства до войны, видя такую несправедливость, пытались указать руководителям района. Но таких быстро снова отправили в Красную Армию, несмотря на их инвалидность, либо направляли в Западную Украину, чтобы они не мешали таким «руководителям» продолжать «работать». Так поступили с Откидачем Федором Павловичем и Ермольченком Иваном Евменовичем. Видя это, остальные боялись и боятся раскрыть рот. Некоторые пытались писать жалобы вышестоящим органам, вплоть до центра, но письма не проходили, а в районе знали об этом. Видимо, там тоже гоголевские почтмейстеры есть. Авторам тогда нехорошо».

К концу войны политика алкогольной стимуляции ударного труда приобрела огромный размах. Так, в 1945 году на январь и февраль было отпущено следующее количество «поощрительного» алкоголя:

Наркомату путей сообщения – 250 тыс. декалитров

Наркомавиапрому – 130 тыс. декалитров

Наркомуглю – 180 тыс. декалитров

Наркомчермету – 140 тыс. декалитров

Наркомцветмету – 107 тыс. декалитров

Наркомвооружения – 80 тыс. декалитров.

Всего для 18 основных наркоматов (без Наркомата обороны и НКВД) и Главсевморпути полагалось 1 млн 300 тыс. декалитров водки. На предприятиях и стройках этих ведомств трудилось в тот период примерно 10 млн человек. Это означало, что на каждого работника приходилось примерно по 1, 3 л водки в квартал. Однако если из этой массы исключить работавших детей и подростков в возрасте до 17–18 лет и хотя бы половину работавших женщин (многие из них в военные годы пили наравне с мужчинами), а также учесть принцип избранного распределения поощрительных фондов, то для оставшихся 2–3 миллионов норма получится солидной – примерно по бутылке водки в неделю.

Таким образом, в тылу Великой Отечественной войны алкоголь проделал путь от изгоя трудового фронта до почетного участника схватки с врагом и универсального средства в деле «труда и обороны». Легитимация водки приносила социальные плоды. В 1943 году перед властями встала необходимость решения вопроса о рабочем пьянстве, и в Москве у Павелецкого вокзала открывается вытрезвитель.

До сих пор мы говорили о распределении и потреблении алкоголя, не затрагивая проблему его производства. В силу особого значения алкоголя как стратегического ресурса оно не могло не стать важной составной частью экономической политики воюющего государства. Действительно, помимо развития производства водки и спирта в местностях, приближенных к театру военных действий (о чем говорилось в документах ГКО), в разных регионах создавались новые предприятия и организовывался выпуск водки на пищевых заводах иного профиля. В период войны в восточных районах было построено 26 спиртовых заводов. В частности, в 1943 году был открыт крупный Канский биохимический завод в Красноярском крае. Вся его продукция шла на фронт, в том числе на обеспечение «наркомовских 100 граммов». Пищевого спирта тогда не хватало, обходились техническим – его пили, им лечились, из него гнали водку. Очистка по тем временам была кустарной, почти символической, и за напитком надолго закрепилось народное название – «сучок». Общая ситуация в водочной отрасли экономики была далеко не благополучной. Анализ документов военной поры дает нам шокирующую картину колоссального несоответствия между производством алкоголя и его потреблением.

В целом по стране пищевая промышленность лишилась 40 % технологического оборудования и половины своей энергетической инфраструктуры. Более 50 % пищевых предприятий оказались в зоне оккупации и в прифронтовой полосе. Многие из них обратились в развалины, а оборудование было вывезено в Германию. Наиболее серьезно пострадали 5500 предприятий маслобойно-жировой, кондитерской, сахарной, консервной отраслей. Разумеется, в условиях общего падения уровня пищевой промышленности не могла не пострадать и ее спиртоводочная составляющая. Интересно сопоставить данные о производстве водки и ее исходного продукта – спирта-сырца – с соответствующими данными по иным видам пищевой продукции. Изучение ранее недоступной исследователю секретной статистики дает такую возможность:

Производство важнейших видов продукции пищевой промышленности (в процентах к 1940 году)

Таким образом, падение производства как спирта-сырца, так и водки было почти катастрофическим: в 1943 году оно доходило до предельно низкого уровня в 20 % от масштабов производства водки в «благополучном» 1940 году. Если не считать производства папирос и сигарет, а также некоторых других «нестратегических» видов пищевой продукции (как крахмал, патока), спиртоводочная промышленность была одной из тех отраслей советской экономики, которые больше других пострадали от войны. Вместе с тем она представляет собой наиболее яркий пример максимально эффективной мобилизации, концентрации и распределения ограниченных ресурсов в условиях военной экономики. Производилось мало, пилось много – так можно определить алгоритм алкогольной проблемы в военных условиях. Представляется, что в период Великой Отечественной войны алкоголь потреблялся в более умеренных дозах, но более широкими слоями населения. «Наркомовские сто граммов» выпивали многие их тех, кто вообще не пил до войны.

Не менее шокирующим выглядит анализ структуры розничного товарооборота во время войны в сопоставлении с 1940 годом. Хотя водка и была серьезно ограничена в торговом обороте, она продавалась в буфетах, ведомственных столовых и других заведениях общественного питания, в ведомственных торговых сетях и закрытых магазинах.

Товарная структура розничного товарооборота, включая общественное питание (в процентах к итогу; в ценах соответствующих лет)

Как видим, в 1942 году оборот водочной торговли в структурном отношении почти вдвое превышал долю алкоголя в товарообороте довоенного 1940 года. В 1943–1944 годах он почти достиг троекратного превышения соответствующей структурной пропорции, а в 1945 году – превзошел ее и составлял, как показывает таблица, 35, 1 % всего розничного товарооборота. При этом кожаная обувь, спички, керосин составляли соответственно 1, 3 %, 0, 3 % и 0, 2 %. Отчасти объяснение этому феномену лежит в расширении сети общественного питания в годы войны. Столовые, буфеты, закусочные были призваны сберегать время работников, оптимизировать использование трудовых и материальных ресурсов, освободить женщин-работниц от чрезмерных затрат времени на обслуживание семьи. Накануне Великой Отечественной услугами предприятий общественного питания пользовалось 10–11 млн человек . К концу войны заведения общепита обслуживали уже 25 млн человек. Рост числа посетителей объяснялось также значительным увеличением продолжительности рабочего дня: люди дорожили каждой минутой и не хотели тратить слишком много времени на поиски продуктов и готовку. А в столовых и буфетах, как мы уже знаем, «наливали». В 1944 году товарооборот службы питания вырос на 44 % по сравнению с довоенным уровнем (во многом за счет алкогольной продукции), а орсов – в 6, 3 раза. Кроме того, в 1944–1945 годах были организованы государственные коммерческие магазины, в которых также продавалась алкогольная продукция.

Помимо государственной системы торговли и распределения, свой весьма немалый вклад в снабжение населения алкогольными напитками вносили рынки. В розничном товарообороте страны удельный вес «колхозной торговли» в 1945 году составлял 46 % против 16 % в 1940 году. При этом, однако, продажа продуктов в физических объемах на колхозном рынке не только не увеличилась, но даже снизилась. Сокращение объемов торговли не могло не привести к резкому росту цен, а товарами рынок насыщался довольно медленно. Здесь наиболее интересно проанализировать динамику цен на водку в разных регионах страны в военные годы, особенно в сравнении с иными видами потребительских товаров.

При нормированном распределения продуктов люди голодали, однако высокие цены на колхозных рынках были им почти недоступны. Сильнее других зависели от местных источников продовольствия крестьяне: более половины всего советского населения не получало никаких пайков. Что касается рыночных цен на водку в период войны, то поначалу они резко взлетели вверх, однако постепенно возобладала тенденция к их понижению, алкоголь стал более доступным. В Ленинграде в 1943 году, уже после прорыва блокады, водка стоила астрономические 1200 рублей за бутылку, а в 1945 году цена пол-литра составляла лишь 7 % от уровня июля 1943 года. Тбилиси был единственным городом, где водка к концу войны подорожала.

Такова часть обширной истории алкоголя на войне. «Наркомовские сто граммов» во многом были мерой вынужденной, обусловленной экстремальными условиями. Водка выполнила свою уникальную функцию боевого и трудового стимула. Одновременно производство и распределение алкоголя сыграли важную роль в системе военной экономики. Социальное же воздействие водки на военное и послевоенное общество (ибо потребление алкоголя в годы войны имело и долгосрочные последствия, простиравшиеся далеко за пределы военного времени) было многообразным. Здесь скорее можно говорить о комплексе негативных последствий и, в первую очередь, о приобщении к алкоголю огромной массы ранее не пивших людей, включая миллионы женщин и подростков.